Анджей Сапковский
Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

– Бежим отсюда, – буркнул Самсон Медок.

– Мы вздремнули?

– К тому же неплохо.

– Тингу конец?

– Во всяком случае, временно. Говори шепотом, за овином – пост.

– Где Шарлей?

– Уже шмыгнул за лошадьми. Теперь иду я. А потом ты. Сосчитай до ста и выходи. Через двор. Возьми охапку соломы, иди медленно, наклони голову, вроде как ты слуга, к лошадям идешь. А за углом крайней хаты – направо и в лес. Понял?

– Конечно.

На площадке крутились несколько солдат, горели костерки и мазницы, но мрак навеса давал настолько хорошее укрытие, что Рейневан не побоялся влезть на скамейку, приподнялся на цыпочки и сквозь пленку в окне заглянул в комнату. Пленки были сильно грязные, а комната освещена скупо. Однако ему удалось рассмотреть, что разговаривали трое. Одним был Конрад, епископ Вроцлава. Юношески звучный и выразительный голос не позволял в этом сомневаться.

– Повторяю, я, господа, искренне благодарен за информацию. Нам самим нелегко было бы ее раздобыть. Купцов губит жадность, а с конспирацией в торговле трудновато, секрета не удержишь, слишком много звеньев и посредников. Рано или поздно поступит донос на того, кто с гуситами знается и ведет с ними торговлю. Но вот с господами дворянами и мещанами дело гораздо сложнее. Они умеют держать язык за зубами, вынуждены опасаться Инквизиции, знают, что случается с еретиками и гуситскими приспешниками. И повторяю еще раз: без помощи из Праги мы никогда не напали бы на след этакого Альберта Барта или Петра де Беляу.

Сидевший спиной к окну мужчина проговорил с акцентом, которого Рейневан не спутал бы ни с каким другим. Это был чех.

– Петр из Белявы, – ответил он епископу, – умел хранить секреты. Даже у нас, в Праге, мало кто о нем слышал. Но знаете, как это бывает: находясь среди врагов, человек остерегается, а оказавшись среди друзей, распускает язык. Ну, коли уж мы об этом заговорили, то, надеюсь, здесь, среди друзей, у вас, епископ, не вырвалось какое-нибудь неосторожное словечко касательно моей особы?

– Вы меня обижаете, – гордо сказал Конрад. – Я не ребенок. Кроме того, наш тинг не случайно проходит здесь, в Дембовце, в глуши. Место тайное и надежное. Да и люди съехались верные. Друзья и союзники. Впрочем, ни один из них, позвольте заметить, вас даже не видел.

– Хвалю за предусмотрительность. Потому что, можете мне поверить, гуситские уши есть в свидницком замке, у пана фон Колдица, есть у пана Путы в Клодске. Относительно присутствующих здесь моравских панов я тоже искренне советовал бы быть поосторожнее. У пана Яна из Краваржа среди гуситов много родственников и свойственников.

Заговорил третий из беседующих. Он сидел ближе других к светильнику. Рейневан видел длинные черные волосы и птичью физиономию, как-то ассоциирующуюся с большим стенолазом.

– Мы осторожны, – сказал Стенолаз. – И бдительны. А предательство в состоянии покарать, можете мне верить.

– Верю, верю, – фыркнул чех. – Как же не верить-то? После всего, случившегося с Петром из Белявы, паном Бартом? Купцами Пфефферкорном, Ноймарктом и Тростом? Демон, ангел мести, неистовствует в Силезии, бьет с ясного неба. В самый полдень. Воистину daemonium meridianum. Страх обуял людей…

– И очень даже хорошо, – спокойно отметил епископ, – что обуял. И должен был обуять.

– А результат, – покачал головой чех, – виден невооруженным глазом. Пусто стало на карконошских перевалах, поразительно мало купцов направляется в Чехию. Наши шпионы уже не ходят с миссиями в Силезию так охотно, как некогда. Крикливые до недавних пор эмиссары из Градца и Табора тоже что-то поутихли. Люди болтают, проблема обрастает слухами, сплетнями, растет словно снежный ком. Кажется, Петра де Беляу жестоко искололи. Пфефферкорна не уберегло, говорят, священное место, смерть настигла его в церкви. Гануш Трост бежал ночью, но оказалось, что ангел мести видит и убивает не только в полдень, но и в ночной тьме. Ну а то, что именно я, ваше преосвященство, сообщил их имена, пускай уж остается на моей совести.

– Хотите, я вас исповедую. Да хоть бы и сейчас. Без оплаты.

