Андрей Посняков
Генерал-майор

Денис Васильевич все же решил заехать в апартаменты, поговорить с привратником и старухой. Может, что-то еще кроме браслетиков и сережек имелось, какое-нибудь письмецо…

Две девушки – два браслета. Как там, в будущем, сапфировые сережки. А что это значит? А значит это одно – общий любовник! Ну, или просто хороший знакомый… Хотя нет, просто знакомые девушкам дорогущие браслетики-серьги не дарят. Любовник, любовник – тут и думать нечего! Наверняка он богат и при власти, а несчастные девчонки что-то про него такое узнали, скорее всего случайно, что-то такое, этакое, за что всенепременно нужно было убить! Чтоб не разболтали.

* * *

– Не было никакого письма! Вот ей-богу, не было – Фекла Матвеевна перекрестилась на висевший в углу образок Николая Угодника.

Засиженный мухами, дешевый, из тех, что продают со своих лотков офени, образок выглядел как-то не очень надежно, и гусар все же не поверил старухе. Может, и была при покойнице какая-нибудь записка, так ведьмища эта разве скажет? С другой стороны, а зачем ей скрывать-то? Какая такая выгода? Выгода… Хм-м…

– Ты, Фекла Матвеевна, не хитри. – Пристально взглянув на собеседницу, Давыдов вытащил кошель. – Ежели было что – скажи. Я у тебя письмецо то выкуплю. Гривенник дам… Да что там гривенник – двугривенный!

Сумма по тем временам была царская. Дюжину яиц можно было купить. Или целый пуд соломы, будь у бабки корова…

Желтое, высохшее почти до состояния воблы лицо старухи исказилось гримасой досады. Видно было, что, ежели б что-то подобное имелось, письмецо или какая- нибудь завалященькая записка, то Фекла Матвеевна явно прельстилась бы деньгами, отдала бы с радостью. Если б было что…

– Значит, не было, – вздохнув, Денис Васильевич разочарованно покусал ус, однако кошелек убирать не торопился. – Может, привратник?

Старуха недобро хмыкнула:

– Эта сволочь-то? Да он и не успел обыскать, за мной, гад, шакалил! Мх-х… – Фекла Матвеевна грязно выругалась и вдруг замолкла, задумалась. – Вы, барин, двугривенный-то обещали…

– Так, значит, было что-то? – встрепенулся гусар.

– Не, никакого письмеца не было. Зато браслетик, редкий такой, дорогой… – Бабка облизала тонкие злые губы.

– Ну, про браслетик я знаю.

– А я ведаю, кто бы мог знать, оттуда он у Катеньки объявился! Кто подарил…

Денис прищурился:

– Ну? И кто ж это может знать?

– Двугривенный! – протянула руку старуха.

– Ну, бог с тобой, на!

В тусклом уличном свете, проникающем через давно не мытое окошко прихожей, сверкнула монетка… тут же и исчезнувшая.

– Танечка Иванова, балетная, с Катькой вась-вась была, – шепотом поведала бабка. – И еще балерун ихний, поляк. Хлыщ такой, что при школе… как бишь его…

– Глушковский. – Давыдов неприязненно скривился. Балетмейстер Адам Глушковский, довольно прыткий молодой человек без всяких моральных правил, откровенно ухлестывал за всеми балетными, естественно, не исключая и Танечки. Набить бы ему морду, давно напрашивается!

Однако старуха права: и Танечка, и Глушковский, и прочие балетные вполне могли знать, откуда появился браслетик. Не может такого быть, чтобы юная девушка да не похвалилась перед подружками столь изящной и дорогой вещицей. Да и девчонки – любопытницы – увидев, спросили бы.

– А ты, Фекла Матвеевна, откуда про поляка знаешь?

– Кто-то из дев жалился, – желтолицая ведьма поджала губы, отчего еще больше стала похожа на воблу, – мол, приставучий он, поляк-то… Все время ведь с ними. Танцевать учит, да и так… Болтают там все без умолку.

