Андрей Канев
Один день после конца света
6
– Ну, и долго мне так стоять? – спросил Широков.
– Сколько надо, столько и будешь стоять, – проворчал капитан, пытаясь одной рукой поймать микрофон «лиственницы», потому как другая рука была занята пистолетом, который он направлял в сторону радиста.
– Сидеть!
Сделавший было попытку подняться Широков снова опустился на стул. Тем временем его собеседник наконец добрался до микрофона и, косясь в сторону Широкова, включил связь: – Внимание! Говорит капитан! Всем отсекам – боевая готовность! Группа жизнеобеспечения ко мне! Бегом! ЧП на судне, обнаружен диверсант!
Когда его звенящий голос растаял в эфире, Широков решил задать мучивший его вопрос.
– Товарищ Правый Капитан! А что вы там делали?
– Молчать!
– Нет, ну вы же там что-то делали? Что? Там ведь есть кто-то, правда? Они живы?
– Молчать… – прошипел он сдавленным от бешенства голосом. – Слово скажешь, гад, я же тебя прямо здесь и сейчас… При попытке к бегству… А будешь молчать, может и поживешь еще. Понял?
– А я знал, – сказал Широков.
– Что же ты знал, тухлая ты селедка? – вкрадчивым шёпотом поинтересовался капитан.
– Я знаю, что они живы. И что вы туда ходите. И то, что вы им газ гоните, тоже все знают. Давно слухи ползут. Все знают.
– Кто это – все?
– Ну кто… Команда.
– Команда, – презрительно бросил капитан и покосился в сторону двери. – Ничего вы не знаете…
– Ну как же, – спокойно и, как бы сам такому спокойствию удивляясь продолжал Широков. – Мы же не слепые. Вот и сегодня утром… Откуда помидоры-то у вас? А огурцы? У нас такого нет и не было никогда. И спирт… Утром, ведь это спирт был, правда? Это ведь не та бормотуха, что в теплице бодяжат, это совсем другое. Я уж этот запах ни с чем не перепутаю…
Он замолчал, понимая, что дальнейшие рассуждения на эту тему вряд ли принесут ему что-либо хорошее. Но и остановиться он уже не мог. Хотелось рассказать об этом – пусть даже ему, капитану, самому неподходящему для этого человеку. Ему. Он знает. Знает. И осознание этого наполняло его веселой злостью.
– Ну-ну, – подбодрил его капитан, покачивая пистолетом. – Дальше давай.
– А что дальше… Да вот хоть бы и рыба…
– Что?! А это откуда знаешь? Откуда, сволочь?
– Ну как… Я же вижу всё сверху. Раз следов нет, значит они копали не вверх, а вниз. Так ведь?
– Допустим, – качнул стволом капитан.
– Так вот, рыбы же у нас нет? Нет. Значит, это левые вам ее поставляют.
– А ты видел?
– Как приносят – нет, не видел. А кости видел пару раз.
– Где?
– Да здесь и видел. Антенна ведь здесь подключена, я проверяю иногда. Видел. И охотники…
– Охотники?
– Ну да. Я знаю, что это вы им спирт даете.
– Та-а-к, – протянул капитан и, изогнувшись, стал задумчиво тереть плечом о щетинистую щеку. – Кому еще говорил?
Но Широков не успел ответить – за дверьми уже слышался тяжелый топот охотников, которые мчались на призыв своего вожака.
Широков закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он не хотел видеть эти вечно ухмыляющиеся рожи, которые, ворвавшись в рубку, принесли с собой запах старого, прогорклого жира, тяжелый кислый перегар и, самое главное, тупой, парализующий жертву животный страх.
Но ему уже не было страшно. Ему было только больно. Когда дверь открылась, капитан сделал шаг вперед и резко, с замахом, залепил ему рукояткой пистолета прямо в зубы.
– Взять, – коротко бросил капитан ввалившимся в рубку охотникам.
