Андрей Евгеньевич Пономарчук
А я еду за туманом…

Непревзойдённым драматургом, режиссёром и сценаристом, несомненно, является наша жизнь… – надо лишь остановить мгновение и зафиксировать происходящее вокруг себя…

Паламарчуку Сергею Андреевичу

моему близкому другу посвящается

А Я ЕДУ ЗА ТУМАНОМ…

А я еду, а я еду за туманом…

За туманом и за запахом тайги…

(Юрий Кукин)

Дело было в начале девяностых. Я тогда служил в Амурской области в легендарном отдельном батальоне авиационного обеспечения вертолётного полка в славном посёлке городского типа с загадочным названием Магдагачи…

Помню, как по окончании военного училища сходу отверг вариант распределения в тогда ещё Ленинград, чего близкие из Ленинграда и Прибалтики мне не простили по сей день, называя меня ненормальным… хотя порою я с ними полностью согласен, и, пользуясь правом выбора, рванул на Дальний Восток!

Рванул, как мне казалось тогда, к Японскому и Охотскому морям с их удивительными тайнами, в объятия дальневосточной девственной тайги с её сказочными ландшафтами, величественными горными хребтами, к рекам, наполненным красной рыбой – любимым лакомством бурых медведей!

Я ехал, представляя, какие возможности открываются передо мной, начиная с того, что год идёт «за полтора», служба напрямую связана с военной авиацией, и заканчивая тем, какие незабываемые охоты и рыбалки мне предстоят. Мечтал и не заметил, как пролетели 7 суток в поезде с храпящими, пьющими, дерущимися в тамбуре соседями по купе, и мы вместе с молодой женой и годовалой доченькой шагнули на перрон железнодорожной станции города Хабаровск.

Вдохновлённый книжной романтикой о суровых, но искренних и справедливых людях: геологах, старателях, строителях, осваивавших дальневосточные просторы, о военных частях, в которых одной крепкой и дружной семьёй служат идейные, отзывчивые люди, защищая просторы нашей бескрайней Родины, я даже не придал значения тому, что в Хабаровске упитанный штабной офицер скорректировал моё распределение. Он буднично указал мне на войсковую часть, находившуюся в Амурской области.

Меня не огорчало, что придётся ехать ещё почти сутки в обратном направлении – на запад, что уезжаю в обратном направлении от моря. В глазах моих уже взбивали чистый таёжный воздух лопасти винтокрылых машин… а в амурской тайге как минимум бродили в ожидании меня амурские тигры!

Завораживало само название населённого пункта, перекликающееся с названием древнего Магдебурга – столицы саксонских земель Германии. И поскольку в названии фигурировало, как мне казалось, красивое древне-европейское женское имя МАГДА, что несомненно свидетельствовало о локальной фиксации исторического факта соприкосновения западной и восточной цивилизаций, то история самого названия просто не позволяла быть населённому пункту серым и невзрачным.

Как чисты и наивны были помыслы и суждения мальчика, выросшего в объятиях аккуратных городков Польши и Прибалтики той, ещё советской, эпохи… взрослевшего на идеалах книжных романов и повестей о дружбе и взаимовыручке, о тяжёлых испытаниях и заслуженной радости первооткрывателей…

Это потом я узнал, что Магдагачи – это бывший лагерь системы БАМ Лаг, а в переводе с нанайского означает – «склад гниющей древесины». Переварил и усвоил смысл фразы: «В МАГДАГАЧАХ – ВСЁ ИНАЧЕ», а ещё позже и непреложной истины: «В МАГДАГАЧИ ЕДУ – ПЛАЧУ, УЕЗЖАЮ – ХОХОЧУ».

Однако, именно разительное несоответствие моего представления о предстоящей службе на Дальнем Востоке с реальностью… с учётом определённого воспитания, позволило мне остро прочувствовать глубину обстоятельств на контрасте событий.

ПРОЗРЕНИЕ

В 90-м перестройка набирала обороты, заменяя под видом демократии долг вседозволенностью, а мораль – рыночными отношениями. Уходили в историю настоящие офицеры – те, которые служили за честь и совесть, те, которые, не стесняясь, били на офицерских вечеринках хитрое толстое лицо «начпрода», чутко уловившего возможности перестройки на фоне перебоев в снабжении.