Вот это – да, вот это – правильно. Давно надо было опросить и балетмейстера, и всех балетных… Денис этого не сделал, понадеялся на полицию… И впрямь, чего в не свое дело встревать? Кто ему эта Катенька Изольдова? Да никто. Ну, жалко, конечно, девчонку, но… Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Другое дело сейчас, после убийства Ульянки. Теперь, похоже, нешуточная угроза нависла над всеми балетными девушками, не исключая Танечки Ивановой. Ах, Танечка, Танечка… Пепельно-русые волосы, густо-зеленые большие глаза, словно омуты – тянут, тянут…

Ах, влюбчивым оказался гусар! А может, оттого это, что не шибко-то везло ему с женщинами? Да что сказать, уж скоро тридцать, а до сих пор не женат! Хотя… он все же не какой-нибудь там простолюдин-лавочник, а особа дворянского звания! Это девки в восемнадцать лет уже староваты, их-то замуж в тринадцать-пятнадцать лет старались выпихнуть, что дворянок, что крестьянок. И все же… Пусть с Софьей тогда не сложилось, но… Ах, Танечка, Танечка…

Выйдя из дома, Давыдов уселся в коляску и сначала поехал домой – обедать. По пути, да и за обедом тоже, все размышлял, думал о произошедших событиях и о том, какие действия ему стоит предпринять, чтобы вычислить убийцу. Для начала сейчас важно было решить, каким образом и где опросить балетных? Их загородное обиталище – своеобразная общага, – зорко охраняемое неподкупным цербером Украсовым, для этих целей явно не подходило по той простой причине, что проникнуть туда не имелось никакой возможности… Любая попытка однозначно вызвала бы скандал. Разве что упросить Майкова… Тот, верно, и разрешил бы, да только вот впутывать в это дело лишних людей Давыдов пока что не собирался. Оставалось одно: напроситься все к тому же Майкову в гости, на загородную дачу, в его домашний театр.

Для этой цели Денис использовал своего дружка Американца, человека, вхожего в Москве в любое общество. К идее приятеля граф отнесся с энтузиазмом:

– А что? И съездим, развеемся. А то Ульянка эта… Жалко девку! Я на похороны червонец дал.

Червонец… Давыдов запоздало подумал, что и ему было бы неплохо тоже что-нибудь дать… Однако уже поздно. Родственников у покойной танцовщицы не было, а на том свете денежки ни к чему. На том свете – ни к чему. Но свечечки поставить да молебен за упокой души заказать можно! И памятник на могилку.

– Памятник, говоришь?

На давыдовской тройке друзья уже выбрались за город, и Денис сам не заметил, как начал рассуждать вслух. Что сему способствовало – то ли общее его возбужденное состояние, то ли красоты подмосковной природы, – бог весть. Вокруг и впрямь тянулись места, так и просившиеся к какому-нибудь художнику на картину. Наезженная дорога то ныряла в леса, то шла лугами. Величественные дубравы сменялись буйным разноцветьем цветов. Рвались к небу лиловые ракеты кипрея, раскачивались волнами на ветру белые заросли кашки, голубели на лугах васильки, белели ромашки, а вот из-за поворота бросилась в глаза ярко-желтая россыпь лютиков.

– На памятник – да, я тоже скинусь, – покусывая соломинку, задумчиво покивал Федор. – И того более! Я тут подумал, надобно за поимку злодея награду пообещать. А, брат? Как мыслишь?

– Награду – можно. – Денис согласно кивнул головой. – Только тайно, тем, кто дознание ведет. Иначе, друже, ежели будем по секрету всему свету кричать, непременно спугнем лиходея.

– А вот тут ты, брат, прав, – тихо вымолвил граф. – Признаться, об этом я не подумал.

Друзья приехали к Майкову еще засветло, где-то часов в шесть пополудни. Аполлон Александрович, радостный, с загорелым лицом, встретил гостей со всем своим радушием:

– А проходите, проходите, други! Сейчас перекусим с дороги, а потом уж и спектакль, и пир…

– На весь мир? – обнимая хозяина дачи, хохотнул Американец.

Майков не особенно-то и смутился.

– Ну, не так, чтоб на весь мир, граф… Но почти! Из Москвы князь Петр Вяземский обещал быть…

– Петруша? Что ж он нам-то не сказал? Ехали бы вместе…

– Так он, верно, в последний момент решил. А кроме него еще соседи мои приедут, помещики. Супружницы их, племянницы, дочки… Так что, государи мои, компания собирается нескучная! Вон, слышите, уже едут.