Это было последнее, что услышал Широков, медленно заваливаясь.
7
Глухо стукнула дверь, и Широков пришел в себя. Он сидел на полу, в маленьком тесном отсеке, окруженный штабелями ядовито оранжевых спасательных костюмов. Ими давно никто не пользовался, так как по понятным причинам утонуть в море в ближайшее время не представлялось возможным. На пороге, печально разглядывая Широкова, застыл механик.
– Не сбежишь? – осторожно спросил Саша.
Широков непонимающе уставился на него, а потом, когда до него дошла вся абсурдность вопроса, начал истерически хохотать. Глядя на удивленное лицо посетителя он уже не мог остановиться и, захлебываясь, выдохнул: – Куда, Саша?! Куда?! Куда ты нахуй денешься с подводной лодки?
Он продолжал смеяться, осознавая, что надо бы остановиться. Но остановиться он уже не мог. Его смешило все – круглые от удивления глаза Саши, нелепые оранжевые костюмы, мятый алюминиевый котелок и даже перспектива близкой и неминуемой смерти. Широков просто не мог больше выносить эту затянувшуюся бессмысленную комедию. Механик быстро сообразил, что это веселье пора заканчивать, подошел ближе и, аккуратно поставив тихо булькнувший котелок на пол, с размаху залепил Широкову увесистый подзатыльник. Борис схватился за голову и тут же замолчал.
– На вот, – поднял с пола котелок Саша. – Это тебе от Михалыча.
– Спасибо, – сказал Широков, не сделав ни единого движения в сторону котелка. Тем не менее повторил: – Спасибо.
Помолчали.
– Почему ты? – спросил вдруг Борис. – Почему не охотники? Ты что теперь, по дисциплинарной части?
– Да нет, – отмахнулся механик. – Охотники почти все наверху. Пробуют догнать все-таки.
– Ну да, – согласился Широков. – Понятно.
– Как ты?
– Нормально, – пожал плечами Борис. – Башка болит только.
– Чем это он тебя?
– Пистолетом…
– С тобой запретили разговаривать, чтоб ты знал… Почему? – негромко спросил механик.
Борис молчал и тупо разглядывал котелок, над которым клубилось, растворяясь, легкое и невесомое облачко пара. Запахло чем-то травяным и острым. Снова хлорелла, будь она неладна.
– Суд сегодня. Вечером, – сообщил Саша.
– Да? Быстро, – вяло удивился Широков.
– Да, – согласился Саша, – Быстро. Готовятся все.
Широков снова ничего не ответил, но, подумав, подтянул к себе котелок и стал медленно пить. Странно, запах был очень сильный, но вкуса он практически не ощущал. Когда же он вообще чувствовал вкус этих водорослей?
– А я знаю, почему с тобой нельзя разговаривать, – сказал механик наблюдая за тем, как Широков прихлебывает из котелка.
– Да? – недоверчиво покосился на него Борис.
– Конечно. Ты увидел его, да? В переходе?
Он все также молчал, сосредоточено взбалтывая остатки похлебки.
– Конечно увидел, – продолжал механик. – Ты не думай, я же не допрашивать тебя пришел. Просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю. И не только я.
– Ну и хрен с вами, – устало сказал Широков, отставляя котелок и снова хватаясь руками за голову. – Все знают, что я знаю, что вы знаете…
– Чего?
– Да ничего. Надоели вы мне все. Бля, как же башка болит…
– Ниче, скоро перестанет, – заверил его механик. – Надоело ему… Жить тебе надоело, идиот.
– Сам ты, Саша, дурак. Тоже мне, гедонист.
– А что, Борис? Лучше на снег? Ты чего добился? Того, что теперь туда, на снег? Вот нахрена тебе это нужно было? Ну сделал бы вид, что не заметил, что, сложно это было сделать?
– Несложно, – согласился Широков. – Но не могу я так.
– Не может он… – пошевелил пальцами в воздухе механик. – А теперь-то что? Конечно, был бы жив Иван Михалыч, не тронули бы тебя, а так…
– Знаю, Саша, знаю. Михалыч был человек.
– Да, тебя он любил, почему-то.
– Да не то чтобы… Я же к его дочке сватался. Ты слышал, наверное.
– Ну знаю, – кивнул механик. И добавил: – Не ты один.
– Ну да, не только я, конечно, – согласился Борис. – Но из подводников только я, да еще с одной лодки… В общем сиживали мы с Михалычем часто, он меня уже как родного принимал.
– А Светка что ж?
– Да что ж. Не случилось у нас любви и душевной близости.
– Что, рылом не вышел?
– Да нет, к суровой внешности моей претензий не было, насколько мне известно.
– А что ж?
– А то. Не сошлись мы во мнениях. Да и расстались плохо, до сих пор себе простить не могу… Как раз перед последним выходом дело было. Сидели мы на кухне у Михалыча, все честь по чести, разговаривали. Ну, как водится, вторая уже на столе, картошечка там, хуешечка… А тут приходит Светлана, на взводе вся, нервная…
– Ну?
– Ну и с порога мне – какого, говорит, хера, ты тут расселся? Чего ты, спрашивает, сюда таскаешься? Не светит тебе, говорит, нихрена, уйди ты с глаз моих. И в слезы.
– Н-да…
– Вот именно. Михалыч тут осерчал слегка и говорит ей – я, говорит, со своим боевым товарищем здесь встречаюсь, так что нечего здесь волны поднимать, прям думаешь, что все тут вокруг тебя вертится. Ну пошло-поехало.
– А она?
– А она, Сань, в слезы. Задолбали вы меня говорит. Я, говорит, вашего товарищества наелась уже по самое не могу. Я, говорит, лучше за Макса, что в Мурманске на рынке китайским шмотьем торгует, выйду.
– Ну да?
– Так да. Ну и понесло её тоже, сам понимаешь. Спасибо, говорит, насмотрелась я на маму, как она тебя, старого дурака, каждый раз в море провожает. Что мне, говорит, теперь вас двоих каждый раз провожать? И снова в слезы. Тут тебе и загубленная молодость, и вселенская несправедливость, и несчастная судьба родиться в стране, где зимой кипятильниками дома обогревают.
– Чего? Какими кипятильниками?
– Да тут же, на кухне, конструкция. В действии и в натуральную величину. Сам Михалыч и сделал, чтобы, когда он в море, семья не замерзла к чертям собачьим. С центральным отоплением сам же знаешь, какие дела в Гаджиево… Ну так вот он все батареи в доме и переделал – от теплосети, которая все равно нихрена не греет, отрезал, а в чугунную батарею электрический тэн вставил, от проточного нагревателя с камбуза. Вот и получился обогреватель из кипятильника.
– Ага. Понятно. И работает?
– Конечно работает. Говорю же, сам Михалыч делал.
– Ну, а ты что?
– А я встал и говорю Светлане – знаешь, мы, конечно, на рынке не торгуем. Мы русские моряки, подводники. И вот такая у нас служба. И, конечно, поддельный гучи каждый день тебе таскать мы не имеем возможности. И кипятильник у нас в батарее. Но пусть уж, говорю, он у нас лучше в батарее будет, чем в другом интересном месте, куда твоему коммерсу коллеги с рынка его в скором времени обязательно засунут.
– Н-да…
– Вот тебе и да. А ведь потом, Саня, уже после того как дверью хлопнул, подумал я – он, конечно, работает. Но неправильно.
– Кто? Кипятильник? Как он может неправильно работать?
– А вот так, Саша. Не должен командир ракетного подводного крейсера стратегического назначения, у которого в сейфе ключ лежит от половины мира, кипятильником обогреваться. Есть в этом что-то противоестественное. Вот и получается, что работать-то он работает. Но как-то неправильно.
8
Зал был полон. Борис, подталкиваемый в спину прикладами охотников, вошел в Красный уголок и зажмурился. После полумрака переходов залитый светом потолочных ламп зал вызывал раздражение. Суда не было очень давно и все свободные от вахт, конечно, были здесь.
В спину снова пнули:
– Давай.
Конечно, место для него было выбрано неслучайно. За длинным столом в торце комнаты уже расставили стулья для президиума, а Бориса поместили слева. Охраняющие его охотники разместились справа.
Капитана еще не было. В комнату входили моряки, осторожно косясь в сторону Бориса. Усевшись на место, они тут же начинали тихо шептаться с соседями, от чего по залу, переливаясь как прибой, носился тихий шум, напоминающий шелест опадающей листвы в осеннем лесу. На их лицах, как отблески тусклого холодного солнца, то и дело вспыхивали жёсткие, осторожные ухмылки. Происходящее им явно нравилось и пришли они сюда с единственной целью – как следует поразвлечься. Их не интересовала ни вина, ни истина, им просто было интересно. А близость скорой и, самое главное, чужой смерти, приятно бодрила.
Голоса становились все громче и увереннее. Кое-где уже послышались смешки, а на задних рядах, кажется, начали принимать ставки. Ставили на лодке традиционно много – на погоду, на перегоревшие лампы, да на что угодно. Ставкой же, как правило, была еда. Жаль, что он не знает соотношения ставок, правда, поставить ему все равно нечего. В том что он уже вряд ли доживет до ужина, Борис не сомневался. Никогда трибунал не выносил оправдательного приговора, тем более не будет этого сейчас – когда где-то в окрестностях бродит голодный медведь, чего не случалось уже много лет. Но каким бы медведь не был голодным, команда еще голодней. А что способен сотворить царь зверей, когда он голоден, нетрудно себе вообразить. Тем более, когда эти звери сбиваются в стаю.
Стянутые ремнем кисти лежали на коленях как тряпки. Почему-то сейчас это казалось самым важным – то, что эти два комка плоти, неподвижно лежащие перед ним, абсолютно не ощущались чем-то своим и знакомым. Странно было наблюдать их и не чувствовать. Постепенно он понял, что точно такое же ощущение он испытывает и ко всему остальному своему телу, понуро уткнувшимся взглядом в свои неподвижные ладони по левую руку от портрета Государя. Ожидать чего-либо хорошего не приходилось.
Наконец в коридоре послышались гулкие шаги и шум в красном уголке сейчас же угас, как будто где-то выключили невидимый рубильник. Все уже расселись и, не поворачивая головы, ожидали прихода Правого Капитана.
Дверь открылась, и он вошел – в белом парадном кителе, поводя по сторонам тяжелым взглядом, торжественный и непоколебимый как айсберг. У дверей он остановился, и с трудом ворочая подверженной артриту шеей проверил, всё ли на месте. Только убедившись, что все в сборе и ожидать ему больше никого не придется, он величественно прошествовал на почетное место. Несмотря на невысокий рост, он умел пройти так, чтобы все остальные зачарованно смотрели ему в спину, чуть наклонив головы, непроизвольно изгибаясь в подобострастном поклоне.
“А ведь он постарел”, – отметил про себя Борис. Его прямая спина уже не наводила на мысли о туго сжатой пружине, а скорее о высохшем и затвердевшим навсегда флагштоке, воткнутом в пожелтевший от времени парадный китель, вершину которого украшала болтающаяся во все стороны фуражка. Медленно поворачиваясь всем телом, потому как шея давно утратила способность двигаться самостоятельно, он напоминал старый флюгер, тщетно ищущий давно потерянный ветер. Но он еще был силен, очень силен. И об этом не следовало забывать.
Безраздельно владея положением, капитан занял свое место аккурат под портретом Государя и, еще раз изучив внимательным взглядом, притихший в предвкушении личный состав, милостиво кивнул старпому – можно начинать.
Сидящие в зале тихо, с оглядкой, переговаривались, как пионеры, впервые собравшиеся в кинотеатре для просмотра какого-нибудь патриотического фильма о похождениях красных дьяволят. Изредка поглядывая на связанные толстым нейлоновым канатом руки Бориса, они тем не менее продолжали непринужденное общение, чуть ли, не потирая руки от предстоящего удовольствия.
“Диверсант, агент…”, – шелестело по залу, шуршало людским приливом из всех углов заполненного до отказа помещения.
– Товарищи, – начал старпом, теребя в руках невесть откуда взявшуюся бумажку. – Все вы знаете вот этого нашего… Э, бывшего… э, в общем, Широкова вы все знаете. Точнее, до этого вы могли его знать, как настоящего человека, всегда готового…
Борис снова закрыл глаза. И тут же получил болезненный тычёк под ребра.
– А ну не спать!
Он открыл глаза и уставился на приставленного к нему конвоира.
– Не спать, я сказал! Или хочешь, чтобы мишка сразу отбивную получил?
В зале довольно заржали.
– Товарищи, товарищи, – взмолился старпом. – Дайте же хоть приговор зачитать.
– Какой там приговор! – возразил голос из зала. – Он же уйдет, пока вы тут будете свои бумажки перекладывать. На снег его и дело с концом!
Шум стал нарастать, все с явным одобрением уже стучали ногами, с криками “Правильно!”, “Нечего здесь!”, “Сворачивай!”. Команда определенно хотела кушать. И даже бесплатное шоу в виде народного суда не могло затмить это непреодолимое желание. “Потому как сначала хлеба и только потом зрелищ”, – устало подумал Широков.
И вдруг наступила тишина. Открыв от неожиданности глаза, Борис непонимающе уставился на окоченевший зал. И тут уже увидел, что все смотрят на капитана. Тот, не вставая, медленно обводил холодным как замерзшее озеро взглядом разухарившийся личный состав. Казалось, что это изморозь бежит по осенней, и так уже пожухлой и безжизненной траве, окончательно переводя ее в посмертное окоченевшее состояние. Люди корчились и замирали под его взглядом, утрачивая волю и последние признаки жизни.
– Тихо, – явственно молвил капитан. – У нас все по закону. Предатель должен быть наказан. Товарищеским судом. И никак иначе.
Он отвел взгляд и старпом, выдохнув от облегчения, снова зашуршал бумагами.
– Вот. Так вот, – уже громче продолжил он, – все мы знали его, как нашего товарища. Товарища, всегда готового защищать наш исконный Русский мир от нападок мирового капитализма. Вся эта грязь, льющаяся на нас с Запада, все эти потоки лжи и противоестественные отношения между…
Но ему снова не дали договорить – тихонько скрипнула дверь и появился Юрка – уже полностью одетый с подносом в руках, на котором стоял одинокий, граненый стакан для капитана. В полной тишине Юрка мелкими шажками приблизился к алеющему в углу президиума бархатному креслу и с поклоном, как какой-нибудь потомственный британский батлер, подал напиток. Капитан, как показалось, недовольно на него посмотрел, но стакан взял. Все также в тишине, провожаемый десятками пристальный глаз, Юрка удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Да, – очнулся наконец старпом. – Так, о чем это я?
– Об отношениях! – хохотнул баском один из охотников.
Капитан бросил на него быстрый взгляд, но ничего так и не сказал.
– Да, – повторил старпом. – В общем, сегодня мы должны разобраться вот с какой историей – наш товарищ, оказался совсем не тем, кем мы думали.
– Иностранным агентом? – снова хохотнул все тот же бас.
– Да! – уверенно заявил старпом. – Именно! У нас и доказательства есть. Вот!
Он проворно вытащил откуда-то потрепанный карманный словарик и торжествующе предъявил его собранию.