Анна Фурман
Дом вверх дном
– Нырнуть туда?! – хором удивились Рэй и Гонсалес.
– Вовсе не обязательно, – Эллейн рассмеялась. – Бездна – это дверь, достаточно представить её таковой.
– Но… – Рэй поднял блокнот, показывая его матери. – Я изрисовал здесь всё. – он потупился и добавил: – Прости.
Эллейн коснулась чёрной обложки кончиками пальцев, впитывая остатки жизни, и ответила:
– Ты распорядился им лучше, чем могла бы я. Но тебе не нужны карандаш и бумага. Всё в твоей голове.
– Но как?..
– Думай о двери.
Рэй зажмурился, сомкнув веки так сильно, что темнота под ними рассыпалась в причудливом узоре из горящих линий и точек. Для пущей уверенности, сжав ещё кулаки, он принялся мысленно рисовать дверь: шершавая поверхность, облезшая голубая краска, круглая железная ручка, подозрительный скрип.
– Получилось! – воскликнул Гонсалес. Рэй открыл глаза.
На месте, где только что чернела бездна, была дверь. Она лежала прямо на земле, вернее, врезалась в землю, как в стену под лестницей в доме с той, другой стороны. Рэй повернулся к матери.
– А ты?.. – он не договорил, ощутив знакомый укол под ребрами. Теперь, когда “Врата Соломона” больше не держали Эллейн в заложниках, когда корень зла валялся мертвым и иссушенным в куче листьев у старого ясеня, когда выход был найден…
Вложив в этот жест всю ту любовь и нежность, которую отняла у них смерть, Эллейн снова пригладила волосы сына.
– Я пойду с вами, – улыбнулась она. – Но только до следующей двери.
Зал тысячи дверей
Тьма то истончалась, то уплотнялась, извиваясь змеёй на горячем песке, она пыталась напугать Рэя, но в этот раз он не был один. Рэй слышал шаги впереди и за своей спиной, он знал, что страх и то, что притаилось во тьме, не посмеют тронуть процессию. Давно забытое чувство опоры как пробка заткнуло сознание, не давая потокам первобытного ужаса хлынуть изо всех щелей.
Внезапно сквозь черноту пробился пучок света. Маленький, дрожащий и холодный, он трепыхался, но упрямо рос впереди.
– Ого! – Гонсалес первым пересек границу света и тьмы. Рэй чуть замедлил шаг, опасаясь того, что ещё может скрывать этот мир, но все же вышел в просторный зал, центром которого была… луна.
Она сияла через дыру в потолке, но казалась прикрученной к беззвёздному небу, как электрическая лампочка. Было в этой луне что-то, чего Рэй не мог объяснить даже себе. Что-то придуманное кем-то, ненастоящее, как дверь, через которую он прошёл совсем недавно. Луна-лампочка освещала круглый зал, вместо стен в котором были двери. Двери разных цветов и размеров: от совсем крошечных, куда не пролезла бы даже рука, до по-настоящему огромных, открыть которые было по силам только великанам из старых сказок. Все они составляли единое целое, безупречное полотно, будто чокнутый архитектор решил собрать комнату из одних лишь входов и выходов, нагроможденных друг на друга.
– Зал тысячи дверей, – сказала Эллейн. – Говорят, что где бы ты ни встал, окажешься в центре.
Гонсалес тут же бросился проверять теорию, каждый раз удивляясь вслух. Рэй усмехнулся, глядя на друга, и повернулся к матери.
– Мы так и не успели попрощаться, – улыбнулась она. – Минуты, что мы выиграли, даны нам за этим.
– А может… не нужно? – Рэя все же настиг липкий страх в наполненной светом комнате. – Если мы попрощаемся, значит, больше я тебя не увижу.
– Я буду, – Эллейн приблизилась к сыну и постучала пальцем по его лбу, – вот здесь. В твоих мыслях и снах. Пока ты помнишь меня.
– Я буду помнить.
– Я знаю.
Она прижала Рэя к груди, как делала это всегда, чтобы утешить, подбодрить, облегчить боль. Эллейн могла бы сломать каждую из этих дверей, могла бы перехитрить луну и обмануть само время, лишь бы не оставлять сына, но теперь, когда оно пришло, точно знала – Рэй справится.
– Я люблю тебя. И твой отец тоже. – Эллейн отстранилась и в следующий миг уже очутилась у неприметной коричневой двери без ручки. Дверь распахнулась сама.
– Я люблю тебя, мама. – Собственный голос показался Рэю чужим.
Эллейн в последний раз улыбнулась и скрылась, шагнув в никуда. “Долгие проводы – лишние слёзы”, – всегда говорила она.