Подмигнув, Аполлон Александрович дал распоряжение слугам проводить друзей в летнюю трапезную, сам же отправился встречать других гостей, среди которых имелось немало весьма титулованных особ. Даже соизволил пожаловать московский обер-полицмейстер Ивашкин, правда, явился не в мундире, а в партикулярном платье, и весь был из себя такой душка, окруженный дамами.

Князь Петр Андреевич Вяземский приехал не один, а в компании с редактором Шаликовым. Приятели так вчетвером и уселись, заняв задний ряд. Домашний театр директора Императорских театров Аполлона Александровича Майкова располагался в просторном бревенчатом здании, как видно, специально для того и выстроенном. Обширная сцена, портьеры темно-красного бархата, ряды мягких кресел. Вышколенная крепостная прислуга разносила лимонад и шампанское.

Гости – их было не так уж и много – вели себя не совсем так, как при посещении обычного городского театра, а скорей, по-домашнему. Раскланивались, переговаривались, смеялись. Еще бы, здесь все друг друга знали, чужих практически не было.

Рассевшись по креслам, собравшиеся несмело захлопали в ладоши.

– Сейчас начнем, друзья! – Аполлон Александрович, как гостеприимный хозяин и устроитель всего данного мероприятия, неспешно поднялся на край сцены, встав перед занавесом.

Откашлялся и, как добросовестный конферансье, объявил:

– Уважаемые мои гости. Друзья! Нынче осмелюсь предложить вам один веселый водевиль на темы греческих мифов. В главной роли наша прима – Антонина Ивакина!

Услыхав имя модной в этом сезоне танцовщицы, все принялись аплодировать.

– И кроме нее, – дождавшись конца оваций, продолжил Майков, – я, как и всегда, представлю вам наших обворожительных девушек, воспитанниц Московского театрального училища.

– Шарман! Шарман! – обрадованно закричали гости.

Как видно, балетных девчонок здесь хорошо знали… Да многие ради них, собственно говоря, и ездили! Правда, и обеды (а точнее сказать – ужины) у Майкова были весьма вкусны. Да еще, окромя всего, и общество! Посмотреть красочный музыкальный спектакль с красивыми юными актрисами, потом откушать и выпить, пообщаться, поиграть в карты… Да за все это местные помещики Аполлону Александровичу памятник должны были б нерукотворный воздвигнуть!

Подумав так, Давыдов усмехнулся, но тут же взгрустнул, вспомнив еще об одном памятнике – надгробном. Тот же Майков наверняка войдет в долю. Если вообще не заказал уже чисто на свои средства. Надо будет спросить.

Крепостной оркестр заиграл бравурную мелодию, занавес под бурные аплодисменты раздвинулся, явив гостям молоденьких полуобнаженных танцовщиц, одетых в коротенькие греческие туники. Средь девушек блистала прима – Антонина Ивакина, томная красавица лет тридцати, со жгучим цыганским взором и еще сохранившейся осиной талией. Поговаривали, ей покровительствовал сам господин обер-полицмейстер. Верно, потому сюда и явился… Один, без супруги…

Что изображали танцовщицы, Денис как-то не очень понял. Скорее всего, судя по прикрепленным к спинам девчонок крыльям, это была знаменитая пьеса Аристофана «Птицы». По ходу действия балетные порхали и пели, высоко вскидывая ножки. Приглашенная же звезда изображала кого-то из грозных греческих богинь – Афину или Геру. Денис, впрочем, на приму почти не смотрел, как и не особенно вникал в сюжет, не отрывая глаз от своей пассии – Танечки Ивановой. Ах, какая талия, какие ручки… Платиновые волосы, чудные зеленые глаза, чудная восторженная улыбка…

Оркестр играл все быстрее, девушки танцевали, подпрыгивали, обнажая стройные ножки… куда больше, нежели требовали правила приличия. В каком-нибудь городском театре они бы, конечно же, так не плясали… Ну а уж здесь, среди своих…

Публика была в полном восторге, устроив по окончании представления столь бурную и продолжительную овацию, что хлебосольный хозяин высказал вслух все свои опасения за целостность антуража.

