Андрей Воронин
Слепой. Выстрелы в темноте

Глава пятая

Всем стало ясно, что наказание совершилось, для остальных дело ограничится строгим предупреждением. Особый дух братства не скреплял членов банды, но Узбека все знали с давних пор. Вместе с ним ушла часть прошлого. А прошлого всегда жаль, каким бы оно ни было, ведь ты был моложе, чем в настоящем.

Двое остались смывать кровь со стула и пола. Трое, в том числе Вирус и Сыч, вывезли тело, чтобы похоронить.

«Заседание» происходило на постоянной базе «команды» – в Ржавках, на границе Зеленоградского округа. В свое время Плащ выкупил у развалившегося ремонтного управления несколько утепленных ангаров и одноэтажный склад. С тех пор никто, кроме членов банды, не имел доступа за охраняемые овчарками ворота.

С вывозом трупа никаких проблем не должно было возникнуть. Грунтовая дорога вела через поле в сторону противоположную Ленинградскому шоссе. Стоило проехать по ней всего три с небольшим километра, чтобы оказаться на опушке леса. Но хоронить убитого так близко от «базы», конечно, не стоило. Водитель по прозвищу Брателло погнал машину гораздо дальше, благо патрулей и досмотра на этой «трассе» не бывало отродясь.

– Дела-а, – на длинном выдохе протянул Сыч.

– Теряем людей, – сокрушенно заметил Брателло, который тоже присутствовал при недавнем нелицеприятном разговоре.

– Столько лет вместе.

– Сразу надо было колоться, – зажав одну ноздрю пальцем, Вирус сморкнулся в приоткрытое окно. – Может, Плащ и простил бы.

– Может… Считай, орел или решка.

– По-любому он виноват, – с максимализмом, свойственным молодости, заявил Вирус.

– Сколько ты знал Узбека? Год до тюрьмы и год после, как он вышел? А мы с Брателло четыре года с ним бок о бок прожили. Ничего плохого не могу сказать. Каждого могли так прикупить.

– А как бы ты заговорил, если б нас всех по его наводке повязали? А ведь могли бы запросто, если б не кто-нибудь, а менты ему язык развязали. Я бы с первого глотка почуял, что кофе подгадили. А он привык, блин, залпом опрокидывать.

Брателло не согласился:

– Ни хрена бы ты не просек. Сейчас такие грамотные добавки есть, вообще вкуса не меняют.

– Кому ж это так приспичило выйти на шефа? – спросил Сыч, не рассчитывая получить ответ.

– Как подумаешь… Узбек про все мог разболтать: про базу, про номера машин, про оружие. Как теперь Плащ решит: бросать насиженное место, все перетасовывать?

Наконец они остановились, спрятали машину в кустах. Брателло остался за рулем, двое пассажиров достали лопаты и углубились в заросли. Минут через сорок яма была готова, оба вернулись к машине, тяжело дыша после ударного труда. Внимательно оглядевшись по сторонам, вытащили из багажника мертвое тело. К яме потащили уже все втроем.

Узбек и живой весил порядочно, а теперь и вовсе стал неподъемный. Пришлось встать, опустить на землю еще не остывший труп и передохнуть несколько секунд.

Хлопнув крыльями, снялась с ветки невидимая ворона. Могильщики вздрогнули и выругались – Вирус громко, Брателло сквозь зубы, Сыч про себя. Перелетев на новое место, ворона принялась каркать. Вирус хотел ее прогнать, но ворона ничего не боялась.

– Оставь, хрен с ней. Надо уже закругляться.

Труп бросили в яму, быстро закидали землей.

Много времени ушло на то, чтобы замаскировать заметное на поверхности свежее пятно могилы кусками срезанного на другом месте мха. Отложили лопаты, постояли молча. Теперь можно было возвращаться.

* * *

Плащ не стал скрывать, как именно он просчитал виновного.

– Дерьмо всегда посередке плавает. Узбек знал за собой вину, он боялся больше вашего. Он бы никогда не решился взять слово ни первым, ни вторым, но и в хвосте остаться он тоже боялся. Я ждал, кто выступит третьим. Что бы этот третий ни сказал, его надо было дожать.

