Андрей Булычев
Сотник из будущего. Эстляндия

Как и предписывала старорусская традиция, каждый из званых гостей рассаживался согласно занимаемого им положения, и не дай Бог тебе было влезть выше своей «жёрдочки», заняв место более почётного гостя, обида тут была страшная! Поэтому рассаживали всех в залах особые распорядители. Место Сотника было возле главного – Большого стола, где сидели самые первые княжьи люди. И Андрей заметил уже немало косых взглядов от местных бояр, сидящих «пониже» его. Но на то была воля князя, и прилюдно против «русского барона» никто ничего сказать не посмел.

Сами князья сидели за отдельным столом на Большом, возвышенном месте, с которого можно было видеть любого из здесь присутствующих.

Первые тосты, как водится, были подняты во славу святой Софии и батюшки Господина Великого Новгорода, за земли Литвы, за здравие князей и господ, и первых, лучших боярских людей, за доблестное воинство и за мир между двумя державами. Тостов было много, и пили все на пиру от души!

Среди первой подачи блюд традиционно на Руси шла кислая капуста с сельдями и икра в разных её видах, от белой свежесолёной и красной малопросоленной до чёрной от крепкого посола. Её подали вместе с уксусом и с прованским маслом. Тут же навалом шли балыки с вяленой белорыбицей, осетриной и белужиной. Потом шла ботвинья, жареная паровая рыба, уха нескольких видов, мясо множества сортов и видов готовки, открывали же всё жареные лебеди и павлины, подаваемые на больших золотых блюдах, торжественно проносимых по всему залу. Вслед за «царскими» птицами богатырского сложения слуги несли зажаренные на вертелах туши оленей, кабанов, косуль, лосей и даже быков. После цельно зажаренных туш демонстрировались и кулинарные диковинки, например, тушу животного умудрялись изготовить наполовину варёной, а наполовину жареной и всю её набивали тушёными овощами, фруктами и птицей. Всё это хорошо сдабривалось соусами и маринадами.

Питие на княжьих пирах было обильным, одних только медов здесь было с десяток самых разных видов и на любой вкус, от самых лёгких и светлых до тёмных, крепких и густых, выстоянных десятилетиями в глубоких подвалах да в огромных дубовых бочках и заправленных потом всякими пряностями. Подавали также на столы пиво олуй, настойки из местной ягоды и завозной вишни, а кроме того иноземные западные и византийские вина. Всё это разливалось по кубкам прислугой – чашниками. Так как при обилии тостов всё полагалось пить до дна, то многие здесь упивались безмерно. За этим здесь тоже следили специальные слуги, выводившие гостей «проветриться», а коли было нужно, то и «опорожнить желудок», ну и т. д.

Как русских, так и иноземных гостей, пришедших с литвинским посольством, угощали традиционно щедро и весьма настойчиво. Даже у Андрея, подготовившегося к этому загодя и принявшего заранее специально выделанного угля, да ещё и выпившего за три часа до пира граммов сто крепкого алкоголя, чтобы настроить свой организм, и плотно потом поевшего жирной пищи, к середине пира замутилась голова. Что уж тут говорить обо всех остальных гостях?

Вот стольник-распорядитель взмахнул призывно, и двое дюжих слуг подхватили под руки от стола напротив упавшего в общее блюдо с карасями очередного литвинского шляхтича. «Уморился, сердешный, и это уже, наверное, третий!» – подумал Андрей, наблюдая, как его аккуратно транспортируют «подышать свежим воздухом». А от дальнего конца столов в это время привстали разом двое бригадных ветеранов Варун с Будаем.

«Ага, а ведь это похоже на то, что выводили как раз-таки нашего шляхтича. Вот тебе и раз, а ну как при такой-то его крайней “усталости” с ним теперь разговор не состоится, и где нам его потом искать? Ладно, посмотрим, как получится», – и Андрей «сосредоточился на прослушивании местного фольклора».

 
Ой да выходил Садко на круты берега,
Да пошёл Садко подле синя моря,
Нашёл он избу великую,
А избу великую, да во всё дерево,
Нашёл он двери, в избу пошёл.
И лежит на лавке царь морской:
«А и гой еси ты, купец – богатый гость!»
 

