Андрей Шварц
И сгинет все в огне

Глава 7
Прошлое

В семь лет я обретаю свой новый дом.

После убийства родителей, после того, как я кричу и вою на пляже, следующие несколько дней проходят как в тумане, в полузабытьи сквозь горящие глаза. Я шатаюсь по улицам с Серой, прячась от патрулирующих Инфорсеров. Мы жмемся в темных переулках, пьем воду из луж, едим выброшенные отбросы с рынка. Просим незнакомых людей о помощи, а в ответ получаем лишь отведенные взгляды и гримасы отвращения.

И каким-то образом, на рассвете третьего дня, мы оказываемся на другой стороне Ларока, в трущобах, где деревянные лачуги растут друг от друга, как ракушки, где воздух затянут дымом и шумит болтовней борделей. Я сую бумагу, которую дал мне отец, пьянице с затуманенными глазами, который указывает нам на наше последнее место назначения – старый склад с высокой крышей и стенами из крошащегося красного кирпича. Я ковыляю к нему, мои растрепанные волосы липнут к голове, одежда изорвана, лицо почернело от пепла и грязи. Сера следует за мной, опустив голову, спрятавшись за своими спутанными рыжими кудрями. Она не произнесла ни слова с той ночи, когда умерли родители, как бы я ее ни умоляла, как бы сильно ни плакала.

Боюсь, она больше никогда не заговорит.

У дверей склада стоит массивный светловолосый мужчина из Велкшена, его рука покоится на широком плоском клинке в ножнах. В последующие годы я буду знать его как Крикса, научусь у него искусству владения клинком и буду плакать, когда он умрет. Но сейчас он просто ужасающий человек, который загораживает меня от того места, куда мне нужно пройти.

Я все равно подхожу. Что мне остается делать?

– Пожалуйста, сэр, – говорю я. – Я…я…

– Денег нет, – говорит он с гортанным акцентом, и я вижу, как жалко, должно быть, я выгляжу в его глазах. – Не дам.

– Меня зовут Алка Челрази, – выдыхаю я. – Это моя сестра, Сера. Нашим отцом был Петир Челрази. Он послал нас сюда. Чтобы поговорить с Шепот. – Я падаю на колени, потому что не могу идти дальше, и если это не сработает, значит, ничего не сработает. – Пожалуйста.

Мужчина встревоженно смотрит на меня.

– Подожди, – говорит он наконец, затем заходит внутрь. Проходят минуты, долгие минуты под жарким солнцем, а потом он снова выходит, уже не выглядя так уверенно.

– Шепот не здесь, но… пошли. За мной!

Он толкает дверь и впускает меня внутрь. Мы с Серой идем за ним в прохладную тень комнаты, и я сразу понимаю, что мы находимся в каком-то тайном, опасном и запретном месте. Склад был переоборудован в казарму. Десятки мужчин и женщин заполняют это место, сидя на помостах, перебирая карты и бумаги, тихо переговариваясь под шаткими навесами. Оружие лежит на стеллажах вдоль стен: мечи, копья и арбалеты. В дальнем конце комнаты, на возвышении, худая женщина сражается с мужчиной с голым торсом, кружась, в то время как их деревянные клинки ударяются с гулким лязгом. Неужели сюда мой отец ходил по нескольку дней в неделю? В чем он был замешан?

– Подождите здесь, – говорит охранник, указывая нам на скамью. – Шепот скоро вернется.

Я плюхаюсь на нее, осознавая, что в комнате воцарилась тишина, бойцы прекратили сражаться, а заговорщики перестали строить планы, и все пристально смотрят на нас. Я не знаю, что я здесь делаю, не знаю даже, где это здесь, не знаю, что будет дальше. Я лишь знаю, что родители мертвы, а мой мир разрушен. Я просто знаю, что больше никогда ничего не будет хорошо.

Я обхватываю голову руками и плачу.

– Все будет хорошо, – говорит Сера.

Я останавливаюсь и медленно поднимаю взгляд. Сера сидит рядом со мной на скамье, откинула кудри в сторону и смотрит на меня большими голубыми глазами. В течение последних дней каждый раз, когда я смотрела на нее, они были затуманенными и налиты кровью, но сейчас выглядят ясными, сосредоточенными, решительными.

