Андрей Кокоулин
Возвращение в Пустов

Шумер не помнил их вкуса, помнил, как было горячо, и как боязливо он трогал пальцами сдобный бок – не обжечься бы.

Он, наверное, едва не воплотил этот дом – двухэтажный призрак мелькнул за вагонным стеклом, рассыпавшись быстрее запоздалого поворота головы. Шумеру вдруг подумалось: а что если бы дом возник и остался? Привет из прошлого в сотне метров от железнодорожной насыпи, одинокое строение посреди необжитой пустоты, одним краем в болоте.

А что, если бы внутри…

Шумер качнул головой и посмотрел на соседа с «дипломатом».

– У меня квартира в Пустове, – сказал он. – Я не вру.

– Но, возможно, она уже занята, – сказал сосед. – Вы давно были в Пустове?

– Давно.

– Вот. Бог знает, что могло случиться с вашей квартирой!

Знакомая проводница пошла по вагону.

– Закрываю туалеты! – зазвенел ее голос. – Пустов – через полчаса! Граждане, закрываю туалеты. Сдавайте стаканы!

Она прошла вперед, вернулась назад.

– Чай попили?

– Да, – сказал Дима.

Проводница сгребла казенную посуду.

– Возьмите еще один, – спустил стакан парень с верхней полки.

– А ты? – наклонилась проводница к Шумеру.

– Я?

– У тебя тоже стакан в руках.

– Извините.

Шумер расстался со стаканом.

– Все? – проводница зорко оглядела стол. – Никто больше чай не брал?

Полный мужчина напротив Шумера мотнул головой.

– Мы бы хотели, если возможно, минут через пять… – подала голос жена военного.

– Не получится, – отрезала проводница. – Бойлер выпили весь. Вот в Пустове воду зальем, тогда – пожалуйста. А пока минералку берите, минералка есть. Принести? Сорок семь рублей. Бутылки три осталось.

– Нет, спасибо, – натянуто улыбнулась Настя.

– Ну, значит, пить не хотите.

Позвякивая стаканами в подстаканниках, с осознанием собственной правоты проводница скрылась в проходе. Мужчина с «дипломатом», покопавшись в карманах плаща, выудил мятую визитку и сунул ее Шумеру в руку.

– Здесь мой телефон, второй, снизу который, мобильный. Если у вас все же с вашей квартирой не получится…

– Спасибо, – сказал Шумер.

За окном густо пошли дачные участки. Поезд прибавил ходу. Разномастные домики с жестяными и шиферными крышами проскакивали мимо, будто толпа неудачливых встречающих. Из смешения пятен глаза выхватывали лишь отдельные детали – теплицу, затянутую целлофаном, кирпичный забор, накренившийся трактор, увязший в колее, грядки, колонку, сухую березу, вымахавшую выше столбов, разбитый и провалившийся внутрь себя сарай.

Мелькнули переезд, закрытый шлагбаумом, и автобус, ожидающий прохода поезда. Параллельной путям грунтовкой пытался сравняться с составом в скорости какой-то самонадеянный велосипедист.

– Ф-фух, полчаса, да? – сказал полный мужчина. – Она объявила, что через полчаса, так? – обратился он к окружающим.

– Уже меньше, – сказал старший лейтенант.

– То есть, по расписанию?

– Кажется, да.

– «Пустовский» почти никогда не опаздывает, – сказал сосед с «дипломатом». – Вот на московском и южных направлениях можно и на три-четыре часа обмануться. Там вечно какие-то непредвиденные остановки. – Он повернулся к Шумеру. – А как вы, кстати, с вокзала? На своих двоих?

Шумер кивнул.

– Мне недалеко.

– Вас в таком виде, извините, вокзальная милиция примет.

– У меня паспорт есть, – сказал Шумер.

– Все равно вам лучше не ходить одному. Я возьму такси и подвезу вас. Выйдем вдвоем, будто вы мой перебравший товарищ.

Шумер качнул головой.

– Вам лучше со мной не связываться.

– Почему?

Шумер не ответил.

– Я не понимаю, почему, – растеряно произнес мужчина с «дипломатом», глядя на военного и его жену. – Что в этом такого?

– У каждого – свои тараканы, – сказал старший лейтенант.

– Но человек – уникум…

– Вам же сказали, – разъяснил парень с верхней полки, – что следовать ему – чревато. Апостолы, кстати, все умерли мученической смертью. Это я к тому, если вы стремитесь стать новоявленным апостолом.

