Андрей Эрлих
Аист на крыше
Зяма передёрнул плечами, сделал последнюю затяжку и затушил окурок о тарелку.
– Ты всё равно на такое не пойдёшь, Тём. Я брусчатку ворую. Завтра вечером последнюю партию добываю и перегоняю в Польшу.
– А транспорт?
– Транспорт будет. Если хочешь, пошли со мной. Больше накопаем – больше получим. Поделим по-честному.
Артём молча наполнил их рюмки и поднял бессловесный тост.
***
Над самым ухом предупреждающе плескались волны реки. Они шлёпались об опоры моста. В ушах свистел ветер. Не хватало только леденящего кровь перезвона чего-нибудь металлического, но замочки любви на перилах, к счастью, были слишком тяжёлыми, чтобы их мог пошевелить ветер.
Артём весь истекал потом. Ныла поясница. Пальцы были покрыты пылью, а ногти, казалось, содраны до крови.
Зяма выковыривал кирпичи. Артём грузил в прицеп машины, которую пригнал какой-то Зямин приятель. Сам приятель почему-то ничего не делал, только курил за рулём.
План был простой. Снять брусчатку на заранее разведанном участке. Погрузить в прицеп. Отвезти в общак по предварительно продуманному маршруту, где Зяма уже несколько дней откладывал добычу. Утром погрузить всё в арендованный грузовик и отвезти в Польшу, документы покупатели уже выправили.
Пробили соборные часы. Ночь шла на убыль.
Приятель Зямы вышел из машины потянулся и поворочал камни в прицепе. Он был почти полным.
– Интересно, что они потом с ними делают…
Где-то недалеко прокашлялась и завыла полицейская сирена. Артём не успел встрепенуться, как в нескольких метрах от них засверкали красно-синие мигалки.
Приятель Зямы выругался, ловко отцепил прицеп, прыгнул в машину и, взвизгнув шинами, унёсся в темноту. Артём только рот успел открыть. Полицейская машина перекрыла мост.
– Валим.
– Как?!
Артём ойкнул, когда его схватили под мышки и подняли. Что-то внутри ухнуло, Артём взлетел в воздух. Мир закружился. Горло сдавило изнутри. Артём почувствовал тянущий удар о воду и услышал плеск. Холодная вода стиснула лёгкие и впилась иголками в кожу. Артём закричал, вода наполнила рот. Артём поспешно выплюнул её. Он слышал бульканье пузырей воздуха, покидавших его лёгкие. Шум в ушах. Плеск вокруг. Артём неистово бил руками по воде. Его тянуло вниз. С трудом Артёму удалось высунуть голову на поверхность и схватить ртом воздуха. Он снова ушёл под воду. Снова выплыл. Так повторилось раза три. От судорожного дыхание кружилась голова. Артёму удалось поймать невесомость. Всё тело болело. Из последних сил Артём быстро заработал руками, гребя к ближайшему берегу. Окончательно содрав ногти о мокрый бетон и несколько раз соскользнув в воду, Артём выбрался на набережную и упал на спину.
Над Артёмом шумела чёрная листва деревьев. Ею шелестел ветер. Синее ночное небо было голым без звёзд. Кругом светился город. Артём чувствовал, как по щекам текут горячие слёзы. Он дрожал.
Артём резко сел.
Отсюда было видно мост. В свете фар можно было рассмотреть, как полицейские сажают Зяму в машину.
«Идиот, ты что наделал?»
Зяма его спас.
Конечно, была вероятность, что Зяма выдаст его на допросах. Но зачем тогда вот это?
Несколько раз пикнув, машина полицейских уехала, переливаясь, как гирлянда, и таща за собой прицеп.
Артём с трудом поднялся на дрожащих ногах. С него текло в три ручья. Едва переставляя ноги, приостанавливаясь после каждого шага, похожий, наверное, на вылезшего из реки зомби, Артём заковылял через парк к дороге.
Мимо проносились редкие машины, обдавая холодным ветром. Один раз какой-то умник прогудел.
Артём сел на одинокую скамейку, некогда символизировавшую остановку «пятёрки». Впустую переключился светофор на пешеходном переходе. Артём лёг на скамейку.
«Посплю пару часиков. Потом «пятёрка» пойдёт, как раз встану и доеду».
