Андрей Шляхов
Клиническая ординаДура

Никто не умеет так хорошо выкручиваться из сложных ситуаций и трудных положений, как дети чересчур заботливых родителей (да, представьте, что родительская забота, многократно воспетая в поэзии и прозе, может быть чрезмерной).

– Вы с папой совсем не так все поняли, – сказал Саша. – Свое отделение полиции у нас не из-за криминала, а потому что здесь много иностранцев. Далеко не все владеют русским языком на должном уровне и вообще с иностранцами нужно обращаться дипломатично. Поэтому и создали особое отделение, где все сотрудники владеют как минимум двумя иностранными языками и прошли специальную подготовку.

Соврал так гладко и вдохновенно, что мама успокоилась. Взяла с сына в сто пятидесятый раз обещание не ходить поздно по улицам, не связываться с хулиганами и не напиваться, после чего попрощалась. Согласно закону зеркального отражения, Саше сразу же захотелось напиться в хулиганской компании и долго гулять по ночному городу в поисках приключений.

Отец деликатно выждал паузу, длиной в неделю, чтобы дать сыну возможность немного освоиться, а затем поинтересовался впечатлениями о московской ординатуре. Саша бодро доложил, что все нормально и он всем доволен. Не то, чтобы соврал, но и всей правды не сказал, а если уж начистоту, то он сам пока еще не понял, нормально все или нет.

На словах все было настолько замечательно, что просто дух захватывало. Преподаватели говорили о новых инновационных технологиях обучения, соблазняли возможностью учиться у выдающихся деятели науки, то и дело напоминали о том, что дипломы РУДС признаются в ста восьмидесяти странах мира, а о возможности учебы за границей в рамках обмена опытом говорили, как о чем-то само собой разумеющемся. Темы для научных работ поражали не только своей серьезностью, но и перспективностью. Профессор-членкор Манасеин умел отбирать для своей кафедры все самое «вкусное». Невероятно, но здесь на зарубежную конференцию могли отправлять ординаторов! Не в одиночку, конечно, а с кем-то из сотрудников кафедры, то есть в составе делегации. Неплохо же прокатиться на казенный счет в Мадрид или Париж, да еще и в качестве участника какого-нибудь престижного научного мероприятия! А что если удастся поехать на стажировку в берлинскую клинику Шарите или в Университетский госпиталь Вены? От таких перспектив у ординатора Пряникова захватывало дух и кружилась голова. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, которому посчастливилось поймать сказочную Жар-птицу, и радовался, что сумел настоять на своем вопреки родительским уговорам.

Но при этом в голове занозой засело цветаевское предостережение:

 
«Оставь полет снежинкам с мотыльками
И не губи медузу на песках!
Нельзя мечту свою хватать руками,
Нельзя мечту свою держать в руках!».^[5]
 

Но у Саши имелось хорошее средство против боязливых пораженческих мыслей – песни любимой группы «Прокол Харум». Приятели удивлялись – ну как можно слушать такое унылое старье? Саша отвечал, что это не старье, а классика. Что же касается унылого и веселого, то на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. Лучше всего поднимал настроение «Ящик Пандоры». Вроде бы ничего бодрого и духоподъемного, «лирическая меланхолия», как выражался отец, а послушаешь и такое чувство, словно в тебе батарейки заменили. «Пока всадники едут по зеленой траве и Белоснежка, по-прежнему, остается невидимой, Крылатый Пегас передает свои сообщения азбукой Морзе…». Чистой воды психоделия, но что-то в ней есть такое, цепляющее за сокровенные струны души.

Вообще-то заноза в голове засела не просто так. Была причина и довольно веская. Дело в том, что если кафедра полностью оправдывала радужные Сашины надежды, то кафедральная база, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Нет, в плане ремонта и оснащения в семьдесят четвертой московской больнице все было в порядке, вплоть до двух томографов – компьютерного и магнитно-резонансного. Среди прочих отделений были отделения сердечно-сосудистой и пластической хирургии, а также рентгенохирургическое. Большинство из заведующих отделений имели кандидатскую, а то и докторскую степень. Если сравнивать с родной областной больницей, то семьдесят четвертая выходила лучше по всем статьям. Но если присмотреться получше, то картина начинала выглядеть не такой уж и замечательной…