Перед гостями играли три деда-гусляра в длинных светлых одеждах, с большими седыми бородами. Мелодия и их голоса перебивались шумом изрядно подвыпившего общества, и они сейчас играли уже больше для себя. Самое популярное сказание здесь было про «Садко», местного героя былин, начинавшего свой путь с гусляра-сказителя, зарабатывавшего этим на жизнь, играя на праздниках. В этой части былины он направился поиграть на гуслях к Ильмень-озеру, дабы отвлечься от печали.

Уже более часа, не прекращаясь, шла эта старинная песнь, и казалось, что деды готовы ещё столько же петь, пересказывая все злоключения и подвиги Садко.

Андрея отвлёк громкий голос, раздавшийся от Большого места:

– Хочу передать сей кубок с вином фряжским в дар славному воинскому начальнику новгородскому Андрею, сыну Ивановичу, в знак своего особого расположения и за большие его ратные заслуги перед Нами! Только вот недавно вернулся он из заморского похода дальнего, где взял крепость наших обидчиков шведов. А до того его люди вместе с союзниками из племени Карелы и Ижоры хорошо проучили набежников, рвавшихся к Ладоге. Здравия тебе, барон русский и Любекский Андрей! Многие лета и славных побед над врагами нашими! – и князь прилюдно отпил из золотого в каменьях кубка, передав его затем главному стольнику. Тот бережно, мелкими шашками, неся перед собой сию драгоценную посудину так, чтобы даже ни капли на пол не пролить, подошёл к отмеченному высочайшим княжьим вниманием и осторожно передал её Сотнику в руки.

«Да-а, а тут, пожалуй, ведь где-то около целого литра будет, – подумал Андрей. – Ну, теперь-то уж точно – прощай, разум!» – и он, держа обеими руками кубок, начал вливать его содержимое глоток за глотком в себя.

– Э-э-эх! – Андрей перевернул тяжёлую чашу, и последние капли упали из неё ему прямо в рот! – Благодарствую покорно, князь! – и Сотник, демонстративно потрясая пустым кубком, сделал поклон Ярославу.

– Любо! Любо! – раздался громкий хор голосов по всему залу. – Добрый воин Сотник, по делам славным его и ему такая честь!

Основная масса гостей совершенно искренне радовалась такому вот прилюдному признанию заслуг Андрея. Но много было и таких, кто сидел сейчас за столами с самыми кислыми лицами и недовольно что-то там про себя ворчал. Ну да ведь всем же не угодишь!

На высоком пиру особо почётным считалось получить кубок с вином или же блюдо с княжьего стола. А если из этого блюда прилюдно ещё отведал и сам князь или же он отпил из этого кубка, то это уже была наивысшая честь!

Неменьшим почётом слыло получить от князя, так сказать, «обед на дом». Это был вообще отдельный ритуал, когда специальные стольники и теремные слуги прибывали в дом к обласканному высшей милостью и приносили с собой всё, что было нужно для обеда. Ну, разумеется, кроме самой мебели.

Государевы слуги торжественно накрывали стол, расставляя на нём всевозможные яства и напитки. После этого старший стольник из особой «княжьей» фляги наливал в кубок вино и с особыми «величальными» словами вручал его хозяину от имени самого князя.

Андрей присел на лавку и закусил только что им выпитое эдаким хорошим ломтём копчёного осетра. В голове начало «пошумливать» гораздо сильнее. «Да-а, такими объёмами я здесь пить хмельное ещё не привык. И где же этого шляхтича с его бравыми ветеранами носит?! Ещё час-другой вот такой вот пьянки – и тогда меня самого придётся “проветриваться” выносить», – подумал Сотник, налегая на закуску.

* * *

– Идите, любезные, идите уже! – Будай с Варуном сами подхватили под руки мычащего что-то невразумительно литвина и кивнули теремным служкам на высокое крыльцо. – Там вона ещё пара человек под боярский стол свалилась, как бы не затоптали ненароком таких высоких гостей. А этого уж мы сами проветрим, то дружок наш давний, так ведь, Марич?

