Анна Вашкевич
Настало время офигительных историй
Глава 10. Писец по имени Боря
Был в школе Борис, был и Боря. Одно имя, но какие разные агрегатные состояния. И судьбы тоже разные.
При первой встрече с Борей каждый немного пугался. Тощий, лысый Боря нежно улыбался и становился похож на обаятельного вампира. Это сходство Боре придавали зубы: несколько передних исчезло без следа, а клыки остались.
Боря любил писать. Не сочинение изящной поэзии, а именно процесс ведения ручкой по бумаге. Когда буковки получаются маленькими и аккуратненькими… Боря был писцом. В глазах учителей он являлся уважаемым учеником.
Директор школы жил в постоянном страхе разоблачения. Чтобы совладать с ним, директор проверял почту, пил крепкий чай и подолгу говорил с завхозом Ильей о том, какой в стране бардак. Но чтобы подчинённые не грустили, директор обязал всех педагогов быть ежечасно готовыми к гипотетической внезапной инспекции школы. То есть следить за заполнением тетрадей. На каждом уроке в тетрадках всех учеников класса должно было быть что-то написано, а именно: дата, тема, пара строчек для приличия. Но поскольку публика предпочитала уроков избегать, бедные учителя зачастую сами сидели и методично писали эту пару строчек в тетрадки. Дата, тема, три предложения… Потом то же самое, но в другую тетрадь… И так около пятнадцати раз. А потом еще пятнадцать раз, потому что класс не один.
Зэки могли при желании делать записи в тетрадки «за себя и за того парня», но делали так далеко не все. Кто-то начинал торговаться («Дайте тогда пастик!» – чернила для ручки), кто-то страдать («Не, всё, я устал, давайте лучше поговорим»). Но были и энтузиасты чистой воды. Боря был из последних.
Боря писал тетради. Писал самозабвенно. Он находил упоение и постигал дзэн, раскладывая тетради по классам, выбирая, что именно он запишет для той или иной темы, какие упражнения поместит в тетрадь и прочее. Он попросил библиотекаршу, временно проводившую русский язык в паре классов, распечатать специально для него поурочный тематический план. Когда Боря был в кабинете, он контролировал, чтобы все присутствовавшие ученики записывали тему как положено и не отлынивали.
Но власть Бори была сосредоточена только в стенах школьного кабинета. Потому что Боря был педерастом. И ладно бы, если он был вечно бит и печален – нет: он казался вполне жизнерадостным петушком, что вызывало у прочих «правильных мужиков» волны ненависти. Географичка рассказывала, что Боря неоднократно делал комплименты цвету её помады. А спустя какое-то время заветному тюбику приделали ноги.
У Бори было мало друзей. Одним из них был паренёк Максим, сирота, которого наркотики толкнули на скользкую дорожку правонарушений. Максим заработал себе очередной не очень серьёзный срок, а чтобы было веселее коротать время, записался в школу и стал постигать науки.
Максим числился в моём классе и, к сожалению, часто приходил «просто поговорить» о своей тяжёлой доле. Поначалу я слушала шокированно, потом – с долей сочувствия, а под конец просто кивала в такт и переписывала злополучные тетради под его бубнёж. На последней ступени своего обучения Максим обнаружил в себе талант к декламации. Он читал стихи с детским придыханием со сцены, и листочек со шпаргалкой дрожал в его пальцах.
Узнав, что Максим может и хочет выступать, я стала самозабвенно его обрабатывать. Близился Последний звонок, отвечать за который поручили мне, и я страшно хотела, чтоб Максим чего-нибудь на нём да прочитал. Мой ученик краснел как девица и пытался застенчиво отнекиваться, но я включила всё своё природное обаяние и бесстыже льстила. В конце концов, «клиент дозрел»: Максим сдался, а я обрадованно стала подбирать строки о вечном. О жизни. О добре и зле. О лютой ненависти и святой любви. Но не Есенина. Есениным я уже была сыта по горло. Хотя об том позже.
И вот, когда Максим созревал, неожиданно случилась в нашей школе грусть, омраченная досрочным освобождением любимого всеми писца Бореньки.
Боренька обворожительно улыбнулся всем на прощание и пошёл туда, где свет – в свободную жизнь. Многие учителя вспоминали о нём не без грусти: после ухода Бориса пить чай с плюшками они стали меньше, а до изнеможения переписывать тетради – в разы больше.
А Максим совсем пригорюнился. Он стал всё реже приходить в мой кабинет. Про Последний звонок речи уже и не шло. А потом Максик исчез совсем. Один из моих учеников, простой мужик Сашок, как-то сказал: «Вы бы так с ним не посиживали в кабинете за разговорами… Он ведь из этих… Из голубых». Он сказал это со странной интонацией. Будто «голубые» по определению предатели, наушники и шпионы, а слушать их грешно и опасно.