Подчиненные Плаща были потрясены. А если б кто-то из них поспешил и случайно опередил Узбека? Или, наоборот, промедлил бы, и Узбек решился вклиниться в паузу? Неужели поведение «паршивой овцы» можно заранее так точно просчитать?

Авторитет шефа и так был непререкаем. А теперь поднялся на недосягаемую высоту.

– Этот тип, который на меня вышел… Я принял от него заказ, – сообщил Плащ.

«А если подстава?» – читалось в глазах подчиненных, которые не могли вслух усомниться в правильности принятого решения.

– Если б они что-то против нас имели, они бы не пошли таким кружным и долгим путем. Конечно, они хотят нас использовать. Но это закон жизни: на каждом шагу кто-то кого-то использует добровольно или принудительно. Мы не против предоставить свои услуги, пока нам это выгодно.

Народ закивал, и Плащ продолжил:

– Я не стал спрашивать Узбека, как могли на него выйти, как установили его связь со мной. Этого он не понял, это случилось незаметно для него. Делайте вывод: надо держать ушки на макушке.

– Может, нас и теперь пасут? – предположил человек лет тридцати с причесанными на пробор волосами. – Чисто сейчас.

– Не исключено, господин Поручик. Мы это будем иметь в виду. Но дергаться пока рановато. Пусть наши заказчики думают, что владеют ситуацией.

– А что за дело? – осторожно осведомились у Плаща.

– Вот, – он выложил на стол цветную семейную фотографию.

– Можно? – спросил Вирус, прежде чем взять ее в руки.

– Сами смогли бы все провернуть, только хотят в стороне остаться, – вытаращенные глаза Сыча глядели на снимок без всякого выражения.

Вирус взглянул на оборотную сторону фотографии и присвистнул:

– Ого. Неужто отвалят? В прошлый раз в три раза меньше никак не могли выдоить.

– Знаешь, кто это?

– Я знаю, – сказал Поручик, заглянув через плечо товарища. – Абросимов, хозяин «Сибстали».

* * *

В течение недели перемещения «объекта» по городу внимательно отслеживались. Как всегда в таких случаях, составляли «распорядок дня». Брать нужно было Никиту Абросимова, но на фотографии был не он один – значит, неплохо бы в придачу к олигарху прихватить и членов его семьи.

Плащ не нуждался в подсказках, он и сам знал, что лучше – два заложника или один, три или два. Каждый лишний заложник осложняет шансы на успех силового освобождения. Пленника-одиночку еще можно вытянуть из заварухи живым. Но кого-то из троих похитители обязательно успеют отправить на небеса.

Зато с тремя много возни. Внутри компании заложников в условиях неволи могут возникнуть серьезные проблемы. Кроме того, троих сложнее взять зараз.

Абросимов с женой и дочерью в заложниках – это было бы замечательно. Но за целую неделю они никуда не отправились вместе. Об этом Плащ узнал, распределив задания между своими людьми, – на чужую информацию он полагаться не хотел.

У каждого в семье был свой ритм жизни. У Абросимова львиную долю времени забирало управление огромной империей «Сибстали». За неделю не удалось зафиксировать ни одной его встречи, которую можно было бы назвать стопроцентно личной, не имеющей отношения к бизнесу. Складывалось впечатление, что у Никиты Анатольевича даже нет любовницы.

Правда, он каждый день по часу плавал в бассейне, но даже это вряд ли было увлечением. Вероятно, он и о собственном здоровье заботился ради дела, стараясь сохранять работоспособность с утра до позднего вечера.

Время его жены тоже было расписано. Она неустанно заботилась об огромной империи под названием «собственное Я». Наблюдатели сопровождали ее к стоматологу (она отбеливала зубы), в косметический кабинет, на выставки современной скульптуры – одну официальную, в Манеже, и две неформальные, в полуподвальных помещениях. Она ездила на занятия по ландшафтному дизайну, чтобы применить потом свои знания на обширном загородном участке.