Последний, создав на базе продовольственного склада «односторонний траст», смело заменял «на выдаче» копчёную колбасу на яйца, яйца на масло, масло на комбижир, мясо на тушёнку… а тушёнку – «налево» … в результате чего был первым, кто за свои «кровные» приобрёл подержанный японский автомобиль. С довольным, временами побитым «едалом».

Прибыв в войсковую часть – Отдельный Батальон Авиационного Технического Обеспечения – ОБАТО (хотя в силу специфики службы все привычно заменяли букву «О» на «Е» – в соответствии с не сходящим с языка прилагательным), я окунулся в серый, корыстно-завистливый мирок, где настоящих, достойных уважения мужчин было единицы, а «уважаемыми людьми» считались те, кто сидел на «нужном продукте». Так сказать, каста имущих: «начфин», «начпрод» и «начвещь». Это к ним необходимо было стоять в очередях и заискивать отношений, чтобы получить положенные по закону харчи и шмотки надлежащего качества и в срок. И, как обычно, начальниками продовольственного и вещевого складов были надменные, самолюбивые, в меру упитанные прапорщики украинских кровей. Именно поэтому «продпаек» я старался не получать, а на строевых смотрах офицеры из управления, как правило, одетые во всё новое и блестящее, с недоумением и порицанием тыкали пальцами на мои истёртые ботинки.

Магдагачинский гарнизон не просто жил своей обособленной от жителей посёлка жизнью, а кипел страстями, как закрытый котёл – скороварка, безжалостно переваривая судьбы и чаяния людей, и, как водится, грязь и пена всегда занимали положение «сверху» … вследствие чего, у некоторых персонажей время от времени «срывало крышку».

Интересному и увлекательному сериалу о гарнизонном «молочном» братстве, несомненно, следует уделить отдельную повесть. Что же касается моей истории, то можно лишь упомянуть, что рутинное, зачастую бесцельное, прозябание в караулках, кочегарках и автопарках, без выходных и проходных, никак не укладывалось в моём понимании о доблестной службе – на благо Родины.

Служба была сопряжена с постоянными авралами, вызванными отсутствием нормального планирования, снабжением «по остаточному принципу» и, как следствие, – отсутствием боевой подготовки… да и полной неразберихой в стране.

В то время не было вездесущего интернета и сотовых телефонов, однако, через родных, друзей и знакомых, оставшихся в Прибалтике, Польше, Ленинграде, Москве… я ощущал, насколько зашкаливает там накал страстей, и фонтанирует в связи с этим адреналин, вызванный невиданными историческими переменами. Переменами и, как казалось тогда, сказочными возможностями, которыми лукаво крутил рыночный «напёрсточник» – Запад перед доверчивой, неискушённой, сорвавшейся в неизведанную пропасть страной.

До нас доносилось смачное чавканье «счастливчиков», перераспределявших в свой карман невероятные богатства, как сейчас принято говорить – активы, нашей бескрайней Родины, и как на глазах менялись мотивация и мироощущение её граждан.

В глухом Магдагачинском углу грандиозные перемены страны проявились лишь перебоями в снабжении и повальной задержкой зарплат, что мгновенно сделало вчера ещё преследуемых законом спекулянтов – блестящей экономической «элиткой» посёлка… а офицеров и прапорщиков – просто перестали пускать в военной форме в единственный ресторан. В свете основного тогда тезиса о том, что нехватка всего вызвана чрезмерно раздутой, неэффективной и ненасытной армией, – быть военным как-то вдруг «в народе» стало невыгодно и непрестижно.

ОБАТО приспосабливалось к существованию по «остаточному принципу», заменив боевую подготовку само обеспечением. При этом замкнутый круговорот забирал время и все жизненные силы, в то время как мечты… оставались мечтами.

И вот однажды ночью в караулке, отгоняя ненавистных, вездесущих тараканов, читая урывками очередную повесть о достойных людях, занимавшихся интересным и нужным для страны делом на побережье Охотского моря, я замер с широко открытыми глазами в неестественной позе… На меня снизошло озарение…

– Какой же я идиот!..