– Ты заговорила, – шепчу я. – Я так боялась, что ты больше и слова не скажешь. Я так испугалась… – Я осматриваю эту большую темную комнату, угрюмые лица, наблюдающие за нами, зазубренное оружие и грязные полы. – Мне все еще очень страшно…

– Нам нельзя бояться, – говорит она, ее голос решительный, серьезный, старше, чем должен быть. – Папа сказал, что мы должны быть сильными и храбрыми. Он сказал, что если мы придем сюда, то будем в безопасности. Так что все будет хорошо. Потому что он так сказал.

– Папа умер, – впервые говорю я вслух, и эти слова, произнесенные в воздух, каким-то образом становятся реальными. – Мама тоже умерла. Они оба мертвы!

– Но мы не мертвы, – говорит Сера. Когда она смотрит на меня, то почему-то одновременно невероятно сильна и отчаянно слаба, взрослый и ребенок в одном лице. – Ты все еще жива. Я все еще жива. Мы есть друг у друга.

Затем она бросается вперед и обнимает меня, а я крепко обнимаю ее. Мы держимся друг за друга, две сестры, две души, плывущие по течению в темном море, цепляясь друг за друга, чтобы удержаться на плаву. Я провела три дня одна в буре, не видя ничего, кроме боли и отчаяния, и вот наконец-то в темноте горит лучик тепла. Тогда я этого еще не знаю, но это объятие – одна из самых важных вещей, которые когда-либо происходили со мной. Мы с Серой всегда были близки, но с этого момента мы стали неразлучны.

Это объятие ставит меня на путь, который определит следующее десятилетие моей жизни, который отправит меня в Блэкуотер. Все, что последует за этим, весь огонь и кровь, боль и любовь, все это ведет начало от этого объятия.

– Я люблю тебя, – говорю я ей.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает она, и ее маленькие ручки прижимают меня так сильно, что мне больно. – С нами все будет в порядке. Мы должны быть в порядке.

Шепот возвращается ближе к вечеру, прихрамывая, входит в комнату, размеренно постукивая тростью по деревянному полу. Другие мятежники бросают свои дела, когда она входит, и встают прямо, прижимая кулаки к сердцу в знак приветствия. Не говоря ни слова, она направляется ко мне, ее ледяные голубые глаза сверлят меня насквозь.

– Клянусь Богами, – говорит она наконец, – девочки Петира Челрази. Вы выжили.

– Наш папа послал нас сюда, – объясняет Сера дрожащим голосом. – Он сказал, что здесь мы будем в безопасности.

Шепот делает долгий выдох. Она не холодна, ничуть, но вряд ли ее можно назвать приветливой.

– Я уверена, что он так и сказал, – говорит она, тщательно взвешивая каждое слово. – Но реальность такова… что.

Ее голос затихает, а глаза расширяются. Она пристально смотрит на меня. На мою руку. На мою Божью метку. Я инстинктивно опускаю рукав, потому что родители учили меня никогда никому ее не показывать, но уже слишком поздно. Шепот хватает меня за запястье и задирает мою руку.

– Она настоящая? – шипит она. – Скажи мне!

– Д-да, – заикаюсь я. – Настоящая! Больно!

В комнате стоит такая напряженная тишина, что кажется удушающей. Она отпускает мою руку, и я отступаю, крепко сжимая ее. Она оглядывается на остальных, затем опускается на колени перед нами. В эту секунду она преображается. Холодность, суровая отстраненность, все это тает. Она улыбается нежной доброй улыбкой и обнимает нас обеих.

– О, девочки, – говорит она. – О, мои милые девочки. Здесь вы в безопасности. В безопасности. Вы дома.

Глава 8
Настоящее

Нас провожают после пира, и мы выходим в просторный внутренний двор, расположенный за главным залом. Мощеные дорожки пересекают травянистую местность витиеватыми спиралями, а фонари раскачиваются на железных столбах, вспыхивая в темноте красным и фиолетовым. Я не знаю, куда иду, но остальные, похоже, в курсе, поэтому я иду за толпой. В камуфляже есть ясность, уверенность, которая приходит от отказа от своей личности, пускай и на минуту, чтобы слиться с группой.

