Андрей Дашков
Страна слепых, или Увидеть свет

С трудом поворачиваю голову – окоченела шея. Хрустят позвонки. Нахожу взглядом циферблат часов в виде башни. Море сновидений растеклось на грязноватом лунном диске. Часовая стрелка указывает на юг.

Шесть часов прошло. Будто мгновение миновало, незаметно и беспамятно. Украденное время. А как насчет жизни?

Левой рукой вытираю пот со лба. Правой ничего не чувствую. Опускаю голову, чтобы убедиться – рука еще при мне, пистолет тоже.

Как ты сделала это, старая сука?

Ладно, уже не важно. Надо убить ее, и пройдет наваждение. Это будет непросто – брюхом чувствую. Там снова шевелится огромный холодный слизняк.

Поднимаю пистолет. Ох, как тяжело… Все вокруг вспыхивает и наливается жидким свинцом. В этом свечении вижу, как падающая в сторону от солнца тень старухи начинает сокращаться, подползает к ее ногам верным черным псом, затем поднимается, очерчивая силуэт своей госпожи траурной рамкой, наконец отделяется от нее и, вырастая, становится огромным, неразличимо темным существом.

Телохранитель-тень. Слышал о таком дерьме от кротов. Что бы я делал, как выживал, если бы при случае не заставлял раненых или подыхающих тварей делиться информацией. Честно говоря, иногда даже получал удовольствие. А насчет телохранителей – думал, это сказочки для детишек. Должна же быть у слепых своя мифология, свои страшилки и герои, зародыши черной, как ночь, фантазии.

И вот мне урок. Довелось убедиться, что некоторые пугала реальны. Значит, реальным может оказаться и многое другое.

Но тогда полуголая тощая старуха – одна из двенадцати легендарных Матерей Ночи. Может быть, даже первая Мать. Ей лет двести, не меньше. Господи, столько не живут… если она вообще живая.

Приходится напомнить себе, что моя настоящая проблема – уже не старуха. Моя проблема воздвиглась справа от нее и вооружена двуствольным дробовиком, каждый заряд которого способен содрать мясо с моих костей. Это поневоле вызывает уважение, и в моем представлении тень становится Тенью.

У Тени нет рта, зато есть дыры на месте глаз, через которые проникает свет. Откуда? Об этом я не хочу даже думать. Эти невероятные «глаза» – будто провалы в стене из тлеющих углей; пустоты, вырезанные в черноте; две норы, прорытые с изнанки мира.

Два луча, тонкие как нити, упираются в меня в области сердца и начинают подниматься. Я осознаю, что, если так пойдет и дальше, через секунду они меня ослепят. Закрываю глаза и сдвигаюсь на шаг вправо. Обретаю свободу и легкость.

Мы стреляем одновременно.

Тень промахивается. Заряд картечи проделывает в двери такую дыру, что сама дверь почти теряет смысл. Правда, об этом я узнаю чуть позже. А в тот момент у меня вообще нет мыслей. Я зависаю где-то в промежутке жизни и смерти. Полшага и доли секунды в обе стороны.

Я не промахиваюсь. Но это ничего не значит. Точнее, не означает для меня ничего хорошего. Моя пуля проделывает в Тени еще одну дыру, из которой ударяет луч слепящего света. Ни секунды не сомневаюсь: изрешети я ее из автомата – и мне же будет хуже, она превратится в источник убийственного сияния, сравнимого по яркости с электрической дугой.

Так что продолжать стрелять не в моих интересах. В моих интересах бежать поскорее и подальше – если еще осталась возможность. В последнем я сомневаюсь. Лучи, будто указующие пальцы некой системы наведения, снова сходятся у меня на груди. Идеальная триангуляция. Теперь ублюдок Матери Ночи не промахнется…

В этот момент старуха останавливает кино. Тень замирает, лучи превращаются в тусклые серые нити, похожие на горизонтальные непровисающие струйки пепла, над которыми не властно земное притяжение. Стволы дробовика немного опускаются, но это как-то не утешает – теперь они направлены мне в пах.

