Анkа Б Троицкая
Край глаза
– Куда надо, туда и летим, – беззлобно ответил Яков, не прекращая упражнения.
– Хех! – усмехнулся мужик. – Я вот тоже когда-то так… только у меня даже чемодана не было. Был узел из одеяла и термос. Студент или призывник?
– Я еще не решил. Это как осенит…
– Импровизатор, стало-быть, – Мужик встал и потянулся, потому что невнятный голос, прозвенел на весь зал, объявляя посадку на какой-то там рейс.
– Слыхал? Это мой. Ну, удачи тебе, импровизатор. Может быть, сымпровизируешь что-нибудь толковое в своей жизни. Ты главное не путай ипровизацию с плагиатом. Английский знаешь? На вот, скоротай время. Я уже прочитал.
Он вынул из кармана плаща и шлёпнул на дерматиновую лавочку какую-то толстую книжку без обложки, подхватил большой черный футляр, и ушел, не оглядываясь. Яков не сразу взял в руки книгу. Но когда он понял, что уснуть все равно не получится, он принялся читать. Она была написана несложным английским языком, как-будто её писал американский или британский эмигрант. Он тогда не совсем понял про импровизацию и плагиат. Он и сам не знал, почему эти слова застряли в его голове, но вспомнил он их только через много лет. А той ночью он и не заметил, как наступило утро, одним духом прочитав почти треть того романа.
– А как называлась, книжка-то? – спросил Эрик.
– Не знаю. И автора не знаю. Там не только обложка, но и несколько первых страниц были оторваны. Но другой такой я никогда не читал. Сколько раз потом собирался найти оригинал, да так и не взялся за дело. Но в тот день она меня здорово вдохновила.
Яков пешком навсегда ушел из родного города, километров за сорок, и в пригородной деревне нанялся рубить старухам дрова, носить воду, чинить заборы и сараи. Его там пожалели, приютили сердобольные тетки, и неплохо кормили. Он так старался, что ему стали приплачивать рублем, но к июню он едва наскрёб на билет в плацкартном. Сельский учитель отдал ему свои старые вещи, в которых он, когда подошел срок, уехал подавать документы в МАРХИ.
Закончил он институт со скандалом. По всем предметам у него были отличные успехи, а вот собственный выпускной архитектурный проэект создал огромный конфликт между членами комиссии и преподавателями с большими степенями. Технически там не к чему было придраться, а вот внешний вид слишком отличался от традиционных стилей того времени. К нему невозможно было приделать ни рельефного герба, ни гипсовых статуй.
– Смешно, но теперь подобные здания возводятся по всей стране. Видимо, я немного опередил свое время, вздохнул Дядьяша.
Работал он архитектором недолго. Поняв, что от него всегда и везде будут требовать создавать только то, что он считал уродливой архаикой советских догм, он пошел преподавать. Обучать своей специальности тоже не получилось по той же причине. Его критиковали за склонности к западному враждебному модернизму и за никем до сих пор невиданные формы причудливых строений, которые чертили его студенты. Он этого пострадали и он и его ученики. Вайзмен бросил все, уехал из Москвы и превратился в учителя геометрии в средней школе провинциального городка. Он однажды был женат. По его словам, он думал, что нашел женщину, которая разделяла с ним его философию, принципы и страсти. Однако жизнь доказала, что он очень сильно ошибался. Из ближайших родственников он ни с кем не был близок, а зыбкую связь поддерживал только с одной из сестер и ее сыновьями. Так он незаметно состарился, и отправленный на пенсию раньше времени, решил, что зря он тогда послушался того пассажира и прочитал ту чертову книгу. Вайзман был уверен, что она ему испортила всю жизнь.
– Эврика! – вскинул глаза, поникший было Дядьяша, – А знаешь, что? Если бы я мог начать жизнь сначала, я бы повторил её почти без изменений. Теперь я точно не жалею, потому что прожил жизнь в мире, где человек, чтобы не потерять достоинства, должен либо уйти, либо бороться за существование, отказавшись продавать душу любым иным способом. Ведь продать ее, на самом деле, так легко!