– Все? – побледнев, спросил сосед с «дипломатом».

Шумер улыбнулся.

– Кроме Иоанна.

– А что Иоанн?

– Страдал, но умер своей смертью.

Сосед с «дипломатом» задумался.

– Я могу быть вашим апостолом, – сказала вдруг Людочка.

До этого она сидела тихо-тихо, накрутив на пальцы проводок от наушников, и неподвижным взглядом смотрела в перекладину верхней полки, забитой раздутыми, словно лопающимися от спелости сумками.

Сейчас глаза ее нашли Шумера. Странно было в них заглядывать. Они горели готовностью к самоотречению.

Шумер с холодком, с грустью подумал: началось.

– Людка, ты чего? – очнулся ее кавалер.

– Ничего!

– Людка!

Дима попытался развернуть девушку к себе.

– Я могу стать вашим апостолом, – повторила Людочка, игнорируя усилия своего парня. – Даже если меня убьют.

– Ты дура что ли? – повысил голос Дима. – А я, значит, для тебя так?

Поворот головы у Людочки вышел царственный, плавный, глаза презрительно сузились.

– Ты?

Наши решения, наш выбор в ключевой точке неуловимо меняют нас, подумал Шумер.

Некоторые начинают слегка светиться. Другие расправляют плечи и становятся выше собственных желаний и своего прошлого. А легкомысленная девчонка, которая вдруг обнаруживает, что вся жизнь ее до этого поезда, этого вагона и этого мгновения состояла из бессмысленных и жалких эпизодов и слов, приобретает удивительную крепость души и убеждений.

А также всепоглощающее желание следовать за пассажиром в замызганном пальто и в потемневших понизу от крови брюках.

Шумеру сделалось стыдно. Он, впрочем, не считал себя глубинным знатоком психологии. Но он видел глаза, видел прогиб спины, видел, каким страстным и ослепительно красивым в этой страсти стал Людочкин профиль.

– У него бабок – шесть рублей! – выкрикнул Дима.

– Ну и что?

– Он реально – никто!

– Ты же его слышал! – возразила Людочка.

– Весь вагон, наверное, слышал, – прокомментировал парень с верхней полки. – Впрочем, я пожалуй, мелко беру. Весь поезд.

– А что я слышал? – развел руками Дима. – Бла-бла-деньги, бла-бла-бессмертие? Он, может, просто к вагонной радиосети подсоединился. Сейчас умельцев много. Куда не плюнь, все что-то химичат.

– Я ему верю!

Крыть это было нечем.

Физиономия Димы приобрела досадливое выражение. Но за досадой, к удивлению Шумера, проглядывала не мелкая обида собственника, не возмущение идиотским поступком, а какое-то странное беспокойство, что девушка пропадет, вляпается с непонятным полубомжом в такие неприятности, что ни он, ни папа, ни папина «крыша» потом не спасут.

Надо же.

– Ты посмотри на него! – сделал последнюю, отчаянную попытку Дима. – Посмотри! – Он выставил руку. – Мужик идет к успеху, ага!

Шумер улыбнулся. Он специально отклонился, чтобы девушка могла оценить его внешний вид. Куда тут что спрячешь? Он потер щеку. Впрочем, все уже заросло, рассосалось. Верхний зуб только не спешил.

– Он много претерпел, – сказала Людочка. – Я ему нужна.

– Что?

– Это ее выбор, – произнес Шумер. – Но это не лучший выбор. И, наверное, не самая счастливая история.

– Вы не знаете, – прошептала Людочка.

Шумер опустил плечи.

– Возможно, я чего-то и не знаю. Вы выдержите?

Он посмотрел на Людочку.

– Люда, вы подумайте, – подала голос Настя.

– Он – шарлатан! – выкрикнул Дима.

Людочка оглянулась на говорящих и запахнула пальто, словно ей стало холодно.

– Я постараюсь, – сказала она Шумеру. – Вы не должны обо мне беспокоиться. Это правильно, что это мой выбор.

– Девять девятнадцать, – сказал Шумер, глядя ей в глаза.

На щеках Людочки выступил румянец.

– Я не знаю, что это значит.

Шумер не ответил.

– Можно? – встав, спросила девушка соседа с «дипломатом».

На лице мужчины отразилось непонимание, потом он сообразил, что его просто просят поменяться местами.

– Конечно-конечно.