– Зрячий, – произносит Мать Ночи с непонятным выражением. Ее голос звучит моложе, чем можно подумать, глядя на рот дохлой ящерицы, над которой роятся мухи.

– Как ты узнала? – Вопроса глупее не придумаешь. Двигаю языком, чтобы потянуть время.

Оказывается, она еще умеет улыбаться. Правда, от ее улыбки бросает в дрожь.

Говорит:

– Иди за мной.

Идти за ней мне хочется не больше чем барану под нож. Спрашиваю себя, есть ли у меня выбор. Выбор есть. И дробовик в руках Тени прозрачно намекает на один из двух вариантов.

Плетусь за Матерью. Вот дерьмо! Это же надо так влипнуть. А ведь день начинался неплохо. Повелся, дурачок, на заброшенный дом. Трупы в бассейне теперь представали в ином свете. И лишь то, что я не сразу присоединился к их негреющей компании, внушало определенную надежду.

Идем через анфиладу комнат: Мать впереди, я за ней, Тень в трех шагах позади меня. Затылком ощущаю исходящий от нее холод. Будто вслед за мной неотступно перемещается приоткрытый люк, из которого тянет подземельем.

Уже не обращаю внимания на обстановку, не до этого. Все смазано, словно смотрю через заляпанные грязью очки. Если это игры старушки, то я готов их претерпеть, лишь бы в конце концов убраться отсюда живым. А если я все-таки свихнулся, значит, худшее произошло и дергаться поздно.

Спускаемся куда-то по каменным ступеням. Их больше двадцати, сбиваюсь со счета. Что называется, глубокое погружение. Становится так холодно, что ходячая могила у меня за спиной уже не причиняет особых неудобств. Видимо, это подвал, где я, наивный, рассчитывал разжиться какой-нибудь жратвой. Не сделаться бы самому едой для этих упырей. Бог знает, что на уме у старушки. Может, сосет кровь из молоденьких, потому и протянула пару сотен лет. А может… Говорят, сперма тоже дает омолаживающий эффект. В принципе я не против стать донором, только многое зависит от того, кто из этих двоих возьмется меня доить.

И еще здесь, конечно, темно. Это уже не ложная мгла в зрительных нервах, это она – кротовья мать-темнота. Проклятая тринадцатая сестричка. Та, что пребудет вовеки.

Несколько минут двигаюсь ощупью, раздвигая складки холодного бархата, – до такой степени, мне кажется, сгустился воздух. Постоянно опасаюсь наткнуться на старушку; почему-то одна мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, вызывает что-то вроде оцепенения. Слышу впереди ее шелестящие шаги; сзади не слышно ничего. Разбирает идиотский смех: прикидываю, а существует ли Тень в полной темноте?

Наконец Мать Ночи, видимо, вспоминает, что не все присутствующие чувствуют себя тут, как дома. Проявляет заботу – но с чего бы? Раздается сухое потрескивание (возможно, это всего лишь щелчок пальцами, похожими на лапки богомола), и я снова вижу свет. Заодно узнаю, что с Тенью все в порядке: два ее миндалевидных «глаза» теперь служат источником какого-то ядовитого, радиоактивного свечения. Нечто подобное я наблюдал по ночам среди развалин взорвавшейся атомной электростанции. Узкая фигура идущей впереди меня старухи очерчена таким же странным сиянием, которому не помеха моя собственная скользящая тень.

Я по достоинству оцениваю оказанное мне внимание. В лабиринте этих подвалов можно потеряться даже с горящей лампой. Тяжелые своды местами сочатся влагой. Мы проходим мимо пустых клеток с кандалами на стенах. Мы проходим через винные погреба. Мы проходим через оружейные склады. А столько жратвы – консервированной, засоленной, сушеной и еще неведомо как подготовленной для длительного хранения – я не видел за всю свою жизнь. Сотню шагов спустя меня начинает подташнивать от голода при виде здешнего изобилия. Так что за старуху можно не волноваться: запасов хватит до конца ее долгих дней. И, главное, еще останется на последующую долгую ночь. С лихвой хватит самой Матери – и кому-нибудь еще.

Отчего-то я уверен, что есть кто-то еще. Кроме Тени, само собой разумеется. Но Тень, наверное, не жрет ничего. Кроме, конечно, света.

