Анна и Сергей Литвиновы
Бойтесь данайцев, дары приносящих

– …Есть у нас и комбайнеры-женщины, и капитаны дальнего плавания, и летчицы. Почему же, вскорости могут спросить нас с вами, советская женщина не может выйти в космос?

– Ладно, генерал, – вполголоса отсек Королев, – будет вам молотить, не на партсобрании. – Свидетелей у их диалога не было, поэтому главный конструктор мог позволить себе любую вольность.

– А американе? – не терял запала Провотворов. Он даже употребил любимое королевское прозвание его извечных соперников из-за океана, слегка уничижительное: не американцы, а американе. Он хорошо знал, что Королев (как и Хрущев, кстати) чрезвычайно ревниво относится к любой щелке или зацепке, где можно было бы опередить, уесть, обогнать извечных конкурентов‑противников. – Как мы будем выглядеть, если американе вдруг возьмут и запустят свою леди в космос первой?

– А они собираются? – прищурился Королев.

Генерал имел доступ к «белому ТАССу», однако знал, что, в отличие от него, по своей тематике главный конструктор информируется вдобавок по линии КГБ и Главразведупра Генштаба – и поэтому владеет гораздо более полной информацией. Иван Петрович пожал плечами.

– Готовится у них в астронавты такая Джеральдина Кобб. Вроде, говорят, частным образом тренируется. Впрочем, точных данных, полетит ли она и когда, у меня нет. Но, может быть, я недостаточно информирован? – пришлось слегка сдать назад Провотворову. – Однако если они вдруг примут решение о запуске женщины, могут застигнуть нас врасплох. Дело небыстрое, успеть подготовить женский отряд. И тогда они нас обставят. Пропагандистский момент опять же надо учитывать. Представляете, каким мощным агитатором за дело коммунизма станет первая советская женщина-космонавт?

– Да, шумихи будет много, – задумчиво проговорил Королев. – Хорошо, Иван Петрович, по первому вопросу договорились: я распоряжусь подготовить положение о наборе нового отряда космонавтов – сто человек для начала, а потом вместе выйдем прямо в Президиум ЦК. А насчет баб на орбите – это надо покумекать.

Насколько Провотворов успел узнать Королева, его прохладное финальное замечание «надо покумекать» означало скорее нет, чем да. Если главный конструктор чем загорался и что в самом деле хотел осуществить, он реагировал гораздо бодрее и эмоциональнее.

Что оставалось делать генералу? Сдаться? Но он был не из тех, кто сдается. Если уж затевал чего, то бился до конца – до победы или поражения. Но чаще – до победы, иначе не стал бы сталинским асом и Героем Советского Союза. Однако ведь и Королев взял в последнее время такую власть, что выше его в космических делах не было никого. Впрочем, имелся в стране один человек, который стоял выше всех и в космических, и во всяких прочих делах.

Звался он Никита Сергеевич Хрущев.

Хрущев Никита Сергеевич

Никита Сергеевич был просто счастлив. Он вышел на берег Москва-реки, на свой собственный земельный участок на запретном для всех отрезке Воробьевской набережной, за пятиметровым забором, и прямо-таки хрюкнул от удовольствия. Маленький, толстенький, лысенький, в семейных трусах по колено, в соломенной шляпе на темечке, он прямо-таки сочился от самодовольства.

На шестьдесят седьмом году своей жизни он наконец-то достиг такой власти, выше которой в стране (а может, и в мире) не было и которую никто в стране (и мире) не решался оспаривать.

Если говорить с пролетарской прямотой – кто сейчас может с ним сравниться? С ним, крестьянским сыном из-под Юзовки^[3]? С ним, некогда учеником церковно-приходской школы – как говорится, три класса образования, четвертый коридор? С ним, которого Сталин звал «Мыкитой» и выбивал, в воспитательных якобы целях, о его голый лоб свою знаменитую трубку?