Шляхтич что-то опять замычал и затряс хмельной головой. Слуги понятливо кивнули, развернулись и побежали к крыльцу.

– Ну, всё, работаем!

Варун тихонько, с каким-то хитрым переливом свистнул, и от длинного строения, еле различимого в вечерних сумерках и в дождливом мареве, вынырнуло разом три фигуры в длинных кожаных плащах.

– Лучше туда, командир! – Кивнул за плечо Родька. – Там конюшня стоит безлюдная, мы уже всё в округе возле неё проверили, и освещается она, кстати, чуток – двумя светильниками изнутри.

– Добро, – согласился Варун. – Давай, Властиборович, понесли его по-быстрому через двор! А вам, Родька, в оба глаза теперича глядеть, чтобы ни одна душа не прошмыгнула к нам в конюшню! – и ветераны потащили «мотающуюся тушку» в строение.

– Ванька, тебе там задний вход приглядывать! Калева, мы с тобой здесь, у головного, схоронимся! – отдал команду старший пластун, и фигуры Андреевских разведчиков пропали разом, также как и появились, словно их тут только что и не было.

– Охолони-ись! – прорычал Варун, окуная по самые плечи шляхтича в большую кадушку с водой. – Раз, два, три, – просчитал он вслух и вытащил хмельного наружу за шкирку. – Видишь меня? Видишь? – Литвин только мотал головой и что-то такое невразумительное бормотал.

– Опохмели-имся! – пробасил Будай, и они вдвоём с другом вновь опустили своего подопечного головой в кадушку.

– Раз, два, три… – На пятом счёте из глубины пошли пузыри, «ныряльщик» забил ногами и попытался было выдернуть голову наружу.

– Ра-ано пока, мило-ой! – пробурчал Варун и с силой втолкнул выныривающий затылок обратно в кадку. – Девять, десять! Ну что, пока что для начала хватит!

Марич сидел у кадушки, тряс головой, разбрызгивая вокруг воду, истошно кашлял и что-то там причитал тонким сиплым голосом.

– Русские свиньи сполна заплатят за такое дурное обращение со мной, – наконец-то смогли разобрать его бормотание ветераны.

– Ух ты! Трезвеет уже паря, даже лаяться вон начал, – глубокомысленно изрёк Будай. – Ну что, чтобы уж совсем бедолаге полегчало!.. – и шляхтича опять макнули в воду. Тот сразу же начал отбиваться изо всех сил, пытаясь вырваться из таких цепких рук русских воинов.

– Раз, два, три. – Держа за длинные волосы на затылке, резко макал его в кадушку старший разведки. Наконец «ныряльщик» умудрился-таки извернуться и резко лягнул его, попав в бок. Фотич тут же выдернул купальщика и бросил его на покрытую прелой соломой и навозом землю.

– Гляди-ка, протрезвел ведь, зараза, мне вон даже бочину ногою прошиб, ну, значит, совсем ожил.

А литвин в это время лежал ничком на соломенной подстилке конюшни и содрогался всем телом. Его колотило и беспрестанно рвало, а этот кислый противный дух человечьей блевотины перебил все местные и такие привычные уже запахи, исходящие от гнилой соломы, конского пота и навоза. Наконец-то судороги прекратились, шляхтич поднял голову и, лёжа на полу, начал шарить у себя на поясе.

– Ну, начинается, – проворчал Варун. – Похоже, что обидели мы его с тобой, Властиборович. Не понравилось нашему гостю такое лечение, – и он кивнул на глядящего с яростью и злобой литвина. – Ты никак это искал, что ли, а, воин?

Чуть в сторонке на перевёрнутом деревянном ведре лежала сабля и нож-засапожник.

Шляхтич подобрался и с шипением резко выпрыгнул из нижней стойки в сторону этого ведра.

– Бум! – Удар ноги Варуна пришёлся ему прямо в бок, в область печёнки, и Марич, широко разевая рот, снова скорчился, лёжа на полу.

– Ты его, часом, не зашиб там, Фотич? – озабоченно протянул Будай, присаживаясь на корточки рядом со стонущим.