Ведь с таким же успехом я мог сутками просиживать в караулках и читать эти нужные книги в большом, культурном, просвещённом Санкт-Петербурге на берегах «седой Балтики» … Там, где жизнь бьёт ключом, где творится история… рядом с родными и близкими мне по духу людьми… без бардака и фальши…

Из лап тяжёлого оцепенения меня вырвал эмоциональный вопль младшего сержанта Турсункулова. Его скуластое лицо было искажено гримасой, и он что-то верещал мне на своём – я сосредоточился и вник. Оказалось, что правильный и отзывчивый боец Турсункулов переживал за меня… и мне оставалось лишь догадываться, с какой физиономией он меня застал.

Я отчётливо понял тогда, что в это дурное время вся моя служба здесь… с искусственными тяготами и лишениями, является жалкой, постыдной пародией, презираемой властью и населением, и, по сути, сравнима с классическим переносом грунта «туда и обратно» с единственной целью – лишить свободного времени и жизненных сил.

Так бывает, когда где-то там, «наверху», процессор «сдох» или очень сильно «болеет», а механическая часть без чёткой идейно-программной линии продолжает своё движение по инерции, перемалывая шестерёнки и деформируясь под среду.

Конечно же, такое озарение и осознание, так сказать, бытия не придавало мне особой радости, и я начинал излишне копаться в себе, либо чудить.

МАСТЕР-КЛАСС ИЛИ СКЛАДСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

В памяти ярким пятном навсегда останется незабываемый мастер-класс, который мне, молодому лейтенанту, любезно предоставил на продовольственном складе товарищ старший прапорщик «Семёныч».

Этот вояка служил в батальоне дольше всех и пользовался определёнными привилегиями. Он был вхож в столовые, кочегарки, автопарки и любые складские помещения, где, по случаю или без, по кружкам разливался спирт.

Семёныч важно восседал на пустом деревянном ящике из-под сока между бочками с солёными огурцами. На бочке, как на столе, излучая манящие ароматы и вызывая обильное слюноотделение, красовался натюрморт, достойный кисти художника. Сочные, только что из бочки, солёненькие огурчики, сало с мраморными прожилками, восхитительная копчёная колбаска, луковица и буханка ржаного хлеба – всё было аккуратно, по-хозяйски, нарезано ломтиками и в сочетании с тремя алюминиевыми кружками и трёхлитровой банкой, на треть заполненной прозрачной жидкостью, создавало атмосферу, располагающую к доверительным беседам.

Вращающиеся выпученные глаза и седые кудри, выбивавшиеся из-под фуражки и «технички», одетой на упитанный голый торс, делали Семёныча похожим одновременно на старого бывалого боцмана и жирующего морского слона.

– Здорово, летёха! Ты думаешь, что в училище всему научился? – проревел он сходу… и сам себе ответил. – Ни хрена подобного!

Я инстинктивно кивнул головой и, уважительно улыбаясь, подошёл ближе. В силу привитого мне с детства чувства уважения к старшим (по возрасту) и, подозревая, что Семёныч не просто так пользуется привилегиями в батальоне, я приготовился впитывать мудрость, добытую в тяготах и лишениях, а возможно, и в ходе реальных боевых действий.

Семёныч оценил моё поведение и, одобрительно рыгнув, указал мне на одну из алюминиевых кружек, стоявших на бочке с огурцами. Я взял кружку и поднёс её ближе к лицу – в нос резко ударили пары неразведённого спирта.

– Уфф! Это ж спирт… – непроизвольно сморщился я.

– Хррр, хыр, хыр … – прорычал в усмешке Семёныч.

– Чистый! Как моя сооовесть! – поправил он меня, похлопывая по-товарищески ладонью стоявшую перед ним трёхлитровую банку.

– Так… впереди ещё совещание. – улыбаясь и изображая недоумение, парировал я.