Он переместился по полке к Диме. Людочка села рядом с Шумером.

– Лютый песец, – убитым голосом прокомментировал Дима.

– Сочувствую, – сказал мужчина с «дипломатом». – Если женщина что-то вбила себе в голову, бесполезно просить ее изменить решение. У меня и жена такая, и дочь недалеко от яблоньки упала.

– Да понятно.

Дима открыл бумажник и выловил оттуда три сотенных бумажки.

– Эй, дура! – он бросил банкноты Людочке. Две, крутясь, упали на пол, одна спланировала на «дипломат». – Это подарок от меня!

– Мне не нужно, – сказала девушка, прижимаясь к Шумеру.

– А как жить будете?

Дима порывисто встал и собрал деньги.

– Возьми, блин!

Он вырос перед Людочкой, рассерженный и взведенный. Сотенные тряслись в руке, трепетали крыльями с зеленоватым отливом.

– Мы возьмем, – поднял глаза Шумер.

– Ты, блин, не суйся! – брызнул слюной Дима. – Я не тебе, я ей! Нарисовался тут, иисус с побитой рожей.

– Мы возьмем, – повторила за Шумером Людочка.

Она сунула банкноты в карман пальто.

– Спасибо, – сказал Шумер.

– Вот не надо, да?

Дима, посмотрев на лежащего на верхней полке парня, с независимым видом рухнул на свое место.

– Вы лучше, чем казались мне изначально. Поберегите себя в Пустове, – сказал Шумер.

Дима усмехнулся.

– Я там не задержусь.

Он отвернулся к окну, за которым прекратили мелькать дачные участки и потянулась то ли промзона, то ли остатки былого, социалистического еще, колхозного хозяйства. Длинные здания из серого силикатного кирпича с датами постройки в виде выложенных красным кирпичом цифр на фронтонах чередовались с сараями, будками, навесами и проплешинами грязи. Какими-то диковатыми зигзагами, будто сами по себе, отдельно от зданий, летели щелястые, кое-где повалившиеся заборы.

– Может, парень, ты и нас одаришь? – хохотнул старший лейтенант.

– Да пожалуйста, – Дима бросил ему бумажник.

Как от надоевшей безделицы избавился.

– Извини, – старлей, багровея лицом, припечатал, будто гвоздем прибил, пойманный бумажник к столику. – Так с нами обращаться не надо.

– А мне все равно, – сказал Дима.

– Значит, дурак.

– И что?

– Возьмите, – из своих трех сотен Людочка через пространство между полками протянула две. – Вам нужнее.

– Не смей! – Дима перегнулся через мужчину с «дипломатом», пытаясь помешать девушке передать деньги.

– Но ты же не хочешь…

– Блин! – простонал Дима и схватился за бумажник. – Сколько вам нужно? – спросил он Настю. – Просто скажите, сколько.

– Киря, – беспомощно произнесла та.

Старший лейтенант хмыкнул.

– Да ничего нам от него не нужно!

– Пятьсот! – сказал Дима, с шелестом рассыпая купюры.

– Парень…

– Пятьсот пятьдесят! – к сотенным Дима принялся выкладывать десятки. – Пятьсот шестьдесят! Больше не дам. Мне еще на попутку до Телегина нужна хотя бы сотня. Все.

Он отпихнул деньги и словно без сил с опустевшим бумажником сжался в углу.

– Димка, я тебя люблю! – вскрикнула Людочка.

Мужчине с «дипломатом» вновь пришлось сдвинуться, теперь уже в обратном направлении.

– Головокружительные события, – произнес полный пассажир напротив Шумера. – Санта-Барбара.

Шумер улыбнулся.

Девушка в это время притиснулась к своему брошенному было кавалеру, обняла, заползла рукой под куртку:

– Димчик.

– Отстань, – обиженно отозвался Дима. Даже голову прикрыл, приподняв плечо.

– Ну, Дим.

Голос Людочки стал едва слышим. Молодой человек изгибался, пытаясь прекратить путешествие ее руки по своему телу. Сосед с «дипломатом» наклонился к Шумеру.

– Быстро вы потеряли апостола, – сказал он. – Минут за десять?

– За девять минут девятнадцать секунд, – кивнул Шумер.

– Так это…

Сосед умолк, соображая.

Деньги лежали на столе. Зеленели, синели. За окном проскочил еще один переезд, тенью мелькнула высокая труба котельной. Потянулись городские окраины, блеснул золотом низкий церковный купол.