Тогда я подумала, что Сашок высказался ну просто за всю Россию. Ведь то, что мужик спит с мужиком, воспринимается у нас не как личная жизнь конкретных граждан, а как государственная проблема номер один. Словно наша страна живёт не по конституции, а «по понятиям». Воруешь по-крупному – заслужил почёт, педераст – твоё место у параши. И купола, купола повсюду…
Максим пришёл в школу в начале июня. Расписался за полученный аттестат. Закатал рукав и показал учителям следы от порезов, что нанёс себе. Несколько циников тут же посоветовали в следующий раз резать вдоль линии вен. Впрочем, живительный ШИЗО сделал своё дело: Максим был снова бодр и в меру жизнелюбив. Тонкая натура, что с него возьмёшь.
Боря на свободе нашёл пункт временного размещения и остановился в нём. Устроился работать на хлебозавод. Завёл страничку в «Одноклассниках» и прислал географичке поцелуйчики. Значит, жизнь у него налаживается.
Глава 11. Непутёвые заметки
У меня просят всё. Ручки, карандаши, линейки, тетрадки, листочки, клей, резинки, точилки, блокнотики, календарики. Всё, что плохо (по их мнению) мною используется. Как-то принесла и прикрепила к доске скотчем такой бамбуковый календарик с собачками – вот это был ажиотаж, я вам скажу. Многие тоскливо смотрели на него и думали, как прекрасно календарик смотрелся бы именно на их кухне и именно в их отряде. Намеки на подарить мною старательно игнорировались. Маленькие календарики вообще отдельный предмет роскоши. Кому-то нравится картинка, кто-то вычеркивает в них дни, считая, сколько осталось до очередного свидания с женой.
А однажды цыган Стас попросил у меня яркие наклейки для тетрадок. Мне их где-то на сдачу дали. Я спросила, зачем ему, а он ответил, что сестре хочет послать что-нибудь красивое.
Сестра живёт через дорогу. Сидит в женской колонии. По той же статье.
* * *
– А вы замужем?
– Да, вот же кольцо у меня на пальце.
– Ну, знаете, некоторые носят так, просто… А это золото?
– Золото, конечно.
– (с большим сомнением в голосе) Ну ма-а-ало ли…
* * *
– А у вас есть стихи?
– Сборника одной книжкой нет. Полистайте учебники. А я пока в распечатках поищу. Вам хоть какие стихи нужны?
– Да любые. Я всё читаю.
(Достаю кучу распечаток сто стихами для уроков, ученик сидит, изучает.)
– О, это ничё такое.
– Какое же?
– А про свечу. («Свеча горела» Б. Пастернака. – Прим. моё.)
– И вот это ещё. Где молитва. Это кто вообще написал?
– «В минуту жизни трудную…»? Это Лермонтов.
– Ничё тоже такое. Пойдёт.
– Значит, Лермонтов не зря ел свой хлеб.
* * *
Смотрели на литературе «Жестокий романс». Ларису жалко всем. Каждый второй в конце фильма предполагает, что бы он сделал с обидчиками Ларисы, какой кары они заслуживают за такое обращение с женщиной. Для меня прямо именины сердца.
* * *
Персонажи бывают разные и среди учителей. Всё-таки работа накладывает отпечаток. Иду мимо кабинета историка. Разглядываю стенд возле открытого кабинета. А оттуда доносится:
– …Вот у нас в России творчество, а у них на Западе – креативность. Чем креативный человек отличается от творческого? Вот они у себя на Западе решили, что гомосексуализм – это, по их мнению, креативно…
Иду дальше. По ходу движения собираю рассыпавшиеся осколки разума.
* * *
– Что-то вас в школе, уважаемый, давно не было видно…
– Так я в изолятор загремел. Теперь так плохо мне!..
– ???
– Каждый день клизмы и клизмы…
– Батюшки, голубчик, зачем же так?!
– Так чтобы не прятали там ничего. Проверяют…
– Вот спасибо, что поделились со мной этой историей. И что проносят обычно?
– Сигареты… Наркотики могут. Даже телефоны.
– Да уж, этакий секретный карманчик, который всегда с тобой…
* * *
Сидим на собрании в отряде с офицером-начальником отряда. Так положено по уставу. Напротив – орда заключенных. И мы перед ними, две училки, как две матрёшки на базарной площади. Воспитанники старательно задают вопросы и высказывают «хотелки» начальству.
– На этом всё. Еще вопросы остались?
– Да, есть один.
– Ну?
– Нам бы мячик кожаный в отряд. Спортивные мероприятия, то-сё…
– На сегодняшний день в колонии нет мячиков.
– Так может, вы купите?
– (тяжёлый вздох) Ну вы даёте, да у меня самого даже дома нету!
* * *
По итогам многочисленных опросов наиболее любимым поэтом стал Сергей Есенин. Его вот прямо все любят и уважают. Хотя биографию знают единицы. А уж когда Есенина читает Безруков – это просто счастье, помноженное на два. Даже если «Чёрного человека». После прослушивания объясняю ученикам контекст и заглавный образ. Все старательно кивают.