Облом номер один. Юному доктору Пряникову казалось, что в передовой столичной больнице, которая является клинической базой передового российского университета, непременно должен присутствовать индивидуальный подход к каждому пациенту. Это же ведь самое главное в медицине – не стричь всех под одну гребенку, а вдумчиво разбираться с каждым конкретным человеком. Недаром же отец медицины Гиппократ учил, что лечить нужно не болезнь, а больного. Получив от заведующего кардиологическим отделением четырехместную мужскую палату, Саша предвкушал интеллектуальное пиршество, готовился читать истории болезни своих пациентов словно увлекательный детектив, в котором хитросплетения симптомов постепенно укладываются в чеканную формулировку диагноза… Ага, разбежался! Впечатление было такое, будто он читает методические рекомендации по лечению инфаркта миокарда. Возраст у пациентов был разный – от сорока семи до семидесяти двух лет, у кого-то инфаркт был первым, у кого-то повторным, но все получали одно и то же лечение, назначенное словно под копирку.

– Знаете, как с одного взгляда отличить хорошего врача от плохого? – спрашивал студентов на первой лекции профессор Борисоглебский, заведующий кафедрой внутренних болезней Тульского медицинского института. – Плохой врач назначает всем пациентам с одинаковым диагнозом одно и то же лечение. Он не вникает в суть, а действует по единожды и навсегда усвоенному шаблону.

Обломом номер два стало общение с врачами отделения на профессиональные темы. Разумеется, Саше хотелось сразу же произвести на коллег хорошее впечатление. Известно же, что шанс произвести первое впечатление дается только один раз, никакого рестарта тут быть не может. Разумеется, Саша готовился к своему первому «показательному выступлению» в ординаторской. До четырех часов утра блуждал по сетевым просторам, изучая самые свежие научные статьи. По двум, которые показались наиболее интересными, составил краткие конспекты и просмотрел все публикации на аналогичные темы за последние годы. Время выбрал самое подходящее – первое утреннее чаепитие, которое совершалось перед обходами. Пока голова свежа и не забита реалиями текущего дня самое время поговорить об интересном. И что же? Коллеги отмахнулись от Саши, как от назойливой мухи – да ну их, эти научные новости, вот когда Минздрав их в свои рекомендации включит, тогда и будем посмотреть. Саша понял, что чувствовал Икар, когда жаркие солнечные лучи прервали его полет. Сидел красный, словно рак и слушал, как тетки («коллеги» мгновенно превратились в «теток») обсуждают новый костюм доцента Сторошкевич. По примеру многих прочих Сторошкевич пыталась компенсировать изъяны внешности при помощи одежды и потому каждый новый ее наряд на два-три дня становился темой для обсуждения.

– Сашенька, что с тобой? – участливо поинтересовалась доктор Феткулина, которая по возрасту и стажу работы в отделении считалась первой среди равных. – У тебя давление подскочило? Давай-ка я измерю.

– Все в порядке, Полина Романовна, просто здесь жарко, – ответил Саша и поспешил уйти из ординаторской.

Обломом номер три стал первый совместный обход с заведующим отделением Максимом Семеновичем Цаплиным. В Сашином представлении совместный обход предполагал обмен мнениями. Врачи вместе осматривают пациентов и сообща принимают решения – выставляют или уточняют диагноз, назначают или изменяют лечение. Но у Максима Семеновича было по этому поводу иное мнение. От своих врачей он требовал двух вещей – четкого доклада о пациенте и столь же четкой записи своих ценнейших указаний.

– Здесь все без изменений, идем дальше!

– Замените эгалоприн на гирдалин. По ноль пять два раза!

– Сделайте повторное «эхо»!

– Готовьте к выписке на пятницу!

Когда же доктор Пряников попытался вставить «я считаю, что…», то услышал в ответ:

– Делайте то, что говорит вам заведующий отделением! Право на собственное мнение нужно заслужить!

По сути и правде то было откровенное хамство. Ладно бы еще, если Саша был бы студентом. Но дипломированный врач, имеет право на выражение собственного мнения в кругу других врачей, вне зависимости от стажа, заслуг и регалий. А уж лечащий врач просто обязан иметь собственное мнение по поводу своих пациентов и высказывать его заведующему отделением. Саша не мог даже представить, чтобы его родной отец, заведующий отделением областной больницы и один их лучших невропатологов Тульской области, сказал кому-то из своих врачей, что право на собственное мнение нужно заслужить. Напротив, отец всегда побуждал подчиненных думать самостоятельно и высказывать собственное мнение. И все другие заведующие отделениями, с которыми Сашу сталкивала жизнь, поступали точно так же. Некоторые, правда, могли надавить своим авторитетом, но ртов сотрудникам никогда не затыкали. А тут: «Делайте то, что говорит вам заведующий отделением!». Проще говоря: «Заткнись, парнишша!». Не комильфо, совсем и отнюдь.