– Подъезжаем! Пустов! – громко объявила, проходя, проводница. – Вещи не оставляем! Стоянка – пятнадцать минут!

Вагон, словно разбуженный ее голосом, наполнился жизнью, звуками. Застучали каблуки, зашелестела одежда. Старуха, прикорнувшая на боковой полке, растолкала едущего с ней мальчика и шагнула к Шумеру:

– Помогите, пожалуйста, вещи спустить.

– Какие? – спросил Шумер.

– А эти, – показала она на раздувшиеся сумки на верхней полке.

Шумер поднялся.

– Все ваши?

– Все мои, мои. Меня встретят.

– Ну, не в проход же складывать?

Шумер пропустил в начало вагона уже собравшегося и стремящегося в тамбур пассажира.

– А вот сюда, – старушка за руку пересадила внука, освобождая боковое сиденье. – Сюда спускайте. И на стол одну.

Шумер сгрузил сумки.

Сумки были тяжелые. В одной, кажется, круглились арбузы. В другой сквозь ткань проступали углы упакованных внутрь коробок. Никто ему не помог, все наблюдали, как он надсаживается, кряхтит и потеет.

Только Людочка старалась не поворачивать голову в его сторону.

– Вот спасибо вам, – сказала старуха.

– Пожалуйста.

Шумер, улыбнувшись, сел.

Поезд замедлил ход. Заскрежетали колеса. За окном отползли назад светлая ограда и вереница голых, опиленных лип. Побежал серый асфальт платформы, потекла по нему желтая предостерегающая полоса. Блеснуло окнами привокзальное кафе. Над деревянной двустворчатой дверью кафе наискосок, вверх, взлетело название. «Чайка». Внутри белели высокие столики, за которыми возможно было только стоять.

– Кажется, все, – сказал Шумеру мужчина с «дипломатом».

Мимо купе с сумками, баулами, детьми потянулись люди.

За стеклом замерло здание вокзала. Длинное, выкрашенное в зеленый цвет, оно делилось на три части. Пристройка слева объявляла о себе как о камере хранения и зале ожидания номер один. Справа, насколько видел Шумер, размещались кассы и зал ожидания номер два. В центре, под башенкой с часами и надписью «Пустов» находился, собственно, выход в город.

У урны рядом с дверями курил милиционер. Встречающих было не много. Рядком стояли бабки с нехитрым товаром – платками, посудой, игрушками.

– Пустов! – крикнула проводница.

– Ну, мы пошли, – сказала Настя.

– Возьмите, – подала ей зажатые в руке сторублевки Людочка.

Настя оглянулась на мужа. Старлей пожал плечами.

– Спасибо.

Купюры перекочевали из ладони в ладонь.

– Разрешите? – спросил у полного соседа старший лейтенант.

– Что? – не понял тот.

– Полку приподниму. Вещи.

– Ах, да-да.

Мужчина встал, перекрыв проход.

– Эй!

Его не слишком вежливо отпихнули с пути, и он неуклюже оттоптался ногами по носкам Шумеровских ботинок.

– Извините.

– Ничего, – улыбнулся Шумер.

Старлей достал габаритную черную сумку, и они с женой, кое-как разойдясь с соседом, двинулись на выход.

– До свидания.

– Пока, – отозвалась Людочка.

Полный мужчина, отдуваясь, снова опустился на свое место, поправил пакет у ног, откинулся затылком к стенке.

– А что вы сидите? – спросил у него Шумер.

– А что? – наклонился к нему мужчина.

– Так Пустов же.

– Пустов?

Щекастое лицо пассажира взволнованно вытянулось. Он, не веря, посмотрел в окно, затем, приподнявшись, налег на столик, чтобы увидеть здание вокзала целиком.

– Пустов, – с недоумением прочитал он.

– Именно, – подтвердил ему сосед с «дипломатом».

– Пустов! – вскрикнул мужчина и подхватил пакет. – Господи! И вы молчите! Вы же знаете, что я еду до Пустова!

Он выскочил в проход, на ходу застегивая пуховик. Шумер заблаговременно убрал ноги с его пути.

– Простите. Простите.

Голос пассажира, как и он сам, удалялся по вагону к тамбуру, вызывая ропот и возмущение очереди.

– Извините, мне в Пустов.

В Пустов хотели все.

– Наверное, пора и мне.

