Андрей Арсланович Мансуров
Моя маленькая Ведьма
Часть 3. Рольф
Рольф
Я смотрел, как он подходит.
С виду – ничего особенного. Мужик как мужик, лет сорока пяти. Высокий, стройный. Широк в плечах, но видно, что не слишком мускулистый – нет той упругости и целеустремлённой силы в движениях и походке. Не-ет, этот Марвин – явно силён не мускулами!..
Зато оказалось, что черты лица приятны. Не красивы – а именно приятны. Немного портит впечатление шрам, проходящий через всю левую щёку. Ещё ощущается уверенность в себе и какой-то внутренний стержень. Ничего не скажешь – характер!
– Здравствуй, Рольф. Ты прав, конечно – моя сила не в мускулах. – увидев, как расширились, чисто инстинктивно, мои глаза, он пояснил, – Вот именно. В этом самом. Ну, да ты должен понимать, от кого моя дочь переняла свои способности… Я – Марвин.
– Здравствуйте, Марвин. Да, Миерна мне сказала. Вы не будете против, если я вас обыщу?
– Нет, конечно. – он поднял руки и стоял, пока я делал обыск – символический, разумеется: я прекрасно понимал, что сильный менталист вроде Миерны или её отца не нуждается в оружии, чтобы даже убить меня – таким как они достаточно маленького мысленного усилия.
Я отступил. Выдохнул. Спросил:
– Почему вы сдаётесь?
– Потому что у меня нет иного выхода. Если я не остановлю свою дочь сейчас, её уже никто не остановит.
– А вы и правда, надеетесь её остановить? – я не скрывал скепсиса.
Марвин вдруг изменился в лице. Побледнел, позеленел.
Похоже, малышка Миерна взялась за него серьёзно. Я молча смотрел, как он отступает: пятится по коридору, схватившись за горло и делая такие движения, словно глотает воздух – как воду. Поэтому я сказал-подумал внутрь себя:
– Миерна. Может, конечно, он и козёл, и не был любящим и заботливым папочкой в той степени, как ты хотела бы… Но ведь и ты – не ангел. Вдруг у него реально – есть какие-нибудь серьёзные оправдания?! Отец же твой всё-таки – наверное, раньше-то и любил и нянчился с тобой. Может, пока не будешь убивать его? И вот ещё что…
Пожалуйста, перестань без спроса использовать мой мозг как «промежуточный усилитель»!
В голове я услышал её рычание.
Потом вздох.
Наконец она, словно очнувшись, ответила:
– Ты прав, конечно, Рольф. И хоть я вижу, что на самом деле тебе неймётся допросить моего папочку, определённое беспокойство за… Меня – ты испытываешь. Хотя бы за то, чтоб я не перенапряглась, взламывая защиту этого гада…
Ладно, пусть пока поживёт.
Только – не подводи его ближе километра к моей комнате!
– Докладывайте, капитан.
Я оглядел суровые серые лица офицеров, и подумал, что наверняка и они уже поняли всю сложность и щекотливость ситуации, в которую мы все попали.
Да, малышка Миерна может просто убить нас, не особо напрягаясь, и единственный, кто может как-то хотя бы попытаться заблокировать её силу – это её папаша.
До сих пор – наш лютый враг.
А сейчас – вынужденный союзник. Который пришёл «всего-навсего» убить дочь.
– Есть, докладывать, сэр. Марвин честно сказал, почему он вышел и сдался. Ему приказал Конклав. Ну, вернее, специальная Комиссия по вот таким, тщательно селекционированным и воспитанным детям-супертелепатам. У них уже было несколько спорных и критических случаев. Неповиновения со стороны таких вот детей. Мысль о том, что если они сами не смогут использовать её, то нужно подбросить девочку тем или иным способом к нам, собственно, как раз Конклав и высказал. Она просто опередила их.
Они были в ужасе: чтоб ребёнку, пусть и самому сильному, удалось заставить ведьму, что её курировала, подсадить её туда, во внешнее подземелье, и таким образом перейти на сторону врага – о-о! Чепэ!
Поэтому Марвина просто поставили перед фактом: или ты убьёшь свою дочь, или мы убьём тебя и остальных. В-смысле, твоих женщин и детей. Достать обещали из-под земли. В буквальном смысле. А Марвину, собственно, деваться некуда: там, в подземельях Улья, его дети и их матери без него – фактически беззащитны.
А детей уже больше сотни.
– И что, все они обладают способностями, как у… нашей подопечной? – паузу прервал заместитель начальника штаба, желваки на скулах которого играли особенно сильно.