«Это вроде курса молодого бойца в армии! – убеждал себя Саша. – Сначала тебе указывают на твое место, чтобы помнил про свое место и уважал старших, а потом… А потом все будет нормально».

Потом – это потом, а пока было неприятно.

«Ничего, – думал Саша. – Зато с Кармановой все будет по-другому».

Доцент Инна Юрьевна Карманова руководила ординаторами первого года. На кафедральном языке это называлось «опекала». Ехидный Кирилл вместо «опекать» употреблял другой глагол – «помыкать».

Карманова преподнесла бедному Саше четвертый облом. Пациенты интересовали ее только как потенциальные участники проводимых на кафедре клинических исследований лекарственных препаратов. Одного из четверых пациентов Сашиной палаты, который показался ей перспективным, она долго соблазняла выгодами участия в исследовании.

– Вы будете наблюдаться на нашей кафедре совершенно бесплатно. Вы получите новейший препарат, который пока еще недоступен широким массам. Это шанс, который выпадает раз в жизни. Решайте!

«Не факт, что вы будете получать препарат, а не пустышку, которая называется «плацебо», – хотелось добавить Пряникову. – И еще не факт, что этот самый новейший препарат окажется эффективным». В его представлении при предложении участвовать в клиническом исследовании акцент должен был делаться на возможность послужить науке, принести пользу другим людям. Это было бы честно и правильно, потому что соответствовало бы действительности. Но у Кармановой было свое мнение по этому вопросу и был свой метод – метод пряника, обильно политого сахарной глазурью.

Метод сработал – пациент согласился участвовать в исследовании. Когда же Саша заикнулся о том, что диагноз пациента требует уточнения, Карманова удивленно посмотрела на него и спросила:

– А что сказал Максим Семенович?

Дальше можно было не продолжать. Что сказал заведующий отделением, Саша помнил очень хорошо. А если даже и забыл, то смог бы прочесть в истории болезни. Сам же туда все и записал. Под диктовку заведующего.

Пятым обломом стали дежурства. Точнее, не сами дежурства, а их количество и то, как они были преподнесены. Увидев в графике, что в сентябре ему придется дежурить семь раз, в том числе дважды в субботу и дважды в воскресенье, ординатор Пряников не поверил своим глазам. В Туле ординаторы обычно дежурили два раза в месяц. Отдельные энтузиасты выпрашивали себе дополнительные дежурства, но Саша дежурств не просил. Он не имел ничего против, но все же семь дежурств в месяц – это же целая ставка! Могли бы и спросить – готов ли он на такие жертвы? – прежде, чем составлять график.

– Наш принцип – дежур-тужур! – сказала доцент Карманова в ответ на робкое Сашино «почему столько?». – Знаешь, что такое «тужур»?^[6]

Что такое «тужур» Саша знал, потому что окончил двенадцатую «языковую» гимназию, в которой в дополнение к английскому изучали второй иностранный язык – французский, немецкий или испанский. Тон, которым был задан вопрос, отбил охоту к продолжению дискуссии. Семь – так семь. Тяжело в учении – легко в бою и вообще никто не обещал ординатору Пряникову легкой жизни в столице великой страны.

По натуре Саша был не просто оптимистом, а позитивным оптимистом или оптимистом в квадрате. Он предпочитал руководствоваться принципом: «все к лучшему в этом лучшем из миров» и потому смог убедить себя в том, что семь дежурств, из которых четыре выпадают на выходные дни – это нормально и даже хорошо. Врачу, который избрал нелегкую стезю неотложной кардиологии, нужно привыкать работать сутки напролет. Ночь или день – все едино. Это раз.

Погружение в настоящую взрослую врачебную жизнь немыслимо без дежурств. Только во время дежурства, когда ты предоставлен самому себе и рядом нет начальства, можно узнать свою настоящую цену, узнать, чего ты стоишь, как врач. Это два.