Глава 12. «Время первых»
Иногда вместо уроков мы проводили так называемые классные часы. Они могли быть посвящены какой-нибудь дате, важным животрепещущим темам – типа борьбы с наркозависимостью, здоровому образу жизни, или это была просто беседа, дающая нашим ученикам возможность высказаться обо всём, что их волновало. Разумеется, безо всяких «подкатов» с их стороны. Мы как-то сразу это решили, и в дальнейшем никто старался не заигрывать. Я не психолог, но просто слушать иногда – тоже большое дело. Человек больше всего на свете хочет, чтобы его просто выслушали без осуждения, критики. Особенно если вокруг тебя каждый день вот уже много лет одни и те же опостылевшие рожи.
Вторым по популярности способом провести классный час было кино. Нет, не так: КИНО! Его ждали, его очень хотели смотреть. Особенно если оно новое, премьерное. В отряде телевизор дразнит рекламой, и посмотреть новое кино было сродни глотку свободы. Можно ведь представить, что там, на свободе, люди смотрят сейчас то же самое – пусть в кинотеатре, с попкорном, пивом или «Колой». Но вы с ними смотрите как бы вместе, и это значит, что время не остановилось за этим проклятым забором, что когда-нибудь ты присоединишься к тем счастливчикам в кинозале.
Ну и просто интересно, конечно. Близился День космонавтики. А тут как раз вышел фильм «Время первых». И про космос, и наш, отечественный, и познавательный ещё. И секса нет. Голых женщин то бишь в кадре. Мой ноутбук не тянул, а вот у информатика стояла простенькая прога, которая помогала вырезать тот или иной отрывок, где было, на наш субъективный взгляд «слишком много сексу». Всё это делалось по двум причинам. Во-первых, нечего дразнить голодного пса куском мяса. Во-вторых, всегда найдётся молодец, который увидит в кадре голую женскую ногу и пойдёт докладывать оперативникам: «Тук-тук! А у русички в кабинете порнуху крутят!»
В общем, пришло время для «Времени первых». Но вот незадача: фильм только вышел на экраны, даже пираты ещё нормально наснимать не успели. А мне надо. Я ж крутой учитель. У меня всегда есть то, чего нет у других. Потому что я умею страшное колдунство – скачивать через торренты. Большинство здешних учителей эту технологию не освоили.
К своему удивлению, нашла я «экранку». И сразу скачала. Включила: картинка неплохая, звук глуховат, ну да ладно. Главное, как подать – мол, мало кто ещё посмотрел, но вы все в числе этих немногих счастливцев и т. д. На три классных часа хватит. Вкусно и полезно.
Принесла. И стали мы смотреть. А колонки у меня были по первости сла-а-абые. Сделаешь тихо – ничего не слышно. Сделаешь громко – всё сливается в одну сплошную какофонию, ни черта не разобрать. Мне ещё было слышно, потому что колонки у меня на столе стояли. А всем, кто дальше – только читать по губам актёров.
И вот у нас киносеанс. Собрались мои зэки, я как председатель колхоза выступают со спичем – так, мол, и так, кино про героя Советского Союза Алексея Леонова… К празднику такому-то… Тут пошли реплики из зала – запускай ленту в аппарат. Включаю. И понимаю, блин, что зрителям половины слов не понять.
Пришлось мне по ходу действия пояснять время от времени, например, «Вот Королёв отправил космонавтов отработать заход в шлюз», «В стакане был коньяк». Сразу вспомнила мистера Сэконда, который в «Человеке с бульвара Капуцинов» кричал: «Отрывает голову!»
В общем, подходим к драматичному моменту. Тому, где Леонов-Миронов в космосе висит, у него из-за разницы давлений раздувает скафандр, а потом он долго и мучительно то входит в шлюз, то пытается закрыть люк. Я гляжу, а момент и правда драматичный: все взгляды прикованы к экрану, кое-кто дышит через раз. Вот Леонов уже в шлюзе, как-то там пытается закрыть его, кислород кончается…
…И тут я слышу из колонок шёпот… «Бл*… Да ну на***». Сначала подумала, что померещилось. А потом, когда Леонов всё-таки закрыл люк, тот же голос из колонок шёпотом продолжил: «Ну пи****… Краса-а-а-ава…»
То есть вы понимаете, какова великая сила искусства? Парень пришёл в кинозал, чтобы своровать кино, достал камеру и так разволновался, что не смог сдержать свои переживания. Он так же, как и мои подопечные, ни фига не знал про первый выход в открытый космос. Он чертовски переживал за Леонова.
«Твою мать», – подумала я грустно. Мысленно начала составлять текст объяснительной.
Потом перевела взгляд на зэков. Они по-прежнему сидели как парализованные.
Очевидно, каждый из них в тот момент думал примерно то же, что этот безвестный пират большого кинобизнеса. Поэтому его слова так гармонично вошли в фильм и ни у кого не вызвали вопросов. Может, так сказал сам Леонов? Или Павел Беляев? По крайней мере, могли, ситуация-то казалась патовой.
Самое обидное, что этот едва слышный шёпот звучал чётче, чем многие реплики в фильме.
Кино мы досмотрели, всем понравилось.
Но «экранки» я больше никогда не качала. И вам не советую.