– Нет, разумеется, сэр. Марвин сказал, что таких способностей и сил пока, – он это подчёркивал, что – пока! – больше ни у кого из его детей нет. Но гарантировать он не может ничего. Потому что пятеро из его последних – ещё младенцы нескольких месяцев отроду. И хотя их фон, как он его называет, есть, и весьма сильный, это – не гарантия того, что дети смогут стать как Миерна, когда подрастут. Раньше, как сказал Марвин, до двух-трёх-четырёх лет дожило только трое столь сильных детей.
Остальных убили собственные матери.
Это в тех случаях, если сами дети раньше не убивали этих матерей… И нянечек.
Тогда таких, вышедших из-под контроля, по приказу этой самой Комиссии, ликвидировали.
– Не могу их не понять. Кому же охота быть убитым капризным сосунком… – жёлчи в голос начальник снабжения не подпустить не мог. Генерал, сидевший во главе стола, повернул голову, и взглянул на офицера. Тот поспешил заткнуться, насупившись и откинувшись на спинку стула.
Генерал спросил:
– Капитан. Чем сейчас Миерна и её отец могут угрожать нам?
– Смертью. – я не стал ходить вокруг да около, а выложил сразу главное, – Миерна может убивать с расстояния до десяти миль на поверхности, и нескольких сотен метров – под землёй. Мы сейчас в трёх милях от той камеры, где она содержится. Марвин – в двух. От нас. А от дочери – в пяти. Но он гораздо, гораздо слабее своей дочери. Не думаю, что он нам опасен. Его «сдача» – явно жест отчаяния со стороны его хозяев.
– Капитан… – Председатель Комитета объединённых Штабов ослабил галстук, словно ему не хватало воздуха. – Рольф. Как вы считаете, почему всё-таки они приказали ему убить её? Ведь они не могут не понимать, что в этом смысле как раз у неё куда больше шансов?
Я, в который раз оглядев убого обставленную казённой мебелью тесную комнатку, в которой всегда проходили совещания, не мог не согласиться с генералом и в этом, и в смысле микроклимата: действительно, после двух часов предварительного совещания старших офицеров нашей Общины, и тех, кто прибыл из Центрального Штаба, здесь было весьма душно. И влажно. Запах страха и напряжение буквально висели тут же – словно дым от сигарет. То есть, это было так, когда ещё оставались сигареты. Сейчас-то их никто не видел чуть не десять лет.
Мне здесь тоже не нравилось, но жаловаться грех: я эти два часа сидел в приёмной. Наконец дождался вызова. И вот теперь…
Вынужден отвечать в десятый раз на одни и те же дурацкие вопросы, на которые ответа нет. Да и быть не может.
Потому что речь идёт о супер-оружии такого типа, с которым мы прежде не сталкивались. Мало того: даже не подозревали о его существовании! И речь теперь не о конкретных делах, операциях, или Приказах.
А об эмоциях. Да ещё таких неоднозначных и запутанных…
Которые дочь и отец испытывают друг к другу.
И именно это сейчас и является главным Фактором для обеспечения нашей победы. Над ведьмами.
– Да, сэр. Как мне кажется, здесь дело в тактике. Члены этого Конклава не могут не понимать, что Миерна – слишком сильна. И если раньше её отец старался убедить их в том, что уж он-то сможет контролировать своего ребёнка… Ну, хотя бы с помощью того факта, что дети обычно слушаются мать и отца. Да и просто – старших. Но сейчас…
После смерти матери Миерны, она этого самого отца просто возненавидела. Так что контролем уже не пахло. И кураторши-ведьмы, как ни старались, успеха в управлении поведением супер-ребёнка добиться не могли.
Вероятно, именно поэтому члены Конклава и решили, что в принципе, неплохо будет просто подбросить её нам. Вы же помните легенду о Троянском Коне? Ну так вот: девочка – их конь. Поскольку сами они с ней потерпели полный крах, и попросту боятся. И теперь они бы хотели, чтоб мы тратили наши силы, время и ресурсы на то, чтоб попытаться подчинить себе Миерну. Или хотя бы договориться с ней.
А договориться с ней можно только об одном.
Она хочет быть Королевой!
Ну а мы, соответственно, будем жалкими подданными-рабами в её королевстве!
Совещание затянулось ещё на три часа.
Пропотев, и отболтав язык в попытках объяснить, почему я считаю, что Миерна хочет именно этого – неограниченной власти! – я двинулся по центральному коридору Убежища к месту, где содержали нашу главную свидетельницу. По делу о самой себе.
Примерно за километр я её услышал, а метров с пятиста стало возможно нормально разговаривать. Я спросил в лоб:
– Почему ты считаешь, что твою мать убил твой отец?