Нет, шалишь! После того как в пятьдесят седьмом он, с помощью Жукова, прищемил хвосты антипартийной группе – а вскоре отправил в отставку и самого Жукова, – во всем СССР не осталось ни единого человека, который в силах был бы посягать на его власть. Все так называемые вожди из нынешнего Президиума ЦК ему, образно говоря, по колено. И плакса Брежнев, и «человек в футляре» Суслов, который везде и всюду ходит в галошах, и тупой, как валенок, Фрол Козлов.

Да и в мире, после того, как президентом США стал этот мальчишка Кеннеди, кто с ним, крестьянином Микитою, может потягаться? Лишь только пацана этого американского Джонни «выбрали» (в кавычках) на ихней, штатовской, псевдодемократической процедуре «выборов» в президенты, как мы, простые советские люди, – на́ ему пилюлю! Первым в космос полетел не ваш Билл какой-нибудь, а наш, простой советский парень Юра! Ну, и где вы оказались с вашей хваленой американской техникой? С вашими машинами посудомоечными в каждом доме, которые вы нам тут, на выставке своей, пытались вкручивать? С вашими «фордами» и «кадиляками»?

Да, Кеннеди тогда, прям в апреле, быстренько решил было реабилитироваться – в глазах своего военно-промышленного комплекса и милитаристов всех мастей, которым, как известно, только и служат американские президенты. И устроил позорное вторжение на Кубу, в заливе Свиней. И получил по рогам от свободолюбивого кубинского народа! Вот молодцы Кастро с Че Геварой, умники-бородачи! Накостыляли мальчишке президенту американскому так, что мама не горюй! Уползли недобитые янки на свой континент, раны зализывая.

Не все, конечно, в стране и мире складывается, как по нотам. Но на то он и есть, диалектический матерьялизьм, единство и борьба противоположностей! И китайские оппортунисты гадят Стране Советов, чего там говорить. И реваншисты из ФРГ никак не успокоятся оттого, что у них под боком цветет и мирно развивается социалистическая Германия. Переманивают к себе неокрепшие немецкие души, соблазняют зарплатой в твердых германских марках. И бегут, бегут к ним немецкие бюргеры – дескать, на Западе сосиски толще и пиво слаще. Четыреста тысяч, говорят, только в этом году утекло. Да только мы им скоро устроим реванш по всем границам! Решение только что приняли, и теперь мы стену между двумя Германиями выстроим такую, что не то что какой-нибудь инженеришка, польстившийся на западные «блага цивилизации», – ни одна мышь не проскочит! И назовем ее – антифашистской! Дескать, строим мы ее не потому, что восточные немцы на Запад усвистывают, а потому, что недобитые фашисты и реваншисты всех мастей пытаются в обратном направлении проползти и в социалистической Германии устроить выходки и провокации. Пусть тут и наша пропаганда постарается, и ульбрихтовская^[4].

А какую мы третьего дня плюху выдали очередную? И мальчишке Кеннеди врезали, и престарелому канцлеру немецкому Аденауэру! А?! Как им всем в очередной раз нос утерли?! Вы, американцы, шестого августа сорок пятого атомную бомбу сбросили на мирный японский город Хиросима – а мы, советские люди, ровно шестнадцать лет спустя, шестого августа шестьдесят первого, запустили, в целях мирного освоения космоса, нашего простого русского парня Геру на орбиту! И крутился он там целые сутки, семнадцать с лишним витков – в то время как американцы до сих пор и одного-единственного витка вокруг планеты не выдали! И сегодня, девятого августа, в годовщину того, как вы еще один японский город, Нагасаки, уничтожили – мы, напротив, готовимся принять и торжественно встретить в Москве второго советского космонавта, замечательного русского, советского парня Германа! Можно всем этим господам, иностранным послам и дипломатам, об этом напрямую сегодня сказать, и в Георгиевском зале Кремля, и с трибуны Мавзолея. Мы – мирные люди, а вы – агрессоры, империалисты и трубадуры войны! Нет, лучше не надо, не будем в такой торжественный момент тыкать им в глаза, кто они такие. Еще уйдут с приема, как тогда, в новогоднюю ночь. Не будем сами себе радость портить. Лучше сосредоточимся на главной теме: какую радость доставил космонавт номер два всему без исключения, советскому народу, всему прогрессивному человечеству! Снова наш парень, простой парень Гера, взмыл – благодаря усилиям советской техники, рабочих, ученых и конструкторов – над планетой и целые сутки парил над нею, семнадцать витков накрутил! Что, съел, щенок Кеннеди?! Где твои астронавты?! В море падают после суборбитальных полетов недоделанных!