Лицо Дядьяши в этот момент было таким светлым, что Эрик испугался, что тот сейчас отойдет. Он торопливо спросил:
– Так где же теперь та книга?
– Я давно ее сжег. В сердцах… в момент отчаянья. Жалел потом. Кое-что помнил наизусть, а когда под старость стал забывать, оставил только вот это.
Дядьяша задрал рукав куртки на правой руке, закатал рукав рубахи и показал Эрику татуировку нескольких слов на английском языке. Но Эрик по-английски не читал, потому что учил в школе французский.
– Да, как-то теряется что-то пре переводе на русский… – пробормотал Дядьяша смущенно, – Э-эх! Если перевести подоступнее, то… У хорошего здания, как и у человека, должен быть полный набор лучших его качеств, и ничего лишнего. И у того и у другого такое встречается крайне редко.
* * *
Глаша еще разок попыталась натянуть кукле полосатый мамин носок на голову, и в этот раз у нее получилось. Второй носок она намотала на пластмассовую шею, как шарф, и посадила модницу на подоконник. Для этого ей пришлось встать на цыпочки. Как она выросла! – подумал Эрик и поправил очки. Он огляделся в комнате, в которой когда-то спал и делал уроки. Теперь на новеньких обоях блестели крышами мультяшные домики, на его кровати появилось розовое одеяло вместо пледа, в углу стояла коробка с игрушками, а стол был заляпан гуашью и пластилином.
Глаша вернулась в середину коврика, где за столом, сделанным из обувной коробки, еще сидели остатки гостей. Хозяйка – сильно облысевшая Барби – снова налила всем чаю и заботливо спросила медведя, сидевшего во главе стола: «Головка болит?» Медведю было больше десяти лет, он когда-то спал в коляске годовалого Эрика, а теперь он был усыновлен Глашей, и у него была забинтована голова. Он ничего не ответил. Эрик ответил за него: «Болит, очень болит», но младшая сестрёнка уже несколько недель не видила Эрика и не реагировала на его визиты. Кот Степан тоже перестал шипеть, но иногда вздрагивал и оглядывался в недоумении.
Эрик оставил Глашу и пошел на кухню. Там мама раскатывала тесто для пельменей и одновременно говорила в телефонную трубку, прижатую плечом к уху. Эрик услышал ее голос, льющийся как из старого телевизора: «…нет, это было позавчера… Ну, да… Я знаю. Да-да.... я знаю. Ты уже говорила. Это ужасно дорого, но что делать? Конечно…» Эрик постоял рядом с ней, обратил внимание, что новый холодильник больше старого, вздохнул, снял очки и пошел проведать Ульяну.
Он, как всегда, прошагал пол-квартала, осталось только перейти проспект и войти в многоэтажку. Посреди асфальта широкой улицы, прямо на разделяющей стороны полосе, Эрик вдруг отановился. Он сам не знал, почему. Он повернул голову и посмотрел на убегающую темную полосу прямого проспекта. У этой дороги, по которой в живом мире машины ездили днем и ночью, здесь был унылый и ненужный вид. В сторону центра города шел небольшой уклон. Если ехать за велосипеде, то можно было отпустить педали, и катиться с приличной скоростью до самого парка. Велосипеда у Эрика не было, и он пошел пешком по разделяющей полосе, потому что там, где обочины обычно сходились в одну черную кляксу, он увидел свет.
Эрик точно знал, что этого свечения там раньше не было. Темные формы домов и неподвижных деревьев с выцветшими красками, небо без звезд и облаков, бледный свет без источника и глухая тишина уже давно стали привычны мальчику с повязкой на голове. Этот новый свет был ярким, белым, почти солнечным. Эрик торопливо пошел к нему, а потом и побежал. Он мог бежать быстро и долго, без передышки, потому что такие вещи как усталость, голод, боль и слабость и даже скука, уже давно были забыты. Однако любопытство и желание знать Эрик забывать не хотел. Поэтому он легко пробегал мимо автобусных остановок, перекрестков с мертывами светофорами к этой гигантской звезде, которая никак не приближалась.