Сосед с «дипломатом» встал и подал руку:

– До свидания. Мой телефон у вас есть.

В его глазах стояло ожидание, что Шумер все же согласиться ехать с ним в гостиницу. Вид у него был виноватый.

– До свиданья, – улыбнулся, пожимая ладонь, Шумер.

– Ой, и мы пойдем, – сказала Людочка, застегивая пальто.

Дима, деловито пересчитав, собрал деньги со столика обратно в бумажник.

Они быстро собрались. Шумеру, правда, пришлось привстать, чтобы на свет из-под полки родилась спортивная сумка. Заложив пальцем страницу в «Острове сокровищ», Людочка выпорхнула первой. Дима, определив сумку на плечо, последовал за ней.

Шумер не услышал от них ни слова.

Поток пассажиров иссякал. Вагон пустел. Конечным пунктом состав имел город Желябин, до которого добираться было еще два с лишним часа, но основной контингент сходил здесь.

– М-да, весело.

Волосатый парень, последний оставшийся в купе помимо Шумера пассажир, спустил ноги с верхней полки, а затем спрыгнул в проход. Подтянув военного кроя штаны с карманами на бедрах и коленях, он сел напротив Шумера.

– Петр, – представился он, – могу быть вашим апостолом.

– Зачем? – улыбнулся Шумер.

– Ну, не знаю, – парень пожал плечами, – все сдрейфили. А мне все равно, что делать.

Пятерней он зачесал волосы вправо.

– Студент? – спросил Шумер.

– Третий курс лесотехнического.

– И что, скучно?

– Да нет, в сущности. Просто как-то бессмысленно.

– Со мной смысла будет не больше, – сказал Шумер.

– Тогда зачем люди вообще живут?

Шумер вздохнул.

– В этом я пока не разобрался.

– Шутите?

– Нет, – Шумер поднялся. – Сложный вопрос. Вам, Петр, лучше не иметь ко мне никакого отношения.

– То есть, апостолы вам на самом деле не нужны?

Петр, помрачнев, вытянул кроссовки из ниши под полкой.

– Я ничего не говорил про апостолов, – сказал Шумер. – И ничего не говорил про миссию, с которой я здесь. Вы все придумали и решили за меня. Разве не так? По-моему, глупо полагать, что я буду проповедовать в Пустове.

– Ага, вы на пенсии, – усмехнулся Петр.

– Нет, – сказал Шумер. – Я здесь по своим делам. До свидания.

Он шагнул в пустой проход.

– Эй, знаете, – крикнул ему в спину Петр, – иметь возможность все изменить и не сделать ничего – самое гнусное, что вы можете сделать.

Шумер не остановился.

Он мог бы ответить, да, мог бы ответить. Но зачем это Петру? А ему самому? Подбирать аргументы, хрипеть, доказывая, что все не так, как видится со стороны. Честно говоря, сама поездка, во многом спонтанная, уже виделась Шумеру жестом отчаяния. Многого не знает Петр, а мог бы просто верить.

Апостолы, они верят.

Мимоходом он одобрительно хлопнул ладонью по бойлеру, поделившемуся с ним кипятком, и помедлил перед тем, чтобы шагнуть на платформу. Справа суетилась, складывая гору тюков, многочисленная семья из Средней Азии. Слева какой-то бородач ожесточенно затягивал горловину рюкзака. Вокруг него кружили голодные голуби.

– Вы выходите? – спросила у Шумера проводница.

Он вздохнул.

– Обязательно.

– Так выходите.

Шумер улыбнулся.

Он не знал, как встретит его Пустов. Позади осталось позорное бегство. В настоящем имелось тихое возвращение. Эх, как бы все забыть? Раз – и ничего не было. Или было?

Прошлое кисло барахталось в Шумере, заставляя испытывать смущение и стыд.

И люди никуда не делись. Изменились? Возможно. Но вряд ли в лучшую сторону. В это он не верил. Впрочем, не поэтому ли он вернулся?

Вперед? Нога преодолела десятисантиметровый зазор между вагоном и платформой, носок ботинка, переместившись, избрал новую точку опоры, пальцы, стиснувшие поручень, наконец разжались.

Все.

Шумер встал на платформе и вздрогнул, когда из-за тюков неожиданно грянула музыка. Скрипка, гитара, аккордеон. «Слова любви вы говорили мне в городе каменном…». Мелодию из «Бриллиантовой руки» музыканты выводили старательно и фальшиво. Чувствовалось, что раньше они ее играли редко.