Интуиция меня не подводит. И снова возникает подозрение, что я теряю рассудок. Впрочем, само наличие подозрения вроде бы свидетельствует об обратном. Но все же. Слишком дикая открывается картинка, хотя для галлюцинации – в самый раз. Один из аппендиксов этого бесконечного подвала обставлен как детская комната. Кажется, вот-вот заиграет музыкальная шкатулка.

Действительно, что-то тренькает у меня в голове, но иллюзия отодвигает все на десятки лет. Сильнейшее чувство дежа-вю. Хоть убей, не помню, где и когда я видел это. Может, всего лишь давний сон?

Падает, кружит искусственный снег, и балеринка с нарисованным лицом вращается на одной ножке под грустный мотивчик из девяти тающих нот…

Мне холодно, нестерпимо холодно. Меня окунули в омут моего собственного детства. Мимо проносятся воспоминания: скользкими рыбами появляются из темноты, задевают плавниками, вспыхивают на мгновение серебристой чешуей – и снова растворяются во мгле. И еще там угадываются чьи-то размытые тени: лежат на дне или склоняются над омутом по другую сторону водяной линзы, искажающей их до неузнаваемости. Смотреть вниз страшно, а если смотреть вверх, становится больно глазам. Никто не возвращается из царства слепящего света…

Затем нахлынувшая ледяная волна переносит меня в настоящее. Кто-то лежит на детской кровати, под пологом, на котором нарисованы золотистые луна и звезды с добрыми лицами. Старуха произносит несколько слов; я не разбираю, что она бормочет.

Маленькое существо встает с кровати. По первым же движениям я вижу, что это не крот. Но и не зрячий. Кто-то, задержавшийся в промежутке. Пойманный, затерявшийся, брошенный – без разницы. Представляю, как ему плохо, одиноко и страшно. Нет, не представляю. Это невозможно представить. Надо оказаться на его месте.

Но когда-то я был в таком же положении, разве нет? Иначе откуда взяться завывающему под черепом отчаянию, парализующему страху, ужасу нестерпимого ожидания? Глубоко спрятанные, подавленные воспоминания? Прикосновение к чужой памяти? Нет, ни в чем нельзя быть уверенным. И все-таки мне до боли, до дрожи знакомо это: музыкальная шкатулка, стеклянный шар с искусственным снегом внутри, луна со старушечьим лицом, звезды на ткани… И долгая-долгая пытка во тьме.

* * *

Это мальчик. Останавливается в двух шагах от меня. Нас разделяет решетка. Черт, кое-что становится еще более узнаваемым. Конечно, должна быть решетка. Сразу потянуло вонью принуждения. И кислым душком безысходности.

Он смотрит на меня. Наконец кто-то на меня смотрит. В ядовитом сиянии, источаемом Тенью, его глаза кажутся почти бесцветными. Глаза статуи. Или незаконченного портрета. А где художник? Исчез, сбежал, сошел с ума, умер…

Старуха говорит:

– Это мой внук.

Я начинаю смеяться. Но про себя – чтобы «бабушка» не убила.

– Где его мать?

– Моя дочь умерла. От старости.

– А я здесь зачем?

– Мне тоже осталось недолго. Семь суток. Может, чуть меньше. Я хочу, чтобы ты отвез его туда, где он будет в безопасности.

Тут я позволяю себе ухмыльнуться:

– Разве ты не знаешь, что таких мест не существует?

– А как насчет твоего острова?

Озноб пробирает меня до костей.

– Почему я?

Она вздыхает. Это похоже на шелест листьев в ночи.

– Больше некому. Мне уже не успеть, но ты, надеюсь, успеешь. Я прятала его здесь восемь лет. От своих же. Они убьют его, если найдут. Для них нет ничего хуже, чем зрячий внук Матери Ночи. А его смерть будет означать конец нашей власти. Он и так отбирает слишком много у моей темноты.