Артём резко сел. «Пятёрка» не пройдёт.
На глаза снова навернулись слёзы. Артём заставил себя встать и, хлюпая носом, утираясь мокрым рукавом, пошёл дальше. Под носом щипало от влаги.
Издалека раздался лязг пилы по металлу и стук отбойных молотков. Артём невольно сбавил шаг и постепенно замер. Даже слёзы на щеках высохли.
Впереди бригада рабочих в оранжевых форменных жилетках разбирали рельсы.
Артём подковылял ближе и уселся на землю, глядя прямо на разлетающиеся искры сварки. Что-то оборвалось внутри.
– Пацан. Ты чего, обдолбанный?
На Артёма участливо смотрели несколько рабочих.
– Мужики… Закурить не будет? Свои промочил.
Один из рабочих протянул Артёму свою пачку. Артём раскурил одну сигарету и пачку протянул обратно.
– Бери всё, не жалко.
Артём покачал головой. Он встал, засунул пачку в карман рабочего – тот только успел дёрнуться, и, сунув руки в карманы, ссутулившись, пыхтя голубеющим в рассветных лучах дымком, поплёлся дальше. Зудела под сохнущей одеждой кожа. Артём скинул ботинки и пошёл босиком.
Движение на дороге оживлялось. Если Артём успеет дойти до дома и его не заберут менты или «белая карета», это будет чудо…
На крыльце дома сидел маленький серо-белый котёнок, смотрел вниз и печально мяукал. Артём долго не мог оторвать от него взгляда. Котёнок посмотрел на Артёма и мяукнул ещё раз. Артём поднял котёнка и заглянул в его – вернее, её янтарные глаза. Прижав котёнка к груди, Артём зашёл в дом.
Зойка спала, сделав из одеяла гнездо и обнимая плюшевую кошку Груню. Артём аккуратно вытащил игрушку и подложил под руку Зойки котёнка. Котёнок мяукнул. Зойка замычала во сне, приоткрыла глаза и ахнула, глядя на котёнка. Артём прошептал «тсс».
– Груня ожила.
– Артём… Ты в порядке?
Артём кивнул.
– Рано ещё. Спи. Что на завтрак приготовить?
Зойка уже спала. Котёнок вылез из-под её руки и промяукал. Артём взял его на руки и понёс на кухню. Встававшее солнце заливало тесную комнатушку молочным светом. В пепельнице ещё лежали окурки Зяминых сигарет. Артём положил котёнку мелко нарезанную колбасу и сел на пол, наблюдая, как котёнок ест.
Засветился экран стоявшего на зарядке телефона. Повезло, что не стал с собой брать. Артём подполз к телефону и посмотрел, о чём его оповещают.
Пришли выплаты по ставкам. Спасибо Русь-матушка за ещё один сытый день.
***
Кому нужна убогая обзорная площадка с новостройного маяка, когда весь город как на ладони открывается с крыши Дома Советов? Тоже, конечно, модернового – никакой тебе мавзолейной монументальности. Глядя на такие правительственные здания даже казалось, что государство, в самом деле, может управлять и направлять, а не давить, давить и давить.
Крыша была покрыта огромными лужами после недавнего дождя. В них плавали вымокшие жёлтые листья, пакеты, бутылки. Окурки лежали плотным ковром.
В окнах домов и собора уютно светились окна. Где-то за рекой горели огни стройки. По свинцовой глади воды скользило какое-то плавсредство – издалека не рассмотреть. Догорал закат, расчерченный тёмно-сизыми штрихами облаков. С востока надвигалась жуткая гора ночной тьмы, наползала, как будто чья-то гигантская ладонь накрывала землю, заслоняя солнце. Защитит? Или прихлопнет?
Артём облокачивался на перила, глядя вниз. Ветер трепал выбивающиеся из хвоста пряди. Хлопал курткой, как крыльями. Холодил до костей. Норовил вырвать из рук сигарету.
У подножия здания раскинулась пустая – нет, вымершая площадь. Всего три месяца назад здесь раскинулось гульбище по поводу Чемпионата. Огромный экран с трансляциями, палатки с едой-питьём и мерчендайзом, толпы народу, несмолкающий гомон голосов, улыбки, смех, счастье…
Артём работал на Чемпионате волонтёром. Многих потом куда-нибудь пристроили. От Артёма избавились первым.