Наконец, Эрик оказался на центральном перекрестке, где конец проспекта упирался в перпендикулярную улицу, и перед мальчиком появились ворота городсткого парка имени известного писателя. Уродливый памятник этому писателю встретил юного посетителя сразу за воротами на широкой площадке со скамеечками, а золотисный свет теперь лился из-за его черного силуэта. Эрик остановился, потом медленно обошел памятник, и шагнул на жухлую траву под деревьями. Источник света должен бы быть где-то здесь, за этими вязами и елками. Эрик удивился, увидев на своих руках тени от веток и листьев. Однако свет не слепил, и прикрывать глаза не потребовалось. Сделав ещё несколько шагов, мальчик вышел к фонтану, вокруг которого по выходным катал детей в повозке пони со странным именем, и увидел, наконец, источник сияния. Источник лежал на боку, храпел и дергал ухом.
– Святогорушка!!! Неужели это ты??? – восликнул Эрик и подбежал к пони.
Он был на сто процентов уверен, что поднявшее голову животное смотрело на него с удивлением. Мальчик опустился на колени и принялся гладить холеную шею и серый нос.
– Ты, и не понял, наверное, что случилось. Все хорошо, приятель! Ты же уже старенький был, даже когда меня катал. Видимо подошёл и твой срок. Вот только я и не знал, что звери тоже бродят.
Пони, который до сих пор был явно не в себе, задышал спокойнее, опустил голову на песок, и блаженно закрыл глаза. Он всегда любил, когда его дети гладили. Не убирая руки с шеи лошадки, Эрик вытащил из кармана очки и надел их. Он увидел в живом мире раннее утро, а над падшим животным стоял старик, который обычно водил его по кругу. Старик утирал слезы, повозки нигде не было видно. Эрик вспомнил, что с недавнего времени Святогор уже не катал, а просто фотографировался с детьми и прочими посетителями парка, принимал от них ласку и тут же продаваемые стариком морковки и ранетки.
Эрик снял очки и встал.
– Давай-ка, поднимайся, скакун наш. Теперь все в порядке. У тебя больше ничего не болит.
Он похлопывал по белому рябому боку, поднимал тяжелую голову обеими руками, уговаривал, и через пару минут Святогор был на ногах. Он, похоже, некоторое время прислушивался к ощущениям, потом с энтузиазмом закивал и сделал пару веселых кругов вокруг фонтана. В гриве и в плетеном хвосте подрагивали разноцветные бантики. Яркое свечение постепенно исчезло, и парк снова наполнился сизой дымкой в бледном полумраке.
– Пойдем со мной, Святогорушка, – сказал ему Эрик, – Там тебе и Дядьяша, и Ульяна, и Ната с Виктором Палычем обрадуются. Тут нас нынче довольно много – целых семнадцать бродяг.
Но пони никуда не собирался уходить со знакомой площадки. Он не последовал за Эриком, когда тот поманил его, и уперся по-ослиному, когда тот потянул за шелковые ленты. Святогор был невысокий, коротконогий, его глаза были почти на уровне глаз Эрика, и он выразительно поглядывал на него, явно предлагая свой вариант действий. Он сам принялся толкать мальчика носом, пока тот не догадался сесть на него верхом. Эрик не учился верховой езде, поэтому едва удержался, обняв Святогора за шею. Пони носился вокруг фонтана, как молодой мустанг. Он весело ржал, он был счастлив, он был крепок и полон сил, делая то, что было смыслом всей его лошадиной жизни. Эрик подумал, что у него уже должны были заболеть конечности или закружиться голова, но ему было просто неудобно. Поэтому, когда он упал и покатился по холодному песку, он решил, что не ужержался-таки. Однако, одновременно с его падением смолкли и топот, и ржание. Эрик оглянулся и нигде не увидел Святогора. Он понял, что пони отошел прямо во время скачки. Парк опустел, еще больше потемнел и наполнился тоской и одиночеством.