И чем вообще заняться мертвецу в Денвере в выходные молодому человеку, у которого в Москве нет друзей? Из всех ординаторов Саша смог немного сблизиться только с Кириллом, но в полноценное приятельство эти отношения не переросли. Кирилл был классическим шалопаем, который всем видам досуга предпочитал сидение в барах, а всем видам интеллектуальной деятельности – высмеивание окружающей действительности. Говорить с ним о чем-то серьезном было невозможно, потому что он сводил любую тему к шуточкам и прикалыванию. Легкий человек, мотылек, беззаботно порхающий по жизни. Саша любил легких веселых людей и предпочитал общаться с такими, но легкость Кирилла была какой-то чрезмерной, а его веселость очень скоро начинала раздражать. Сказано же: «делу время, потехе час». Час, но не вечность.

Что же касается других ординаторов первого года, соратников по борьбе и товарищей по несчастью, то все они были какими-то унылыми и не склонными к завязыванию дружеских отношении. «Привет-привет… Что у нас сейчас?.. Пока-пока» – вот и все общение. Алену на работе озадачили каким-то грандиозным заданием, которое занимало все свободное время. Она сказала, что в Москву сможет вырваться не раньше, чем в середине октября. Саше же не хотелось пока ехать в Тулу. При встрече родители потребуют обстоятельного отчета о делах блудного сына. Несколькими фразами, как во время телефонного разговора, отделаться не удастся, придется выкладывать подробности, а этого пока что делать не хотелось, сначала нужно было разобраться что к чему, зачем и почему. И вообще это как-то по-детски – приезжать домой на побывку вскоре после отъезда. Нет уж, хотя бы месяц нужно безвылазно провести в Москве. Обжиться, привыкнуть немного к бешеному столичному ритму, разобраться со своими надеждами и чаяниями, а уж тогда можно и домой наведаться. При таких раскладах дежурства в выходные дни были не злом, а благом потому что позволяли убить время с максимальной пользой. Это три.

Все складывалось не так, как ожидалось, но и не так, чтобы совсем уж плохо. Чудесные перспективы манили и вдохновляли, но при всей радужности столичного бытия «дежур-тужур» и «делайте то, что говорит вам заведующий отделением!» больно кололи где-то там внутри, в нижнем средостении.^[7] Есть вещи, с которыми не в силах справиться даже самый позитивный оптимизм.

Изучая график дежурств Саша сделал удивительное открытие. Оказалось, что у всех иностранцев, а также у многих российских ординаторов, в том числе и у Кирилла, было всего по два дежурства в месяц.

– Кто везет, на том и едут, – сказал Кирилл, в ответ на Сашино «почему так?». – Иностранцев никогда не ставят дежурить более двух раз в месяц, как и положено ординаторам. И наших, которые отказываются от лишней нагрузки, тоже не гнобят дежурствами. Я, например, сразу же сказал Кармановой: «имейте в виду, что я перерабатывать не собираюсь». А вот покладистых и активных грузят по полной программе. Но учти два обстоятельства. Первое – если ты упрешься рогом и откажешься от лишних дежурств, то заставить тебя никто не сможет. Будут, конечно, давить на сознательность – надо помочь, дежурантов не хватает и все такое, но последнее слово всегда остается за тобой. И второе – никакой благодарности за свою сознательность ты не получишь, даже не надейся.

– Да я и не надеюсь на благодарность, – ответил Саша. – И вообще – дежурства дают возможность проверить себя и показать, чего ты стоишь, особенно если дежуришь в одиночку.

– Тебе, Пряник, когда-нибудь у главного корпуса памятник поставят, – усмехнулся Кирилл.

Один памятник на больничной территории уже имелся – памятник профессору Московского университета Матвею Яковлевичу Мудрову, имя которого носила больница. Сбоку на постаменте был выбит отрывок из «Войны и мира»: «Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу; ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь?».

– Хотя, конечно, я не ожидал, что мне поставят самостоятельные дежурства прямо с начала ординатуры, – признался Саша.

– Формально ты дежуришь не самостоятельно, а в качестве придатка к дежурному врачу терапевтического «приемника», – пояснил Кирилл. – Просто в те дни, когда ему придают ординатора, то не ставят второго дежурного врача на терапию и кардиологию. А график, который вывешен на всеобщее обозрение, это черновой, так сказать – рабочий вариант. В том графике, который по окончании месяца уйдет в архив, у тебя будут стоять два дежурства, как и полагается.

– Это неправильно.