Поодаль фотографировались девушка и парень. Артём сам с собой делал ставки, попросят сфотографировать их вдвоём или нет. Не попросили. Селфи-палка в помощь. Вдоволь нацеловавшись, парочка, взявшись за руки, удалилась. Вполне возможно, что за всё своё пребывание на крыше они Артёма даже не заметили.
Артём дождался, пока отвалится уголёк, и сбросил окурок вниз. Ещё раз осмотрелся вокруг.
Темнота уже почти полностью поглотил небо.
Зяму показывали по новостям. Его снова упекли, почти без суда и следствия. Он никого не выдал, хотя полицейские были уверены, что видели троих. Даже сбежавшего на машине приятеля. Склад с ворованной брусчаткой нашли. Самое слёзно-смешное было в том, что её точно так же продали, только не полякам, а немцам.
***
Надо было сходить в магазин. Надо было приготовить ужин. Надо было вывести Зойку на прогулку. Надо было искать работу.
Но у Артёма болела голова и было поганое настроение. И если неделю назад – да ещё вчера он сделал бы вид, что ничего не происходит, встал и пошёл бы делать дела, то именно сегодня чаша терпения переполнилась.
И очень кстати. Выйди Артём за покупками в урочный час, на обратном пути попал бы в ливень.
За окнами поливало. Потоки воды несли вдоль тротуара листья и мусор. В аккуратно обнесённых стоп-лентой дырах в асфальте наливались глубокие, грязные лужи. Небо было серое, тяжёлое, забросанное хлопьями облаков.
Артём лежал поперёк кровати на животе и читал. Зойка устроила голову у него на пояснице, ноги закинула на стену и уткнулась в телефон. По кровати прыгала и скакала Груня. У Артёма все руки и ноги были в незаживающих царапинах и укусах. Сегодня утром эта дура укусила его за щёку.
Зойка отложила телефон и запыхтела.
– Надоело. Давай мультики смотреть.
Артём поставил «Легенду об Аанге». Зойка достала своё плетение из резиночек и замельтешила, едва ли поглядывая на экран. Груня заснула у Артёма на груди, под самым горлом, как живое жабо.
«Интересно, сколько ещё раз тётя Маша даст в долг гречку?»
– А скоро обед?
– Сейчас сделаю.
На обед был постный плов. Уже третий день, потому что кроме риса и овощей в доме ничего не осталось. Артём поставил варить рис и бросил на сковородку морковку и лук. В холодильнике всё ещё стояла недопитая Зямина бутылка водки. Артём разбавил соком пятьдесят грамм. Сок, по всей видимости, прокис. Артём выплюнул «коктейль» в раковину.
Из окна было видно улицу. У подъезда припарковалась «буханка» без каких-либо определительных знаков. Вышли две крупные женщины в синих форменных куртках. Артём замер у окна.
В лодыжке вспыхнула острая боль. Артём вскрикнул и тряхнул ногой. Это далось ему с трудом. Боль только усилилась. На ноге Артёма висела Груня, крепко вцепившись когтями и пытаясь укусить крохотными, но острыми зубами. Артём осторожно отцепил от себя котёнка. По ноге потекла капля крови. Груня протяжно мяукнула. Артём сменил ей воду и положил ложку риса. Груня жадно на него набросилась.
С лестничной клетки слышались женские голоса. Слов было не разобрать. Артём уткнулся лбом в холодное стекло и пытался восстановить дыхание. Запахло горелыми овощами, комнату постепенно наполнял дым.
Раздался звонок в дверь.
***
Артём почувствовал болезненный тычок в рёбра. Потом последовали несколько подряд, менее глубоких. Артём пошевелился, и по всему телу разлился холод. Тупая боль отдавалась от шеи к голове.
– Живой, говорил же…
Артёма потрясли за плечо. Он приоткрыл глаза.
На него смотрели морщинистый, бородатый дедок в фартуке, с метлой и мордоворот в форме охранника.
– Слышь, поц, вставай, пока ментов не вызвали.
Артём спрятал голову в изгибе локтей.
– Может, лучше «скорую», а не ментов?
– Да чего с ним нежиться?