Из всех троих членов семьи она больше времени проводила дома, поскольку нуждалась в дневном сне с двух до пяти часов и любила посидеть у телевизора. Проникнуть внутрь элитной жилой пятнадцатиэтажки на набережной Москвы-реки было непросто, и Плащ не видел в этом нужды. Чтобы иметь приблизительное представление об образе жизни обитателей квартиры, достаточно было дежурства Вируса с биноклем на крыше одного из соседних зданий.

Если отец семейства по крайней мере ночевал дома, то дочь Даша делала это через раз. С помощью отца она восстановилась в институте, откуда ее отчислили из-за прогулов, но продолжала самозабвенно сачковать. В общаге она проводила больше времени, чем на занятиях, – ей как будто нравились тесные, прокуренные насквозь комнатушки, где царил студенческий беспорядок. Еще она посещала концерты, где длинноволосых музыкантов-рокеров «колбасило» на сцене почище, чем зрителей в зале. Тусовалась с молодняком в черных майках, недовольным существующим «буржуазным» строем.

У другого при таком раскладе могло бы возникнуть искушение ограничиться захватом одного Абросимова. Или пойти по пути наименьшего сопротивления и выкрасть одну только дочь. Но Плащ не имел привычки спешить. С помощью своих людей, которые ежедневно вели наблюдение, он заочно изучал будущих пленников. Плащ поступал так всегда. Ему важно было составить психологический портрет человека, чтобы предвидеть его поведение во время захвата и после, в период вынужденного сидения взаперти.

Чего ожидать: упадка духа, молчаливого отчаяния или, наоборот, приступов истерики, лихорадочных поисков малейшей возможности для бегства? Как лучше обращаться с пленником или пленницей: либерально или жестко, запугивать или успокаивать?

Обычно Плащ старался собрать сведения и о тех, с кем сразу после похищения придется начинать переговоры. Обратятся они в милицию или постараются исключить малейший риск?

В случае похищения жены или дочери бизнесмена еще можно рассчитывать на полюбовную договоренность в обход правоохранительных органов. Но похищение такой масштабной фигуры, как хозяин «Сибстали», не удастся утаить, факт в любом случае станет известен милиции.

Варианты тем не менее возможны. Какова будет степень сотрудничества с ментами тех, кто временно возьмет на себя бразды правления фирмой? Станут ли они информировать о каждой детали переговоров с похитителями или о чем-то промолчат? Будут ли готовы пожертвовать всем ради спасения пленников или каждый лишний «лимон» будет значить для них слишком много?

К концу недели Плащ пришел к выводу, что в отсутствие Никиты Абросимова управление возьмет в свои руки младший брат. Но это были лишь догадки, хотя и основанные на здравом смысле и жизненном опыте. А это слишком ненадежная вещь, когда речь идет о внезапном кризисе в огромной корпорации с головным офисом в непосредственной близости от заповедного Садового кольца.

Глава шестая

Казалось, задача перед Никитой Анатольевичем стоит простая. Убедительно попросить в объектив камеры, чтобы требования похитителей исполнили. Сказать, что люди они серьезные, долго ждать не будут.

Но внутренний голос все время искушал передать хоть малую толику от себя, между строк. Другой возможности может и не представиться.

Что именно передать? Он не имеет ни малейшего представления, где их держат. Шум транспорта с улицы не слышен, но вывод, что их держат за городом, был бы слишком скоропалительным. Можно поставить двойные окна, уплотнив их звукоизолирующими прокладками.

Сколько их везли с завязанными глазами после пересадки из «ауди»? Полчаса или все полтора? Потрясение было слишком сильным, и чувство времени отказало. Он ничего не сможет передать на волю.

Нужно срочно извлечь из всех недавних перипетий хоть пару крупинок полезной информации. Сколько в здании этажей? Когда оно построено? В строительстве он не великий спец, но ясно, что не раньше конца семидесятых.

Все, больше он ничего пока не выжмет из того крохотного закутка, в который обратился мир, вчера еще доступный во всей полноте. В течение суток он, Никита Абросимов, мог оказаться в любой точке планеты – на самом отдаленном из сибирских заводов или в Сиднее, Лондоне, Нью-Йорке. Мог уступить уговорам брата Андрея, бросить на недельку дела и отправиться в тропическую Африку на сафари, мог встретиться где-нибудь в пятизвездочном «Хилтоне» с главой совета директоров «Банка реконструкции и развития», вести переговоры, глядя на заросли светящихся небоскребов.