– Да не-е, оклемается, поди! Зато теперь-то он уж точно очухался, – уверенно протянул в ответ Варун. – Видел, как своё добро бережёт? Словно рысь снизу к нему выпрыгнул. Шустрый!

Минуты через три литвин задышал уже ровнее и присел на корточки. Его затравленный и злобный взгляд прекрасно передавал все испытываемые им к ветеранам чувства. Марич сплюнул тягучую слюну и с каким-то подвыванием заговорил:

– Свинорылые, грязные, вонючие русские пожалеют, что вообще родились на этом свете от своих завшивленных и дурных матерей. Они покаются, что посмели прикоснуться к человеку Миндовга! За поругание его чести и чести его князя их ждёт самая страшная смерть, и они ещё будут умолять о ней, сидя на колу. Но он не даст им её, нет, они будут умирать медленно и в великих муках!

Бах! – Первая затрещина опрокинула его снова на пол.

– Это тебе за свинорылых русских, – зло выговорил Варун.

Шляхтич напрягся и постарался снова вскочить на ноги.

«Тресь!» – и он снова покатился вниз.

– Это тебе за враньё, гадёныш! Мы, в отличие от тебя, крыса помойная, сейчас чистые и хорошо пахнем, ты вон на себя лучше взгляни! – и он с размаху влепил ему под дых. – А это тебе уже за наших матерей! Никто и никогда не смеет их оскорблять, тем более уж такая падаль, как ты! Ты что же, никак думаешь ещё отсюда живым выбраться, да?! Ну ты и настоящий дурак, Марич! Всё-ё, каюк теперь тебе здесь пришёл! Лучше молись своим языческим богам, пока у тебя ещё есть немного времени!

Шляхтич сжался и перевёл взгляд с одного на другого русского.

– Меня нельзя убивать! Я человек из княжьего посольства! Меня все будут искать! – как то шепеляво забормотал он. – Вас обязательно найдут, а потом казнят!

– Нет, Марич, никто тебя не будет искать. Всё подворье уже перепилось вдрызг вместе со всеми слугами, а в залах сейчас идёт самое веселье, и там вовсю гремит музыка. Конюшня эта плотно закрыта, а на улице идёт дождь, который заглушит любой шум отсюда. Ты же сейчас просто захлебнёшься водой в кадке, как это только что недавно и делал, а потом мы тебя положим в твою же блевоту, и уже утром, когда тебя здесь найдут, все решат, что ты просто в ней захлебнулся с перепоя. Согласись, какая славная смерть для благородного шляхтича! – и страшные русские придвинулись ближе.

– Узнаёшь меня, Марич? – и тот, чей голос был литвину действительно смутно знаком, снял с опорного бревна конюшни тусклый светильник.

Марич пригляделся и узнал в нём того страшного русского воинского начальника, который пленил его три года назад в самом первом набеге на Русь, что закончился затем смертью многих его товарищей.

– Да, я узнал, я узнал тебя. – Забормотал он с надеждой. – Зачем вам меня убивать? Ведь я уже был вам когда-то полезен! У меня есть с собой серебро, заберите его себе всё, но оставьте мне жизнь!

Словно сама смерть прикоснулась к литвину. Он понял, что русские сейчас с ним не шутят и он легко может уйти за кромку.

– Да зачем нам твоё серебро, Марич? У нас и своего в избытке, – усмехнулся Будай и вытащил объёмистый и тяжёлый кошель. – Что ты ещё можешь нам предложить за свою никчемную жизнь?

– Я, я… – пробормотал литвин. – Да всё, что пожелаешь, господин. Ты ведь оставил мне её тогда, в самом первом нашем набеге, ещё и серебра с собой дал. Я и сейчас могу быть вам полезным.

– Ты? – Скривился недоверчиво русский. – Да что ты можешь знать? Ты же просто мелкая сошка в большой княжьей свите. Когда ты в ту, в нашу первую встречу мне пел, от тебя хоть какой-то ещё толк был, а наша дружина в тот раз смогла взять много крови от твоих соотечественников. А сейчас мы, похоже, просто здесь зря теряем время, – и русские шагнули к шляхтичу.