– А кто же ещё?! Я знаю! Это он! Он сам признался – ну, вернее, я увидела! – что изнасиловал её. А потом, когда я уже родилась, злился на неё. Потому что она, как мать, должна управлять мной. Моим послушанием. И поведением. И что-то там ещё я должна была по её указке делать – ну, видеть выживших людей, где они скрываются, и всё такое… А она не могла. И когда он понял, что мать не справляется со мной, он и убил её!
– А сам он? Сам он не пробовал… Справиться с тобой?
– Пробовал, конечно. Только я уже видела, чего он хочет на самом деле.
– И чего же?
– Власти.
– Как это? Он что, был подчинённым?
– Ну да. Хоть и формально, но он вынужден был подчиняться этим старым пердунам из Комиссии и Конклава. Вот он и хотел, чтоб я их всех поубивала, а он стал как бы…
Неограниченным Повелителем всех Ведьм и Инкубов!
Марвин
К камере Марвина мне пришлось подобраться шагов на двадцать – только так его оказалось более-менее прилично слышно.
– Марвин. Марвин! Это я, Рольф.
– Вижу. – голос равнодушный и усталый. Словно мужчина отчаялся.
Да и правда: тут любой бы отчаялся! Знать, что тебя может в любой момент прищёлкнуть, словно вошь ногтем, родная дочь!.. Которая к тому же тебя люто ненавидит.
– Я хотел спросить. Пожалуйста, не обижайтесь. И не посчитайте с моей стороны нетактичным. То, что говорит Миерна о смерти вашей жены – её матери – правда?
Марвин молчал. И я уж было подумал, что он и не ответит. Но он сказал:
– И да. И нет.
После ещё одной паузы он продолжил. И мне пришлось взломать дверь каптёрки с запасами тканей и ниток, и зайти внутрь: если бы кто-нибудь заметил, что я отираюсь возле камеры с важным заключённым… Про меня могли бы плохо подумать.
– Миерна считает, что это я виновен в смерти Роны. Раньше я и сам так думал – сразу после её смерти. Но позже, когда смог на трезвую голову разобраться, что творилось в голове моей, как вы выразились, жены, я переосмыслил свою роль. В её смерти.
Конкретно – убийцей, назвать меня, всё же, наверное, нельзя. Скорее, можно сказать, что её смерть произошла из-за моей непредусмотрительности… Я, разумеется, полностью осознаю, что если бы я вёл себя по-другому… Возможно, смерть Роны удалось бы отсрочить.
Но – не предотвратить.
Объяснить что-либо этакое, из жизни телепатов, такому, извините, простому и привыкшему к конкретным действиям парню как вы, весьма трудно. Но я всё же попробую. – теперь я услышал его мысленный как бы вздох. Но голос оставался чётким, спокойным, и с отличной дикцией – ещё бы! Он же не говорил в обычном смысле этого слова. А – мыслил:
– Когда малышка Миерна подросла, и стала требовать больше молока, или – более частой замены пелёнок, или ещё больше всяких ладушек-прибауток-подбрасываний, и всего прочего, что нравится грудничкам, мы посчитали это за капризы балованной девочки-младенца. Рона попыталась – ну, по моему совету – не давать ей грудь в те моменты, когда ей казалось, что девочке уже достаточно молока. Так советовал и доктор: перекармливать младенца опасно: ножки станут кривыми, потому что не смогут держать непропорционально больший для них вес! Да и ни к чему нам было, чтобы ребёнок стал полным. А она и так пошла складочками…
И вот тогда Миерна стала мать бить. Нет, не ручками – а мысленно. Там, в голове у Роны словно взрывались бомбы и растекался расплавленный свинец… Миерна могла сделать, и делала матери очень больно. А Рона не могла защищаться – она так и не освоила методику блоков, которую я ей…
Словом, когда Рона сказала, что больше так не может, я обратился к Комиссии, и они разрешили разделить их. Во избежание. Потому что у меня уже были прецеденты: два моих сына убили своих матерей. Мысленно. И ещё три матери задушили своих – ну, вернее, моих! – детей. Потому что не могли больше терпеть эту адскую боль! Ведь с тренировками и возрастом силы детей-менталистов растут! Как и потребности. И понимание мира…
Когда мы разделили Рону и Миерну, вначале всё шло как обычно: нянечка из людского персонала её вскармливала. Искусственной смесью, и молоком, которое сцеживала Рона. Я каждый день заходил, возился, играл. Укладывал.
Рона нервничала – подсознательно она чувствовала вину. Ну, за то, что не может быть как все нормальные матери – с ребёнком. И ещё я видел там, у неё глубоко внутри, что она и правда: считает нашу дочь – монстром. А себя – чуть ли не пособницей ведьм и Конклава…
Я пытался объяснить, что она как раз – нормальная мать. И ребёнок нормален. Ну, по-своему… Физически-то у Миерны всё было в порядке.