Этот случай заставил Эрика крепко задуматься. По дороге домой он рассуждал о своей теории брожения людей и животных, и не заметил, как оказался в темной беседке у своего дома. Подошедший Дядьяша не удивился, но объяснил только свечение.
– Так все светятся, когда приходят сюда. Тебе просто еще не доводилось видеть новоприбывших в момент прибытия. И ты светился. Я еще подумал, с какой стати из подвального окошка-то лучится? Не иначе кто-то попал в переделку.
– Но животные....
– А что, у животных нет души, скажешь? Ты же мне говорил, что мы души.
– Не души, а духи. Мое определение духа таково: это необъясненная часть сознания, которая почему-то никак не успокоится. Вот я и хочу выяснить почему, даже если мое определение неверное. Предположим, что держит нас тут какое-то незавершение. Или, там… желание. Примитивное восприятие животного тоже позволяет ему чего-то желать. Вот старина Святогор в последние годы жизни уже не мог катать детей. А тут он окреп, покатал меня и получил, наконец, то, по чему так долго тосковал. А, может быть, он всю жизнь мечтал лететь галопом, как скаковая лошадь, и тут его желание исполнилось. Если взять статистику всех отошедших, то видна какая-то завершенность в том моменте, когда они исчезали.
– Ну, и успокойся. Молодец, догадался. Все! Можешь теперь диссертацию писать. Мы с Улей и Палычем будем членами твоего ученого совета во время защиты.
– Нет, Дядьяш. Тут еще есть шанс корреляции. У меня слишком мало данных.
– Только не начинай опять про причинно-следственную связь. У меня мысли путаются от твоих теорий. Я предпочитаю четкие линии, подбор материала с учетом гравитации и экономией энергии… Эй! Эврика… Ты куда?
– Дядьяш, ты гений! – крикнул Эрик и, не оглядываясь, побежал в квартиру Игоря Петровича.
* * *
Ульяна остановилась перед дверью инженера и опять повернулась к Дядьяше.
– Может быть, не надо ему мешать. Всё-таки делом занят человек.
– А вдруг он отошел? Я же беспокоюсь.
– Ну и хорошо. Угомонился, стало быть, или ответ нашел. Когда вот мы с тобой отойдем?
– Да отойдем, куда мы денемся?
Дядьяшя прошел сквозь закрытую дверь. Ульяна вздохнула и взялась за дверную ручку.
Эврику они нашли в ванной комнате. Он стоял обеими ногами на весах и жмурился. На плече у него висело полотенце, на носу были те самые очки. Соседи недоуменно смотрели на него, пытаясь угадать, что он делает, пока Дядьяша не выдержал:
– Эй, парень, а ты не тронулся часом?
Эрик открыл один глаз и сказал.
– А вы на мой эксперимент краем глаза посмотрите, сами поймете.
Дядьяша и Ульяна привычно скосили глаза и увидели, что на месте Эрика, на тех же весах стоит страдающая полнотой жена Игоря Петровича и хмурится на стрелку, которая никак не остановится. Стрелка показывала то девяносто килограмм, то все сто. Эрик соскочил с весов, и стрелка, наконец, остановилась на восьмидесяти пяти.
– Видали? – спросил Эрик обоих.
– Что мы видали? – ответила вопросом на вопрос Ульяна.
– У нас с живым миром есть не только визуальный контакт, но и физический. Я еще раньше подозревал, когда на моих глазах Галина Федоровна водки хлопнула и чуть не закусила. Я сюда пришел и начал эксперементировать. У тети Лены здесь полная морозилка мороженного, на столе печенье, торт кремовый. Я очки надел и давай это все хотеть. Хотел, хотел, даже в животе заурчало, а рука все равно насквозь проходит. Тут к столу Ванька подбегает – хвать кусок торта. А потом смотрит на меня и говорит – «угоссяйся». И тут у меня палец по кремовой розе проводит такую ровную бороздку, я прям глазам не поверил. Сунул палец в рот – сладко. Представляете? Иван уже месяц как на меня внимания не обращал, а тут вдруг опять увидел.