Несколько мгновений – и платформа под вечереющим небом очистилась. Исчезли среднеазиатское семейство, бородач, сосед с «дипломатом», вышедший впереди Шумера. Голуби, взлетев, расселись на карнизах вокзала. Спрятался за стекло двери милиционер.

Ансамбль, правда, остался. Квартет. Толстая скрипачка. Худой, усатый аккордеонист. Гитарист с испитым лицом. И саксофонист, окривевший, с распахнутым в пустоту изумительно голубым глазом.

Все в черных костюмах и светлых рубашках. Женщина – в черном платье с ярким плюшевым бутоном розы на груди. Она единственная сидела. Мужское трио полукругом стояло за ней. «Помоги мне, помоги мне…».

Похоронный оркестр.

Когда аккордеонист выдавил из клавиш последний аккорд, из-за осветительного столба стремительно вынырнул подтянутый мужчина в дорогом сером костюме и в пируэте подхватил Шумера под локоть.

– Очень приятно, что вы снова с нами!

Улыбка его сверкнула ровными отбеленными зубами.

– В кафе? – спросил мужчина и тут же себе ответил: – Разумеется, в кафе!

Шумер не сопротивлялся.

Мужчина повел его, приговаривая, как он рад такому визиту, безумно, безумно рад, он даже поспорил сам с собой, что тот случится на прошлой неделе, пора бы, и, представьте, сконфузился, проиграл, пришлось кукарекать под столом. А как иначе? Раз уж ты – человек принципа, то лезь и кукарекай.

Ку-ку! То есть, ку-ку-ре-ку!

Кафе «Чайка» встретила их затоптанным кафельным полом, плакатом, вещающим об опасности выхода на железнодорожные пути, и стойким запахом чего-то горелого.

– Не обращай внимания, – запанибратски сказал мужчина, шевельнув тонкими ноздрями.

Острыми серыми глазами он охватил полупустой светлый зал, полный свисающих с потолка липких лент, поморщился на пеструю компанию, звякающую стаканами рядом с прилавком, и выбрал угловой столик, с которого была видна платформа и – одновременно – вокзальный выход.

– Прошу!

Мужчина расстегнул пуговицы на пиджаке, водрузил локти на столик. В глазах его засветился живой интерес.

– Ну, как ты?

– Никак.

Шумер достал салфетку из стаканчика, обозначающего наличие в кафе некоторого сервиса, и нарочито медленно обернул ее вокруг пальца.

– Понимаю, – кивнул мужчина. – Кто ж разговаривает на голодный желудок? Здесь, между прочим, варят сносные пельмени.

Шумер свободной рукой достал из кармана пальто всю ту мелочь, что у него была.

– Шесть рублей! – хохотнул мужчина, кинув взгляд на монеты. – Силен! В своем репертуаре. Ну, а я, так сказать, в рамках помощи перемещенным лицам, все же закажу тебе порцию за свой счет. Благодарности, понятно, не жду. Ну и сам поем. Ты, значит, никуда пока не уходи. Я мигом, ага.

Он быстрым шагом направился к прилавку и оттуда помахал Шумеру рукой. Крупная женщина в сером халате и в чепчике, айсбергом возвышающимся над зачесом, стала принимать у него заказ. Зажужжал кассовый аппарат.

Шумер отвернулся. За окном, вызвав легкое дрожание стекла, набирал ход привезший его поезд. Шумеру с тоской подумалось, что если выскочить из кафе прямо сейчас, то, наверное, получится догнать последний вагон. Благо там проводница, свесившись, выставила жезл с зеленым кружком.

– Скучно?

Мужчина оказался тут как тут, смотал длинную ленту пробитого чека и уложил ее в брючный карман.

– А я нам заказал водки, – сказал он со смешком. – Думаю, под пельмени мы с тобой с удовольствием тяпнем рюмочку или две.

– Не пью, – сказал Шумер.

– Уже? – удивился мужчина. – Странно. Я помню, как в этом кафе ты устраивал водочный перфоманс. В прошлый раз.

Он надвинулся, разглядывая Шумера. Тот, в свою очередь, слегка выставив подбородок, посмотрел собеседнику в глаза.

Мужчина фыркнул.

– Решительно настроен, да?