Всё случилось, когда меня послали… В командировку. Конклав тогда обнаружил и взломал Убежище в Карпатских горах, севернее нашего Убежища, и гораздо дальше, чем мы обычно забирались раньше.
И я должен был отобрать себе новых кандидаток.
Когда вернулся через неделю, узнал, что Рона вскрыла себе вены на руках маникюрными ножницами. Обнаружили её смерть слишком поздно: реанимировать не удалось. Записки, или чего ещё, она не оставила.
Но когда я потом просмотрел мысли и воспоминания Миерны, понял…
Это она доставала Рону. Ну, расстояние оказалось слишком маленьким. И Рона попросила у Конклава о переводе. Подальше. Но члены Комиссии посчитали, что опасности нет. И оставили всё как есть. А Миерне не хватало этого… Ласки, заботы. Тёплых рук. Игры. Укладывания с колыбельной… И всего такого, чего хочется ребёнку.
И чего, смею надеяться, в какой-то степени давал я.
Вот она и кричала. Мысленно. Злилась, капризничала. Приказывала – ну, так, как привыкла…
А Рона не смогла этого вытерпеть.
И я…
Тут Марвин замолк совсем уж надолго.
Я тоже придерживал свои мысли и высказывания при себе. Они явно были бы не в тему. Да и кто смог бы в такой ситуации высказаться «в тему»?!
Марвин всё же сказал:
– Вы верно поняли, Рольф. В смерти Роны виноват я. И Миерна. Но Миерну я не могу винить – она ведь была ребёнком! (Собственно, она и сейчас – ребёнок!) Тогда она ещё не контролировала своих желаний. Не понимала – почему нельзя всего! И – сразу.
Но не могу же я объяснить родной дочери, что она неумышленно довела свою мать до самоубийства!
– Простите, Рольф. Мне очень жаль вашу жену. Рону. Но… Вы предпочитаете промолчать, и чтоб ваша дочь – убила вас… Тому, чтоб рассказать ей о том, как всё произошло?!
– Ну… да. Да. Потому что если я расскажу, у неё может остаться комплекс на всю жизнь. Может, она после такого известия и жить-то не захочет! А она… Дорога мне.
– Постойте-ка, Марвин. Насколько я понял, у вас ведь – сотни детей?
– Ну, не сотни, конечно. Но – да, близко к этому. И я понимаю, о чём вы хотите спросить. Нет – Миерна – не одна из этой моей сотни.
Она – единственная. Уникальная. Как бы вам…
Вы читали Льва Толстого «Войну и Мир»?
– Нет.
– Хм-м… Словом, он, этот писатель, написал около ста романов, но «Война и Мир» – вершина его творчества. Квинтэссенция писательской мысли. Шедевр, потребовавший всех сил. И бессонных ночей, и творческих, так сказать, терзаний… Миерна для меня – моя «Война и Мир». Она и досталась мне тяжелей, и к матери её я испытывал что-то особенное. Хотя и понимал, что она куда глупее даже многих наших ведьм и пленниц…
Нет, не получается объяснить!
– Почему же? Всё очень даже понятно. Миерна – ваша любимая дочь. Наследница сил и способностей. Сильнейший в мире экстрасенс на данный момент. Дальновидящая, как вы её назвали.
Вы гордитесь ею.
И вы хотели бы любой ценой сохранить ей жизнь. И ради такого дела даже обманули Конклав. Который хотели свергнуть. С помощью дочери.
– Это она вам сказала? Хм.
Да, было такое дело… Но это было давно, когда ей ещё не исполнилось четырёх. Потом я понял – бесполезно брать власть над ведьмами. С Миерной, или без неё – их Колония обречена на уничтожение! Вы сейчас – гораздо сильнее.
А насчёт обмана…
Я не обманул Конклав. Я понимал… Или мне казалось, что понимаю – такую нельзя оставлять в живых! Потому что она ещё не понимает всего. Но уже привыкла к тому, что ей всё дозволено. И что она может подчинить своей власти всех.
И, понимая свою силу и безнаказанность, наверняка захочет захватить в свои руки власть над всеми людьми. Вернее – над теми, кто остался в живых.
Поняв это, я не протестовал, когда Комиссия постановила применить к ней обычную Программу для «воспитания» непослушных детей…
Мне, конечно, было стыдно. Но я и сам…
Боялся.
Что не справлюсь!..
И я действительно думал, что смогу, возникни критическая ситуация, убить её!
Но сейчас вижу, что мне не справиться.
Что же до моей жизни, Рольф…
Она больше не имеет для меня никакого значения.