– Ну и какой вывод? – спросил Дядьяша.
– Водку на поминках для усопшей поставили, вот Галина Федоровна её и выпила. А торт, пока Ванька не предложил…
– То есть ты хочешь сказать… что?
– Не от одного желания тут все зависит, и не только от нашей памяти. Тут еще и от самих живых… Твои геологи, Дядьяша, тоже в правильном направлении думали. Надо бы к ним съездить.
– Да они давно, поди, отошли. Эрик, ты в этой квартире уже неделю сидишь, сказала Ульяна.
– Может быть, – продолжал Эрик, – И вы бы тут задержались, если бы увидели текие дела. Познакомьтесь, лучше, с Плюшкой.
– С кем?
Эрик поманил соседей за собой и повел их к аквариуму. Аквариум был порожний, но в нем еще стояла пластмассовая имитация затонувшего пиратского кораблика. Эрик поднял над аквариумом руку, и из кораблика выплыла кругленькая черная рыбка с выпученными глазами. Она плыла по воздуху, как в в толще воды. Перебирая плавниками и помахивая хвостом, она подплыла к руке Эрика, изучила ее и, потеряв интерес, поплыла дальше, к люстре, под которой стала выписывать круги, как огромная муха.
– Вот, – сказал Эрик, – Плюшка… вчера сдохла. Почти час сияла, как сказочная золотая рыбка, хоть желания загадывай. А потом давай тут порхать. Какие заветные мечты у рыбы-то могут быть? Я думаю, что в Ваньке тут дело. Как он по ней убивался! Сами можете посмотреть. Теперь я слежу: если Плюшка отойдет как только ему купят новую рыбешку, то я прав.
– Ну а в ванной что ты делал? – спросил Дядьяша.
– Я там хотел посмотреть, есть ли у нас масса. Здесь у меня один вес, хоть с полотенцами, хоть без них. А вот когда на весы тетя Лена встала, оказалось, что я ей как бы массу прибавил, только непостоянную и совсем немного.
– Ну и что?
– Пока ничего, эксперименты продолжаются. Ну а вы чем занимались все это время?
Ульяна вздохнула:
– Юлия Александровна сегодня отошла. Не спрашивай, почему, мы не видели. А тебя тот парень из дома напротив искал. Виталий. Говорит, дело есть.
– Ну пусть придет. Я пока с Плюшкой не разберусь…
Но Плюшки под потолком уже не было. В аквариуме – тоже. Эрик встал перед ним, надел очки на минуту, снял и с удовлетворением вздохнул:
– Скаляриев купили… целых пять штук. Ванька – чуть стекло не лижет.
У дома напротив нетерпеливо топтался Виталий. Он ковырял носком ботинка строительный мусор у гаража, который строился вот уже… целую вечность. Увидев приближающуюся компанию, он кивнул всем по очереди и посмотрел на Эрика сверху вниз.
– Слышь, юный натуралист. Не хочешь природную аномалию поизучать?
Виталий появился здесь всего несколько дней назад, померев в свои неполные двадцать два от передозировки. Он никак не мог согласиться со своими новыми обстоятельствами, только недавно перестал рвать и метать, а два дня назад решил: бродить, так бродить. Теперь он упорно шел по спирали, в центре которого находился его дом. Каждый новый круг был на несколько метров шире. Виталий заходил во все дома, во все квартиры и, по его словам, искал портал – выход в живой мир, чтобы вернуться туда навсегда. Его пытались убедить, что он ничего не найдет, но Виталий был таким же упрямым как Эрик. Теперь он сказал, что ему нужен напарник в исследовании того, что вполне может оказаться порталом.