– Э-эх… Слушай, лейтенант! Спирт в армии – это одновременно «связующее» и «смазывающее» – без него от избыточного трения люди стираются до оголённого нерва\», – произнёс он сиплым басом и, выпучив глаза, для наглядности сжал со всей силы в кулаке кусок ржаного хлеба. Затем, подняв кверху указательный палец крепкой волосатой руки, и, не сводя с меня изучающего внимательного взгляда, добавил. – Без него нету хода ни нам, ни вертолётам…

Он смотрел на меня какое-то время, вероятно, оценивая правильность моей реакции на глубину и иронию выданной им философской мысли… Затем перевел взгляд на спирт в кружке, осушил её, крякнув, и закусил сдавленным чёрным мякишем.

– Учись, лейтенант! – проревел он, качаясь на деревянном ящике и бешено вращая глазами.

– Ты думаешь, надо быть прилежно-уставным, тупым и исполнительным, и тогда всё само собой сложится? – он, слегка подавшись вперёд, опять пристально уставился на меня с лёгким прищуром и, не дождавшись ответа, скрутив огромную волосатую фигу, тихо по слогам прорычал. – НИ- ХРЕ-НА.

– Всё крутится и вертится на знакомствах и отношениях. И никто из начальства тебя близко не подпустит с твоими дурацкими мыслишками и рацпредложениями, хоть ты сотрись до костей на своей службе. – он искал в моих глазах правильный отклик… и, похоже, не нашёл. – Не понимаешь?!.

– А вот другое дело – когда после тяжёлой службы ты вместе с командиром «песняка задавишь» по случаю «дня части», ну или… звание кому отметить… Вот там и покажи себя, что и служить, и отдыхать умеешь… Там и по душам поговорить без дистанции можно… со своими рацпредложениями. Командир – он ведь тоже мужик, и мужик крепкий, видит, кто чего стоит. А спирт язык-то развязывает и показывает, у кого какое нутро. Сильный – уважение тебе, а если слюни, да сопли, да гниль всякая полезла – то ты потом хоть заслужись, а ходу тебе не будет. Поднимут рюмки за наших «павших», и что ты скажешь тогда? – он поворочался, усаживаясь поудобнее на ящике, посмотрел на меня и, изображая дебильное лицо, судя по всему, копируя меня, ехидным тонким голосом добавил. – «А я не пьюююю».

– Пока стержень в себе не нащупаешь – права не имеешь подчиненных на смерть посылать! Ты понял? – назидательно прорычал он, повысив голос.

Я стоял и улыбался, внимая голимую суть, соль, так сказать, служебного механизма, вынесенную старым служакой невысокого звания через долгие непростые годы службы, и, конечно, в силу молодости и необстрелянности, не воспринимал сказанное всерьёз.

– Учись пить, лейтенант. – рыкнул Семёныч и опрокинул в свою лужёную глотку содержимое предложенной мне ранее кружки. Затем, хмурясь, уставился в потолок, надолго задумавшись о чём-то тревожном и важном, абсолютно потеряв ко мне интерес, закатил глаза и молча съехал на пол между бочками.

Меня подкупала искренность его посыла и очевидное желание донести свою выстраданную правду до ещё незапятнанных лейтенантских мозгов, и было жаль, что я попал на склад лишь к финалу философских бесед.

По прошествии лет, наделав массу ошибок, обломав все имевшиеся в запасе копья о ветряные мельницы армейского абсурда тех злополучных лет, я с улыбкой и теплотой вспоминаю складскую инициацию, устроенную Семёнычем, и по-настоящему жалею, что мало общался с ним.

СЕРЁГА

В отсутствие нормального обеспечения, тем не менее, с самого батальона никто не снимал обязанности хоть как-то обеспечивать вертолётный полк, и «комбат» крутился, по выражению Семёныча, как «пёс в рукомойнике». На нём «висели» и склады, и автопарки, и казармы, и столовые, и свинарники, и бани, и …кочегарки. Ну, как же без кочегарок с вечно чумазыми «гномами» в суровые Магдагачинские минус тридцать пять, сорок по Цельсию? Трубы постоянно перемерзали, радиаторы отопления щерились ледяными зубами, электродвижки горели, а на зубах скрипела сажа…

Вместо боевой и политической подготовки между караулами и авралами комбат частенько откомандировывал меня на военном КАМАЗе, гружёном кучей перегоревших электродвигателей, в легендарный таёжный городок под названием Зея.