Не слишком ли она откровенна со мной? Нет, не слишком. Ее последней фразы я не понимаю и не уверен, что хочу понимать. Того, что я услышал, вполне достаточно. Как говорится, хватит за глаза. Если только выйду отсюда, немедленно брошу ее ублюдка, а сам постараюсь умчаться подальше. На максимальной скорости. Меняя машины. Не теряя времени. Не останавливаясь, чтобы справить нужду.

Она читает мои мысли.

– Нет. Теперь ваши жизни связаны навсегда. Он – это ты. Не пытайся проверить. Будет больно.

Легкий взмах высушенной лапкой. Тень приближается к решетке и отпирает замок.

Мальчик выходит не сразу. Еще бы. Он никому не верит. Он ничего не знает о мире за пределами этой ужасной комнаты. Тем более – о мире вне дома, принадлежащем кротам. Он совсем как я двадцать лет назад. О Господи. Только мне никто не сказал тогда: «Иди с этим зрячим. Он заберет тебя на свой остров».

Мальчишка одет в пижаму. Кожа у него бледная, будто рыбье брюхо. Я уверен, что он давно не видел солнца и не бывал под дождем. Черт знает, что творится у него в голове. И хороший вопрос, чему научила его такая бабушка. Вряд ли убаюкивала сказками и объясняла разницу между днем и ночью. Он не умеет улыбаться, зато не умеет и плакать. От него дурно пахнет. Экскрементами и чужой, но глубоко въевшейся старостью. Он наверняка станет обузой, которая может загнать в землю. И все же он зрячий, хоть и наполовину – что бы это ни значило. Первый живой зрячий в моей жизни. Больше чем собрат. Как его бросишь? Старуха все верно рассчитала.

Будь ты проклята, слепая сука.

* * *

Мы возвращаемся. Следуем в обратном порядке – Тень впереди меня, позади старуха с мальчиком. Мать Ночи держит внука за руку – наверное, такого с ней еще не случалось. Я хочу сказать, прежде она никого не выводила на свет.

Поднимаемся из подвала, и Тень выключает свои потусторонние фары. Даже мне приходится щуриться, привыкая к косо падающим лучам предзакатного солнца. Что же говорить о мальчишке. Он закрывает глаза ладонью. Первая болезненная реакция на свет и свободу. Другого я и не ожидал. Осознаю, что мне предоставлена сомнительная честь заняться запоздалым воспитанием сопляка, ознакомить его с некоторыми неприятными истинами и подготовить к столкновению с еще менее приятной реальностью. Ведь, как выразилась старуха, он – это я. Не пытаюсь проверить, чтобы не было больно. По крайней мере, пока не пытаюсь.

Но прежде чем мы расстаемся с Матерью Ночи (надеюсь, навсегда), она кое-что проделывает с телохранителем. Тот съеживается, стекает в ее руку, становится бесформенным комком черного воска. Движения руки неуловимы, трансформации Тени – тем более. В результате старуха достает из своей темноты подобие хорошо знакомого мне предмета, а именно очков с темными стеклами. Но эти имеют смазанные очертания и выглядят какими-то мохнатыми, будто припорошенными черной пылью. Странная штука, что тут еще скажешь. Явно не сувенир из прошлого, подобранный в разграбленном магазине.

Одним прикосновением Мать Ночи заставляет мальчишку открыть лицо. Он подчиняется ей беспрекословно. Будет ли он так же подчиняться мне? Сомневаюсь. И мои сомнения сразу находят подкрепление. Вижу его зажмуренные глаза. Веки размыкаются, но не успеваю встретиться с ним взглядом – через секунду глаза уже скрыты очками. Отныне между нами почти всегда будет посредник – Тень. Чужая Тень, фильтрующая взгляд, мысли, память, намерения, угрозу. И прежде всего свет.

Могла ли старуха напоследок вручить своему внуку более ценный дар? Вряд ли. По моему скромному разумению, наделив его своей темнотой, она сделала для него больше, чем за предшествующие восемь лет, а сама, наверное, отдала последнее, что держало ее в этой жизни. Остальное предстоит сделать мне. И кто знает, сколько лет, странствий и патронов на это потребуется?

А может, меньше, чем кажется. Особенно, если его нынешняя беспомощность – всего лишь ложная видимость. Маскировка вроде тех же очков. Потребность в которой отпадет, когда он отрастит себе собственную Тень.