– Ах, моя Терпсихора! Несравненная! – На выходе из театра Давыдов подловил-таки свою пассию, томно поцеловав ручку. – Ты нынче прекрасно танцевала, ма бель! Впрочем, как и всегда. О! Я так надеюсь на нашу скорую встречу, так…

– Ах, Денис Васильевич, вы смущаете бедную девушку, – позволив своему воздыхателю еще раз поцеловать ручку, Танечка округлила свои чудные изумрудно-зеленые очи… Ну ведь бывают же такие! Просто чудо какое-то, поистине – чудо.

– Так мы с вами встретимся? – не отставал Денис. – Скажите же, когда?

– Вы ж сами знаете… – Замедлив шаг, девчонка прищурилась (весь разговор уже проходил в саду, на аллее). – Не так важно – когда, как – где.

Действительно, этот вопрос встал весьма остро. Похоже, Танечка была готова встретиться с Денисом тет-а-тет, но в самом-то деле – где? Пригласить юную балерину домой, на Пречистенку, по тем временам считалось бы верхом неприличия. Все московское общество, весь свет непременно осудил бы не только самого Дениса Васильевич, но и его сестру – по сути-то она нынче и была хозяйкой городского особняка Давыдовых. Конечно же этого молодой человек не хотел. Но и терять Танечку… И так уже голову из-за нее потерял!

Тем более, кстати говоря, у танцовщицы нужно было кое-что выспросить. Этак ненавязчиво, аккуратно…

– А может быть, на природе? – Вот она, поистине спасительная мысль! – В самом деле, ма шер, пуркуа бы и не па? Смотрите же, какие чудесные погоды стоят. У меня коляска, поехали на прогулку… Устроили бы пикник на берегу какой-нибудь речки, искупались бы…

– Говорите, на речке? – Пышные ресницы дрогнули, глаза сверкнули изумрудом. – Ах, Денис Васильевич, честно сказать, я бы со всей радостью…

– Так в чем же дело?

– Боюсь, не отпустят, – опустив глаза, со вздохом призналась девчонка. – Нас ведь, знаете, как здесь стерегут…

Денис Васильевич с досадой покивал головой:

– Да уж знаю. Смотритель ваш, господин Украсов, истинный цербер!

– Э, как вы его! – негромко рассмеялась Танечка. – Вот ж точно цербер. Или… собака на сене! Как у Лопе де Вега, драматурга гишпанского… И сам не… и другим не дает… Ой! – Девушка вдруг сконфузилась и покраснела. – Я, кажется, лишнего наболтала…

– О, нет, нет, что вы! Все правильно, все так и есть. Так когда же, когда? – Давыдов пылал нетерпением, словно совсем юный кадет, типа старого своего знакомца Коленьки Розонтова. Впрочем, тот был не кадет – гусар, да что там! Гусар гусаров! Нынче Коленька где-то в Пруссии… Служит… Да и Денису, по идее, давно надо бы туда… Надо. Да как уехать-то, как? Когда тут такое… такая… Ах, не забыть бы продлить отпуск! И в самом-то деле – не забыть.

Танечка между тем покусала губу:

– Когда? Да по мне – хоть уже завтра. Но… Вы не сказали – где?

– Так на природе же! У речки! – подкрутив усы, напомнил гусар.

Девушка хмыкнула:

– Да поняла, что у речки… Другое волнует – как? Как вы меня вырвете? Ах, ну, право же… Хотя бы на пару часов!

– Сделаем, – истово заверил Денис. – Я… Я придумаю, как… Вот, кстати, вас могут пригласить на… на спектакль…

– Так это – всех.

– Или, скажем, навестить заболевшую маменьку…

– Маменька моя, Денис Васильевич, чтоб вы знали, давно умерла!

– Ох, пардон, пардон, милая Танечка, извините…

– Маменька умерла… – Танечка быстро осмотрелась вокруг, словно бы вдруг задумала какое-то недоброе дело. – А вот тетушка – нет. Она ведь, чай, и заболеть может…

– Понял! – живенько сообразил Дэн. – Как зовут тетушку? Где живет?

– Марья Федоровна Савыкина. Кабатеево, Тверской губернии село…

– Марья Федоровна Савыкина, – запоминая, эхом повторил гусар. – Село Кабатеево.

– Надеюсь на вас. – Танечка крепко сжала руку Дениса, и тот уже собрался поцеловать ее на прощанье… Однако помешали…

В конце аллеи послышался смех, появились балетные и их поклонники…

– А вон и Танечка! Эгей! Собираемся, едем уже.