В конце двора находятся пять больших общежитий, расположенных широким полукругом. Каждый из них с уникальной архитектурой, соответствующей его божеству. Орден Авангард стоит гордо и демонстративно, с элегантными мраморными колоннами и развевающимися золотыми флагами. Зартан больше похож на крепость, вплоть до закругленных парапетов и множества тренировочных манекенов, установленных на лужайке. Селура воспевает воду своими элегантными фонтанами и спиральными голубыми балюстрадами, в то время как Явелло сверкает инкрустированными изумрудами и сияющими филигранями. А Нетро стоит в самом центре, темный, холодный и без украшений, его флаги черные, фонари горят невозможным обсидиановым пламенем.

Студенты делятся по мере приближения, по шестьдесят или около того на каждый орден. Я вижу, как Мариус, Дин и куча других радостно кричат, набиваясь в Авангард, вижу, как племянница директора Виктория идет к ордену Селуры. Принц Талин тоже здесь, прогуливается под навесом Явелло. Наши взгляды встречаются, и он игриво пожимает плечами.

– Принц Ксинтари расхаживает сквозь двери Явелло, а мы застряли в Нетро, – ворчит Фил рядом со мной. – Невероятно. По нему даже не скажешь, что он хочет этого.

– Думаю, это ему подходит, – отвечаю я. – Он определенно был хитер, когда мы разговаривали.

Фил моргает, глядя на меня.

– Ты разговаривала с ним. С принцем. Когда? Как?

– Снаружи, когда мне нужно было подышать. Он очень проницателен и при этом опасен. И любитель пофлиртовать.

У Фил отвисает челюсть.

– Кто ты такая?

Мы вместе шагаем к ордену. Статуя Нетро, Бога смерти, стоит снаружи, держа весы в костлявых руках. Его пустые глазницы наполовину скрыты саваном, свисающим с лица. От его вида мне становится не по себе, как и от всех религиозных скульптур. Я потею и ерзаю всякий раз, когда мне приходится сидеть в храме, застряв в пропасти между скептицизмом и верой. Религия и политика всегда идут рука об руку. Высшие священнослужители служат Сенату, проповедуют Евангелие Республики, настаивают на том, что это по воле Богов Смиренные прислуживают, а Волшебники правят. По очевидным причинам я в это не верю. Но я не могу просто отречься от Богов, как это делают некоторые другие Ревенанты, или признать, что все это ложь. Я чувствую, как сила Богов течет по моим венам каждый раз, когда я вырезаю глиф, и я провела достаточно времени в Пустоте, наблюдая, как эти ужасающие фигуры проходят прямо за завесой, чувствуя эту сырую, древнюю энергию.

Из всех людей только Павел предложил наилучшее объяснение, когда мы сидели вместе однажды вечером и смотрели на океан с палубы корабля. «Как понимаю я, Боги подобны приливам, луне и звездам, – говорил он со стеклянными глазами и покрасневшими щеками. – Они существуют. Конечно, они существуют. Мы видим их прямо здесь, своими собственными глазами. Но если кто-то скажет, что он знает, для чего они существуют, чего они хотят, какую цель преследуют… Что ж, этот человек либо лжец, либо дурак».

Мы проходим мимо статуи, поднимаемся по лестнице и заходим в общежитие. Первая комната, в которую мы попадаем, – общая зона. Вдоль стен тянутся высокие книжные полки, плотно заставленные томами книг. Комнату заполняют кожаные диваны, покрытые пушистыми подушками. За углом находится бар, уставленный высокими разноцветными бутылками и хрустальными графинами. На стенах висят портреты выдающихся представителей Нетро, суровых Волшебников в черных мантиях, бородатых мужчин со шрамами и стройных седовласых женщин.

Комната очень хороша, но атмосфера толпы вокруг мрачная и безысходная. Вокруг царит тишина. Несколько студентов плюхаются на диваны, обхватив голову руками. Один пухлый мальчик с растрепанной копной вьющихся черных волос направляется прямиком в бар, где пьет вино прямо из графина. Я думала, что Фил чересчур драматична, но теперь начинаю переживать. Неужели этот орден действительно настолько плох?