Все возможности, вчера еще сами собой разумеющиеся, теперь казались странным сном, одним из тех, когда за ночь проживаешь полжизни. Захват в заложники – финальный эпизод этого непомерно растянутого сна. Мешка на голове нет, просто он продолжает спать. Вот-вот проснется обычным советским кандидатом наук в своей спальне в панельном доме. Увидит при свете ночника, как Ольга держит дочку на руках и кормит ее грудью.

– Четверть часа ни мычишь ни телишься. Хватит уже. Сочинил или нет, складывай ручонки и проси помощи.

Этот голос звучал гораздо грубее предыдущего.

– А как мешок? По-вашему, одного голоса хватит?

– Сейчас организуем.

Подойдя сзади, преступник снял мешок с абросимовской головы, бросил его на пол и завязал глаза олигарху плотным темным платком.

– Давай рожай уже.

Голос звучал молодо, и Никита Анатольевич снова ощутил прилив животного страха. В свои сорок пять он не считал себя стариком – не катил бочки на «современную молодежь» и не стеснял свободы собственной дочери. Но сейчас он понял, что внутренне давно уже пасует перед новым поколением.

Бандитов постарше он еще мог понять, мог попробовать предсказать их реакцию, их действия. Но молодежь казалась ему особым племенем. Оно жило своей жизнью в каменных джунглях огромного мегаполиса. Говорило на языке отдаленно похожем на русский, но внутри было устроено совсем по-иному.

Даже физиологические реакции молодых людей казались другими. Никита Анатольевич замечал, что они не щурятся от вспышек яркого света, не мерзнут с непокрытой головой и расстегнутым воротом на морозном ветру.

От невидимого молодого человека он ожидал чего угодно. Еще секунда промедления, и этот парень начнет бить его головой о стену, пока череп не треснет и мозги не потекут из ушей. Или разглядит в человеке с завязанными глазами что-нибудь смешное, заржет как жеребец и угостит сигаретой, сунув ее в рот пленнику своими пальцами, наверняка длинными, ломкими и грязными.

– Уже все, я готов, – поспешил Никита Анатольевич.

– Добро, снимаю.

Пленник едва уловил, как включилась камера. Не станет он ничего передавать между строк: риска много, причем совершенно неоправданного. Скажет, что требуется, и все. Поскорей бы убрали его подальше от этого парня с камерой.

Пока же «оператор», наоборот, приблизился на пару шагов. Стали слышны равномерные щелчки. Абросимов-старший не сразу понял, что это за звук, – так долго и равномерно можно жевать только жвачку.

Этот звук мешал сосредоточиться. Никита Анатольевич не мог начать, хотя понимал, что испытывает терпение «оператора».

– Ну… Долго ты будешь мне глазки через повязку строить?

– Сейчас-сейчас… Обращаюсь к тому, в чьи руки попадет эта кассета…

Помимо воли интонация получилась жалостливая, как будто он милостыню собирался выпрашивать: «Сами мы не местные… Помогите, кто чем сможет… Дай вам Бог здоровья…»

– Я – Никита Анатольевич Абросимов. Со мной вместе захвачены моя жена Ольга и дочь Даша.

– Теперь дубль два, потому что я камеру отключил. Врубаю…

– Я – Никита Анатольевич Абросимов, – повторил пленник. – Со мной вместе захвачены моя жена Ольга и дочь Даша. Прошу тех, от кого зависит наше спасение, остановить поиски, не предпринимать попыток освобождения. Прошу своего брата Андрея принять условия похитителей и выплатить выкуп.

«Господи, что еще сказать?» – подумал он.

– С нами обращаются нормально.

Абросимов-старший замолчал, ожидая одобрения или критики. Он готов был дополнить свое обращение, готов был произнести его заново. Но в помещении было тихо. Наконец он сообразил, что парень с видеокамерой уже ушел.