– Что, и на ужин не останемся?

– Забыла? Завтра спектакль!

– И впрямь, завтра в Москве играем! – озабоченно прошептала актриса. – Ну что же, прощайте, Денис. Вернее – до встречи. Значит, как только получу от тетушки письмо…

– Так и будьте готовы!

– Всенепременно, мой друг.

Махнув рукой, Танечка рассмеялась и побежала догонять своих.

– Красивая девушка, – кто-то произнес совсем рядом, вполголоса.

Дэн резко обернулся, увидев позади себя незнакомца в синем двубортном сюртуке и французских, с пуговицами, панталонах. Лаковые штиблеты, скромный галстук, темный жилет… Не сказать, чтобы такой уж франт. Однако одет изысканно, дорого. Вряд ли из местных помещиков… Хотя, может быть, гость. Лицо этакое неприметное, вытянутое, но не слишком, с небольшими усиками и бородкой. Светлые, слегка навыкате глаза, коротко подстриженные волосы… Скорее, шатен…

– Позвольте представиться – Станислав Петрович Ураковский, помещик… Нет, нет, не из местных, просто приехал в гости в Москву.

– Давыдов… Денис Васильевич…

– Дальше можете не говорить. – Новый знакомец рассмеялся. – Тот самый? Поэт?

– Тот самый, поэт, – склонил голову Дэн. – Как говорится, прошу любить и жаловать.

– Очень приятно! Нет, право же, не ожидал встретить вас здесь. Безмерно рад! А эта девушка… Девушка и впрямь красотка!

Последние слова Ураковского почему-то пришлись Денису не по душе. Давыдов даже поморщился, и его собеседник, заметив сие, шутливо понял руки:

– Умолкаю, умолкаю… Так вы идете на ужин?

На ужин Денис пошел. Но чуть позже, дождавшись приятелей. Вместе с ними за стол и сел… Новый же знакомец расположился где-то на другом конце длинного, уставленного многочисленными яствами стола и с кем-то, наверное, общался. Давыдов к нему больше не присматривался, лишь спросил у Американца, кто это.

– Ураковский? Нет, не знаю такого. – Граф повел плечом. – Наверное, из приезжих. В Первопрестольную, знаете ли, нынче многие заглядывают.

Не знали Станислава Петровича и Вяземский с Шаликовым. Похоже, сего залетного гуся здесь вообще никто не знал. Разумеется, кроме самого хозяина – Аполлона Александровича Майкова. У него-то и можно было б спросить, да только зачем? Мало ли кто к нему в гости ездит?

Где-то через полчаса дружеского застолья бравый гусар вообще позабыл о новом своем знакомце. То да се, разговоры-тосты, песни начали петь… И, конечно же, попросили Дениса почитать стихи. Желая сделать приятное хозяину, тот не отказывался. Поднялся, откашлялся… Правда, вышло грустно.

 
Мне с думой горестной, с душой осиротелой
Бродить вокруг обители твоей,
Угадывать окно, где ты томишься в ней…
 

Стихи были – да! – все о ней же, о Танечке… И, кажется, это кое-кто угадал. Тот же Американец, дождавшись конца аплодисментов, хлопнул Давыдова по плечу:

– Эй, хорош грустить, брат! Хочешь, так пассию твою украдем. Вот прямо с наскока! Ты только скажи, дружище.

Говоря так, эксцентричный граф ничуть не шутил, и Денис прекрасно знал это. Правда, воспользоваться помощью друга не мог, ведь это вполне определенно вызвало бы скандал и могло повредить успешной карьере Танечки.

– Спасибо, друг! Но, полагаю, я и сам справлюсь…

– Как знаешь! Ах, Денис, Денис, похоже, для веселой компании ты нынче потерян.

Единственное, о чем жалел сейчас Денис, так это о том, что так и не спросил у своей пассии про браслетик. Да что там говорить, не столь долго они и общались, от силы минуту, две… Что ж, в следующий раз. Скорей бы!