Словно в ответ, тишину прорезает голос:

– Добро пожаловать в орден Нетро, юные кракены.

В дверях комнаты стоит пожилая женщина. На ней длинное черное платье, плотно облегающее ее худощавую фигуру, и элегантные черные перчатки, доходящие до локтей. Ее черные волосы собраны в пучок, а холодные, умные желтые глаза изучают нас из-за очков в золотой оправе. Ее кожа мягкого оливкового оттенка, а губы выкрашены в малиновый, почти кроваво-красный цвет. При ее появлении остальные ученики поднимают головы, за исключением мальчика с графином, который просто продолжает пить.

– Меня зовут профессор Иола Калфекс, – говорит женщина, проходя в центр комнаты. – Адъюнкт-профессор исследований Пустоты. Специалист по истории Маровии. И глава ордена Нетро. В течение следующих двух лет вы все – мои подопечные. – Ее губы изгибаются в улыбке. – Постарайтесь не выглядеть такими опустошенными.

Фил издает легкий смешок, и взгляд Калфекс скользит в нашу сторону. В ней есть что-то такое, от чего мне становится не по себе, как будто она видит меня, видит насквозь, как никто другой. Я напрягаюсь, но затем она снова отводит взгляд в сторону, к остальным, говоря с уверенной интонацией человека, который произносил одну и ту же речь дюжину раз:

– Прямо сейчас главы других орденов произносят вдохновляющие речи для своих новых учеников. Они говорят о том, как им повезло быть частью ордена, воспевая достоинства своих самых запоминающихся выпускников, обещая им победу в Великой игре. – Она складывает руки вместе и сжимает губы в узкую линию. – Я не собираюсь этого делать.

– Боги, – стонет мальчик с графином, – даже наш глава ордена знает, что мы бесполезны.

– Вовсе нет, – отвечает Калфекс, подходя к нему. – Меня бы здесь не было, если бы я так считала. Я решила возглавить Нетро, потому что верю в орден. Верю в нашу цель. Верю во всех вас, в ваш потенциал. – Она берет графин у него из рук, затем поворачивается, чтобы налить себе стакан. – Вопрос в том… знаете ли вы свой потенциал? Свою цель?

Она формулирует это как вопрос, но никто не отвечает, так что наконец Фил откашливается.

– Не могли бы вы уточнить вопрос?

– Филмонела Поттс. Рада вас здесь видеть. – Ухмылка Калфекс – это кинжал. – И я уточню в виде еще одного вопроса. Полагаю, вы все видели статуи снаружи. Авангард – Бог политиков. Он носит корону. Зартан – Бог воинов, в его руках меч. Селура – ученый, она держит перо, Явелло – купец с кубком. Все понятно. А Нетро – Бог смерти – не держит ни лопаты, ни скарабея, ни кости. Вместо этого у него пара весов. Почему?

Весы были необычным штрихом, так как Боги обычно изображаются с пустыми руками. Но даже когда другие студенты неуверенно смотрят друг на друга, ответ кажется мне очевидным.

– Потому что Смерть – великий уравнитель, – повторяю я слова из Священного Писания, которые врезались мне в мозг. – Смерть очищает все книги учета. Смерть стирает все долги. Перед ней все равны.

Глаза Калфекс сужаются, пока она внимательно изучает меня.

– А вы кто?

– Алайна Девинтер, – отвечаю я, и страх сжимается у меня в животе, будто в кулак. Я знаю эту цитату, потому что она является стандартом на похоронах Смиренных. Но знала ли это Алайна?

Калфекс улыбается:

– Отличный ответ, леди Девинтер. Вы хорошо знаете Писание. – Она поворачивается к остальным, делая маленький глоток из бокала. – Я верю, что орден Нетро существует не просто так. Верю, что вы все были определены сюда не без причины. И эта причина – равновесие.

Она указывает на портреты, висящие за спиной.