Лет ему было за сорок. Ухоженное, искусно вылепленное лицо можно было назвать волевым и аристократичным. Высокий, склонный к облысению лоб. Челюсть с благородной ямочкой на подбородке. Нос с горбинкой. Красиво очерченный рот. Качественно выбритые в салоне щеки с едва уловимым запахом дорогого одеколона. Безукоризненно ровные виски. Колючие, властные глаза, в которых то и дело разгораются опасные искорки.

Та же женщина, что принимала заказ, с каменным лицом принесла две порции дымящихся, политых сметаной пельменей, поставила тарелку с хлебом и баночку с горчицей, выложила две вилки.

Затем принесла бутылку водки и два стакана.

– Ничего, что мы так, по походному? – спросил мужчина, свинчивая на бутылке колпачок.

Шумер пожал плечами.

– И-эх!

Водка плеснула в стаканы.

Пестрая компания за столиком у прилавка вдруг зашумела, обросла невнятными возгласами, кто-то кого-то схватил за воротник, кто-то сунул в пространство кулаком. Брызнула об пол и разлетелась осколками солонка.

Мужчина опрокинул стакан с водкой в себя, вкусно причмокнул и обернулся.

– Граждане! – сказал он громко. – Не нарушайте общественный порядок! Сейчас в темпе собрались и вышли. Накажу!

Стало тихо.

– Ой-е! – икнув, произнес кто-то.

Драка распалась, так толком и не начавшись. Небритые мужики, виновато шмыгая носами и оглядываясь на недопитое, потянулись в двери.

– Видишь? – спросил у Шумера мужчина. – Порядок!

Ответа он не услышал. Впрочем, похоже, это нисколько его не взволновало. Подвинув к себе тарелку, он шумно втянул носом пельменный пар.

– Замечательно.

Мужчина взял кусок хлеба и столовым ножом намазал на него горчицы.

– Вообще, это глупо, – он с аппетитом откусил хлеб, – по-моему, принципиальность лучше проявлять в другое время и в другом месте.

Шумер повертел вилку.

– Наверное.

– Ага, – кивнул мужчина и изысканным жестом отправил в рот капающий сметаной пельмень. – Так какими судьбами к нам? – спросил он, прожевав.

У него все и без усилия получалось изысканно и вкусно. Даже наклон головы. Даже легкий, иронический изгиб брови. Грязь не приставала к рукавам, горчица не пачкала манжеты.

– Я должен, – тихо сказал Шумер.

Мужчина улыбнулся.

– Кажется, это в пятый раз. Нет, я еще понимаю, когда один, два раза. Третий тоже готов принять. Все-таки не простое число. Троица, триединство. Тримурти. Многие почитают. Но после третьей неудачи, наверное, можно было и остановиться! Куда дальше? Что за упорство? Четыре, кстати, много где не считается счастливым числом. И это был закономерный крах. Я думал, что окончательный и бесповоротный. Но нет, год и два месяца – и ты снова здесь. Мне уже становится интересно – это мазохизм такой?

Шумер вздохнул и проколол вилкой пельмень.

– Я пока не знаю.

Собеседник рассмеялся.

– А вот это восхитительно! Ты сегодня один? Или подготовил мне сюрприз?

Он проглотил один за другим два пельменя.

– Какой сюрприз? – спросил Шумер.

Мужчина вкусно, со смаком куснул хлеб.

– Ну, подвижников, адептов, апостолов, психов. Кого ты там обычно собираешь на бой со мной? Это, кстати, не один из них?

Он вилкой показал в окно. У входа в вокзал, там, где раньше курил милиционер, теперь стоял Петр. Судя по повороту головы, он смотрел на кафе.

– Нет, – сказал Шумер, – в этот раз я решил попробовать в одиночку.

– Ну и глупо, – сказал мужчина, слизнув языком сметану в уголке губ. – Я вспоминаю третий заход. Ты ведь там, кажется, целый состав обратил, да? Пятьдесят четыре на восемь… Это же четыреста с лишним человек!

– Это была ошибка.

– Ну, нет, почему? Ты попытался, ты был в своем праве. Люди тебе верили, шли за тобой, хотели чего-то большего. Да. Только ты не учел, что они изначально слабы. Просто по природе своей, по человеческой. Редко кто из человеческих особей способен на самопожертвование. А уж если самопожертвование несколько абстрактно и необходимо терпеть его изо дня в день…

Мужчина печально присвистнул.

Минут пять он задумчиво ел пельмени, не забывая мазать горчицей хлеб и подливать себе водки из бутылки. Глядя на него, потихоньку занялся своей порцией и Шумер. Было вкусно, надо признать.