4

Мы покидали особняк, и, могу поспорить, вороны провожали нас злобными взглядами, словно свою законную, но ускользающую добычу. Ничего, ребята, потерпите с недельку, и вам обломится. Если старуха не соврала. Правда, отомстить все равно не удастся, даже если вы первым делом выклюете ей глаза. Зато доберманы уже сейчас в вашем распоряжении. А если не будет дождя и высохнет вода в бассейне, вы доберетесь до утопленников. В общем, я оставлял падальщиков в хорошей, перспективной компании.

На плече у меня висела сумка, доверху набитая консервами. Старуха расщедрилась, и я получил также пару отличных стволов, еще новеньких, в заводской смазке (так сказать, на вырост, для внука), и сотен пять патронов к ним. Все это добро весило изрядно, и я сгибался под его тяжестью. Хотя обратный путь обычно кажется короче, тащиться до того места, где я оставил машину, пришлось медленно и долго.

Мальчишка ковылял за мной следом, словно кукла-автомат. Не вертел головой, не проявлял любопытства, не прислушивался – просто шел, и ничего больше. Я мог понять эту сосредоточенность на движении, когда каждый шаг по земле – как по зыбучему песку, а по траве – как по сплетению щупалец, норовящих схватить за ноги. На минуту я даже заподозрил, что он совсем ослеп, слишком долго просидев взаперти в темном подземелье по милости заботливой бабушки. Если так, ситуация становилась абсурдной. Если нет, то я его хорошо понимал. На него разом обрушилось столько нового, что единственным способом сохранить рассудок было закрыться от нахлынувшего изобилия и впускать в себя действительность микроскопическими дозами, по капле в час. Этот изголодавшийся щенок, верно, почуял, что ему нельзя наедаться до отвала. Или Тень выполняла свое предназначение, став защитными шорами у него на глазах.

Увидев машину, он остановился и замер. Может, решил, что эта груда железа – живая. Во всяком случае, принуждать его к чему-либо было глупо. Кроме того, меня по-прежнему не покидало желание очутиться подальше от Матери Ночи и в полном одиночестве. Означал ли знак равенства, поставленный старухой между мной и недавним узником, словно клеймо единой судьбы, что я испытывал затаенную и неутолимую потребность убежать от самого себя? В ту минуту подобные проблемы волновали меня меньше всего.

Я положил сумку на заднее сиденье и устроился в водительском кресле. Лицо мальчишки было непроницаемым, точно гипсовая маска. Я открыл для него дверцу со стороны пассажира и поманил жестом. Он не двинулся с места. Я завел двигатель. Оставил дверцу открытой, сдал назад, развернулся, остановился. Подождал еще пару минут.

Разве я не сделал все, что мог? Разве не постарался? Прощай, выродок кротовьего племени. Этот мир слишком жесток для тебя. Да и для меня тоже. Наверное, нет вообще никого, кому мир пришелся бы как раз впору. Поэтому рано или поздно все умирают, а мир и дальше катится в ад.

* * *

Я погнал «ауди» в сторону города, ни разу не оглянувшись. Не скрою, каждое мгновение я ожидал обещанной боли. Или чего-нибудь похуже. А Сидящий В Печенках нашептывал: «Это было бы слишком просто…»

Проехав два десятка километров, я притормозил и повернул назад. Мальчишка торчал на прежнем месте. Легкая добыча для кротов. Что такое? Неужели укор совести? Черт, не думал, что она у меня есть. Этого мне только не хватало.

Я взял сопляка за руку, которая оказалась неожиданно теплой, и посадил в машину. Запах темницы и принуждения соединился с запашком смерти, въевшимся в кожу салона. Непередаваемый букет. При первом же удобном случае надо отмыть пассажира и подобрать ему подходящую одежду. И тут я вспомнил, что старуха ни разу не назвала его по имени. А я у нее не спросил. Пока был один, не испытывал потребности в именах. Значит, спрошу сейчас.

– Как тебя зовут?

Молчание. Может, он еще и немой вдобавок? Ладно, будем считать, что у парня шок.