– Никита Сергеевич, вам пора. – Начальник охраны неслышно подошел по траве. – Только что позвонили: самолет со Вторым Космонавтом вылетел из Куйбышева во Внуково.

Да! Надо возвращаться к государственным хлопотам. Однако нельзя не согласиться, что среди этих хлопот бывают до чрезвычайности приятные. Встреча на аэродроме второго советского космонавта – из их числа.

Провотворов

Гале он сразу так и сказал: на прием ты сегодня не пойдешь. Она, конечно, ждала и готовилась. На встрече Юры Самого Первого в Кремле она ведь присутствовала. Тем более что полет Геры все-таки оказался на сутки длиннее, чем у Юры. Вдобавок как-то складывалась уже традиция внеурочных, можно сказать, неожиданных торжеств. Понятнее стало высшему советскому свету, как одеваться в таких случаях, какого рода причесончик делать. И, конечно, Галя ужасно расстроилась. И обиделась. Однако виду не подала. Никаких женских штучек, на которые горазд слабый пол, применять не стала. Никаких слез, ломанья рук или упреков. Просто замкнулась, губы сжала. И лишь спросила: «Почему?» А генерал – ответил: «Сейчас я не могу рассказать. Это очень важно, и, поверь мне, это решение направлено лишь тебе во благо». А она только слегка набычилась: «Здесь замешана другая женщина?» – девчонка, право слово! Провотворов обнял Иноземцеву, приласкал – чего обычно не делал практически никогда, в дневные, обыкновенные, не интимные моменты. Сказал: «Ну, что ты!»

Он ведь тоже: еще с первой своей женой поставил во главу угла правило: с женщиной, как и с подчиненным, надо быть до конца честным. И не копить обиды и недомолвки. Разъяснять все сразу. Ставить точки над «и». Поэтому взял за плечи, повернул Галино лицо к себе и выговорил: «Поверь мне, в этот раз тебе в Кремль со мной лучше не идти. Я тебе потом все объясню, но сейчас намекну. Ты девочка умная, поймешь. Иногда лучше проиграть один бой, но благодаря этому выиграть битву. И еще: чем ходить раз за разом в качестве приглашенной на чужой праздник, лучше однажды пригласить всех на свой праздник. Ты меня поняла?» – строго спросил.

– Не совсем. Но я тебе верю. – Ее плечи слегка обмякли в его руках.

– Это хорошо. Поверь мне: я бы очень хотел тебя видеть сегодня рядом с собой, но нашему общему делу это, к сожалению, может очень сильно помешать.

И генерал убыл на демонстрацию на Красной площади, а потом и на торжественный прием в Кремль один.

* * *

Подходящий момент случился, когда Никита, дойдя до нужного градуса восторженности – которая всякий раз его посещала, когда в державе случалось что-нибудь великое, – схватил свою рюмку и направился в самый дальний конец Георгиевского зала, где скромненько стояли, никем не узнанные, в гражданских костюмчиках, никому не известные молодые парни: летчики из спецотряда ВВС номер один – иными словами, отряда космонавтов. А неподалеку – так же никому не известные товарищи более зрелых лет, обеспечившие этот великий звездный прорыв, а именно: конструкторы, ученые и инженеры, от Королева Сергея Павловича до других, не менее умных товарищей. Следом за Хрущевым отправились и виновники нынешнего торжества, можно сказать, именниники в мундирах майоров ВВС: Юра Самый Первый и слегка затмивший в этот день его всемирную славу Космонавт Два Герман. За Никитой и главными героями события по залу потянулись сановные подхалимы – в первых рядах, конечно, Леня Брежнев.