Впрочем, удалось переговорить с тем противным хлыщом, балетмейстером Адамом Глушковским. Сей любвеобильный пан ухлестывал почти за всеми балетными девушками и, вне всяких сомнений, заслуживал хорошего удара в морду, однако по поводу браслетика пояснил толково:

– Говорите, браслет? Да-да, хорошо помню. Именно у Катеньки Изольдовой… Ах, несчастная девушка… Такой в египетском стиле браслет. Весьма изящный и очень, знаете ли, недешевый. Уж поверьте, я в таких вещах разбираюсь. Ах, как он нравился Катеньке! Откуда взялся? Ну, кончено же, поклонник подарил! Она даже не знала, кто. Просто на улице, у театра ей вручили целую корзину цветов. Он там и был, браслетик. Вместе с запиской: «Мадемуазель Катерине от верного друга» или что-то в этом роде. Катенька рассказывала, да я не вникал. Многим нашим дарят, и поклонников, знаете ли, хватает у каждой.

Последнюю фразу балетмейстер произнес с явной насмешкой. Или это просто показалось Денису? Тем не менее хоть как-то да помог.

Значит – поклонник. Да еще пожелавший остаться инкогнито. Да, так случалось. Вполне. Выходит, и у Ульяны тоже был тот же поклонник? Похоже, что так. Жаль, теперь не спросишь. Хотя… Содержательница публичного дома мадам Греко! Да и все тамошние девушки… Их-то и расспросить! Ведь Денис так и не расспрашивал о браслете! Тогда, во время визита совместно с князем Эрдоновым… Как-то не счел нужным, да и не знал тогда, что похожий браслетик имелся и у Катеньки. Да! Мадам Греко и ее девочки… Ираида Семеновна Грекова… Интересно, прикрыли уже ее заведение или не успели еще?

– Федя, дружище! А скажи-ка мне, брат, одну вещь…

* * *

По екатерининскому «Указу благочиния» от 1782 года занятие проституцией (как и сводничество) каралось заключением в смирительный дом сроком на полгода. Впрочем, это мало кого останавливало. Считалось, что первый бордель в Российской империи основала некая Анна Фелкер из Дрездена, и все проститутки были немками. В ходе бюрократической борьбы за нравственность их всех просто-напросто депортировали. Павел пошел еще дальше, по его приказу всех гулящих дев ссылали в Сибирь и заставляли носить желтое платье. Нынче же, при Александре Благословенном, времена пока что отличались куда большим либерализмом. Особо-то никто никого не заставлял, хотя «Указ благочиния» все еще действовал, но в большей мере – формально.

Тем не менее до полной легализации секс-услуг в Империи еще оставалось чуть менее пары десятков лет, поэтому содержатели веселых домов старались особенно не наглеть – рекламу в газетах не давали и даже не писали на стенах домов номера телефонов жриц любви, как нынче повсеместно принято в Санкт-Петербурге: «Наташа», «Таня», «Хороший отдых», «Релакс» и все такое прочее. Просто телефонов тогда еще не было, не изобрели.

Информация распространялась среди своих, и сие сарафанное радио работало ничуть не хуже Интернета. Адреса нужных заведений знали все, кому надо, включая полицию. Последние, выказывая свое рвение, время от времени прикрывали какой-нибудь бордель, но чаще – крышевали. Совсем как в наши времена!

Заведение мадам Греко на Волхонке, увы, запалилось. Убийство проститутки (да еще прямо в борделе!) скрыть не удалось – вездесущие газетчики слишком уж быстро проведали о столь «сладкой» теме. Полицмейстеру соответствующей полицейской части пришлось принимать действенные меры. Заведение было закрыто… Точнее говоря, просто сменило апартаменты, и очень быстро – благодаря покровительству весьма высокопоставленных лиц.

Теперь веселый дом мадам Греко располагался на углу Плотникова переулка, заняв сразу два этажа солидного доходного дома, принадлежавшего Серафиму Михайловичу Коробейникову, известному московскому меценату, купцу второй гильдии, по своим капиталам уже подбирающемуся к первой.

Сей честный предприниматель хоть и выстроил на свои средства две небольшие церквушки и одну часовенку, особым благонравием не отличался и веселых девчонок навестил уже в первый же день, точнее сказать – вечером. Что уж он там сказал супруге – бог весть, мало ли какие у купца могли быть дела?

Друзья-приятели – Денис Васильевич Давыдов и граф Федор Американец Толстой – приехали на Плотников переулок часов в шесть вечера. Раньше там появляться особого смысла не имело (девочки отсыпались), позже – тоже (уже начинались клиенты, подходил «час пик»).