– Искренне благодарю. – Чех не мог не почувствовать насмешки, но не обратил на нее внимания. – Искренне благодарю, но я, как вы знаете, каликстинец и утраквист и не признаю устной исповеди.

– Ваше дело и ваша боль, – холодно прокомментировал епископ Конрад. – Я предложил вам не церемониал, а душевный покой, а ведь он не зависит от доктрины. Впрочем, ваше право отказаться. Только уж с совестью теперь управляйтесь сами. Я же лишь скажу вам, что названные покойники – Барт, Трост, Пфефферкорн, Беляу… провинились. Согрешили. А Павел пишет римлянам: «Возмездие за грех есть смерть»^[356].

– Там же, – проговорил Стенолаз, – написано о грешниках: «Пусть стол их станет силком, ловушкой, камнем преткновения и расплаты».

– Аминь, – докончил чех. – Эх, жаль, искренне жаль, что этот ангел или демон только над Силезией бдит. Нет недостатка в грешниках и у нас в Чехии… Некоторые из нас там, в Златой Праге, утром и вечером возносят мольбы, чтобы определенных грешников хватил удар, чтобы молния их спалила… Или какой-нибудь демон доконал. Хотите, дам вам список. Именной.

– Какой список? – спокойно спросил Стенолаз. – О чем вы? Что-то предлагаете? Люди, о которых мы говорим, виновны и заслужили кару. Но их покарал Господь и собственная греховная жизнь. Пфефферкорна убил арендатор из ревности к жене, а потом сам повесился, раскаявшись. Петра из Белявы убил в приступе неистовства собственный брат, полоумный чародей и прелюбодей. Альбрехта Барта прикончили евреи из зависти, потому что он был богаче их. Некоторых поймали, сейчас они признаются на пытках. Купца Троста убили разбойники, он обожал валандаться по ночам и дождался. Купец Ноймаркт…

– Достаточно, достаточно, – махнул рукой епископ. – Воздержимся, не надо утомлять нашего гостя. Есть тема поважнее, и давайте к ней вернемся. К тому, значит, кто из пражских панов готов к сотрудничеству и переговорам.

– Простите за откровенность, – после некоторого молчания сказал чех, – но было бы полезней, если б Силезию представлял кто-либо из князей. Я, конечно, знаю пропорции, но у нас в Праге было достаточно сложностей и хлопот из-за радикалов и фанатиков. У нас очень плохо относятся к духовным лицам…

– Вы, уважаемый, не знаете пропорций, путая католических священников с еретиками.

– Многие считают, – бесстрастно продолжал чех, – что фанатизм есть фанатизм и римский ничуть не лучше таборитского. Поэтому…

– Я, – резко оборвал его епископ Конрад, – в Силезии – наместник короля Зигмунта. Я – Пяст королевской крови. Все силезские князья мои родственники, все силезские дворяне признали мое верховенство, избрав меня ландсгауптманом. Этот тяжкий груз я несу со дня святого Марка 1422 года. Достаточно долго, чтобы знать. Даже там, у вас, в Чехии.

– Знаем, знаем. Тем не менее…

– Никаких «тем не менее», – снова обрезал епископ. – Силезией правлю я. Хотите вести переговоры – ведите со мной. Пан или пропал.

Чех долго молчал. Наконец сказал:

– Любите, ох любите вы это, преподобные. Обожаете управлять, вмешиваться в политику, совать всюду нос и лезть пальцами. Поверьте, для вас будет страшным ударом, если кто-нибудь наконец лишит вас власти, отнимет, вырвет из загребущих лап. Как вы это переживете, а? Представляете себе? Никакой политики. Целый день, от заутрени до комплеты, ничего, только молитва, покаяние, проповеди, дела милосердия. Как вам это нравится? Ваше епископское преосвященство?

– Это вам видится что-то подобное, – высокомерно заявил Пяст. – Только руки у вас коротки. Сказал когда-то какой-то мудрый кардинал: собака лает, караван идет. Нашим миром владеет и будет владеть Рим. Я бы сказал, того хочет Бог. Но не стану поминать имени Бога всуе. Поэтому скажу так: справедливо, чтобы власть была в руках самых достойных людей. А кто более достоин, если не мы? А? Может, вы, рыцари?