– Ну, вдруг трагедь у человека? В его возрасте просто так на могилах не спят…
– В его возрасте спят, где упадут, как нажрутся. Повезёт, если просыпаются. Хорошо хоть плиту не обоссал.
Артёма пнули по ногам.
– Вставай, говорю!
– Не встану. Тут моя тётя.
Ни охранник, ни дворник, не сказали ни слова. Потом послышался агрессивный шёпот. Наконец Артёма закинули на плечо и куда-то понесли.
Артёма усадили за столик в сторожке, перед ним подставили чай в подстаканнике. Артём не пошевелился, пока его руки не положили на горячее стекло, а на плечи не накинули охранницкую тёплую куртку.
Напротив него сидели мордоворот и ещё один охранник – худосочный, с огромными глазами и длинным носом. Оба смотрела на Артёма с жалостью и ожиданием.
– Может, правда «скорую» вызвать?
– Да не, оклемается. Замёрз просто. Ты это, грейся, пацан.
Начали саднить оттаивающие руки и пальцы на ногах. Артём задрожал. Он как будто впервые понял, что у него в руках чай, осторожно поднёс стакан ко рту и кончиком языка проверил чай на кипяточность. Потом осторожно обмочил пересохшие дрожащие губы. Самый раз. Артём сделал несколько маленьких глотков. Теперь только он учуял в чае отголоски коньяка.
– Спасибо.
Продрогший голос был сиплым и низким.
– Ты, значит, что – сирота?
Артём помотал головой, одной рукой запахнул куртку, второй продолжил пить чай уже большими глотками.
– Домой не хочешь идти?
Артём покивал.
– Может, к ментам всё-таки?
– У меня там кошка некормленая. А еды нет.
В подтверждение у Артёма оглушительно и продолжительно заурчал пустой желудок.
Мордоворот сходил к тумбочке в углу сторожки и вернулся с початой пачкой печенья.
– Угощайся, что ли.
Артём нехотя сжевал песочное печенье с сахарной присыпкой. Залпом допил резко остывший чай. Во рту остался кислый привкус неудовлетворённого голода.
– Дать тебе на проезд денег?
Артём помотал головой. Отсюда до дома было минут двадцать ходу.
Худосочный сходил к железному шкафчику, порылся в кармане своей гражданской куртку и протянул Артёму пригоршню мелочи.
– Покорми кошку.
Артём зажал мелочь в кулаке и свободной рукой стал стягивать с себя форменную куртку. Мордоворот остановил его. Его ладонь была сухая и тёплая.
– Ты же тут рядом, да? Занесёшь на днях.
Артёма проводили до выхода с кладбища, дали вдогонку пачку сигарет. Дворник мёл тротуар перед воротами и сочувствующе покачал головой вслед Артёму, удалявшемуся нетвёрдой походкой.
На бывшем развороте «пятёрки» вовсю строили новый торговый центр. Артём пританцовывал и курил, дрожа от холода, пока не открылась продуктовая палатка.
Молодящаяся хной и густой подводкой пожилая продавщица посмотрела на Артёма с брезгливой жалостью, когда он одеревеневшими пальцами отсчитывал мелочь за стограммовый кусок самой дешёвой колбасы. Не выдержав, женщина ссыпала все монеты в свою ладонь и быстро отсчитала сама.
Ничего не осталось. Артём остался должен два рубля.
Парк вокруг пруда зловеще шелестел Артёму вслед. Казалось, вот-вот зазвенит за спиной «пятёрка». Артём шёл по рельсу, поминутно оступаясь, и наконец больно подвернул ногу.
Артём ещё с лестницы слышал, как скребётся в дверь Груня. Он даже порог не переступил, как кошка прыгнула на его ногу и, как по канату, забралась до пояса. Артём взял Груню на руки и зашёл в квартиру.
Было холодно. Звенела тишина. Валялись разбросанные вещи. Открытые шкафы и ящики наполовину опустели. Не было Зойкиных игрушек.
Артём посадил Груню на пол в кухне и руками оторвал ей несколько маленьких кусочков колбасы. Груня лизала ему пальцы шершавым языком и смела колбасу почти мгновенно. Артём оторвал ещё несколько кусочков. Груня съела почти половину всего отреза. Артём нарезал остальное на пересохшие куски хлеба и, обдирая дёсны, стал есть. Водка из холодильника показалась теплее отстоявшейся в фильтре воды.