– А какая тебе разница? – усмехнулся Кирилл. – Тебе все равно за дежурства не заплатят, что за два, что за двенадцать. Ты же ординатор!

Глава третья. Первое дежурство юного д’Артаньяна

 
«Rings upon your fingers
Bells upon your toes
Ev'ry day's a game of chance
Ev'ry body knows
In the king's apartment
Heavy lies the crown
There must be a thousand ways
To bring that castle down»^[8]
 

Procol Harum, «Все наши мечты проданы»

– Главное – не раскладывать диван. Если разложите, дежурство будет бешеным, присесть на минутку не сможете, не то, чтобы прилечь, – предупредила доктор Феткулина.

В каждом отделении есть свои суеверия, касавшиеся дежурств. В отделении Сашиного отца в день своего дежурства врачу нельзя было поливать цветы в ординаторской. Казалось – ну какая тут может быть связь? А вот же. Запрет на раскладку дивана еще можно было объяснить – не наглей, не надейся на максимально комфортные условия отдыха во время дежурства, а то провидение накажет тебя за наглость.

Ситуация с дежурствами в больнице складывалась непростая, поэтому кардиологи и терапевты дежурили по одному на оба отделения, да еще и бегали на срочные консультации в хирургический корпус.

– Консультации – это самое поганое, – сказала Феткулина. – Съедают кучу времени. В основном вызывают в приемное к тем, кого привезла «скорая». Пока добежишь, пока разберешься, в чем дело… Короче говоря – ужас!

– Интересное дело! – удивился Саша. – У нас в Туле тоже не хватает дежурантов и считается, что во всем виновата Москва. Здесь больше платят и потому врачи ездят дежурить сюда. А оказывается и в Москве не особо есть, кому дежурить.

Феткулина посмотрела на него, как на идиота, не понимающего очевидных вещей.

– Все главные врачи экономят на дежурантах, – объяснила она. – Денег же лишних не дают, и ставок тоже. Возьми, к примеру, невропатолога Альбину Альбертовну, которая планово консультирует в нашем корпусе. Она сидит на дежурантской ставке, потому что отдельного консультанта нам не полагается – вызывайте из отделения. Но консультаций невропатолога назначается очень много, врачи из отделения не справятся с таким объемом, вот и приходится выкручиваться. Ты в хирургию не мчись сразу, сначала спроси, что да как, какой повод, а то ведь они могут на ОНМК^[9] терапевта вызвать, ведь у них все, что не хирургическое, то терапевтическое.

Доцент Карманова сказала прямо противоположное.

– Не вздумайте устраивать базар по телефону, выясняя зачем и почему вас вызвали! – важность сказанного подчеркивал поднятый кверху указательный палец правой руки. – Раз вызвали, то идите и смотрите. И как можно скорее, ведь на дежурстве все консультации срочные.

– У меня в голове не укладывается, как можно оставлять отделение неотложной кардиологии без врача, – признался Саша. – Одно дело – быстро прибежать сюда из терапии и совсем другое – уходить в хирургический корпус.

Отделение неотложной кардиологии находилось на втором этаже, а отделение терапии – на третьем. До хирургического корпуса было пять минут спокойного хода или три минуты рысью. Это от дверей до дверей, а ведь еще и по корпусу сколько-то нужно идти. Короче говоря, даже если очень поспешить, то в своем отделении окажешься не раньше, чем через пять минут. А ведь в эти пять минут многое может случиться.

– Ничего страшного, – «успокоила» Карманова. – Медсестры в кардиологии грамотные, до вашего прихода окажут какую-то помощь. Ну а если что-то серьезное, то вызовут реаниматолога. Но это не значит, что вы можете расслабляться и подолгу торчать в хирургии. Пришли, быстро посмотрели, кратко написали и ушли. Главное, отразить в записи насчет перевода в терапию, нужен он или нет, и назначить обследование и лечение. У нас такое правило – если консультант выставляет диагноз, он должен сделать назначения. А то некоторые любят отговариваться «ничего срочного там не было, поэтому я не стал ничего назначать». Это некачественная работа.