– Подождите! Я знаю много! Я вхожу в княжескую свиту Миндовга и помогал ему принимать посольство от рыцарей-крестоносцев и от Дерптского епископа. Я многое слышал из тех переговоров, и они касались нападения на Полоцк и Псков!

– Так-так-так. – С сомнением покачал головой Будай и посмотрел на Варуна. – Ты думаешь, ему можно верить, Фотич, и он сейчас нам говорит правду?

– Ну-у, я не зна-аю, – с мрачной улыбкой протянул разведчик. – Не верю, я ему что-то, друг. Вон в прошлый-то раз он наше серебро себе взял, а сказал совсем мало. Уж лучше притопить его здесь, заразу. Хотя гляди сам, если он сейчас много расскажет, так, может, и пусть пока поживёт ещё? Глядишь, и правда вдруг сможет наперёд быть полезным да ещё и серебра для себя заработает, – и достав из ножен свой кинжал, он резко сорвал пучок волос с головы собеседника и с каким-то глубокомысленным видом чиркнул по нему лезвием. Дамаск срезал их, а отшатнувшийся от неожиданности шляхтич ещё больше побледнел.

– Ну, говори, – с каким-то сожалением в голосе выдохнул Властиборович. – Только ты уж говори всё, что знаешь, и безо всякой утайки. Тебе сейчас хорошо-о-о нужно постараться, Марич.

Шляхтич судорожно кивнул и, присев на корточки, заговорил.

В их землях полным ходом шло объединение десятков больших и малых племён из балтских, русинских^[3] и финно-угорских народов в одно большое межплеменное, а по сути – уже даже и в государственное объединение. Основными и самыми сильными племенами в этом «котле народов» выступали племя Литва, Аукшайты, Селы, Ятвяги, Курши, Голядь и Жемайты.

Единения между ними сейчас не было. Основными центрами силы выступали двое. Это князь Мацей, который подобрал под себя после гибели князей и старшин все рода племен Селов и Куршей. А также Миндовг, объединивший вокруг себя племена Аукшайтов, Литву, Жемайтов^[4] и проживающих на их землях ещё издревле славян-русинов.

Оба лидера пытались договориться со сблизившимися между собой племенами Ятвягов и Голяди, которые сами тяготели со своей стороны к союзу с балтскими пруссами.

Между всеми этими тремя союзами племён были серьёзные противоречия, главным из которых выступало то, против кого им быть и чью же сторону силы принять. Ибо самим, в отдельности против сильных внешних врагов было им уже сейчас не выстоять.

Мацей был близок к тому, что дружить нужно с крестоносцами, и даже рассматривал саму возможность допуска на свои земли латинянских священнослужителей.

Ятвяги с Голядью держались за свои старые, исконные и языческие обряды и верования. Свою независимость они блюли жёстко и были готовы воевать до последнего и со всеми вокруг, а в первую очередь – с немецким Тевтонским орденом крестоносцев, «отъедавшим» понемножку земли у пруссов и уже присматривающимся к ним.

Князь Миндовг из всех вышеперечисленных был самым осторожным, и он старался прежде всего подобрать всех под себя без большой крови и был готов дружить со всеми теми, кто мог бы ему помочь усилиться и создать могучую независимую державу во главе с самим собой.

С Полоцком у них дружбы пока не получилось. Князь Святослав Мстиславович после Усвятского побоища отшатнулся от литвин и сам, будучи родом из ветви Смоленских Ростиславовичей, сдружился с князьями Смоленскими, Торопецкими и Владимирскими. А теперь он заключил союз и с усилившимся Новгородом. Как ни пытался Миндовг склонить его посулами к общей войне против крестоносцев, отобравших ранее у Полоцка его нижние земли по Западной Двине, но полочане пока что были непреклонны. Воевать они теперь были готовы только лишь в союзе с русскими княжествами хоть против крестоносцев, а хоть бы даже против тех же литвин.

С Мацеем никакого согласия и быть не могло, ибо он, также как и его соперник Миндовг, считал себя претендентом на всеобщую власть и делить её с молодым и амбициозным князем категорически не желал. Прямой войны между ними пока ещё не было, но всё могло измениться в самое ближайшее время, как только станет ясно, что кто-то из них оказался слабее своего конкурента.