Ожил станционный громкоговоритель, и невнятные, громкие слова разнеслись над путями.

– Слушай! – сказал мужчина, промокая хлебом остатки воды и сметаны. – А ты не хочешь на них посмотреть?

– На кого? – спросил Шумер.

– На тех, кого ты здесь бросил, – сказал собеседник. – Не скажу, что жизнь их устроена, но с голоду не пухнут.

– Нет, – мотнул головой Шумер, – потом.

– Они ведь тебя любили.

Шумер склонился над тарелкой.

– Знаешь, – сказал мужчина, – я много думал на тему, чего в людях больше, к чему они охотнее тянутся, к добру или к злу, согласись, сакраментальный вопрос, но без него никак. – Он почесал лоб мизинцем. – Даже для интереса счет вел. Каждый день в два столбика выписывал. В некотором роде с тобой соревновался.

– Победил? – глухо спросил Шумер.

– Не-а.

Шумер изумленно поднял глаза.

– То есть, как?

Мужчина бросил в рот последний кусок хлеба.

– Ты не удивляйся, ты тоже не победил. Победили серость и безразличие. Да, для меня это тоже было открытие. Люди, в массе своей, оказались серы и безразличны. Чтобы сдвинуть их в ту или иную сторону, как я понимаю, и тебе, и мне приходится прикладывать прорву не всегда окупающихся усилий.

– Мои – окупаются, – сказал Шумер.

Мужчина расхохотался.

– Вот чего мне не хватало! Твоей самоуверенности и безапелляционности! Эх, были бы они хоть на чем-то основаны, кроме слепой веры. Впрочем, я о чем? Помнишь же постулат, что якобы дьявол ограничен в средствах и вынужден добиваться того, чтобы человечество губило себя самостоятельно, своими же руками? В том смысле, что он – не деятельно участвующая сторона. Ну, как? Там подтолкнуть, здесь – уронить зерно сомнения, где-то настроить или шепнуть вовремя сладкую мысль, но все остальное человек делает сам, сам зло в душе растит, сам его лелеет, сам генерирует в окружающую среду.

Он вылил в стакан остатки водки.

– А потом я подумал: разве с противоположной, твоей стороной не так? И, представь, по зрелому размышлению оказалось: так! Она тоже ограничена, ей тоже требуется, чтобы человек самостоятельно выбрал, скажем так, путь совести и добра и следовал ему. В светлом уме и здравой памяти. А все почему? Потому что человек из равнодушной чушки способен прорасти только сам, мы же лишь призваны раздуть тот огонек, что в нем зародится, и никак иначе. Ну, может еще затушить, если огонек нам не нравится. Нет, я согласен, периодически мы в силах… Вот как ты в третью свою попытку с целым пассажирским воинством. И что вышло? Пшик! Растворилось твое воинство, потерялось в прямом и переносном смысле. Поэтому я предпочитаю тонкие, точечные, почти гомеопатические воздействия. И ты знаешь, ничего не приходится потом исправлять. Человечки сами с собой делают все остальное.

Мужчина одним глотком осушил стакан.

– Я хочу это изменить, – сказал Шумер.

Его визави улыбнулся широкой, открытой улыбкой.

– Всегда пожалуйста. Мне нравится наше противостояние. Не пойми меня неправильно, но я смотрю на твои усилия, как старший, более опытный и более искушенный коллега. У тебя ничего не получится.

Шумер отставил тарелку.

– Спасибо.

Собеседник сморщился.

– Давай без упоминания в суе нашего общего знакомого. Можно было не говорить ничего. В конце концов, это мелко. Не пристало твоей стороне.

Шумер выдавил кривую улыбку.

– Тогда, вот.

Он подвинул монеты к мужчине.

– Н-да, – посмотрел на них тот, – не тридцать сребренников. Но я, знаешь, не брезгую даже малыми капиталовложениями.

Мужчина переправил монеты в карман пиджака.

– Тем более, ты почти ничего не съел. Будешь еще? – спросил он, указывая на тарелку.

– Нет, – сказал Шумер.

– Что ж, – мужчина аккуратно придвинул порцию к себе. – Так какие у тебя планы? Или я лезу не в свое дело?

– Пока никаких.

– Неужели? – Собеседник Шумера разглядывал пельмени, словно искал в них гармонический порядок. – То есть, мне не готовиться?