– Вот, хочу и с вами чокнуться, товарищи, – Никита потянулся к будущим космонавтам рюмкой, которая, невесть каким образом, вдруг оказалась наполненной. – Видите! – воскликнул он, чокаясь со всеми подряд. – как говорится, все там будете! Я имею в виду, – лукаво поправился Хрущ, – что все вы, как ваше начальство вам и обещало – правильно, Сергей Павлович? – он поворотил свое большое, но живое тельце к Королеву, – тоже возвыситесь, так сказать, в космос, и всех вас мы, я надеюсь, здесь, в Кремле, будем встречать и чествовать. Все ли в порядке у вас? – Маленькие, проницательные глазки Председателя Совета Министров и Первого секретаря Президиума ЦК заелозили по лицам молодых старлеев, которым уже и безо всяких полетов выдалось редкое по советским меркам счастье: служба в элитном отряде в Подмосковье, на которой год идет за два. – Всего ли у вас в достатке? Жилье, денежное довольствие? – Все, разумеется, наперебой стали заверять вождя, что да, отлично, прекрасно, лучше не бывает. А тот гнул свое: – Не слишком ли вам главный конструктор, Сергей Павлович, освоением новой техники докучает? – Будущие космонавты, в большинстве своем салажата, моложе тридцати, чуть не хором стали заверять Хруща, что все замечательно, мы хотим и можем учиться еще больше. А Никита заметил новое лицо, которое, конечно, тут как тут: – А Провотворов – как? Он вас своими тренировками не сильно мучает? – И все, естественно, откликнулись: то, что надо, Никита Сергеевич, мы можем еще больше, готовы заниматься еще лучше, тренироваться еще шибче, круглые сутки! – Еще бы, все парни на двух примерах, Юры Первого и Германа Второго, разглядели, какими почестями и какой славой завершаются их упорный труд и подготовка, и готовы были претерпеть и преодолеть все на свете, лишь бы их с такой же помпой и почетом, как первых двух, встречали на Земле.

Провотворов не единожды виделся с первым секретарем в полуофициальной обстановке и всегда знал, что люди вокруг него, словно под воздействием невидимых силовых линий, располагаются по ранжиру. Как будто каждый точно знает, какое ему место в пространстве занять, словно ему невидимый церемониймейстер в уши командует. Причем расстановка фигур в ходе каждой встречи совершенно своя, и в следующий раз она может абсолютно не повториться – хотя, конечно, в общих чертах одна конфигурация походила на другую. Главным лицом, конечно, все время был Хрущев со своими тремя звездами Героя Соцтруда на летнем пиджаке. Подошедшие вместе с ним от центрального стола Юра Первый и Гера Второй, оказавшись среди друзей-космонавтов, передвинулись как бы на их сторону и оказались к первому секретарю лицом. За спиной Никиты маячили Брежнев и Микоян, которые в своем холуйском раже сочли необходимым сопроводить первого секретаря, а за ними побежали из числа членов Президиума сошки помельче. К космонавтам подтянулись и стали на их стороне Королев и Провотворов, которым, как говорится, сам бог велел. Жены Юры и Геры остались, слава богу, мучиться своим смущением у центрального стола – жен тут тоже следовало учитывать: случились бы те рядом – дальнейший разговор, глядишь, и не состоялся бы.

– Значит, все у вас хорошо, – подытожил находящийся в благодушнейшем настроении Хрущев, – и вы, как говорится, готовы к выполнению новых заданий партии и правительства?

Никто не ждал иных ответов, кроме многоголосых «да», на разные лады, и тут Провотворов сломал своей репликой запрограммированный стремительный вояж первого секретаря в «массы».

– Кое-чего не хватает, – совершенно обдуманно выговорил он и выдержал паузу. Он заметил, как на лицах космонавтов отпечатывается недоумение, а на физиономии Королева хмурое недовольство: как это? Генерал намерен на что-то жаловаться? В обход меня? Не обсудив? Не посоветовавшись? Партийная камарилья глядела из-за спины Никиты с сытым и туповатым интересом: чего происходит?