Ну и, собственно, сами крестоносцы. Вот эта информация действительно заслуживала всей той возни, что они здесь устроили со шляхтичем. Буквально за месяц до ухода Миндовга с этим посольством в Литву в град Вильно прибыли посланники от епископа рижского Альберта, послы от Ордена меченосцев и от епископа Дерптского – Леальского – Германа.

В грамоте, переданной князю, епископ Альберт представлялся как легат^[5] от самого Папы Григория IX, и он настоятельно рекомендовал принять все те предложения, что до Миндовга доведут послы. На протяжении целой седмицы велись эти непростые переговоры, но к какому-то определённому решению все эти стороны пока что ещё не пришли. Латиняне предлагали прочный мир и поддержку Миндовгу в его противостоянии с князем Мацеем. А в ближайшем времени они обещали военную помощь и против русского Полоцка, да и против других русских княжеств, если у Миндовга вдруг случится с ними конфликт. За всё это они просили пока допуск на литвинские земли своих священников и строительство на них небольших замков, в которых бы эти священники со своей небольшой прислугой и охраной проживали и откуда бы они могли проповедовать, как они выразились, «истинную веру». На следующий год Мацею предлагалось принять участие в военном походе крестоносцев на датские земли в северную Эстляндию. Местные племена язычников-эстов можно было бы хорошо пограбить, да и долю от добычи с датчан ему пообещали хорошую.

Племена Ливов и Латгалов уже изъявили своё желание выступить в этот поход, также как и псковчане, так что где-то в июне месяце можно было ждать общего сбора, назначенного под Ригой и Дерптом.

– Стоп! – вдруг рявкнул Варун, перебивая сбивчивую речь шляхтича. – При чём здесь вообще крестоносцы и наш русский Псков? Ты о чём тут речь ведёшь, а, Марич?!

Литвин испуганно пригнул голову. Он тут вообще ни при чём, но только самолично слышал, как оруженосцы из свиты рыцарей похвалялись, сколько они смогли выпить пива и медов, когда были на недавних переговорах во Пскове. Да и боярин из Пскова Никола Сырков, что только недавно встречался с его князем, так тот тоже поведал, что их высокие люди боятся прихода к ним новгородского князя Ярослава со своим войском. И что они не желают принимать участие в уже запланированном князем походе на немецкий Дерпт. Ибо видят в этом в первую очередь посягательства на свои древние вольности, коих могут лишиться с приходом такого боевитого и решительного властителя. И, дескать, уж им лучше держать руку иноземцев-латинян, потому как за ними нынче вся сила.

– Ну и дела! – только и протянул озадаченно Будай. – А ты, часом, не врёшь ли нам всё это сейчас, Марич, чтобы только вот себе цену набить, а? За такой навет можно ведь вмиг головы лишиться. Ты сам это хоть понимаешь?

– Да, конечно, я всё понимаю! – затараторил литвин. – А только так всё это и было на самом-то деле. И даже бумагу какую-то составили посланники папского легата и псковского князя Мстислава Давыдовича! В которой их замирение на времена вечные прописано.

– Однако, – одновременно протянули Андреевские ветераны. – Мы, значит, тут к новому походу готовимся на Ливонцев, а там свой русский Псков втихую за спиной с нашими врагами вовсю сговаривается. Ну и ну-у! Ладно, Марич, что ещё ты нам можешь рассказать?

Больше ничего важного от шляхтича они не услышали, так, мелкие придворные сплетни, и не более того. Разговор нужно было заканчивать, и так он уже затянулся сверх запланированного. Но уж больно интересные вещи им тут рассказывал этот литвин.