Правило «осмотрел – запиши и назначь» Саше вдолбили в голову еще на четвертом курсе. Но не станешь же перебивать наставницу, особенно такую строгую. К тому же общение с Кармановой доставляло эстетическое удовольствие. Красивая женщина – крупные, выразительные глаза, тонкие черты, высокие скулы, чувственные губы, точеный подбородок. И все это – в обрамлении роскошных каштановых локонов, густых и шелковистых. Фигура у Кармановой была под стать лицу, даже небольшая полнота ее не портила. Эх, ей бы еще перестать вечно хмурить брови и металл из голоса убрать…

Стены небольшого кабинета Кармановой, который одновременно служил и учебной комнатой были увешаны дипломами и сертификатами, между которых красовалось странноватое изречение «Когда остановится сердце – остановится мир». Автор указан не был. Среди однотипных золотых рамок пожелтевший лист бумаги, пришпиленный к стене канцелярскими кнопками, выглядел как бедная сиротка на аристократическом балу.

Всезнающий Кирилл рассказал Саше, что Карманова происходит из очень солидной медицинской семьи, представители которой были «при больших делах, но не на виду». Дед-профессор работал с первыми космонавтами, «засекреченный» отец-микробиолог имел генеральское звание, а вот у Кармановой карьера не сложилась. В сорок лет она всего-навсего доцент кафедры и никаких особых перспектив не имеет, потому что не входит в число любимчиков заведующего кафедрой. В личной жизни тоже не сложилось – два развода в анамнезе, детей нет.

– Если что – звоните не стесняйтесь, даже ночью, – сказала Карманова в завершение инструктажа. – Я всегда на связи. Мне проще проснуться среди ночи и сказать, что вам нужно сделать, чем потом разгребать последствия. И помните, что в воскресенье вы не можете уйти до тех пор, пока не придет смена.

Первое Сашино дежурство было субботним, а субботнее дежурство запросто может плавно перетечь в воскресное, если сменщик заболеет, запьет, или, не дай Бог, умрет по дороге на работу. В воскресенье очень трудно выдергивать кого-то из дома, не всегда получается это сделать. В областной больнице, где работал Пряников-старший, в подобных случаях «дырку» затыкали заведующие отделениями. Но в семьдесят четвертой городской больнице порядки были другие.

– Заведующие у нас не дежурят никогда, – сказала Карманова. – Если смена не явится, звоните начмеду, пусть ищет кого-нибудь.

Перед дежурством Саша лег спать рано – в десять часов. Хотелось выспаться как следует. Мало ли что? Вдруг придется бегать по больнице савраской двое суток подряд… Но стоило ему лечь, как внизу на полную мощность врубили тяжелый рок. Низкие басы беспрепятственно проходили сквозь стены и перекрытия. Саше казалось, что он лежит посреди сцены, на которой выступают «Эйсидисты» или «Цеппелины». Беруши не помогали, потому что от звуков вибрировала кровать. Промучившись около часа, Саша решил спуститься вниз и попросить празднующих наступление субботы слегка приглушить звук.

Увидев, что праздник охватил весь этаж (танцевали не только в комнатах, но и в коридоре), Саша вернулся к себе и впервые в жизни пожалел о том, что у него нет под рукой какого-нибудь снотворного препарата. За неимением лучшего пришлось прибегнуть к аутотренингу. Вернув в уши затычки – хоть какая-то польза от них есть – Саша улегся на спину, закрыл глаза и начал думать о преимуществах проживания в студенческо-молодежном общежитии. Не исключено, что на съемной квартире ему мешали бы спать супружеские скандалы или пьяные драки. А тут – всего лишь музыка, веселые лица и вообще море позитива. Надо бы поскорее свести знакомство с соседями и влиться в этот дружный, судя по всему, коллектив. Незаметно для себя заснул, забыв включить будильник на телефоне. Да даже если бы и включил, то ничего бы не услышал, потому что в ушах плотно сидели затычки.

Вполне вероятно, что репутация ординатора Пряникова была бы навсегда подмочена опозданием на первое дежурство (причем – субботнее!), но там, где нет счастья, на помощь приходит его противоположность. Ровно в шесть часов утра в дверь застучали, да так громко, что стук беспрепятственно преодолел пластиковые заслоны в наружных слуховых проходах и достиг станции назначения – слуховой зоны, расположенной в височной доле коры больших полушарий головного мозга. Примерно так в кинофильмах стучат в двери гестаповцы и полицаи, пришедшие арестовывать подпольщиков.

Открыв дверь, Саша увидел коменданта в компании лысого крепыша средних лет и молодой женщины с массивной нижней челюстью.

– Проверка! – объявил комендант. – Посторонние в комнате есть?