– Найдется, – не сдавался чех, – какой-нибудь сильный король либо кесарь. И тогда кончится…

– Все кончится Каноссой, – в очередной раз прервал епископ. – У тех же стен, у которых стоял Генрих IV Германский. Этот «крепкий» король, как вы помните, требовал, чтобы духовенство, не исключая папы Григория VII, перестало лезть в политику и от заутрени до комплеты занималось исключительно молитвами. И что? Напомнить? Спесивец два дня стоял босым на снегу, а в замке папа Григорий тем временем смаковал роскошные блюда и отведывал хваленые прелести маркграфини Матильды. И на этом покончим с пустой болтовней. Вывод: не следует поднимать на Церковь голос. Мы всегда будем править и управлять. До границ мира и конца света…

– И даже дальше, – ядовито вставил Стенолаз. – В Новом Иерусалиме, златом граде за яшмовыми стенами, тоже у кого-то в руках должна быть власть.

– Вот именно, – фыркнул епископ. – А для собак, которые лают и воют, как всегда – Каносса! Покаяние, стыд, снег и перемерзшие ноги. А для нас теплые покои, теплое тосканское вино и пылкая маркграфиня в пуховой постели.

– Там у нас, – глухо сказал чех, – Сиротки и табориты уже точат клинки, уже готовят цепы. Уже смазывают оси телег. Вот-вот сюда нагрянут и отберут у вас все. Вы потеряете дворцы, вино, маркграфинь, власть и, наконец, ваши якобы столь ценные головы. Так будет. Я сказал бы, что, видимо, того хочет Бог, но не стану упоминать имени Его всуе. Поэтому скажу: с этим надо что-то делать. Противодействовать.

– Ручаюсь вам, святой отец Мартин…

– Да оставьте вы, – взорвался чех, – в покое мир со святым отцом, королем Зигмунтом и всеми князьями Империи, со всей этой верещащей европейской ярмаркой. С очередными легатами, регулярно расхищающими всякий раз заново собираемые на круцьяту деньги! О муки Господни! Вы требуете, чтобы мы ждали, пока наверху не придут к какому-либо согласию? А там ежедневно смерть смотрит в глаза!

– Нас, – проговорил Стенолаз, – вы не можете обвинить в бездействии, господин. Мы, как вы сами признали, действуем. Беззаветно молимся, наши молитвы бывают услышаны, грешников настигает кара. Но грешников много, да и новые постоянно прибывают. Мы просим вас не прекращать помощи.

– То есть вам нужны новые имена?

Ни епископ, ни Стенолаз не ответили. Чех же явно не ожидал ответа.

– Мы сделаем, – сказал он, – все, что в наших силах. Передадим списки гуситских сторонников и торгующих с гуситами купцов, приведем имена… чтобы вам было за кого молиться.

– А демон, – чеху и на этот раз никто не ответил, – демон, как обычно, ударит без промаха и неотвратно. Ох нужна была бы, нужна бы была такая акция и у нас…

– С этим, – жестко сказал Конрад, – сложнее. Уж кому-кому, как не вам, лучше знать, что у вас сам дьявол не в силах разобраться в хаосе фракций. И не угадаешь, кто кого и против кого держится и держится ли во вторник с теми же самыми, которых держался в понедельник. Папа Мартин и король Зигмунт хотят договориться с гуситами. С разумными. С такими, как вы, хотя бы. Думаете, мало было охотников покончить с Жижкой? Мы не дали согласия. Ликвидация определенных лиц грозила хаосом, полнейшей анархией. Ни король, ни папа не желают видеть подобное в Чехии.

– Болтайте об этом, – пренебрежительно фыркнул чех, – с легатом, с Орсини, а меня от подобной пустой болтовни увольте… И шевельните же немного, епископ, вашими якобы ценнейшими мозгами. Подумайте об общем интересе.

– Кого-то надо… прикончить? Вашего политического или личного врага? И что это за интерес?

– Я вам говорю, – чех и на сей раз не обратил внимания на насмешку, – что табориты и Сиротки поглядывают на Силезию жаждущим оком. Одни желают обращать, другие просто колошматить и грабить. Двинутся того и гляди, сорвутся с мечом и огнем. Мечтающий о христианском примирении папа Мартин будет за вас в далеком Ватикане молиться, жаждущий договоренности Люксембуржец будет в далекой Буде рвать и метать. Альбрехт Ракусский и епископ Оломунца облегченно вздохнут, поскольку свалилось все это не на них. А вас тем временем будут здесь обезглавливать, сжигать в бочках, насаживать на колья…

– Ладно, ладно. Успокойтесь. Все это у меня во Вроцлаве на картинах изображено в каждой церкви. Вы хотите, если я верно понимаю, убедить в том, что неожиданная смерть нескольких крупных таборитов убережет Силезию от нашествия? От апокалипсиса?

– Возможно, не спасет, но, во всяком случае, оттянет.