После такого завтрака Артёма замутило, и он просидел с полчаса на кафельном полу, обняв унитаз, но его так и не стошнило. Груня всё это время то шуровала газетными обрывками в коробке, служившей ей лотком, то бросалась на ступни Артёма. На обоих носках были дырки на больших пальцах и пятках.
Артёму показалось, что он слышал звонок в дверь. «Показалось», скорее всего, было верным словом. Артём попытался пошевелиться, но его опять замутило, и он навис над унитазом. Только отрыгнул застрявший где-то в горле воздух. Немного полегчало.
Раздался вполне отчётливый стук в дверь.
– Открыто!
Артём не любил и не умел повышать голос, но встать было выше его сил, тем более что кафель так приятно нагрелся.
Дверь уборной открылась, на Артёма легла приземистая, округлая тень с чересчур большой головой. Прямо перед глазами были белые прорезиненные тапочки с большими пряжками. Артём посмотрел наверх. Перед ним стояла тётя Маша в цветастом халате и бигудях.
– Так ты работу ищешь?
– Её нет. Её забрали.
– И не отдадут, если будешь так продолжать.
Когда приехала служба опеки, квартиру подробно изучили и описали. Вызвали тётю Машу, замучили вопросами. Она как могла защищала Артёма. Потом опросили Зойку. Неизвестно, к каким выводом пришли, но попытки вступиться за Артёма и себя явно были расценены как хамство.
Потом Зойку забрали на передержку и дали Артёму месяц, чтобы найти работу и улучшить жилищные условия. Объяснять, что весь дома уже почти год висит в очереди на государственный капремонт было бесполезно. «Пусть висит хоть два! Ваша квартира – ваша ответственность!»
Прошла половина отведённого срока. Иногда по вечерам звонила Зойка и жаловалась, как ей плохо, ругала Артёма и просила искать работу быстрее.
Артём искал. Почти перестал бывать дома. Стёр ноги в кровь, бегая по собеседованиям, но смог устроиться только расклейщиком объявлений, и то после испытательного срока ему отказали, так и не заплатив. Кормила его тётя Маша.
Артём ложился спать, не раздеваясь и не расстилая постель. Груня, казалось, чувствовала его тревогу, устраивалась на коленях, на груди, грустно смотрела в глаза и урчала. Артёму удалось несколько раз выиграть на ставках и ненадолго заполнить холодильник нормальной едой, но после этого возвращаться к полуголодному состоянию было ещё более невыносимо. Сигареты Артём добывал исключительно у сердобольных прохожих.
Артём ездил зайцем в другие города в поисках хоть какой-то работы, но регион, живший в основном за счёт курортников и туристов, едва ли мог предложить трудоустройство среди осени, когда даже местные жители старались куда-нибудь сбежать. Артёму почти удалось пристроиться путевым обходчиком в Зеленоградске, но начальнику станции показалось, что молодость – синоним безответственности, так что пусть уж лучше никакого обходчика не будет, чем такой.
Не взяли его и на карьер в Янтарном.
Закончится месяц. Будет суд. Из живых родственников у них обоих осталась только мать Артёма. Ведь приедет, не поленится.
Кому скорее отдадут ребёнка? Безработному холостому парнишке со странной внешностью, заботившемуся об этом ребёнке последние четыре года и сумевшему вырастить полноценное человеческое существо, или овдовевшей женщине, чей материнский опыт закончился побегом из дома единственного сына, впервые об этом ребёнке услышавшей?
Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире.
– Ты ведь понимаешь, что сам виноват?
Артём жалостливо посмотрел на тётю Машу.
– А на что ты рассчитывал? С таким-то видом? Пошалили и будет, Артём. Ты был таким талантливым, старательным мальчиком. И учителем отличным. На всех родительских собраниях столько хорошего о тебе говорили! И что ты сделал? Оно того стоило? Тебе надо сделать выбор, Артём, что для тебя важнее. И пора уже повзрослеть.
– Я уже давно повзрослел, тёть Маш. Пожалуй, даже слишком рано. Дальше только старость.