Перед выездом на трассу я остановил машину и выключил фары. На западе догорал закат. Небо было безоблачным, лилово-фиолетовым. На востоке и в зените уже сверкали звезды. Поднялся холодный ветер. Подставив ему лицо, я ощутил тревогу пополам с надеждой.

Покопавшись в себе, понял, что не хочу возвращаться в город. Более того – возвращаться и не нужно. Передо мной лежал путь, которого все равно не избежать. Так почему бы не начать пораньше.

* * *

Третий час ночи. Об этом с точностью до минуты сообщает циферблат наручных часов. Я выбрал их в магазине три города назад. Можно сказать, цивилизованно приобрел. Стеклянная витрина была цела, что, в общем-то, редкость. Табличка обещала столетнюю гарантию. Еще больше нулей было на ценнике. Значит, этот безразличный механизм переживет нас и будет еще долго тикать среди истлевающих костей, травы или пепла.

Как ни странно, такие мысли меня успокаивают. Будущее не должно принадлежать никому, иначе жить станет неинтересно. Оно – переходящий приз, ради обладания которым рискуют задницей, а потом, если он случайно выпадает, не знают, что с ним делать.

Я слишком устал. Съехал с дороги и остановился в поле, на котором ничего не росло. Голые безжизненные плеши попадаются все чаще. Словно метастазы расползаются по телу. Такое впечатление, что наступает конец плодородию и природа не хочет возвращать себе даже то, что теперь можно взять без боя. Наверное, не у меня одного порой бывают приступы отвращения к жизни.

Безлунная ночь. Вдали чернеет иззубренный край отступившего леса. Мальчишку укачало, и он проспал последние несколько часов. Я не стал его будить. Поел немного и тоже заснул в машине.

Когда проснулся, его рядом не было. До оружия он добраться не мог – об этом я позаботился заранее, – но следовало учитывать, что у парня чужая Тень. И неизвестно, какое влияние она на него оказывает.

Я выбрался из душного салона в ночную свежесть. Помочился и отправился на поиски, подсвечивая себе зажигалкой. Обнаружил сопляка шагах в двадцати от машины. Он стоял, задрав голову. Смотрел на звезды. Очки он снял и держал их в руке. Я поборол в себе искушение забрать у него подарок Матери Ночи. Мне хватило и одной короткой перестрелки с телохранителем.

Погасил зажигалку и постоял с ним рядом. Его глаза сияли отраженным звездным светом. Я пытался понять, каково это: впервые увидеть в бездне огни вечности вместо полога над кроватью, украшенного фальшивыми золотыми блестками. Вспоминал, а что же было со мной. И не мог вспомнить, как впервые вышел из темноты. Вряд ли я сделал это сам. Кто-то меня вывел. Но кто? Хоть убей, не помню.

Вернулся к машине, открыл банку консервов, протянул мальчишке. К этому моменту он уже снова нацепил очки, и его физиономия сделалась, мать ее, кротовьей. Пауза показалась мне раздражающе долгой. Наконец он взял банку из моих рук и стал жадно глотать, почти не пережевывая. Первый контакт состоялся. Все-таки не мешало бы узнать его имя, если оно есть.

Ночь выдалась холодная, ветер пробирал до костей. А мальчишка все еще был в одной пижаме. Дрожал, но жалоб от него я бы точно не дождался – не то воспитание. Да, мрачненькое детство… Если бы не голая земля вокруг, наверное, стоило бы развести костер. Я и сам давно не грелся возле огня. На таком расстоянии от города это почти на сто процентов безопасно. Ладно, в другой раз.

До утра мы закрылись в машине, и я включил обогрев. Вскоре привык к духоте и паршивому запаху. В тепле меня разморило. Когда проснулся, уже рассвело. Парень смотрел на восходящее солнце. Надеюсь, Тень убережет его глаза. Я сходил по нужде. Он воспринял это как команду к действию и присоединился. Земля была влажной от росы и блестела, будто обледенелая. Мы добавили в нее еще немного влаги.