– Без обязательств и обещаний: о ком может идти речь? Кого потребовалось бы прикончить? То есть, простите lapsus linqua^[357], кого упомянуть в поминальных молитвах?

– Богуслава из Швамберка, Яна Гвезду из Вицемилиц, гетмана градецкого Яна Чапека из Сана, оттуда же и Амброжа, бывшего приходского священника в церкви Святого Духа. Прокопа по прозвищу Голый. Бедржиха из Стражниц…

– Помедленнее, пожалуйста, – посоветовал Стенолаз. – Я записываю. Однако извольте, пан, сконцентрироваться на районе Градца-Кралове. Мы попросили предоставить перечень активных и радикальных гуситов из района Находа, Трутнова и Вимбурка.

– О! – воскликнул чех. – Вы что-то планируете?

– Тише, пожалуйста.

– Я хотел принести в Прагу радостную нов…

– А я говорю, потише, пожалуйста.

Чех замолчал в гибельный для Рейневана момент. Стремясь любой ценой увидеть лицо говорившего, он приподнялся на цыпочки и не устоял на скамье. Подгнившая ножка с треском переломилась, Рейневан шмякнулся на доски, дополнительно свалив прислоненные к стене хаты палки, жерди, вилы и грабли. Грохот слышен был, пожалуй, даже во Вроцлаве.

Он тут же вскочил и кинулся бежать. Слышал окрики стражи, к сожалению, не только позади себя. Впереди – тоже, причем как раз оттуда, куда намерен был убегать. Свернул между постройками. Когда из хаты выбежал Стенолаз, он не видел.

– Шпион! Шпииоон! За ним! Брать живьем! Жииивьем!

Дорогу преградил слуга, Рейневан повалил его, другому, схватившему его за плечо, врезал кулаком в нос. Сопровождаемый ругательствами и криками, перепрыгнул через изгородь, продрался сквозь подсолнухи, крапиву и лопухи. Спасительный лес был уже совсем рядом, увы, погоня сидела на шее, сбоку, из-за стога, тоже заходили кнехты, пытающиеся поймать его. Один уже совсем было его ухватил, как вдруг словно из-под земли вырос Шарлей и треснул его по голове большущим глиняным горшком. На остальных пошел Самсон Медок, вооруженный выломанной из ограды жердью. Держа двухсаженную слегу пред собой, гигант одним взмахом свалил с ног троих, двух следующих угостил так, что они рухнули словно колоды, утопая в лопухах, как в морской пучине. Самсон тряхнул жердью и зарычал, как лев, стоя в позе, можно бы сказать, своего знаменитого библейского тезки, угрожающего филистимлянам. Кнехты задержались на мгновение, но не больше – от грангии мчалось подкрепление. Самсон запустил в солдат своей жердью и ретировался вслед за Шарлеем и Рейневаном.

Они запрыгнули в седла, ударами пяток и криком заставив лошадей пойти в галоп. Промчались через буковину, подняв тучи листьев, прогалопировали сквозь рощицу, прикрывая лица от секущих ударов веток. Разбрызгали лужи на просеке, влетели в высокий лес.

– Не отставать! – крикнул, обернувшись, Шарлей. – Не отставать! Они гонятся за нами!

Факт. Гнались. Лес позади был полон звона копыт и крика. Рейневан оглянулся и увидел фигуры наездников. Он прижался к гриве, чтобы хлещущие ветки не сбросили с седла. К счастью, он уже вылетел из чащобы в редколесье и пустил коня в галоп. Сивка Шарлея мчался как ураган, отрываясь все больше. Рейневан заставил свою верховую мчаться быстрее. Это было очень рискованно, но остаться позади одному ему вовсе не улыбалось.

Он обернулся. Сердце замерло и опустилось вниз, на самое дно живота, когда он увидел, кто за ними гонится. Конники с полощущимися за спинами похожими на крылья призраков плащами. И услышал крик:

– Adsumus! Adsuuuuuumus!

Он гнал, что было сил в копытах. Конь Генрика Хакеборна неожиданно захрапел, сердце Рейневана съехало еще ниже. Он прижался лицом к гриве. Почувствовал, как конь прыгнул и не понукаемый, по собственной инициативе, перелетел то ли через яму, оставшуюся от вырванного с корнем дерева, то ли через ров.

– Adsuuuumus! – донеслось сзади. – Adsuuuumus!

– В яр! – крикнул мчавшийся первым Самсон. – В яр, Шарлей!