Тётя Маша резко развернулась и ушла. Артём слышал какой-то грохот на кухне. Груня устроилась у него на скрещённых ногах, заурчала и постепенно заснула. Запахло какой-то едой. На пороге снова появилась тётя Маша.
– Иди есть.
Артём подумал о еде, и его снова затошнило, он даже задержал дыхание.
– Если ты помрёшь с голоду, Зое это не поможет.
– А мне вообще уже ничто не поможет.
Тётя Маша вздохнула и по-мужицки села перед Артёмом на корточки. Подол халата провис между разведёнными коленями.
– В порядок себя приведёшь?
Артём страдальчески поглядел на тётю Машу из-под полуопущенных век.
– Есть у меня один вариант. Но за всё надо платить. Повторяю, в порядок себя приведёшь?
Артёму и хотелось бы потребовать сначала сказать, что за вариант, но он и так знал. И если бы был хоть малейший шанс этого избежать, Артём бы всё отдал. Но шанса не было.
***
Артём смотрел на себя в зеркало и кривился. Позади на стиральной машинке сидел Груня и с интересом рассматривала Артёма тоже, вытягивая шею и перекатывая лопатки. Того гляди прыгнет. Она росла прямо на глазах. Совсем как Зойка.
Артём нажал на кнопку, и раздался монотонный протяжный стрёкот. Артём поднял к голове машинку для стрижки. Смотрелось зловеще.
Корни отросли почти на два сантиметра. Подшёрсток на затылке на один. Артём зажмурился и вгрызся машинкой в волосы у лба. Попал неудачно, зацепил кожу, зашипел от боли, открыл глаза и посмотрел на получившуюся плешь над глазом. Дальше только вперёд.
Артём быстро орудовал машинкой, остервенело возя несколько раз по одному месту, пока не получался более или менее ровный ковёр волос. Зелёные пряди сыпались во все стороны, щекотали шею. У Артёма затекла рука.
Когда машинка замолчала, тишина зазвенела в ушах. Ныло уставшее плечо. Зудели и тряслись пальцы. Артём с тошнотой в горле смотрел на своё новое отражение. Он был похож на беглого заключённого или тифозного больного. Но такой вид почему-то считался для мужчины более приличным, чем ухоженный длинный хвост.
Груня прыгнула, промазала мимо раковины, мявкнула и грохнулась на пол.
– Что, может, тебя тоже побрить?
Артём включил машинку и сделал угрожающий шаг к Груне. Она тут же вскочила на ноги и деловой рысцой удалилась. Артём выключил машинку.
Артём собрал в кулак нападавшие в раковину пряди волос, мелкие клочки смыл в сток. Мать хранила первые волосы Артёма. А потом он их взял и сжёг. А тётушка хранила волосы Зойки. А она их взяла и рассыпала. Мало что удалось собрать.
Артём выбросил обрезки в мусорное ведро.
Артём застегнул пуговицы на единственной приличной рубашке, морщась от боли в порезанном утром большом пальце. Ткань на подмышках давно пожелтела от дезодоранта. Артём надел пиджак. По-идиотски торчали плечики, в спине он ему был сильно мал. Брюки-трубы делали его похожим на реконструктора эпохи 60-х. Только шляпы не хватало. У Зойки где-то должна валяться ковбойская. Искать времени нет.
На улице лил дождь. Артём взял, конечно, для вида зонт, но косые струи мгновенно промочили штанины, а на славящемся «гладкостью» асфальте невозможно было ни шагу ступить, чтобы не провалиться в лужу. Уже очень скоро летние ботинки звучно хлюпали. Ветер рвал зонт из рук, тянул Артёма за собой.
Артём нарочно ускорил шаг, когда проходил мимо остановки «пятёрки». Что могло быть лучше, чем сесть на трамвай и по утренней прохладе проскочить полгорода? Но пришлось лезть в хорошо натопленный автобус, где было нечем дышать из-за количества пассажиров. Все ругались из-за мокрых зонтиков друг друга, как если бы не были в равном положении.
Артём мгновенно вспотел и почувствовал давление в груди. От кого-то разило розовой водой. У Артёма зачесался нос, он несколько раз чихнул. Кто-то крикнул, чтобы он закрывал рот. Артём поднял над головами толпы средней палец.