* * *

Чтобы выйти на след преступников, нужно было разобраться, кто они такие – криминальная банда или люди, которых собрали вместе ради одного дела. Слепой получил возможность поработать с копиями нераскрытых дел о похищении людей в Центральной России.

Всего двенадцать за последние три года. В двух случаях заложники пропали без вести, в трех милиция обнаружила трупы со смертельными пулевыми ранениями в затылочной части. В остальных родственникам удалось выкупить заложников втайне от следствия.

С людей, побывавших в руках бандитов, снимали подробные показания. Это не помогло изловить похитителей по горячим следам, но для Глеба сведения были очень интересны.

Кого-то держали в подвале, кого-то в загородном доме прикованным наручниками к батарее отопления, кого-то спустили на веревке в выработанную шахту. С некоторыми обращались очень жестоко, другие испытывали минимум неудобств.

Один заложник толком не видел и не слышал похитителей. Его пинками загнали на неделю в какую-то темную нору, потом пинками вытолкали из нее. Другой успел поговорить с преступниками обо всем на свете: о политике, о бабах, о смысле жизни.

Сиверова особенно интересовали видеоматериалы. Кассет с посланиями на волю было всего две. Обе были сняты одинаково безыскусно. Кто-то просто направлял камеру на перепуганного, подавленного случившимся человека и бесстрастно фиксировал его просьбу заплатить выкуп.

На самом деле эти несколько минут несли в себе достаточно информации. Какая камера использовалась. Какого роста человек вел съемку. Насколько близко он привык становиться к «объекту».

Кому-то может показаться, что бандит с видеокамерой в первом случае встанет близко, во втором – через полгода – далеко. На самом деле это как почерк, манера держать сигарету и многое другое. Один и тот же человек (тем более если он не оператор по профессии) подсознательно выбирает одинаковое расстояние.

Но ведь видеосъемкой в банде могут заниматься разные люди? Маловероятно. В криминальном мире принято четкое разделение обязанностей.

Две кассеты давали слишком мало материала. Разница между ними бросалась в глаза, хотя «кино» с заложником в обоих случаях длилось меньше пяти минут. Сиверов хотел, не теряя времени, просмотреть и другие «ролики». В свое время кассеты должны были подкинуть по адресу – близким и родным. Ознакомившись с делами, Глеб знал, к кому обращаться.

В течение дня он мотался по Москве. Пытался установить контакт с людьми на работе и дома. Кому-то звонил, кого-то дожидался в приемной. Объяснял, что давний материал может помочь раскрыть очередное преступление. Пытался пробудить в бывшем заложнике сочувствие к товарищу по несчастью. Пробовал заставить родственников и компаньонов, когда-то мучимых неизвестностью, сопереживать незнакомым людям, которые теперь точно так же не спят ночами.

Но никто не хотел ворошить прошлое. Одни отвечали, что давно уже уничтожили кассету, чтобы навсегда забыть о кошмаре. Другие вообще отказывались от разговора.

Глеб не настаивал. Он заранее знал, что кассет осталось немного. Зачем, в самом деле, беречь и хранить такую вещь – для воспоминаний, для семейного архива? На пленке – унижение, страх, огромный денежный ущерб. Но даже не это главное.

Тот, кто заплатил выкуп, боится нового расследования – сколько именно было уплачено, откуда взялась такая баснословная сумма наличными? Не так давно этому не придавали такого значения, как теперь, во времена повсеместного укрепления финансовой и прочей дисциплины.

Только раз Глебу повезло. С ним говорили, даже не спрашивая, кто он и откуда. Василий Смелянский, известный продюсер, не собирался забывать, как его жену три дня держали в кромешной темноте и насиловали. Она даже не могла точно сказать, сколько там было человек.

– Еще немного – и она бы повредилась рассудком, – жестким, как наждак, голосом сообщил Смелянский, предлагая Глебу выпить. – Удивляетесь, что я об этом так легко рассказываю незнакомому человеку? Именно потому и рассказываю. Вы человек другого круга и никогда, извините за откровенность, не войдете в мой.

– Не за что извиняться. Наоборот, спасибо за прямоту.