Увидев их, дебелая Ираида Семеновна растянула рот до ушей и тотчас же кликнула самых красивых дев, однако, узнав истинную причину визита, разочарованно развела руками.

– Ах вон вы о чем… Браслетик. Надо же… Да не знаю я, кто его подарил. И девчонки – вряд ли. Кто угодно мог…

– Нам бы все же с девочками переговорить, – мягко, но с нажимом промолвил Федор…

Мог бы и вообще ничего не говорить, просто глянуть на мадам чувственными своими глазами… На Москве Американцу вряд ли кто мог отказать, тем более в такой пустяковой просьбе. Вот и мадам Греко радушно махнула рукой:

– Да ладно уж, поговорите. Есть у меня один альков, туда и провожу. Девчонок вам всех вместе? Или по одной?

– Не, вместе не надо, – подумав, отмахнулся граф. – По одной – долго… По две давай.

– По две так по две, мои господа. Как скажете.

Ничего толкового девушки не сказали. Да, браслетик тот многие видели, покойная проститутка Ульяна его ничуть не скрывала. Правда, на все расспросы о том, от кого именно сей недешевый подарок, отвечала уклончиво. Почему она так поступала, просветила одна из девчонок. Построила глазки Американцу и Дэну, закинула ногу на ногу и, взяв предложенный бокал с красным вином, томно облизала языком губы:

– Понимаете, господа мои, я бы и сама так сделала. Коли б мне мужик сильно понравился, либо виды б на него имела, либо просто запугал бы, сказал, например, чтоб языком не мела.

– А ты сама-то что думаешь? – искоса поглядывая на упругую девчонкину грудь, едва прикрытую кружевами, уточнил Давыдов.

– Думаю – второе. – Гулящая отвечала со всей серьезностью, однако жемчужно-серые глазищи ее все так же пылали некоей нахальной страстью. Наверное, девушка настраивалась на рабочий лад.

– Почему – второе? – не отставал Денис.

Девчонка улыбнулась. Стройненькая большеглазая блондинка, с аристократически тонкими чертами лица и небольшими премиленькими веснушками на щечках, она сильно смутила гусара… и, зараза такая, прекрасно это видела.

– Вообще-то я хотела сказать, что второе может быть с первым… – Чуть повернувшись на стуле, красотка кокетливо выставила на обозрение оголенное плечико.

Давыдов сглотнул слюну:

– Тебя как зовут-то, чудо?

– Ванесса… Но вообще-то я Вера.

Выпроводив очередную девицу, Американец поднялся с дивана:

– Вот что, брат. Пойду-ка я со сторожем побеседую… Эдак с полчасика, да…

На пороге граф обернулся и лукаво подмигнул обоим:

– Надеюсь, беседа пройдет славно. Как говорили у нас на Аляске, в обстановке обоюдного взаимопонимания и дружбы.

– Ты это о чем, Федя? – весьма фальшиво промолвил Денис, глядя, как вскочившая со стула девушка проворно заперла дверь на ключ.

Заперла… Обернулась и, погладив себя по бедрам, бросила на бедолагу Давыдова такой зовуще-томный взгляд, противостоять коему не имелось решительно никакой возможности. Да и зачем, к слову, противостоять-то? Когда можно… противолежать… Денис усмехнулся: в конце концов, гусар он или не гусар?

– Ну что, Вера-Ванесса? Поцелуемся?

– А что бы и нет?

В един миг пылкая девушка уселась к Дэну на колени, обняла, расстегивая жилет… Руки гусара скользнули по спине девушки, стягивающие лиф платья шнурочки развязались быстро, словно сами собой. Под платьем же больше не оказалось ничего, только горячее голое тело, стройное, с шелковистой кожей.

Погладив упругую грудь, Денис помял между пальцами быстро твердеющие сосочки, затем погладил пупок и скользнул к лону. Девушка вздрогнула, прижалась всем телом… заскрипела кровать… послышались стоны…

– Ах, миленький мой, – разлегшись поверх покрывала, бесстыдно нагая, Вера вновь облизала языком губы. – А в любви ты весьма искусен! Не ожидала, да.

– Стараемся, – несколько смутился Дэн. Впрочем, чего тут было смущаться-то? Вернее – кого?

Однако вместе с удовольствием не стоило забывать о деле.