– Чего ж тебе не хватает? – споткнулся на полуслове не ожидавший подобного поворота событий Хрущ и уставился на генерала своими проницательными глазками хитрого хряка.

Тут следовало быть очень точным в словах, чтобы попасть в унисон с настроением первого секретаря и в то же время не поссориться с Королевым.

– Нашему первому, мужскому отряду, – проникновенно выговорил генерал, – не хватает отряда второго, женского. Мы ведь в социалистической державе живем. И женщина у нас, как говорится, наравне с мужчиной, а кое-где даже выше нас бывает. – Вольно или невольно Иван Петрович подделывался своей лексикой под простую и косноязычную речь вождя. – Поэтому мы считаем, что наш отряд заслуживает расширения. В том числе за счет товарищей женщин. Это ж какое, Никита Сергеевич, – постарался быть проникновенным Провотворов, – будет мощное и победительное воздействие идей Октября на весь мир, если наша, советская женщина первой в мире выйдет на околоземную орбиту!

Первый секретарь секунду-другую переваривал идею генерала, а пока, привнося в их чисто мужское общество столь объединяющий дух скабрезности, саданул кого-то из нелетавших космонавтов под бок локтем. (Двух героев трогать не стал, своим исключительным звериным чутьем понял, что они переросли по своему статусу подобные шуточки.)

– Что? – разулыбался своим полубеззубым ртом. – Скучно вам без девчонок-то? Возьмете к себе, на орбиту, пару-троечку?

Чувствуя настроение вождя, все благодушно-весело откликнулись: «А что, можно! Пусть летят! У нас в стране все равны! Может и девушка слетать!»

Однако тут Хрущев мгновенно переменил тон и обратился к Королеву совершенно по-деловому:

– А вы что скажете, Сергей Павлович, насчет идеи Ивана Петровича?

И тут Провотворов напрягся – потому что, по большому счету, от позиции Королева зависело все. Сейчас, после двух успешных полетов, звезда его в кремлевских коридорах стояла исключительно высоко. И в его силах было или немедленно отвергнуть предложение Провотворова как несостоятельное, или замотать его так, что никто к нему после никогда не вернется и концов не найдет. Но Сергей Павлович ответил твердо:

– Конечно, полет советской женщины на космическом корабле станет мощным доказательством преимуществ нашей науки и техники. К тому же идея товарища Провотворова находится в русле того, что нам предстоит осваивать околоземное пространство и лететь к ближайшим планетам. Обживать космос! А с технической точки зрения в том, чтобы отправить в полет девушку, сейчас никаких проблем нет. Точнее, они решаемы.

– Поэтому даешь женский отряд! – возопил кто-то из слегка перебравших космонавтов (надо запомнить кто, мелькнуло у Провотворова, и провести беседу о недопустимости подобного поведения).

А Юра Первый подхватил – он всегда умел к месту и ко времени пошутить, сгладить ситуацию, произвести приятное впечатление:

– Создадим особый бабий батальон при отряде космонавтов. – И все добродушно рассмеялись, включая Хрущева. Смеялись также Сергей Павлович, Гера Второй, Брежнев, Микоян и разные прочие присные.

Кто бы мог подумать, что шутка Юры Первого насчет «бабьего батальона» приживется и прилипнет на годы.

Галя

Разговор с ней случился в конце сентября. Однажды утром в воскресенье генерал позвал ее прогуляться. Это было необычно, потому что, как ранее говорилось, бывал он дома чрезвычайно редко. А если бывал – возвращаясь из своих заграничных вояжей с Юрой Первым или с полигона, – то сил его в лучшем случае хватало, чтобы добраться до постели. А тут вдруг – гулять.

Она спросила: «А Юрочку возьмем с собой?»

«Можно, – кивнул он. – Не помешает».

Галя одела сына, взяла коляску, и они вышли. Генерал облачился в гражданское, на лоб надвинул шляпу – поэтому его никто не узнавал, хотя в кинохронике в последнее время и на экранах телевизоров он мелькал часто, пусть и на втором плане – в основном рядом с Юрой Первым в заграничных визитах.