– Позади меня вы не видите ни знаменитых Грандмастеров, ни легендарных воинов. Вы не видите чемпионов Великой игры. И все же это все равно по-настоящему влиятельные люди. – Она идет по очереди, постукивая по пути по каждому портрету. – Висселин Маркос выступил посредником в достижении компромисса 254 года, предотвратив гражданскую войну. Элларо Уильямсон обманул ситхарских патриархов в 432 году, позволив завоевать континент. Каспар Уилшир изобрел способ сохранять глиф огня в стекле, хотя долгое время это считалось невозможным. И Женевьева Огюст… – Она благоговейно проводит рукой по центральной рамке – решительная женщина с лицом, покрытым оспинами. – Она отдала свою жизнь, создав самый большой огненный глиф в истории, подожгла флот Безумного гроссмейстера Грандмастера Сетиса и положила конец его царству террора. Понимаете?

Несколько голов вокруг меня кивают.

– Мы привносим равновесие, – говорит парень у бара.

– Вот именно, – отвечает Калфекс, – мы делаем все то, что не сделали бы остальные. Другие ордена почитают единственную черту характера, и это заманивает их в ловушку однобокости. Зартан всегда будет наносить удар по проблеме. Селура всегда будет изучать ее. А мы, представители Нетро? Мы непредсказуемы. Мы находим новые решения. Отваживаемся на новые рубежи. И держим остальных в узде. – Она ставит пустой бокал на стол и поворачивается к нам, широко раскинув руки. – Другие скажут, что вы здесь, потому что вы аутсайдеры, потому что вы бесполезны и не вписываетесь в какую-то четкую роль. А я скажу: что хорошего в том, чтобы вписываться? Я скажу, что вы здесь, потому что вы другие. – Она широко улыбается, ее безупречно белые зубы сверкают на свету. – Я скажу, что вы здесь, потому что интересные.

Мальчик у бара захлопал первым, а за ним последовали остальные, низкий каскад аплодисментов, отражающийся от куполообразной крыши. Это не было восторженным ревом, но настроение изменилось. Даже я чувствую небольшой прилив гордости, прежде чем вспоминаю, что Калфекс все еще враг, как и любой другой.

– Хорошая речь, – шепчет Фил, аплодируя. – Но то, что ты другой, не принесет вашей семье чести. То, что ты другой, не даст тебе силы. И не сделает тебя богатым.

Она права. Но мне не нужны ни честь, ни власть, ни богатство. Все, что мне нужно, это убедиться, что орден Нетро победит в испытаниях, и я попаду в Сенат. И если это действительно те студенты, которые могут мыслить по-другому, кто может внедрять инновации среди сильных и мудрых? С этим можно работать.

Остаток ночи проходит без происшествий, что приносит мне облегчение, потому что я вымоталась. Я задерживаюсь в общей комнате, напоследок выпиваю с Фил и стараюсь держаться подальше от пристального взгляда Калфекс. Я знакомлюсь с несколькими другими представителями Нетро: шутником Десмондом, мальчиком с графином; Джаспером, застенчивым пареньком в огромных очках, который говорит, словно энциклопедия; Тиш, небинарным Киндрали, который говорит тихо, но все видит; Зигмундом, неуклюжим парнем из Велкшена, от чьего смеха трясутся стены. Думаю, что смогу их использовать. Они не идеальны, но они сойдут.

Ночь подходит к концу, поэтому мы забираем у Калфекс ключи и поднимаемся наверх, в наши комнаты. Моя находится на четвертом этаже, под номером 29. Мы с Фил расходимся на лестнице, так что я остаюсь одна, открываю дверь и вхожу внутрь. Односпальная кровать стоит под окном. У стены стоит письменный стол с аккуратной стопкой бумаг, пером и маленьким хрустальным светильником, который светится мягким белым светом. В одном конце комнаты находится шкаф, в другом – зеркало в полный рост. Полагаю, для большинства здешних студентов такая комната – это шаг назад от роскоши, в которой они выросли. Но это, несомненно, лучшая комната, в которой я когда-либо жила.

Я вхожу и закрываю дверь, испуская самый глубокий, самый усталый вздох облегчения. Как будто я целый день провела под водой и наконец-то вынырнула на поверхность, чтобы подышать. Я наконец-то, наконец-то одна. Я могу сбросить маску, выключить Алайну Девинтер, отбросить постоянное притворство, прихорашивание и ложь. Завтра мне придется вернуться туда, но в этот миг, в этот драгоценный миг, я одна.