* * *

Пустошь осталась позади, и теперь по обе стороны дороги тянулся молодой лес. Зелень шептала: еще поборемся. Промелькнул облезлый щит на согнутом ржавом столбе, но идеограммы были различимы. Обычный комплект – заправка, магазин, кафе. Я действовал по отработанной схеме. Метров за двести до объекта выключил двигатель, шагов за сто остановил машину. Приказал парню: «Жди здесь», – и отправился на разведку.

В подавляющем большинстве случаев подобные предосторожности оказывались излишними. Но изредка я нарывался на семейку кротов, невесть как выживших за пределами города. И эти выжившие не могли смириться с тем, что кроме них выжил какой-то зрячий, да еще имел наглость ездить по дорогам. Меня выдавал шум автомобиля, который при спокойной погоде они слышат на гораздо большем расстоянии, чем две сотни метров. Я не рассчитывал застать их врасплох, но до сих пор с толком использовал свое единственное преимущество.

Захожу со стороны леса. Первым делом заглядываю в сортир – верный признак обитаемости жилища. Все чисто – в смысле отсутствия свежего дерьма. В любом другом смысле место выглядит крайне заброшенным. Почти как обитель Матери Ночи.

Миную пустые вольеры. Нет, не совсем пустые – в одном, запертом на засов, лежит куча костей, из которых при желании можно составить собачий скелет. Пес, должно быть, подох голодной смертью.

Осматриваю люки зарытых в землю цистерн. Без свежих царапин. Открываю. Сухо, как в Сахаре. Горючим и не пахнет. Похоже, последняя капля испарилась из этих емкостей десяток лет назад. Зато в колодце на заднем дворе есть вода. Пить не рискнул бы, но если парень согласится помыться… Надо искупать его, даже если будет против. Нюх у меня не казенный, сколько можно издеваться.

Проникаю в помещение кафе через незапертую заднюю дверь. Почти сразу же натыкаюсь на человеческий скелет, у которого не хватает одной руки. Судя по одежде, обуви и длинным волосам, это была женщина. Рядом валяются мобильный телефон и раскрытая книга, набранная обычным шрифтом, без всяких Брайлей. Спи спокойно, сестричка…

Кухня. Ножей не осталось. На всякий случай открываю холодильник. То, что внутри, даже не смердит. Подвожу промежуточный итог: жратвы здесь нет, пить нечего, подходящих тряпок пока не обнаружено. Не переодевать же парня в женскую одежду, да еще снятую с трупа.

Заглядываю в подвал. Ни одной завалящей банки. Не иначе, мои предшественники постарались. Выгребли все подчистую. Газовая плита не зажглась – похоже, баллон пуст. Придется разводить костер, чтобы согреть воду, да и самим потом согреться, если останемся на ночлег.

Кафетерий разгромлен в результате давней заварушки. В стенах отверстия от пуль, повсюду осколки разбитых стекол и зеркал, столики перевернуты. Еще два скелета на полу. У одного проломлен череп. И тут же лежит топор.

Подбираю солонки – в некоторых сохранилось по щепотке. Ну, спасибо, хоть какая-то польза. Остатки соли ссыпаю в свой особый пакетик для специй и прячу в карман. Проверено не раз (к моему сожалению): с солью или перцем можно съесть такое, чего ни за что не станешь есть без приправы, даже если сильно проголодался.

Напоследок захожу в магазин. Подумав, выкатываю наружу пару колес для «ауди», прихватываю насос и кое-что из инструмента. В дальнем закутке поджидает приятный сюрприз: стеллаж с одеждой и прочим барахлишком вроде перчаток, очков и ремней. Отлично, мне давно пора обновить гардероб, и кое-что наверняка подойдет для парня.

Ну, все. Пора возвращаться. Чтобы не терять времени даром, складываю поблизости от колодца костер из сухих веток и обломков стульев. Тут и топор пригодился. Когда огонь разгорается, отправляюсь к машине.

Издалека показываю парню сложенный из пальцев знак «ОК». Спохватываюсь: вряд ли поймет. Но сдается мне, что он улыбнулся в ответ. А может, принимаю желаемое за действительное, и на самом деле сопляк никак не отреагировал. Сидит себе, спрятал глаза за Тенью, вспоминает ласковую бабушку и уютный подвал… Ладно, сам откроется, когда надоест играть в прятки.