Здание краснокирпичной с лепниной школы как будто нависало над узкой улочкой. Казалось, вот-вот, и что-то изнутри вытолкнет её на проезжую часть, или вся она накренится и упадёт. Это место было больше похоже на здание суда, нежели на школу. Каждый ученик был разбираемым делом, которое продолжали разбирать, даже когда всё уже было понятно. Вердикт обязательно должен был быть положительным.
В холле царила тишина. Дети уже были на уроках. Всё здесь изменилось с того дня, как Артём последний раз вышел из этих дверей с аттестатом. Только охранник на входе сидел всё тот же.
– Опаздываем! Дневник!
– Я к директору на собеседование.
Охранник с недоверием повертел в руках паспорт Артёма, записал его в журнал посещений.
– А ты же у нас раньше учился, нет?
Артём забрал паспорт и со знанием дела прошёл в кабинет директора. Там он бывал часто.
Гулко разносился под потолком стук каблуков о паркет. Скользили сношенные подошвы. Артём невольно вилял ногами, как пьяный.
Директриса – бывшая завучица помнила Артёма. Ставшая уже завучицей учительница математики помнила Артёма. Библиотекарша-сплетница помнила Артёма. Его тошнило от осознания, что все его здесь помнят. Хотелось начать с чистого листа, но его и сюда-то брали исключительно по дружбе, а дарёному коню в зубы не смотрят.
Собеседование больше походило на дружеский вечер встреч. Перемыли кости всем учителям, которые тоже могли бы помнить Артёма, но отсутствовали в текущий момент или перманентно.
Старая географичка всё-таки умерла. Прямо в классе, когда в очередной раз полезла под парту, чтобы показать, как работает землетрясение. Молодая географичка, в которую был влюблён Артём, вышла замуж за тугодума-физрука и теперь сидела в декрете. Вторым физруком стал бывший одноклассник Артёма Максим. Половина прежних учителей ушла в другие школы, другая – на пенсию. Артём не вернулся в прошлое – он принёс его с собой.
– В общем, тебе дают группы с восьмого по одиннадцатый. Честно скажу, группы слабые. До тебя тоже молодой педагог был – ну, чуть постарше тебя, наверное, ужасный халтурщик. В общем, рассчитываем на тебя, Артём. Через часок бухгалтер должна прийти, договор оформите, и прямо завтра можешь приступать.
– Можно, пока жду, на уроках у коллег посидеть?
– Это у коллег надо спрашивать.
Всё лучше, чем и дальше слушать, у кого какие внуки и кто где по каким акциям покупает картошку.
Артём сидел на лавочке в главном холле. Прозвенел трескучий звонок на перемену. Из всех кабинетов хлынул поток детей, всё готовый снести на своём пути. Вслепую они врезались в дежурных учителей и неслись дальше. Кто успел, заняли скамейки, на полную громкость включили телефоны. Гомон голосов оглушал, как в пчелином улье.
Прямо перед Артём встала девушка – класс десятый, наверное, и, совершенно его не замечая, через него наклонилась к зеркалу и стала красить губы, а потом поправлять пышные волосы. Духами от неё несло за километр.
– Девушка, а вы в школу пришли или на дискотеку? Нельзя ли поскромнее?
– Иди в жэ.
Девушка возмущённо тряхнула головой и удалилась в окружении свиты подружек-простушек, возмущаясь наглостью.
Артём поднялся к расписанию, лавируя между плетущимися вверх и вниз с видом каторжников школьников. Носы нелепых остроносых ботинок, слишком холодных для этой погоды, цеплялись за ступени.
Артём нашёл ближайший урок английского в подходящем классе и отправился к кабинету.
Кабинет был заперт. Около него толпились дети, пинали рюкзаки и учебники, дрались, резались в игры и торопливо списывали домашку. Когда прозвенел звонок, в мгновение ока дети разбежались по кабинетам. Только группа английского осталась. Преподавательница появилась минут через десять
– Здравствуйте, я ваш новый коллега, мне сказали, можно поприсутствовать на уроке…
– Кто сказал?
– Директор.
– Вот у неё и присутствуйте. В класс быстро! Учебники на стол!
Переваливаясь с ноги на ногу, как пингвины, школьники просочились в кабинет.
– У вас трое пацанов в туалете отсиживаются.