Я падаю на кровать, на прохладную мягкую подушку. Закрываю глаза и позволяю себе ощутить вкус победы, какой бы маленькой она ни была. Я сделала это. Ревенант в Блэкуотере. Я здесь.

Сон накрывает меня нежной волной.

Глава 9
Прошлое

В девять лет я высекаю свой первый глиф.

Стоит жаркая летняя ночь, из тех, когда ты ворочаешься и просыпаешься весь в поту, когда жужжат комары, а широкий белый лик луны кажется насмешкой. Не то чтобы я могла бы уснуть в ту ночь. Не с теми планами, которые я построила.

Я выскальзываю из палатки и босиком крадусь через лагерь, мимо мерцающих углей костра. Мы спим в лесах Галфори, наши палатки уютно расположены под высокими до небес секвойями. Ревенанты, с которыми я обычно путешествую, рассеялись, вынужденные разделиться после того, как республиканские силовики окружили нас в Лароке. Большинство бойцов отправились на север, чтобы освободить Трудовые лагеря Велкшена и расширить наши ряды. Тем временем Сера, Шепот и я отправляемся на юг вместе с небольшой группой охранников в сторону беззаконных болот Морро. Но это долгое путешествие, утомительная поездка по пыльным дорогам в шатких повозках, ночи, проведенные в хлипких холщовых палатках под звездами.

В целом я и не против. Со мной рядом Сера, чтобы рассказывать мне в дороге интересные факты из книги, смеяться, когда мы ловим рыбу в ручьях и уютно устраиваемся у костров. С Серой я никогда не одинока. С ней я дома.

Именно ее я ищу в ту знойную ночь. Я прокрадываюсь к ней в палатку, ожидая застать ее спящей, но обнаруживаю, что она сидит прямо и читает тяжелый том по истории при свечах. Она вздрагивает, и я вздрагиваю в ответ, и она говорит: «Алка?» так ошеломляюще громко, что я шикаю на нее так сильно, как только могу, прежде чем вылезти обратно на улицу.

Через несколько секунд она выползает наружу, ее рыжие волосы в беспорядке растрепаны по лицу.

– Что ты делаешь? – шепчет она. – Ты должна спать!

– Ты сама не спишь.

– Я читала! – настаивает она. – А ты что делаешь?

– Готовлюсь, – ухмыляюсь я. – Я сделаю это. Сегодня. Я соскользну в Пустоту. Я воспользуюсь магией!

– Что… я… с… чего? – Ее рот открывается и закрывается, когда она переживает гамму эмоций: смущенная, сердитая, заинтригованная, расстроенная. – Боги, Алка. Почему самые худшие идеи всегда приходят тебе в голову посреди ночи?

– Потому что именно тогда все спят и не могут меня остановить, – отвечаю я. – Давай же! Я хочу, чтобы ты была со мной! Я хочу, чтобы ты увидела, как я высекаю свой первый глиф! – Я лезу в сумку и достаю сложенную ткань. Внутри находятся мои самые ценные, самые секретные вещи: двое локусов – пара изогнутых палочек из красного дерева.

– Ты их украла? – Ее глаза расширяются.

– Из оружейной! – отвечаю я, а голова идет кругом от волнения. – Я взяла их по одному, пока все были заняты другим!

– Почему ты говоришь так, как будто это хорошо? – отвечает она, и если шепот каким-то образом может быть криком, то она именно кричит. – Ты в своем уме? Зачем ты это сделала?

– Мне нужно научиться колдовать, Сера! – Я начинаю немного раздражаться. Я не планировала так много болтать. Если это затянется слишком надолго, мы кого-нибудь разбудим. – Как я это сделаю без локусов?

– С помощью книг, которые тебе дала Шепот, – настаивает она. – Они научат тебя тому, что нужно!

Я борюсь с желанием закатить глаза. Для Шепот это огромное испытание. С одной стороны, у нее есть то, чего никогда не было ни у одного лидера Ревенантов: молодой Волшебник с Божьей меткой на запястье, способный на невообразимую силу и разрушение. С другой – на самом деле это всего лишь ребенок. Ребенок без навыков, подготовки и, самое главное, без наставника. Чтобы я была по-настоящему полезна для Ревенантов, ей нужно, чтобы я научилась управлять своей силой. Но как я могу учиться, когда меня никто не учит?