– Нет, – ответил Саша.

– Можно взглянуть?

Саша молча посторонился, пропуская коменданта. Окинув взглядом комнату, тот удовлетворенно кивнул и вышел, бросив на ходу:

– Извините, служба!

Саша сначала слегка рассердился – ну что за проверки в такую рань! Однако, вспомнив о дежурстве, обрадовался – мог бы ведь и проспать.

Пока брился, размышлял о том, что будет, если к нему приедет Алена? Разрешат ли ей несколько дней прожить у него в комнате, благо свободная кровать имеется? Или же не разрешат? Надо бы спросить коменданта… Вероятнее всего, при помощи денег вопрос решить удастся.

В нарушение всех правил, дежурство Саше пришлось принимать не у доктора Сморжевской из терапевтического отделения, а у постовой медсестры.

– Оксана Григорьевна ушла пораньше, – сказала медсестра так, словно ничего особенного не произошло. – Ей надо зайти на молочную кухню за питанием для внучки…

– А если бы я не пришел? – спросил Саша.

– Но вы же пришли! – усмехнулась медсестра. – Да еще и на сорок минут раньше. Так что все в порядке. У нас в отделении трое тяжелых – Наседкин в шестой палате, Гозман в девятой и Хачатурова в десятой. В терапии вроде бы все нормально, только бабка одна скандалит, не переставая, требует, чтобы ее из коридора в палату перевели…

Племянник пациентки, лежавшей в коридоре, «выдернул» Сашу с обхода в кардиологическом отделении. Интеллигентная внешность – очки, аккуратная эспаньолка, галстук – совершенно не сочеталась с яростным блеском глаз.

– Я хочу знать, почему моя тетя, у которой подозревают пневмонию, лежит в коридоре на сквозняке при наличии свободных мест в палатах?! Дежурная врач, которая ее принимала, мне так ничего вразумительного и не ответила, но от вас я не отстану до тех пор, пока тетю не переведут в палату!

В правой руке племянника дрожало раскрытое удостоверение. «Канал Хрон-ТВ, – прочитал Саша. – Корреспондент».

– Через полчаса я приду в отделение и решу этот вопрос, – сказал Саша, стараясь говорить как можно убедительнее. – Если в палатах есть свободные места, то ваша родственница будет переведена. Прямо сразу же. А сейчас позвольте мне закончить обход. Это быстро.

– Я отсюда никуда не уйду! – пообещал племянник. – Буду ждать вас у выхода.

Так и простоял все время столбом у двери. При желании Саша мог бы покинуть отделение через запасной выход, который находился за углом в дальнем конце коридора, но такого желания у него не было. Раз обещал, надо разобраться и решить вопрос. Опять же – человек на взводе, да еще и журналист с телевидения. Поднимет шум, так мало не покажется, а крайним окажется дежурный доктор Пряников.

В единственной двухместной женской палате терапевтического отделения действительно была свободная койка, у лежавшей в коридоре пациентки похоже действительно была пневмония, а в коридоре действительно сквозило, причем – довольно ощутимо. Когда Саша распорядился перевести пациентку в палату, постовая медсестра увела его в ординаторскую, где сказала:

– Да вы что, доктор? «Двушка» у нас только для своих, в нее в понедельник кто-то планово лечь должен. Полежит ваша бабка в коридоре, ничего с ней не случится. А если и случится, так не страшно – восемьдесят два года как-никак!

– Да вы что? – в том же тоне ответил Саша. – Что значит «не страшно»? А племянника вы видели? Он, между прочим, журналист с телевидения. Переводите немедленно под мою ответственность. А в понедельник ваши врачи разберутся кому где лежать!

– Только по распоряжению ответственного по больнице! – упорствовала медсестра.

Ответственным дежурным врачом сегодня был заместитель главврача по гражданской обороне Девяткин. Выслушав Сашу, Девяткин помянул недобрым словом упрямых дур и велел передать трубку медсестре. Ей явно тоже сказал что-то резкое, потому что она запунцовела щеками и насупилась.

– Вы будете иметь дело с нашей заведующей, – предупредила медсестра Сашу.

Сказано это было таким зловещим тоном, словно речь шла о разборках с доном мафии.

Саша в ответ улыбнулся – ну и пусть, не страшно. Он чувствовал себя правым по всем статьям. К тому же и ответственный дежурный его поддержал.