Городок расположен у южных склонов хребта Тукурингра на берегу одноимённой реки. Он знаменит циклопическим сооружением, которым заперли таёжную красавицу в объятиях горного хребта, сотворив бескрайнее Зейское водохранилище.

Зейскую ГЭС ещё с 60-х строили всей страной в течение 20 лет, и у меня захватывало дух от масштабности проекта и гордости, когда я озирал покорённые горные кручи и бескрайние таёжные просторы со 110 метровой высоты водосбросной стенки.

Уму непостижимо, как впоследствии могла небольшая кучка рыночных умников присвоить себе труды тысяч и тысяч самоотверженных первопроходцев, геологов, маркшейдеров, буровиков, бетонщиков, водителей и строителей различных специальностей советской эпохи, трудившихся во славу Родины и трудового народа.

Население городка в основном составляли люди, приехавшие в своё время на строительство ГЭС, геологи, золотодобытчики и работники леспромхозов. Люди грамотные, открытые и решительные. Суровые условия жизни выковали свои законы и правила взаимоотношений, основанные на взаимовыручке и не прощающие подлость. Так или иначе, деятельность жителей городка была связана с тайгой, в связи с чем почти у каждого имелся «ствол», а то и не один. От этих крепких и сильных людей так и веяло духом первооткрывателей из рассказов Джека Лондона.

В очередной раз, когда я привёз в Зею электродвигатели на перемотку, ко мне подошёл широкоплечий мужчина средних лет и среднего же роста, улыбавшийся во весь железнозубый рот. С бородой и чёрными бездонными глазами, одетый в меховую куртку, расстёгнутую настежь, свитер грубой вязки, в пышной лисьей шапке с хвостом назад и с кожаным чехлом от ружья, закинутым за спину, он напоминал мне басмача из какого-то героического советского фильма.

– Здорово! Ты что ли будешь Пономарчук? – по-свойски открыто спросил он.

– Да. – ответил я с лёгким недоумением. – Чем обязан?

– Ничем ты не обязан. У нас с тобой одна фамилия! – сказал он, широко улыбаясь, и принялся трясти мою руку.

Сергей, так его звали, узнал обо мне от братьев, которые занимались в городе Зея перемоткой электродвигателей, они-то и вычислили меня по фамилии в приёмо-сдаточном акте.

Мы пообщались, и он сразу пригласил меня к себе домой. Я как-то не был готов к такому позитивному напору и отказался, сославшись на необходимость возвращаться в воинскую часть, но его открытость и доброжелательность мне импонировали, и я, в свою очередь, чисто формально пригласил его к себе домой в Магдагачи.

Дело было в начале сурового декабря, и вернувшись в часть, я с головой погрузился в круговерть ежедневных никому не нужных тягот и подвигов, что напрочь выбило из моей памяти крепкого таёжного парня.

Где-то через неделю, часов в десять вечера, в дверь моей однокомнатной служебной квартиры кто-то настойчиво постучал. Жена – молодая и хрупкая девочка, вывезенная мною из далёкой, сытой и культурной Прибалтики, вопросительно посмотрела на меня широко открытыми глазами, подёрнутыми постоянным страхом перед неизвестностью. Для неё каждый день в Магдагачах был настоящим испытанием, но она держалась «молодцом» и постепенно осваивала нелёгкую профессию жены офицера. Я успокоил её и, ругнувшись, пошёл открывать дверь, ожидая очередного ночного, неотвратимого аврала.

Однако стоило мне открыть дверь, как в неё ввалился улыбавшийся Серёга – бородатый, в лисьей шапке, с большим рюкзаком за спиной и карабином в руке. Сказать, что я обалдел – значит, не сказать ничего, а в глазах жены стоял просто тихий ужас.