Поэтому она дает мне то, что может, то, что ей удается украсть. Книги об истории Волшебников. Толстые тома магической теории, которые я и близко не понимаю. Горстка записок, украденных во время набегов то тут то там, с, возможно, глифами, нарисованными на них.

Но ничего из этого не унимает тоску в моем сердце, голод. Тело горит желанием и потребностью творить магию. Это будит меня по ночам. Беспокоит в течение дня. Это зуд, который нужно почесать, жажда, которую нужно утолить. Я не знаю, насколько причина в Божьей крови, а насколько – во мне самой. Но я не могу и дальше сидеть, читать и рисовать. Я хочу действовать. И я не хочу делать это в одиночку.

– Книги не помогают, и ты это знаешь, – говорю я Сере. – Из них я никогда не научусь быть Волшебником. Мне нужно пробовать. Чтобы попасть в Пустоту. Чтобы высечь глиф. – Я показываю на локусы. – Это единственный способ научиться по-настоящему, и ты это знаешь!

– Алка… – тихо говорит она. Ей всего восемь, но у нее терпение и темперамент взрослого. – Я знаю, что ты хочешь это сделать. Но Шепот говорила, что это запрещено. Она сказала, что ты не можешь так рисковать!

Я люблю ее больше всех на свете, но, Боги, как же она меня расстраивает! Я так сильно этого хочу, так сильно, и я рискнула сказать ей об этом. Но, конечно, разумеется, она не посмеет бросить вызов Шепот. Она любимица Шепот, ее вундеркинд. Она проводит с ней весь день на их маленьких уроках, изучая стратегию, дипломатию и шпионское ремесло. Ее учат быть лидером. А я застряла, уставившись на старые записки.

– Хорошо. – Я заворачиваю локусы обратно в ткань. – Мы должны просто делать то, что говорит Шепот. Несмотря на то, что она не Волшебник. Несмотря на то, что она ни черта не понимает.

Я практически выплевываю в нее последние слова и вижу, как она морщится, потому что знаю, что она ненавидит, когда я ругаюсь.

– Ты ведь не будешь делать ничего безрассудного, да? – спрашивает она, хватая меня за запястье. – Не будешь пробовать сама?

– Нет. – Я вырываю свою руку из ее и, надувшись, ухожу в ночь. – Не буду. Обещаю.

Я жду добрый час, чтобы убедиться, что она спит, прежде чем попробовать. Я не хочу делать это в одиночку. Мне страшно идти в Пустоту одной, но, более того, я хочу испытать это вместе с ней. Я хочу, чтобы она была рядом, когда я вырежу свой первый глиф. Я хочу знать, что она рядом, заботится обо мне. Я хочу, чтобы этот момент был нашим общим, нашим секретом, нашим, и только нашим.

Но ничего. Она предпочитает Шепот мне? Я не сдамся только потому, что она трусиха.

Я крадусь из лагеря к роще неподалеку, рядом с небольшим бурлящим ручьем. Это широкий плоский круг влажной, залитой лунным светом травы, сверкающей в ночи, как звезды. Я достаю локусы и крепко их сжимаю, полированное дерево холодит ладони. Я упираюсь ногами в грязь, в позу, описанную в книгах. Я вдыхаю и выдыхаю, вдыхаю и выдыхаю, пять раз.

А потом соскальзываю в Пустоту.

Войти в нее просто, инстинктивно легко. Это даже не совсем сознательное действие; это больше похоже на освобождение, как выдох после задержки дыхания. Я отпускаю это сопротивление, и мир исчезает. Яркое, залитое лунным светом небо, трава снизу, деревья, ветер и мерцающие угли костра – все это мгновенно исчезло, сменившись густым серым туманом, который окутывает меня, как саван. Я тяжело дышу, но здесь дыхание кажется другим, как будто я вдыхаю что-то более плотное, чем воздух, например воду или дым. Вокруг танцуют хлопья пепла, черные осколки с зазубренными краями, которые закручиваются спиралью, как листья. И звук, похожий на рев реки, на вой ветра, такой громкий, что причиняет боль.