Маленький Юрочка пребывал в прекрасном настроении, весело гулил, играл чудо-машинкой, привезенной Провотворовым из очередного вояжа. Галю тоже обуял приступ благодушия: сыночек рядом, в хорошем настроении, возлюбленный вернулся и второй день рядом с нею. Второй день и ночь.

– Нам надо с тобой поговорить, – молвил генерал.

– А что, дома нельзя? Или в ресторане?

– В ресторанах даже стены имеют уши. А в нашем доме – тем более. И, пожалуйста, о том, что я тебе расскажу, – никому ни слова. Данные совершенно секретные, особой важности.

– Так, может, не надо мне их и знать?

– Надо, – возразил генерал, – потому что они могут иметь к тебе непосредственное отношение.

Они перешли улицу и оказались на Болотной площади, которую вскорости переименуют в Репина, а потом снова в Болотную. Генерал знал, что в тридцатые годы имелся проект возведения здесь, на Болотной, еще одного громадного дома для членов правительства, расположенного симметрично тому, в котором проживали они. Такого же громадного и серого и по такому же проекту. Но потом ресурсов у государства не хватило, да и в существующем Доме на набережной жилье в тридцатые годы освобождалось чрезвычайно быстро. По три-четыре семьи, говорят, в каждой квартире в течение тридцать седьмого года друг дружку сменяли. А потом война началась, не до жилищного строительства стало. Поэтому на веки вечные сохранился здесь сквер, памятник Репину, фонтан.

Генерал вез коляску с пасынком. Галя держала его под руку.

– Недавно на самом высоком уровне принято решение, – начал Провотворов, – создать второй отряд космонавтов. И в том числе включить в него женскую группу.

– Ура! – шепотом выкрикнула Иноземцева. Настроение у нее, оттого что милый проводил рядом с ней второй день, было чрезвычайно хорошим. – Юрочка, ты слышишь: мы полетим в космос!

– Кыс-кыс, – немедленно откликнулся на ее реплику сынок, а Иван Петрович проговорил укоризненно:

– Галя, я ведь просил тебя: никаких лишних разговоров.

– Виновата, исправлюсь, – вздохнула молодая женщина.

– Даже странно, что ты с таким длинным язычком в «ящике» работаешь, – не упустил возможности попенять ей генерал. – Так вот, в ближайшее время в женскую группу начинается отбор. Ввиду того, что я был одним из инициаторов ее создания, мне удалось продавить критерии, согласно которым мы будем отбирать девушек. Для начала, разумеется, приятная внешность и совершенно чистая анкета. Второе у тебя имеется – иначе бы тебя к Королеву на работу не взяли. Первое – тоже.

– Принимаю это как комплимент, – хихикнула Галя. Настроение у нее, несмотря на всю хмурую серьезность спутника жизни, оставалось веселым. А Провотворов продолжал:

– Кроме того, потребуется возраст до тридцати, идеальное здоровье, опыт парашютных прыжков. И, главное, я добился того, что первичный отбор девчат возложили на центральный совет ДОСААФ. Я там, как ты знаешь, долго работал и многих знаю. Поэтому прохождение первого этапа – вплоть до направления в госпиталь – мы тебе обеспечим. А вот отберут ли тебя медики? Большой вопрос. По здоровью кандидатов бракуют нещадно. В качестве примера приведу тебе космонавтов‑мужчин. В частях ВВС (где, как ты понимаешь, и без того очень высокие требования по здоровью) в первый отряд первоначально отобрали две с половиной тысячи человек. В центральный авиационный госпиталь из них на проверку вызвали двести пятьдесят человек. Взяли в отряд в итоге двадцать. Сейчас еще двоих по здоровью отсеяли.

– Ничего, – засмеялась Галя, – у тебя ведь в госпитале врачи знакомые тоже есть? Если что будет не так – подрисуют мне нужные показатели.