– И что, мне в мужской туалет идти?
– Хотите, я схожу.
– Ну и сходите.
В туалете воняло – но не тем, чем положено, а чёрт знает, чем. Протекал кран, душераздирающе шлёпались капли, и на полу была вода, стены были расписаны, несколько облицовочных плиток отколоты, один бачок треснут. Пацаны сидели на обклеенном жвачкой подоконнике, как птицы на жерди, и продолжали играть в телефон.
– Алё, гараж, звонок был!
– Звонок для учителя, от…ись.
– Не от…усь: я учитель.
– Не п…и.
Артём молча забрал из рук центрального парнишки телефон и быстрой походкой пошёл к кабинету английского, слушая матерные оскорбления себе вслед.
Дверь в кабинет была нараспашку, оттуда доносился рёв школьников. Кто-то кому-то что-то доказывал, кто-то ржал, кто-то просто болтал, эти многочисленные голоса вкупе создавали почти инфракрасный шум.
Артём напрямик подошёл к учительскому столу и положил на него телефон.
– Отдайте им после урока, если придут.
Парни тут же ввалились в кабинет, распалённые как быки на корриде, но при виде учительницы резко взяли себя в руки. Двое разошлись по местам, третий нагло забрал телефон и на ходу в него уткнулся.
– Сука, уровень из-за тебя просрал.
– Вы порядок навести не хотите?
Учительница отвлеклась от учебника и скептически посмотрела на беснующийся класс. Через весь кабинет пролетел бумажный самолётик с крупно нарисованным и вполне анатомически корректным половым органом.
– Да сейчас успокоятся. Вы когда на работу выходите? Ну вот половину заберёте, и сразу тихо станет. Эти трое ваши, кстати. Они меня и не слушают потому, что я у них не вела раньше. А ещё они отстают от моей группы. Мы вот по этому учебнику идём, не знаю, есть в библиотеке, или нет – спросите. Мы на пятом юните сейчас.
– А вы всегда в разгар урока с коллегами болтаете?
– Я вас не звала – вы сами пришли.
Артём понимающе кивнул, развернулся и направился к двери.
– Юльнатольна, а это правда учитель был?
Артём ускорил шаг. Линолеум в коридоре лип к подошве и крякал при ходьбе.
Артём сел на лестничные перила, трусовато отпустил руки и не сдвинулся с места. Штаны и не думали скользить по прорезиненным поручням. Спустившись вприпрыжку, Артём увидел под лестницей ещё одно сборище, но даже не стал обращать внимания.
Неужели, в его время так же было? Артём не знал, потому что всегда сидел на уроках на первой парте и, когда не решал первым все задания за оба варианта, читал книжки или учил польский.
Ни то, ни другое ему в жизни так и не пригодилось, а вот социализация могла пойти на пользу.
Артём быстрыми шагами шёл к выходу, когда к нему подбежала директорская секретарша.
– Ой! А вы куда?
Отсюда подальше.
– Курить.
– Нельзя рядом со школой, имейте в виду, пожалуйста! Бухгалтер пришла. Пойдёмте договор составлять?
Артём страдальчески посмотрел на входную дверь. Вот она – только руку протянуть, и свобода. Никаких утренних автобусов, никаких уродских костюмов, никаких хамов-детей и родителей им под стать, учительских подковёрных игр, мерзких сплетен, и с волосами делай, что захочешь, – да хоть накладные ресницы клей и усы с бровями рисуй!
Артём вздохнул, улыбнулся секретарше и прошествовал за ней в бухгалтерию, шаркая скользкой подошвой по кафелю.
***
Упругий баскетбольный мяч гулко бился о паркет спортзала. Его шершавая поверхность щекотала при соприкосновении ладонь. Мяч ложился в руку идеально, как будто примагничиваясь к пальцам, словно специально был под них заточен. Вибрации от ударов в прохладном деревянном полу проходили через босые пятки и поднимались до колен.
Артём уже с минуту бил мячом об пол. Он пристально всматривался в соперников.
Напротив него выстроились пацаны из одиннадцатого класса, скрестив руки на груди, и скептически смотрели на Артёма. Кажется, им начало надоедать.
Позади Артёма стоял физрук Максим. Артём чувствовал, как тот нервничает.