– Я дал себе слово найти этих людей. Вот уже два года оплачиваю поиски, обещаю хорошую премию. Срок истекает осенью. Если результата не будет, обращусь к другим.

– Вас могут обмануть, – заметил Сиверов, делая глоток.

– Знаю. Я сразу сказал, что трупы мне не нужны. Они нужны мне живьем. Вместе с доказательствами их вины. Я этих тварей скормлю своему лучшему другу.

Похлопал по загривку огромного черного дога:

– Правда, Филя?

Пес никак не прореагировал, но хозяин, явно уже не в первый раз, истолковал молчание как знак согласия. Глядя на собеседника, Сиверов тоже воспринял сказанное всерьез.

– Не стоит приучать вашего друга к человеческому мясу.

– Потом придется пристрелить, чтобы на других не кидался, – спокойно заметил Смелянский.

– Так вы позволите посмотреть кассету? Понимаю, для вас не просто…

– Сейчас вместе посмотрим.

Отперев ключом один из выдвижных ящиков, Смелянский достал кассету без упаковки и кивком пригласил гостя следовать за ним.

Глеб не ожидал, что его пригласят в домашний кинотеатр, что хозяин вставит кассету в магнитофон, держа в другой руке бокал с вермутом. Казалось, Смелянский собирается демонстрировать актерские пробы или любительские съемки своего отпуска на экзотических островах. Попутно он перешел на «ты»:

– Есть и вторая причина моей откровенности. Объясню. Я ведь не киношник, я бизнесмен. В киношных тонкостях я мало смыслю, но у меня чутье на лица. Если я вкладываю деньги в сериал, я сам утверждаю всех актеров. Чувствую человека с первого взгляда. Чего он стоит, какая у него энергетика, понравится ли он народу? Чувствую не только актеров, вообще людей. Ты человек достойный во всех отношениях. Если б ты сыграл главного героя в моем последнем сериале, он бы схавал всех по рейтингу.

– Я не актер.

– Потому и не предлагаю. Ты не актер, ты по жизни такой. На тебя можно положиться. Если б там, на кассете, мою жену пускали по кругу, я б и это тебе показал. Потому что толк будет. Если ты заинтересуешься этими ублюдками, я думаю, ты до них доберешься.

– Еще не знаю, эти ублюдки меня интересуют или другие. Я не вольный художник, частных заказов не беру.

Тонкие губы продюсера растянулись в улыбке. На нем была рубашка навыпуск ярких веселых тонов, какие носят курортники. Но ни рубашка, ни улыбка не могли ввести в заблуждение – человек этот ни на минуту не забывал о мести. И готов был мстить изощренно, жестоко.

– Сейчас у меня на оплате люди опытные. Но если б я увидел тебя два года назад, я бы попробовал тебя уломать.

Погасив свет, он вооружился пультом. Немного перемотал кассету, потом запустил. После минуты «снега» на экране возникло лицо молодой женщины с растрепанными волосами, снятое в темноте с помощью объектива ночного видения.

Она долго всхлипывала, не могла произнести ничего и наконец взмолилась:

– Васенька, милый, забери меня отсюда.

Изображение погасло. Даже Сиверову, видевшему женщину в первый раз, стало не по себе. Он не думал, что Смелянский сразу зажжет свет в комнате. Но хозяин квартиры поступил именно так. На лице сохранилось прежнее выражение, даже улыбка еще не окончательно сползла – след ее остался на тонких губах. Глеб удивился самообладанию этого человека. И еще заподозрил, что Смелянский просматривает минутное видео как минимум триста шестьдесят пять раз в году.

– Почему они не подбрасывают кассету сразу, в первый же день? – рассуждал продюсер таким тоном, будто речь шла об очередном сериале. – Я бы привез деньги без вопросов. Или в первые два дня по их расчетам я еще не должен был дойти до нужной кондиции?

– Они не вникли в степень вашей привязанности.

– Зачем им в это вникать? Хочешь еще раз взглянуть?

– Нет, спасибо. Буду рад, если у нас с вами окажутся общие враги.

– Не забывай, мне нужны живые. Если ты их убьешь, сам станешь моим врагом.

– Ничего не обещаю. Но буду иметь в виду.