Но Серёга озарил нас своей железной улыбкой, поздоровался, поставил «ствол», скинул с плеча рюкзак, снял шапку и начал разуваться. Я, пожав ему руку, пригласил его на кухню, поскольку в комнате спала маленькая дочка, одновременно дав понять жене, что надо чего-нибудь организовать «на стол». Нина достала из-под подоконника две банки тушёнки, банку кабачковой икры, печенье и замерла возле окна в лёгком шоке. Потом тихим голосом сказала, что это всё… но есть ещё макароны, и их надо варить.

Назревала неловкая пауза, поскольку еды дома не было, а «продпаёк» я ещё не получил.

Однако неловкой паузы не случилось, ибо Сергей, едва успев познакомиться с Ниной, сообщил ей, что беспокоиться не стоит, и начал, как натуральный Дед Мороз, извлекать из своего огромного рюкзака всякую снедь. К ужасу жены и моему удивлению, он вытащил и положил на кухонный стол четыре ободранных замороженных косульих ноги, перепачканный кровью пакет, как оказалось позднее, с косульей печенью, три банки с различными соленьями, круглый каравай хлеба и целлофановый пакет с шоколадными конфетами. После чего попросил у Нины сковородку и нож. Нина, как загипнотизированный кролик, робко протянула ему наш кухонный нож.

Неодобрительно пощупав пальцем лезвие нашего ножа, Сергей вытащил из ножен, висевших у него на поясе, свой охотничий. Он взял мёрзлую косулью ляжку и начал строгать мясо прямо на сковородку, параллельно рассказывая нам про звериные следы, которые он видел на пути в Магдагачи.

Уже через пятнадцать минут: стол ломился от разносолов, на плите «шкварчало» мясо, Серёга угощал меня ломтиками сырой косульей печени с луком, а Нина пила горячий чай с шоколадными конфетами и, как ребёнок, хлопала удивлёнными глазами.

Общение текло само собой – непринуждённо и приятно. Под мясо я выставил пол-литра разведённого спирта, но Сергей категорически отверг предложение, сказав, что не пьёт от слова «вообще», и мы, вооружившись вилками, напали на нежную благоухающую дичь.

Он рассказывал, как работал в геологической партии, как мыл золото в артелях, извлекая из памяти различные смешные и курьёзные случаи, а я воодушевлённо слушал и сетовал на то, что отец, служа в советской армии, успевал и служить с удовольствием, и по заграницам ездить, и охотиться, и призы получать за меткую стрельбу… а у меня в Магдагачах сплошное выживание – неблагодарное и будничное.

Вникнув в мои чаяния и узнав, что на новогодние праздники у меня намечается аж четыре выходных, и имеется определённый спиртовой запас, Сергей предложил мне съездить на его «Ниве» в Бомнак за соболями, а заодно проветриться и поохотиться. Я просто не верил своим ушам и, конечно же, согласился.

Спать легли мы далеко за полночь. Сергей без претензий завалился на постеленные на пол куртки и шубы и засопел. Наутро мы перекусили остатками мяса и разъехались в разные стороны: он на своей «Ниве» малинового цвета куда-то в сторону Шимановска, а я – на дежурной машине в сторону кочегарок, казарм и караулок.

Ближе к Новому году, вечером условленного дня, Сергей приехал за мной на своей «Ниве», и мы отправились в наше увлекательное путешествие, срезая дорогу до города Зея через полузаброшенные таёжные деревеньки.

Одетые в снеговые шапки сосновые и еловые ветки, свешивавшиеся по обеим сторонам узкой лесной дороги, в свете фар мне казались лапами хищных таёжных великанов, охотящихся на беспечных людишек, которые, понадеявшись на надёжность своего «стального коня», осмелились сунуться в эту морозную ночь в их непролазную дремучую чащу. Я смотрел на заснеженную колею дороги, петлявшую и постоянно подкидывавшую под наши колёса ветки с коварными острыми сучьями, и, не показывая вида, немного волновался от мысли, что «Нива» -то… может ведь и заглохнуть…

Однако Сергей моих опасений не разделял и, как показало время, его абсолютная уверенность не была бравадой, поскольку основывалась на богатом опыте выживания в суровых таёжных условиях. Он рассказывал мне увлекательные истории из своей жизни, «зарезая» время от времени обочины лесной дороги и освещая фарами попадавшиеся опушки и луговины в поисках «глаз». Охота «из-под фары» – это был обычный способ для тех мест между делом разжиться диким мясом к ужину, в связи с чем карабин у него всегда лежал наготове между сиденьями.