– Ох, Галина, – вздохнул Иван Петрович. – Тебе бы все веселиться. Обследование в госпитале – долгое, противное, муторное. Займет как минимум месяц. И результат совсем не гарантирован. Положат в него женщин сорок. Отберут пятерых-шестерых. Полетит одна. Ну, может, две. Поэтому я хочу спросить тебя прямо сейчас: а хочешь ли ты продолжать стремиться в космонавты? Чтобы потом не было обидно за бесцельно потерянные время и силы?

Они сделали круг по Болотной и вышли в начало Большой Ордынки.

– Хочу гулять ножками, – твердо высказался Юрочка, и отчим, человек действия, немедленно вытащил его из коляски, поставил на ножонки и – небывалый случай заботы и нежности! – взяв за ручку, повлек за собой. Галя перехватила из рук генерала коляску.

– Скажи, раз уж ты начал военные тайны мне выбалтывать, – проговорила Иноземцева, – вот, допустим, я в отряд попаду. А как они, космонавты, тренируются? Готовятся как?

– Тоже ничего особо радостного. Крутят их на центрифуге, сажают на десять дней в сурдокамеру, где никакой связи с внешним миром, в барокамере воздуха лишают. Подогревают в зимней форме одежды до плюс семидесяти.

– А прыжки парашютные будут?

– Будут, – кивнул Провотворов, – и много.

– О! – удовлетворенно выдохнула Галя. – Вот этого я и добивалась. Чтобы прыгать! Да чтоб прыжки моей работой были! О, я согласна!

– До этого пока ох как далеко.

– Плевать. Я попробую.

– Галина, тут ведь еще один момент есть, – выговорил генерал, верный своему принципу не скрывать ничего от подчиненных (в том числе от жены). – Если ты пойдешь по этой стезе, то есть в космонавтки, нам ни в коем случае нельзя афишировать наши отношения.

– То есть как? – нахмурилась она.

– Как ты не понимаешь? Я – один из руководителей полка подготовки космонавтов. Если вдруг станет известно, что я протаскиваю кандидатуру, которая является моей, выражаясь официальным языком, сожительницей, – тебя в отряд совершенно точно не возьмут. Да и мне не поздоровится.

– То есть ты предлагаешь – что? – холодно сощурилась молодая женщина. – Нам – расстаться?

– Говоря со всей откровенностью, если бы не решение по женскому космосу, я рассчитывал не сегодня завтра сделать тебе предложение. Однако моя жена, любовница или сожительница – неважно, как называть, – в космос никогда и ни за что не полетит. Ты ведь понимаешь: такие у нас, в Советском Союзе, правила. Борьба с кумовством и моральным разложением. Поэтому если все пойдет, как ты хочешь, и тебя и впрямь возьмут в отряд, – нам придется таить наши отношения.

– Все понятно, – кивнула Галя, и неясно было, то ли она говорит серьезно, то ли снова шутит. – Ты выбрал такой экстравагантный способ от меня избавиться. Записать меня в космонавтки.

– Галина! Как только ты выбудешь из этой гонки за кресло командира женского экипажа – а я думаю, что это произойдет довольно скоро, – в тот самый день мы подадим заявление в загс.

– А ты хитрый малый, товарищ генерал, – улыбнулась она. – Ни с одной стороны не прогадал. Пойдешь налево – у тебя будет тайная сожительница, космонавтша и Герой Советского Союза. А направо двинешься – получишь законную молодую, красивую жену.

– Я бы хотел понять, – проникновенно ответил Провотворов, – чего ты на самом деле хочешь. И я поступлю в полном соответствии с твоими пожеланиями.

– Ах ты, милый, – растрогалась Галя, а потом притянула к себе лицо генерала и поцеловала его в губы.

В те времена, осенью шестьдесят первого года, москвичи практически никогда в общественных местах не целовались. Разве что стиляги какие-нибудь – не зная, какой новый вызов сделать вскормившему их социалистическому обществу. А добропорядочные граждане хорошо знали, что за прилюдные поцелуи можно и в отделение милиции загреметь, и на жесткое замечание от блюстителей нравственности нарваться. Но сейчас Большая Ордынка во всю свою перспективу была пустынна, а перед поцелуйчиком Галя оглянулась и убедилась, что и сзади за ними никто не следует. Столь противоречащее нормам морали поведение, вкупе с сильно-нежными губами Иноземцевой, ожегшими ему уста, даже ввели Ивана Петровича в легкое состояние грогги. А молодая женщина прошептала: «Знаешь, я хочу попробовать стать космонавткой. Не боги горшки обжигают».