Следуя первому порыву, Рэй бросился в сторону коричневой двери, но оказался там же, где и был – в центре зала тысячи дверей, точно под неправильной луной. Он попытался снова, стараясь не упускать дверь из виду, и снова вернулся. Ещё и ещё. Как бы сильно ни старался, каждый раз Рэй был там, откуда стремился уйти. Коричневая дверь не приближалась, но и не отдалялась. Она маячила перед глазами, как линия горизонта, как надежда, медленно отравляющая жизнь.
– Эй, друг… – Гонсалес похлопал Рэя по плечу. – Я, пожалуй, тоже пойду.
– Что? Куда? – Рэй промокнул рукавом глаза и уставился на Гонсалеса.
– Вон та, – он ткнул пальцем перед собой, указывая на новенькую зелёную дверь. – Кажется, она впустит меня.
– Но… – Рэй запнулся, подбирая слова. Почему-то он был уверен, что зелёная дверь не ведёт в привычный мир. – Как же твои родители? Они не станут тебя искать?
Гонсалес с горечью усмехнулся.
– Это вряд ли. Родители давно умерли. – Он мотнул головой, когда Рэй попытался возразить. – Всё в порядке. Мне здесь нравится. Конечно, твой чокнутый дом чуть не убил нас, но это было круто.
Рэй вдруг рассмеялся, а следом за ним и Гонсалес. Их смех вихрем поднялся к потолку, и как свет, отражённый неправильной луной, рухнул обратно в зал, постучав в каждую из тысячи дверей.
– Думаю, мы ещё встретимся, – сказал Гонсалес в тишине, наступившей так же внезапно.
– Спасибо. Без тебя я бы не справился, – ответил Рэй.
– Еще бы!
– Скажи хоть, – Рэй пожал протянутую руку, – как тебя зовут?
Гонсалес обернулся, стоя у самого входа куда бы то ни было:
– Мигель Хосэ Эктор Карлос Родриго Хэсус дэ Вега Фернандо Гонсалес. – Его силуэт и смех растворились в призрачном свете задверья.
Рэй снова остался один.
***
Рэй не помнил, как попал домой. Помнил только, что очень хотел попасть. Кажется, одна из дверей пропустила его, кажется темнота снова тянула к нему свои костлявые пальцы, кажется… Рэй не знал, как сильно устал, пока его ноги не потревожили шуршащие фантики, а пальцы не тронули ржавый бок старого котла. Ключ повернулся в двери – голубой, железной, скрипучей – и скрылся в кармане брюк. Рэй поднялся по каменным ступеням, прошел узким коридором и, толкнув еще одну знакомую дверь, без сил рухнул на кровать. Кажется, у него и правда был жар.
Рэю снились лампочка-луна, бездна, уходящая в небо и бесконечные двери. Он проснулся от того, что кто-то вытирал ему лоб мокрой тряпкой.
– Мама?.. – Рэй едва смог открыть глаза. Электрический свет больно впивался в распухшие веки.
– Тебе нужен отдых. – Отец говорил спокойно и уверенно, как всегда, но что-то в самой интонации было непривычным. Рэй различил бестелесную тоску, снующую по комнате вместе с ветром из щелей старого дома.
Рэй наконец справился со светом и сумел немного подняться на локтях. Он, ведомый неизвестным порывом, забрел в спальню родителей, точно побитая собака, что идет к человеку, в поисках защиты. Отец обнаружил сына, вернувшись из деловой поездки, но не стал будить.
– Прости… – Губы пересохли и с трудом слушались Рэя.
– Нет, это ты прости меня… – Рэй увидел, наверное, впервые в жизни, как по щекам отца текут слёзы. Он не плакал, когда умерла мать, не плакал, когда её хоронили. Только сутками торчал на работе или в своем кабинете, расхаживая из угла в угол, листая сухие страницы скучных книг. – Я не должен был оставлять тебя одного.
– Всё… всё в порядке.
– Мы оба знаем, что нет. – Отец вытер лицо рукавом в точности, как Рэй. – Я любил её. И ты тоже. Горе не должно было нас разделить.
И Рэй вдруг понял. Он вспомнил фотографию, спрятанную в “Джейн Эйр”, вспомнил тот день, когда отец принёс блокнот. Всё, что он делал с момента, как Эллейн узнала диагноз, а после стремительно сгорела, он делал, чтобы сохранить остатки силы и самообладания. Чтобы защитить сына от собственной слабости. Но сейчас, человек, который плакал, как мальчишка, сидя на смятой постели, не казался Рэю слабым, хоть и был уязвим, как никогда прежде.
За окном с неба на землю, медленно раскачиваясь в воздухе, падал первый снег – от тумана не осталось и следа. Рэй потянулся к отцу и обнял его. В тишине, накрывшей “Врата Соломона”, было слышно, как за стенкой размеренно тикают часы, разбивая остатки странного сна.