– Ладно, довольно здесь «воду лить», Марич! Самое главное, что нас интересовало, мы от тебя сейчас уже услышали, – остановил разговорившегося «собеседника» Будай. – Это тебе за интересные вести, с задатком на будущее, – и он протянул объёмистый, позвякивающий серебром кожаный кошель. – Имей в виду: если к тебе в Вильно пожалует от нас человек, то ты ему все новости, также как и нам сейчас, поведаешь. А уж он тебе за такую услугу вот к этому вот задатку и ещё столько же добавит. Узнаешь ты его по заветному слову. Он тебе скажет: «На Новгородском торгу шкурка белки в цене хорошо выросла, ну а кунья зато вниз пошла». А ты ему на это ответишь: «Так куниц-то ныне Карела много стрелой набила, вот и сбросила она оттого свою цену в четверть». Вот так вы другу дружку и узнаете. Всё ли ты понял, Марич? Запомни же эти особые слова накрепко! – и Будай вновь медленно повторил обе заветные фразы.

– Коли будешь с нами дружить и пользу приносить, так богатым станешь. А с богатством большим и путь наверх у тебя будет гораздо легче. Ну а мы-то тебя завсегда поддержим, – и Властиборович кивнул на бочонок с оружием. – Забирай своё железо, Марич, оправься как следует и на пир шагай, он сейчас в самом разгаре там. Да на нас-то обиду не держи, мы ведь из тебя весь здесь хмель выветрили, а ты ещё и сам подзаработал неслабо при этом, – и подмигнув, русские ветераны вышли из конюшни.

Шляхтич сидел в тусклом свете жирника на унавоженном, покрытом сеном и соломой полу и разглядывал кожаный кошель. Развязав на нём тесёмку, он высыпал часть серебра из него на ладонь. Были тут дирхемы с арабской вязью, лежало несколько серебряников Ярослава Мудрого с родовым знаком Рюриковичей, виднелись в кошеле и крупные деньги. Как минимум пять коротких ромбовидных киевских гривен длиною с палец и ещё несколько рублей – половинок от длинных новгородских гривен – лежали объемной кучкой. Всё вместе в кошеле это серебро весило довольно прилично, и было оно большим богатством по нынешним меркам. Неподалеку в стойлах переступали копытами и фыркали лошади, а за стеной всё так же лил затяжной дождь. Марич вздохнул, поднял с ведра свою саблю с ножом, мотнул головой и сплюнул сквозь зубы. А жизнь-то не так уж и плоха! Ему опять повезло, и теперь есть куда расти выше в этой иерархии. Ещё немного – и он отстроит на родовых землях у Немана свой собственный замок, и тогда с ним будут считаться все те, кто сейчас смотрит на него свысока. А русские… Ну что же, пусть это будут русские, те, кто принесёт ему так нужные средства. И отряхнувшись от грязи и соломы, он отправился в сторону высокого крыльца.

* * *

– …И нашему послуху из свиты литвинского князя стало доподлинно известно, что псковский боярин Никола Сырков встречался с Миндовгом и за спиной у Новгорода вёл беседы об том, чтобы им совместно идти к союзу с Ливонцами. А также он сказал литвинам, что высокие люди Пскова вместе с их князем Мстиславом Давыдовичем не только в задуманный загодя поход на Дерпт не собираются, но даже уже какую-то совместную бумагу с латинянами подписали, которую им посланник папского легата доставил, – докладывал князю уже на следующий день Сотник.

– И что же в той бумаге написано? Твой посланник тоже о том ведает? – нахмурив брови, переспросил его недоверчиво Ярослав.

– Нет, князь, то он не ведает, ибо сам он её не читал, – признался Андрей. – Однако довёл он до моих людей, что там прописано про вечное замирение между Псковом с одной стороны и Орденом меченосцев с Ливонскими епископствами с другой.

– Не верю! Не верю я в то, что Псков осмелится от матери Руси и от Господина Великого Новгорода отойти. И что в капкан к латинянам он свою голову согласится сунуть, я тоже не верю! – Вскочил с места Всеволодович и, словно разъярённый тигр в клетке, заходил из одного конца светёлки в другой.

В комнате повисла пауза. Сидящие напротив Сотника воевода Фёдор Данилович с тиуном Якимом разом насупились и косились теперь неодобрительно на Андрея.