– Так что ты там говорила про свою подружку?

– Про Ульянку-то? – Верочка потянулась, словно кошка, и Давыдов мягко пощекотал ее спинку.

– Ой, как приятно-то… – Девчонка закатила глаза. – Мур-р, мур-р…

– Так что там с Ульянкой-то? – напомнил Денис.

– У нас ее называли мадемуазель Кики… И не подружки мы. Мы здесь вообще промеж собой не дружим… – Приподняв голову, Вера посмотрела на гусара серьезным и вполне трезвым взглядом. – Каждая ведь может наябедничать мадам. Ну, когда, как говорят купцы, мимо кассы. Тогда накажут. Иногда – и плетьми, и пребольно.

– Тебя наказывали?

– Да… Попервости еще… Когда молодая была, глупая… Потом три недели сидеть не могла.

– Молодая, говоришь, была? – усмехнулся Дэн. – Сколько ж тебе сейчас?

– А сколько б ты дал, барин?

– Ну… – Денис откровенно задумался. Действительно – сколько? – Лет шестнадцать, наверное. Да, где-то так…

– Значит, неплохо выгляжу. – Верочка уселась на кровати, скрестив ноги, и засмеялась. – А мне девятнадцать уже. Еще чуть-чуть – и кто на меня польстится? Что делать буду? Самой девчонок нанять, да открыть заведение… Это не столько деньги нужны, сколько связи… Вот все у нас и копят, кто не дура. И связи налаживают.

– А другого занятия, стало быть, нет?

Солнечный лучик, тоненький и золотисто-теплый, проникнув сквозь щель между шторами, упал на плоский животик Верочки…

– Ты это всерьез, барин? – жестко прищурилась дева. – Мне что, в поломойки прикажешь идти? Или в прачки? Труд непосильный, тяжкий, да еще за съемный угол платить… Голодно! Ты сам-то хоть голодал?

– На войне приходилось…

– На войне… – Девчонка хмыкнула. – Ну, разве что. Тогда поймешь, наверное… А прачкой, да на съемном угле… Это каждый будет шпынять… и делать то, что сейчас делают, только, барин, без всякого политесу. Грубо, зло, насильно.

– Ну ты это… не переживай… – Денис Васильевич погладил девушку по бедру. – И не зови меня барином.

Тут Верочка прыснула:

– А как же еще тебя звать, господин хороший?

– Да хоть… господин генерал-майор!

– А ты и впрямь генерал? Хотя… не-ет… вижу… – Девушка провела пальцем по шраму на правом боку Дениса. – Вон тут задело… и тут… Это раны все?

– Раны…

– Бедненький!

– Еще хорошо, что цел… Ладно! Хватит обо мне, – по-военному резко оборвал Дэн. – Ты об Ульяне обещала рассказать.

– Ах, да. О Кики… – Девчонка откинулась на кровать и задумчиво уставилась в потолок, заложив за голову руки. Так вот она и лежала, припоминала, разговаривала… бесстыдная, восхитительно голая… и вместе с тем какая-то беззащитная, словно выброшенный на помойку котенок.

– Кики, как и я, умная. Деньги, подарки – копила. Да, как ты говорил, вполне могла и в окно кого-то впустить. От кого чего-то ждала. Любовника богатого не выдавала… Зачем? Чтоб другие увели? И еще, верно, от него чего-то хотела… Видать, не из простых дворян любовничек-то, ой не из простых. Иначе б что его так скрывать-то?

– Значит, и Ульяна… Кики… свое заведение открыть собиралась?

– Конечно! – Верочка повернулась на бок. – Говорю ж, не дура. Хотя у нас и дурочек разных полно… Но Кики не из таких, нет… была. Жалко! Надо же, шнурком задушили… Так и любую могут… А что делать? Куда идти?

– А ты вообще из каких?

– Из замоскворецких мещан. Батюшка сапожничал, покуда не умер… Ну а как умер, матушка с нами не сладила. Меня в услужение отдали к одному купцу… Так, мелкий был купчишка. Его сынок со мной и… Силою взял, мне тогда и четырнадцати не было. Потом – и брат его, и папаша тоже.

Снова усевшись на кровати, Верочка зябко задрожала, обхватив себя руками за плечи. Денис заботливо укрыл ее пледом и тихо спросил про браслет: