Вячеслав Бакулин
Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник)

Татьяна Живова
С тех пор, как случился Рагнарёк

Они выжили и построили для себя и своих детей свою собственную сказку. Или былину… Или сагу… Неважно. Важно то, что родную сказку необходимо защищать. Чтобы она не превратилась в страшную сказку.

Лето 2033 года, деревня Осиновка где-то в глухом Верхневолжье

– Ва-а-аська! Васька, паразит, где тебя снова лешие носят?! Обед простыл давно, сто раз греть не буду!

Дородная пухлощекая женщина в вышитой по концам намитке высунулась в окно, зорко оглядывая двор и его ближайшие окрестности.

– Ма-ам, ну ща-ас! Доиграем только… – долетел откуда-то из-за угла нетерпеливый детский крик.

– Я вот щас возьму хворостину, да так тебе «доиграю»… по мягкому месту!.. Живо обедать! Ишь, князь какой выискался, зови тут его по сто раз! А ну домой!

Из-за угла донеслось разочарованное «у-у-у-у!», потом, немного погодя, в сенях грохнула дверь, что-то брякнуло, покатилось, загремело… Диким мявом взвыла возмущенная кошка, которой впотьмах отдавили не то лапу, не то хвост. Скрипнула дверь, и на пороге возник худенький, долговязый для своих девяти лет мальчонка в выбившейся из-под пояска выцветшей рубашке. В волосах его торчали какие-то соломины, голубые глаза светились задором и упрямством.

– Вы только поглядите на это чудо в перьях! – женщина всплеснула руками и уперла их в бока. – Опять с Ингваром по сеновалу как сумасшедшие прыгали? Сколько раз говорить…

Она вдруг осеклась, махнула рукой и уже совсем другим тоном распорядилась:

– Ладно. Умывайся – и за стол. Потом дело тебе будет.

– Какое еще дело? – насторожился мальчик.

– Ты поешь сперва!

Васька или, как его чаще звали дома и на улице, Васятка, развернулся на босой пятке и отправился обратно в сени, к рукомойнику. Тщательно намылил руки черным, пахнущим травами, мылом, старательно умылся и насухо вытерся рушником с узенькой скромной прошвой. Многие мальчишки на его месте просто плеснули бы пару раз водой в лицо – и тем бы и ограничились, но родители приучили Васятку очень серьезно относиться к чистоте тела.

Когда он вернулся, в кухне на столе уже дымились миски с зелеными щами. Мать нареза́ла хлеб.

Васятка втянул ноздрями вкусные запахи и юркнул за стол на свое место.

Обедали молча. Не потому, что сказать было нечего – просто так было заведено в их доме. Да и рты были заняты.

После обеда мать подала Васятке пухлый узелок из своего старого платка.

– Вот. Снеси-ка в Персюки для тетки Шехназ. Да и Дарью заодно проведаешь.

Расстроившийся было, что его не пустят обратно к дружкам доигрывать, Васятка повеселел. Поход в Персюки обещал много интересного – куда больше, чем игра в корабль викингов в колючих волнах сена!

Персюками в славяно-алано-урманской Осиновке называли лесной хутор в полудюжине верст от деревни. Жили там весьма интересные люди – Алишер и Шехназ, семейная пара из какой-то неведомой Васятке Персии. Где именно находилась эта их Персия – мальчик не знал, но бывать у них любил. Дядька Алишер слыл среди селян ученым человеком, алхимиком и знахарем. Именно к нему обращались, когда нужно было кого-то полечить, сделать какое-нибудь особо хитрое и сильное лекарство, а то и извести с огородов, полей или из дому не в меру расплодившихся и обнаглевших вредителей. Его жена, Шехназ, была искусницей в разных рукоделиях. Местные бабы и девки постоянно таскали ей лоскутки, обрезки кожи и мехов, бусинки и прочую милую запасливой женской натуре рухлядь, из которой персидка мастерила всякие красивости – начиная от игрушек и заканчивая украшениями и затейливо расшитыми поясными кармашками для мелочей. И не только сама мастерила – но и, бывало, обучала каким-то несложным приемам местных ребятишек. Тетка Шехназ, отличавшаяся редкостным ехидством и довольно острым языком, на вид казалась строгой и равнодушной к детям, но ребятня почему-то к ней липла, как мухи к меду. Дядьку Алишера же дети уважали и побаивались, считая колдуном и шепотом рассказывая о нем разные небылицы.

Дарья, старшая сестра Васятки, была замужем за сыном Алишера и Шехназ, Данилой. Так что, в какой-то степени, Васятка был родственником этой необычной пары. Что, кстати, прибавляло ему авторитета среди уличанских приятелей.

– Выйдешь из деревни, – меж тем поучала мать, вытаскивая из волос мальчика соломины и приводя его в достойный вид, – по сторонам не зевай. Особенно в лесу! С дороги не сходи, ягодами-грибами не увлекайся. Не дай бог, попадешься в ловушку! А ежели встретишь эльфа, кикимору или даже лешего – в разговоры особо не вступай, просто дай хлебца – на вот, возьми еще узелок – и спокойно ступай дальше. Хлебушек они любят и тебя не тронут, пропустят. Ну а ежели спросят, куда – так и говори: мол, к дядьке Алишеру иду. Они его знают и уважают – чай, тоже к нему лечиться бегают!

Васятка очень серьезно кивнул. О том, что родственник знается с лесным народцем, в Осиновке давным-давно ведали. Для взрослых это не было чем-то удивительным, но в глазах детворы добавляло личности знахаря еще большего ореола загадочности и дополнительных поводов его опасаться.

Прихватив свой деревянный меч (а как же воину в дальнем походе – да без оружия?), Васятка вышел из избы.

– Эй, ну что, мы будем доигрывать? – нетерпеливо окликнул его сидевший на соседском заборе Ингвар, закадычный приятель с урманского конца.

– Не, – важно, гордясь предстоящей миссией, ответил Васятка. – Не получится. Мамка велела в Персюки сходить, до дядьки Алишера! – знахаря он упомянул для вящей солидности. – Во, видишь? – показал он узелок. – Отнести велела.

– У-у-у-у-у… – протянул приятель одновременно с разочарованием, уважением и завистью. Он-то понимал, что его самого родители вряд ли отпустят сопровождать дружка в столь увлекательном походе. Буквально только что ему всучили для присмотра младшую сестренку, которая теперь возилась неподалеку, пытаясь превратить жирного, разомлевшего на солнышке соседского кота в верховую лошадь для одной из своих тряпичных кукол.

Не то чтобы Ингвар не любил нянчиться с мелкой – нет, шестилетняя Йоля – или, по-местному, Ёлка – была на редкость разумным и все понимающим человечком, не доставляющим особых хлопот. Временами приятели даже брали ее в свои игры. Но Ингвар считал, что путешествие на лесной хутор, где живет овеянный слухами, один другого невероятнее, знахарь – совсем не девчачье дело.

Правда, Йоля, кажется, была на этот счет иного мнения. Услышав, куда собрался приятель старшего брата, девочка тут же оставила в покое несчастного мышелова и подбежала к мальчишкам.

– Ты идешь в Персюки? – дернула она Васятку за рукав. – Возьмешь нас с собой?

– Ёлка! – грозно прикрикнул брат и, нахмурившись, показал ей кулак.

– А чего Ёлка, чего сразу Ёлка? – надула губки девочка, начисто проигнорировав его жест и тон. – Как вам, мальчишкам, так можно, а как мне… Между прочим, Огнива с кривичанского подворья давеча хвалилась новой куклой, что ей тетя Шехназ пошила! А у Затеи, ее сестры, новые сережки появились, тетя Шехназ ее научила, как делать! Я тоже хочу так научиться! Ну И-и-ингва-а-ар! – заканючила она. – Ты ведь давно обещался меня туда сводить! И все никак не сводишь!

– Да ты и молотка-то в руке не удержишь! – отмахнулся брат. – Сережки ей делать учиться, вот тоже придумала!.. А что до Персюков – так это надо у взрослых спрашиваться!

– Ну так спросись! – уперла руки в бока Йоля с таким видом, будто была крайне поражена братовой бестолковостью. – А то только болтаешь! Воин ты или нет?

– Тьфу на тебя, девка! – в сердцах плюнул Ингвар. Васятка давно заметил, что грозной взрослой суровости у друга, старавшегося держать сестру в строгости, обычно надолго не хватало. Не по возрасту разумная и не по чину боевая девчушка очень хорошо умела вертеть старшим братом!

Осторожно покосившись на приятеля – не смеется ли над ним? – Ингвар спросил:

– Мы можем пойти с тобой – если родители разрешат?

– А то ж нет! – обрадовался Васятка. – В компании и путь веселее!

– Тогда пригляди немного за этой трещоткой? Я до своих сгоняю, ага?

– Ага!

Ингвар умчался, вздымая босыми пятками уличную пыль и распугивая копошившихся в ней кур.

– У меня вот даже и бусинки для сережек есть! – радостно поделилась с Васяткой Йоля. Покопавшись в поясном кармашке-лакомнике, она что-то из него выудила и протянула мальчику раскрытую ладошку. – Вот! Отец с ярмарки привез! Правда красивые?

На ладони ее блестели, переливались стеклянными гранями две нарядные синие бусины величиной с крупную фасолину.

– Красивые, – согласился Васятка. – Небось, дорогие?

– Отец за них цивилам аж целый лосячий окорок отдал! – важно произнесла девочка, бережно пряча свои богатства обратно в лакомник. – А окорок этот и рога от лося сменял у эльфов на котенка от Белолапы.

Мальчик понимающе округлил глаза и присвистнул. Да, покупка была очень дорогая! Белолапа из дома Ингвара и Йоли славилась по всей Осиновке и за ее пределами как лучшая в округе кошка-крысоловка. Котят ее всегда охотно разбирали, едва они только приучались матерью к охоте. И еще ни разу никто из их владельцев не жаловался.

Цивилами в Осиновке называли жителей Буянова – села, лежавшего по ту сторону леса. Откуда повелось такое название – Васятка не ведал. Цивилы говорили на том же языке, что и в Осиновке, но одевались иначе, не пользовались доспехами и мечами, да и обычаи блюли иные – хоть в чем-то и схожие с укладом осиновцев.

Васятка несколько раз бывал с родителями в Буянове. Те время от времени ездили туда – на ярмарку и в церковь. В Осиновке церкви не было, но зато были капища, где другие жители деревни молились кто Одину, кто Роду, кто еще каким иным богам.

Несмотря на столь разные веры и обычаи, отношения между Осиновкой и Буяновым были вполне добрососедскими. Жили-то, почитай, сообща – из одной реки рыбу ловили, в один и тот же лес по грибы-ягоды да на охоту ходили. Как тут враждовать? Да и торговали друг с другом помаленьку, за новостями и в гости к соседям бегали, а то, случалось, и роднились даже. Что, впрочем, ничуть не мешало острословам с обеих сторон зубоскалить по поводу чудно́го уклада жизни соседей… ну так на то они и соседские отношения!

На дороге показался встрепанный и запыхавшийся Ингвар.

– Разрешили! – уже издали радостно крикнул он. – Ёлка, живо собирай своих кукол-шмукол, мы идем в Персюки!

– Ура-а-а! – завопила девочка и кинулась запихивать глазастых любимиц в висевшую через плечо холщовую котомку.

Лес между Буяновым и Осиновкой считался почти не опасным. Дикое зверье предпочитало держаться в его глубине и на окраины совалось не особо охотно. Конечно, бывали и потравы полей, когда кабаны или лоси выбирались из чащи и нагло паслись среди посевов, и случаи, когда оголодавшие волки задирали чью-нибудь овцу или корову, но массовых опустошительных набегов не случалось уже лет десять-пятнадцать. Численность расплодившегося было после Судного Дня зверья надежно сдерживали в разумных пределах как осиновские и буяновские охотники, так и жившие в лесной чаще лешие с кикиморами да эльфы.

Судный День или, как говорили в урманском конце, Рагнарёк, случился давно, лет так двадцать назад. Васятки тогда еще и не было на свете, но взрослые очень хорошо помнили те времена и рассказывали детям истории одна другой страшнее. Тут тебе и рушащееся на голову пылающее небо, и плавящаяся земля, и целые города, словно сметенные с лица матушки-земли одним взмахом чудовищной палицы неведомого богатыря, и горы обугленных трупов, и незримая смерть, косившая людей и зверье потом, годы спустя…

К счастью, эти места Рагнарёк не затронул. Взрослые говорили, что рушить в эдакой глухомани было просто нечего, потому Безносая и пронеслась мимо, лишь коснувшись этой земли краем своего савана. Но и этого хватило.

Васятка слышал от взрослых, что раньше, до Судного Дня, в Осиновке никто не жил. Да и Буяново стояло не особо населенное – так, доживали свой век в трех-четырех избах несколько стариков-цивилов, да летом и на праздники наезжали из города их дети и внуки со своими детьми. Нынешнее население Осиновки тоже ранее жило не здесь, а кто где. В основном, их родными местами были какие-то далекие города и страны, о которых теперешнее поколение слышало только из рассказов родителей, больше напоминавших сказки. Некогда все эти люди собрались в осиновском лесу на какой-то великий многодневный сход, или, по-урмански, альтинг. То ли князя-конунга над собой выбирали, то ли праздновали чего-то – Васятка так и не понял. Но Судный День случился как раз в те дни.

Отец рассказывал, что, пережив Рагнарёк, некоторые люди пытались вернуться в свои родные места, отыскать родичей… Они уходили из Леса, где укрылись от Судного Дня и его последствий участники Схода, уходили – чтобы через некоторое время вернуться… или не вернуться вовсе. Многие из тех, кто возвращался, потом умирали от непонятной хвори – умирали долго, мучительно, страшно… Именно они принесли в Лес вести о разрушенных городах, обугленных или рассыпавшихся в прах трупах их жителей, о царящем среди редких выживших ужасе, безумии и страшных в своем отчаянии и жестокости попытках выжить, выползти, выцарапаться…

На Большом Тинге, собранном вскоре после того, как были получены первые жуткие вести о творящемся в окрестном мире, было решено: из Лесу пока не выходить, для жилья выкопать землянки и возвести вокруг сего поселка надежный островерхий тын. Как потом оказалось, затея с тыном была верная: в первые дни и месяцы уж слишком часто в этих краях появлялись люди, бежавшие из опаленных Рагнарёком мест. Некоторые из них были мирные и охотно прибивались к лесной общине. Но некоторые несли зло и разрушение, как будто сами были исчадиями Судного Дня.

Таких обычно встречали мечами, копьями, топорами и немногочисленным огнестрельным оружием, добытым смельчаками все в тех же разрушенных поселениях. Огнестрела и припасов к нему было крайне мало, патроны берегли, поэтому воевали больше холодняком – как привыкли.

Шло время, в окрестностях Леса становилось все спокойнее, и, наконец, на очередном Большом тинге старейшины порешили: одной охотой и рыболовством не прожить и детей не вырастить, надо отыскать поблизости какую-нибудь уцелевшую деревеньку и переселяться туда. Заводить хозяйство, сеять хлеб, разводить скотину…

Так и сделали, заселив пустовавшую Осиновку. По первости много трудностей было – ведь многие ранее жили в городах, и о сельской жизни имели довольно слабое представление. Но потом потихоньку все наладилось. Помогли оказавшиеся среди беженцев селяне, да и среди своих были люди, обладавшие хоть какими-то навыками работы на земле и с животными. Главное – что среди тех, кто приехал на тот Сход, были, помимо воинов, и кузнецы, и горшечники, и прочий ремесленный люд со всякими своими приспособами и инструментами! А далее – задружились с соседями из Буянова (которое тоже стало эдакой сборной общиной из немногочисленных местных и пришлых людей), начали общаться, помогать друг другу, новостями и товарами обмениваться…

Правда, буяновцы очень долго не могли привыкнуть к странному, на их взгляд, виду и обычаям соседей и поначалу дивились на их одежды – все эти холщовые и шерстяные рубахи и порты, поневы, хангерки, плащи, женские повои и намитки, необычные бронзовые и серебряные украшения… На их оружие и кольчуги со шлемами… На высокий, из остро затесанных бревен, тын вокруг деревни… Но все же привыкли, а после одного жаркого дела, когда осиновская дружина помогла буяновцам отбиться от появившейся в их краях шайки лиходеев, и вовсе перестали проезжаться на сей счет.

Но, правда, прозвища «цивилы» и «ряженые», которыми поначалу, во времена знакомства и притирки наградили друг друга два поселения, никуда после того не делись. Более того – зацепились в местной речи, да так и остались.

Со временем к ним добавились еще три слова: «эльфы», «кикиморы» и «лешие». Не все жители Леса согласились покинуть надежную чащу и переселиться в дома. Часть осталась в землянках, часть перебралась в хижины, построенные в ветвях могучих, как-то уж слишком сильно пошедших после Рагнарёка в рост деревьев. Прошло двадцать лет, и постепенно жители Леса превратились для двух людских поселений во что-то вроде местной нелюди. Не сказать, чтобы сильно опасной, но которую лишний раз лучше не задевать. Даже на больших разгульных ярмарках в Буянове, куда стекались не только жители двух дружественных поселений, но и лесовики. Вооруженные длинными луками искусные стрелки и следопыты эльфы и одетые в странные, мохнатые, сливающиеся с листвой одежды любители засад и хитрых ловушек лешие с их женками-кикиморами охотно выходили из своей чащи, чтобы обменять у людей охотничьи трофеи и изделия своих ремесленников на хлеб, овощи и ткани.

На тропинку неторопливо выползла огромная, с ладонь величиной, бурая гусеница, покрытая длинными пушистыми волосками. Ребятишки ойкнули и зажали ладошками рты.

– Зубосчиталка! – испуганно пискнула сквозь пальцы Йоля.

Среди осиновской ребятни считалось, что если при виде этой похожей на щетку гусеницы «показать зубки», то они вскоре выпадут и больше не вырастут. Потому и береглись всякий раз при виде такой ползучей гадины.

Опасливо обойдя тварь стороной, дети пошли дальше. Тропинка вела их напрямик через покосный луг к лесу, срезая солидный угол, который наезженная дорога огибала широкой дугой.

Из Осиновки в Буяново и обратно можно было добраться двумя путями – по речке Пестрянке, в обход Леса, и лесной дорогой. По реке было ближе, но с тех пор, как на ней завелась ватага речных удальцов-ушкуйников, водный путь стал не очень-то удобным. Нет, ушкуйники, нападая, никого не убивали – ведь все они были местными осиновскими сорвиголовами, которые просто скучали без приключений и подвигов. Но кому охота быть выкупанным в речке, обсмеянным, да еще и лишиться части своего скарба или – того хуже – товаров?

В Осиновке удалых ушкуйников называли викингами, а в Буянове – выкингами, недвусмысленно намекая на то, что родная община их как бы выкинула из привычного круга. Верховодил выкингами коренастый сивобородый Гуннар Петерссон. Это под его началом несколько осиновских парней и мужиков – из тех, кому в дальних краях медом было намазано – починили старый, еще на тот незапамятный предРагнарёкский Альтинг привезенный, драккар и теперь ходили на нем по реке от осиновской мельничной запруды до буяновского моста и ниже, сея в обитаемой округе переполох и творя всяческие беспорядки. Озоровали, правда, выкинги большей частью в шутку и чаще всего донимали своих, осиновских. Куражиться над соседями их отучили суровые, не понимавшие специфических осиновских шуток буяновские мужики, однажды пригрозившие Гуннару, что не посмотрят там на их мечи и кольчуги и, если выпадет случай, пропишут березовой каши всей ватаге! Что, кстати, однажды и проделали над двумя не в меру загулявшими Гуннаровыми удальцами, решившими по пьяни угнать единственную козу бабки Матрены, самой старой жительницы Буянова. Козу бабке выкинги, конечно же, потом бы вернули – как возвращали большинство из награбленного у бондов и купцов добра, но буяновские мужики, как уже говорилось, подобных шуток не понимали.

Гуннару и его выкингам влетело от старейшин по первое число на первом же тинге, и с тех пор они, проходя мимо буяновских берегов на своем «Ярле Мурке», всегда делали вид, что собираются пристать для грабежа – к вящему пугливому восторгу стирающих на мостках местных баб, девок и крутящихся тут же ребятишек.

Но большей частью выкинги вели себя мирно. И, несмотря на свою разгвоздяистость, мужиками они были серьезными и надежными. Именно они, курсируя ежедневным дозором по реке ниже Буянова, некогда углядели в здешних местах ту самую шайку пришлых лиходеев, от которой потом оба поселения отбивались дружным скопом. Помогали выкинги и при перевозке людей и грузов. А в последнее время Гуннар все носился с идеей дальнего похода. Пестрянка впадала в более широкую и глубокую реку, где-то далее протекавшую через небольшой городок, и выкингов все тянуло посмотреть, кто живет и что происходит спустя двадцать лет после Рагнарёка на тех далеких берегах.

Незадачливых же похитителей бабки-матрениной козы с тех пор в обоих поселениях именовали не иначе как Козловодами и долго еще глумились, припоминая им надранные розгами приключенческие места.

– …а еще говорят, что у каждого лешего и кикиморы есть древнее, доставшееся от предков, могущественное оружие. Называется оно «привод», – рассказывал многознающий Ингвар. По пути в Персюки как-то сам собой зашел разговор про обитателей Леса. Сперва сторожились – а ну как эти самые обитатели услышат в своих схронах и оскорбятся? Потом осмелели. – Правда, им воевать уже нельзя – нет нужных припасов. Говорят, когда-то в Лесу росла белая клюква, которой и стреляли из этих священных приводов…

– Как из луков? – всунулась любознательная Ёлка.

– Ну… наверно. Ты не перебивай, а то не буду рассказывать! Или вообще домой отправлю!

– Молчу, молчу! – девочка испуганно прихлопнула рот ладошкой и знаками показала, что нема, как рыба.

– Ну так вот. Теперь эта белая клюква больше в Лесу не растет, и ихнее оружие предков утратило свою силу и перестало стрелять… Чего, вы думаете, они для своих забав на горохоплюйные трубки перешли и у нас вечно горох с поля тырят?

– А что они сделали с теми священными приводами?

– Они теперь на них фапают! – авторитетно заявил Ингвар, повторяя непонятное слово, слышанное от взрослых.

– Что-что делают? – не понял Васятка.

– Ну… молятся! – на этот раз не слишком уверенно пояснил приятель. – Повесят на стенку землянки и молятся, как на идолов. А еще – похваляются друг перед дружкой. У кого привод больше и толще – тот и самый крутой, потому что его бог – самый могучий. Из таких они и вождей себе выбирают.

– Во, дикари! Вождь – это ведь самый смелый и мудрый… А не тот, у кого копье длиннее!

– Вестимо, не тот!

Где-то ближе к Буянову от накатанной лесной дороги отходила в сторону колея, ведущая в Персюки. По словам взрослых, раньше хутор был жилищем местного лесничего, но хозяин, как говорили, уехал куда-то по делам незадолго до Судного Дня, да так и сгинул неведомо где. Позже в его избушке поселились персидцы Алишер и Шехназ, по каким-то только им ведомым причинам решившие не уходить вместе со всеми в Осиновку, а остаться в лесу и жить отдельно от всех прочих. Взрослым те причины, возможно, казались странными, но ребятишки считали само собой разумеющимся, что знахарь, умеющий делать всякие таинственные зелья и водящийся с лесными обитателями, живет в лесу опричь людских поселений.

Ну а где же ему еще жить?