* * *

Я притащил его в магазин, подвел к стеллажу с тряпками и не без торжества сказал: «Выбирай». Появилось чувство, что впервые в жизни делаю кому-то подарок, хотя барахло не мое и добыть его мне ничего не стоило.

Сначала он не обратил внимания на одежду. Он уставился на солнцезащитные очки. Наверное, мне, дураку, стоило выбросить их заранее, но теперь уже было поздно. Он разглядывал темные стекляшки, как завороженный.

Чтобы вывести его из транса, я взял первые попавшиеся – это оказались узкие очечки с зеркальным напылением и надписью «condor» на дужках – и примерил на себя. Посмотрел на парня сверху вниз. Он посмотрел на меня снизу вверх. И вот тут мне уже не показалось – он ухмыльнулся хитро, точно прожженный меняла-крот. Знаю, парень, знаю. Вернее, не знаю, но догадываюсь: до твоей модели любому «кондору» все равно что пешком до луны.

После этого он наконец расслабился и немного ожил. Убедившись, что с ним все в порядке, я оставил его перебирать запыленные сокровища – футболки с рисунками, джинсы, кожаные куртки с символикой автомобильных фирм, – а сам вплотную занялся тем, чтобы можно было находиться рядом с парнем дольше минуты, не зажимая нос.

Здешняя ванна выглядела страшновато. Она была бурой, словно кто-то разделывал в ней туши или вскрывал себе вены – и притом не однажды. Поэтому я решил не травмировать хрупкую детскую психику. Сам не знаю, с чего я взял, что она хрупкая у того, кто просидел в одиночке лет восемь и не свихнулся. Ну, может, это я такой брезгливый. Вытащил из кухни во двор две огромные кастрюли, налил в них воды из колодца и водрузил над огнем.

Минут через десять заметил, что мальчишка стоит в проеме задней двери и пристально за мной наблюдает. Поверх пижамы он напялил на себя черную футболку, явно выпущенную во времена Слепой войны. Это следовало из рисунка – скрещенные ружья на фоне маяка с бьющим в сторону лучом – и надписи «Покажи им путь к свету!». Лозунг изоляционистов смотрелся не очень убедительно на щуплой детской груди, однако стоило взглянуть на лицо парня, и все сомнения мгновенно улетучивались.

Интересно, как скоро он попросит отдать ему стволы, которыми нас снабдила Мать Ночи?

А пока что я велел ему раздеться и лезть в кастрюлю с горячей водой. Дабы он не подумал, будто его хотят сварить заживо, я показал пример и разоблачился сам. Впервые за две недели нормально помылся. Пацан повторял за мной, правда, очков так и не снял. Я не настаивал. У каждого свой способ сохранять уверенность. Лежал же на дне моей кастрюли нож, а под снятой одеждой – оба пистолета.

Голый, он казался еще дохлее, словно его с рождения морили голодом. Жестокая все-таки штука эта кротовья власть. Тем интереснее становилось, что будет, когда наследник сдохшей Матери наберет силу. Пока он был у меня в руках. Я мог его прикончить. Но не исключено, что я обманывался на свой счет и на самом деле уже служил ему.

От подобных мыслей голова шла кругом. Бесплодная и утомительная карусель. Я остановил ее. Занялся вещами простыми и понятными. Выживание – вот единственное, что имеет значение.

В одних трусах-боксерах и сапогах, но с пистолетами, я прошлепал в магазин, где подобрал новую одежду для себя и парня – теперь уже по собственному опыту и разумению. А также рюкзак, две пары крепких ботинок, побольше носков, которых, как известно, много не бывает. Не забыл про трусы, ремни, перчатки, шапки и шарфы – на тот случай, если доживем до зимы.

В общем, экипировались мы по полной программе, так, чтобы хватило надолго. Одетый во все неношеное, мальчишка долго топтался на месте, двигал руками, осматривал себя, будто привыкал к радикально изменившемуся облику. Ощущение чистоты ему явно нравилось. Потом он схватил свою вонючую пижаму и бросил ее в костер.