Лера Кудимова

Однажды – дело было еще в конце года шестидесятого – Лера спросила у мужа своего Вилена: «А что это давно друга твоего, Владика Иноземцева, не видно?» Вилен пребывал в хорошем настроении – к тому же они находились не в помещении, а на открытом воздухе: гуляли на лыжах на Поклонной горе, что раскинулась неподалеку от их дома на Кутузовском. Шли по лыжне параллельным курсом, друг рядом с дружкой.

Никакого не было тогда на Поклонке ни мемориального комплекса, ни даже парка. Имелось совхозное кукурузное поле, какие-то перелески, заброшенные железобетонные огневые точки и столь же заброшенные, врытые в землю по башню советские танки – подготовленные для обороны Москвы еще в минувшую, Великую Отечественную. Полузаброшенное старое Можайское шоссе тут проходило. А народу вокруг было мало – такие же лыжники, как они, на горизонте маячили. Поэтому правила конспирации, к которым был приучен каждый житель СССР – из тех, кто хоть что-то собой представлял, – можно было не соблюдать и говорить откровенно. И Вилен, неспешно работая палками в попеременном ходе, буркнул:

– Можешь считать, что Владислава сослали.

– Куда? – ахнула Лера. – За что?

– Ни на первый, ни на второй вопрос я тебе ответить не могу, – хмыкнул Вилен.

– Неужели за Марию? За то, что он с ней встречался?

– Именно.

– Значит, и нам с тобой следует держаться от нее подальше?

– А вот это как раз не значит. Скорее, наоборот.

– Как это понимать?

– Можно сказать, Мария нужна мне по работе.

– Значит, она и впрямь шпионка?

– Есть большая доля вероятности.

– И ты будешь ее хватать и допрашивать?

– Ни в коем случае. Скорее, наоборот.

– Наоборот? Что значит наоборот?

Вилен остановился – и Лера, разумеется, тоже, потому как разговор складывался очень интересный. А Кудимов, глядя ей прямо в лицо, произнес:

– Я очень надеюсь, что она, Мария, будет пытаться нас с тобой вербовать. И мы пойдем на эту вербовку. И будем поставлять ей информацию. Или дезинформацию, как получится.

– Ты говоришь «мы с тобой»? Я что-то не поняла: а я тут при чем?

– Ты здесь при том, что работаешь, как и я, в «ящике». И ты, как и я, секретоноситель. А для нашего главного противника, то есть ЦРУ, два завербованных в Москве секретоносителя значительно лучше, чем один.

– Этого мне еще не хватало! – возмутилась Лера. – Я на эту работу не подписывалась!

– Лера, ты понимаешь: пока это только первые прикидки. Ничего определенного сказать невозможно. Одни эскизы.

…Но очень и очень скоро прикидки и эскизы обернулись самым настоящим планом, проектом, расписанием.

Как-то раз Леру в ее московском «ящике» вызвали в первый отдел, да к самому главному начальнику. Когда она вошла, увидела, что в кабинете отставника-начальника сидит товарищ, среднего роста, невидный из себя, но столь значительной важности, что хозяин кабинета перед ним явно лебезит и даже угодничает. Немедленно по пришествии Леры он вскочил и пробормотал:

– Я вас покину, на сколько вам будет нужно. Вы располагайтесь, чувствуйте себя, так сказать, как дома. – Довольно странно было Кудимовой видеть властительного руководителя столь лебезящим – можно сказать, тварью дрожащею. Из одного этого следовало заключить, что гражданин, вызвавший Леру, вес имеет значительный. И начальник выкатился из собственного помещения, украшенного портретами Ленина, Сталина и Дзержинского.