«Ну да, конечно, верные сподвижники князя, одной головой все они здесь привыкли уже думать. Для них есть только одно правильное мнение – Ярослава, все же остальные – изначально неверные и подлежат лишь дружному осуждению, – подумал он с досадой». Ладно, его дело было князя предупредить, а всё-таки всегда лучше все варианты наперёд просчитывать. И Андрей опять постарался убедить Всеволодовича повременить с зимним походом на Дерпт.

– Что если перед этим походом провести хорошую разведку во Пскове и попытать там своих людей, что они слышали про всё это? Есть же люди, верные Новгороду, и в свите Псковского Мстислава, да и среди высшего боярства наверняка должна быть сильная проновгородская партия.

– Ты, небось, Иванович, своих людей не хочешь отдавать в поход, тогда так и скажи нам, – усмехнулся, пристально глядя ему в глаза, воевода. – Так-то мы и без твоих трёх сотен там сами вполне справимся. Устал, должно быть, после набега на шведский замок, жена молодая опять же тебя ждёт, – и он эдак криво сощурился.

Сотник вспыхнул и хотел было надерзить Даниловичу, но тут уже вовремя вмешался сам князь:

– Тихо! Вы тут на личное-то мне не переходите! Я Ивановичу верю! Но и ты меня, Андрей, уж пойми, целых два года я готовил этот поход на наш бывший Юрьев, а теперь на немецкий Дерпт, который латиняне в настоящее осиное гнездо превратили. Ну не может наш русский Псков не понимать, что не союзники они ему, а враги лишь смертные. Наверное, лживую весть твои послухи тебе принесли, ты уж осторожнее сам с этим будь. Я же после переговоров с литвинами оставляю на Новгородском столе сыновей Фёдора с Александром, а сам уже иду на Владимирский стол. Как ранее мы и обговаривали, в декабре месяце я вернусь сюда с Переяславскими и Владимирскими полками. Вам же, – и он посмотрел на Фёдора Даниловича с Якуном, – готовить в поход местную новгородскую рать. Андрея Ивановича я с походом не неволю. Сколько он сможет, столько пусть и выставит своих людей.

«Хм, а ведь есть, проскользнул какой-то холодок у князя ко мне, – подумал Сотник. – Вот так вот нашепчет кто-нибудь про тебя “высокому начальнику”, а ты тут ему под руку своё мнение, отличное от его, выскажешь. И всё, сразу же в немилости окажешься. Ладно Ярослав, этот честной князь – воин, он привык в глаза смотреть и говорить всё то, что сам думает. А ну как какой-нибудь интриган был бы на его месте? Напоют ему, что комбриг много возомнил о себе и теперь вот к личной самостоятельности тяготеет, да ещё приплетут, что не уважает он княжью власть, что весьма плохо о ней отзывается. И всё, после очередного кубка на пиру, что тебе тут же с улыбкой преподнесут, загнёшься ты потом в страшных муках. Ну их! Домой хочу, в поместье своё! С женой и сыном побыть, с друзьями увидеться, да и хозяйством уже пора заняться…»

– На вечер у Высшего совета Господина Великого Новгорода назначена встреча с литвинским посольством. Пройдёт она на подворье у Владыки, – напомнил князь. – Но перед этим, на вчерашнем пиру, мы с Миндовгом уже порешили прежде между собой провести личную встречу. Так что с часу на час я жду его прибытия, а вам всем надлежит в ней тоже участвовать. Князь этот мне нравится, взгляд у него прямой, он его не прячет, не отводит в сторону, когда говорит. Вот и поглядим, до чего мы с ним сможем здесь договориться, прежде чем наши пустобрёхи на Большом совете будут балаболить. Всегда полезно личную приязнь иметь перед таким важным делом! – и он поучительно поднял указательный палец вверх.

Литвинов за столом переговоров было всего четверо, также как и самих русских, этикет то предписывал, и соблюдался он всегда строго и неукоснительно. Помимо самого Миндовга, напротив сидели моложавые, как и сам их князь, литвинские воеводы Радвил и Альгис. Тут же поблёскивал умными глазами и седобородый Гинтарис, отвечающий, как видно, за общие посольские дела и за связи с соседними державами. Все приветственные слова уже были сказаны, обычаи гостеприимства соблюдены, гости попотчеваны, и теперь оставалось только лишь договариваться.