Посреди глухого леса, в просвете между деревьями, показались несколько торчавших из сугроба деревянных крыш. Удалённость от цивилизации и бессмысленность, с моей точки зрения, нахождения их здесь давало мне полную уверенность в том, что это были постройки какого-нибудь заброшенного леспромхоза, однако собачий лай и упиравшиеся в чёрное морозное небо ровные столбы дыма говорили об обратном.

– Это деревня Пионер. – пояснил Сергей, глядя на застывший в моих глазах немой вопрос.

– Прошлой зимой тут шатун вломился в избу и задрал женщину. – спокойно продолжил он пояснения.

– Как это? – изумлённо спросил я.

На что Сергей обыденно рассказал мне, что время от времени медведи, которых здесь много, недобирают жира и встают из зимней спячки раньше срока, а поскольку выжить косолапому зимой – нереально, то он обычно пропадает или идёт напролом к человеческому жилью…

– Как, как? – продолжил он. – Ночью задавил привязанную собаку, вломился в окно и сходу оторвал хозяйке голову. Мужики-соседи на шум с собаками прибежали – застрелили шатуна, а у того лапы до локтей отморожены, как четыре деревяшки…

На мои расспросы по поводу причин для проживания в таких условиях и отсутствия на окнах железных решёток – Сергей только улыбнулся и сказал:

– Здесь люди всегда так живут.

«Нива», поскрипывая пружинами, перелезала очередную наледь, а я ехал и думал:

– Вот как бы я зимней ночью, в полной темноте, под лай и визг порванных собак сорвался выручать соседку из лап медведя?

Я ещё находился под впечатлением, когда километрах в двадцати от деревни Сергей остановил машину, взял лежавший между сидениями карабин, вышел наружу и начал что-то разглядывать в свете фар. Я последовал его примеру и увидел припорошенную снегом цепочку округлых следов, как мне показалось, от валенок, пересекавших лесную дорогу.

– Это шатун. Прошёл часов пять-шесть назад. – спокойно сказал Сергей, и потом буднично добавил. – Надо по приезду Сашке в Алгач позвонить, он с собаками быстро его заберёт.

Короче, в лютых местах живут эти бесстрашные люди…

В Зею мы приехали к полуночи. Поужинали дома у Сергея, не будя его родных, и забылись до утра глубоким сном в преддверии увлекательного и трудного путешествия.

Ранним утром, когда за окнами ещё правила морозная мгла, меня разбудил мелкий топот босых ног по деревянному полу. Я не сразу понял спросонья, где нахожусь, и в ожидании очередных авралов на службе приподнялся на локте – осмотрелся. Незнакомая комната, диван… из-за занавески на дверном проёме просачивался свет.

– Где я?..

Топот детских ног остановился за занавеской, она слегка отодвинулась, и из-за неё показалась голова симпатичной девчушки с большими, чёрными, любопытными глазёнками. Послышался приглушённый, переходящий в шёпот, женский голос:

– Алеся, не буди гостя. Иди помоги мне на кухне. – шторка колыхнулась, и босые ноги побежали в сторону женского голоса.

– Мы же едем в далёкий таёжный Бомнак!.. – в памяти начали восстанавливаться события вчерашнего вечера.

Сон как рукой сняло, и я начал одеваться. Теперь из-за занавески выглядывал уже я.

Сергей жил в большом одноэтажном деревянном доме с печным автономным отоплением, на что указывали душистый печной аромат потрескивавших смолистых поленьев и булькающие батареи с раздельной разводкой «подачи» и «обратки» …

– С чем, с чем… а уж с системами отопления Магдагачинские суровые зимы с казармами и кочегарками меня ознакомили вплотную.

Тёплый, уютный дом. Коридор, уходивший направо, явно скрывал в своей темноте ещё несколько комнат, а слева – на кухне потрескивала печь, и «женская» половина колдовала с тарелками и сковородками. Я их ещё не видел, но аппетитно пахнущая суета определённо мне нравилась.