Глиф. Точно. Я поднимаю один из локусов, но перемещение сюда кажется таким неправильным и странным, как будто я заперта в янтаре, как будто каждое действие требует в сто раз больше усилий, чем прежде. Просто поднять руку – уже усилие, но помимо физического напряжения есть что-то еще. Что-то, что тянет мой разум, и мне приходится напрягаться, чтобы оставаться сосредоточенной. Я заставляю руку подняться и бросаю локус вперед.

Он вонзается в мир, вонзается в мир. Я представляла, что это будет похоже на рисование в воздухе, но нет, это словно резка, высечение. Там есть сопротивление, есть что-то мягкое и влажное, как будто я погружаю локусы в плоть. Рука дрожит слишком сильно, и мне становится все труднее и труднее дышать, и теперь ощущение, как будто в мою голову кто-то вгрызается, будто что-то пожирает мои мысли, разъедает меня. Я не была готова к такому. Мне следовало подождать. Но нет, я уже начала, уже слишком поздно, поэтому остается только продолжить.

Я уже решила, какой глиф высеку: самый простой из тех, что были в заметках, шар света. В конце концов, свет безвреден. Это же просто… свет. Даже если я ошибусь, что в худшем случае может произойти? Тогда я еще не знаю, что свет может быстро перейти в тепло. Тогда я еще не знаю, как яростно он может гореть.

Основа света – это всего лишь одна вертикальная полоса, и, когда я рывком опускаю локус вниз сквозь это, чем бы ни было то, что я проткнула, появляется линия, висящая в воздухе, светящаяся ярчайшим люминесцентным белым светом, настолько ярким, что больно смотреть, настолько ярким, что я заплакала бы, если бы в этом месте было возможно плакать. Рот наполняется вкусом крови и пепла, а голова болит все сильнее и сильнее, но я напрягаюсь, чтобы сосредоточиться на задании, и высекаю вторую форму, пару диагональных линий, одну сверху, одну снизу. Шум становится громче – стремительное жужжание, как будто приближается рой насекомых. Я вырезаю нижнюю линию, но, Боги, так трудно двигаться, как будто я движусь против течения, как будто рука весит тысячу тонн. Я заканчиваю последнюю линию, верхнюю, но…

Рука соскакивает. Рука просто соскакивает. Вес был слишком велик, шум слишком громок, и, вместо того чтобы вывести диагональную линию сверху, я высекла длинную косую черту через первый глиф, прорезав его насквозь. И мгновенно что-то произошло. Что-то плохое. Глиф начинает дрожать, пульсировать, воздух вокруг него сворачивается и вибрирует. Нити света пронизывают его с отчаянным рвением, и все дрожит, гудит и извивается.

Я все испортила. О Боги, я все испортила. И теперь мне страшно, по-настоящему страшно. Я не знаю точно, что происходит, когда глифы высечены неправильно, но знаю, что это плохо, и это происходит прямо сейчас. Я поворачиваюсь, чтобы бежать, и, хотя я больше не смотрю на глиф, я вижу его свет, яркий, горячий и пульсирующий, и слышу позади себя треск, похожий на хруст ломающегося льда.

Глиф позади меня взрывается с ослепительным хлопком. Обжигающие лучи белого света протыкают воздух, как копья, пронизывая деревья и оставляя пылающие полосы на земле. Я чувствую волну тепла и воздуха, которая сбивает меня с ног, отбрасывая вперед, глубже в туман и серость, где я резко ударяюсь о землю. Тело горит от пронизывающего холода. Я смотрю вниз, на свою ногу и вижу, как кожа пузырится и покрывается волдырями в месте, в которое попал луч. Но еще хуже ощущения в груди. Я не могу дышать, не могу кричать, не могу хватать воздух ртом. Как будто легкие наполнены пеплом, каждый вдох – хрип. Я пытаюсь вернуться в Реальность, но не могу. Жужжание насекомых перерастает в оглушительный шум, хлопья пепла кружат надо мной, ползут по мне, и, клянусь, что-то приближается ко мне сквозь туман, крадется в мою сторону, фигура в сером, высокая, худая и костлявая, чирикающая и рычащая, со слишком большим количеством конечностей.