Шарлей, хоть и не уменьшил скорости, все же заметил ложбинку – яр, holweg^[358], впадину, тропинку в колтловине. Моментально направил туда коня, сивка заржал, скользя по покрывающему склон ковру листьев. Самсон и Рейневан последовали за ним. Скрылись в лощине, но хода не замедлили, не стали сдерживать коней. Мчались напропалую по приглушающему стук копыт мху. Конь Генрика Хакеборна снова захрапел, громче, несколько раз подряд. Конь Самсона тоже храпел, грудь покрылась пеной, хлопья так и сыпались с него. Сивка же Шарлея не подавал никаких признаков усталости.

Крутая лощина вывела их на полянку, за полянкой раскинулся орешник, густой, что твои лесные дебри. Они продрались сквозь чащу и вновь въехали в высокорослый бор, позволяющий пустить коней галопом. Кони храпели все сильнее.

Спустя какое-то время Самсон придержал коня и отстал. Рейневан понял, что должен сделать то же. Шарлей обернулся, придержал сивку.

– Похоже… – с трудом произнес он, сравнявшись с ними. – Похоже, оторвались… Во что же ты, язви тебя, снова нас впутал, Рейневан?

– Я?

– А кто же еще-то?! Я видел тех наездников. Видел, как ты корчился от страха, заметив их. Кто это? Почему они орали: «Мы здесь»?

– Не знаю, клянусь…

– Что толку в твоих клятвах! Ладно, кем бы они ни были, нам удалось…

– Еще не удалось, – изменившимся голосом сказал Самсон Медок. – Опасность еще не миновала. Внимание! Внимание!

– Что!

– Что-то приближается.

– Я ничего не слышу.

– И все-таки. Что-то скверное. Что-то очень скверное.

Шарлей развернул коня, стоя на стременах вглядывался и напрягал слух. Рейневан же, наоборот, съежился в седле. Новые нотки в голосе Самсона заставили его насторожиться. Конь Генрика Хакеборна захрапел, затопал. Самсон крикнул. Рейневан взвизгнул.

И тут неведомо откуда, неведомо как с мрачного неба посыпались нетопыри.

Это, конечно, не были обыкновенные летучие мыши, хотя и были они лишь немногим крупнее обычных, самое большее – раза в два, но у них были неестественно большие головы, огромные уши. Глаза будто раскаленные угольки и ощерившиеся пасти, забитые белыми клыками. И было их множество, целая туча, рой. Их узкие крылья будто ятаганы со свистом рассекали воздух.

Рейневан словно сумасшедший размахивал руками, отбиваясь от яростно нападавших бестий, исходя криком от ужаса и отвращения, срывал с себя цеплявшихся за шею, грызущих руки. Болезненно кусавших уши. Рядом Шарлей не целясь рубил вокруг себя саблей, густо прыскала черная нетопыриная кровь. На голове Шарлея сидели четыре, Рейневан видел, как по лбу и щекам демерита ползут змейки крови. Самсон боролся молча, давил ползающих по нему существ, хватая их горстями по нескольку штук сразу. Лошади безумствовали, рвались, визжали, дико ржали.

Сабля Шарлея свистнула у самой головы Рейневана, клинок прошел по волосам, смел с них большую, жирную и исключительно наглую тварь.

– Вперед! – рявкнул демерит. – Надо бежать, здесь оставаться нельзя!

Рейневан погнал коня, как-то тоже сразу поняв: это не были обычные летучие мыши, это были существа, призванные чарами, а значит, насланные преследователями, и эти преследователи вот-вот появятся. Они рванули галопом, коней подгонять не приходилось, паникующие животные забыли об усталости и мчались так, словно их преследовали волки. Нетопыри не отставали, наскакивали, валились на них непрерывно, защищаться на полном скаку было трудно. Удавалось это только Шарлею, который рубил саблей так, словно родился и всю свою юность провел в Татарии.

Рейневана же, как опять стало ясно, неудачи преследовали хуже, чем Иону. Нетопыри кусали всех троих, но именно Рейневану один вцепился в волосы на лбу так, что совершенно заслонил глаза. Уродцы атаковали всех трех лошадей, но только Рейневанову коню один впился прямо в ухо. Конь рванулся, дико заржал, затряс опущенной головой, дернулся, подкинул круп с такой силой, что ослепший Рейневан вылетел из седла, как снаряд из катапульты. Освободившийся от груза конь сумасшедшим галопом кинулся в лес, к счастью, Самсон успел ухватить его за поводья и остановить. Шарлей же спрыгнул с лошади и, подняв саблю, ворвался в можжевельник, где над барахтающимся в высокой траве Рейневаном нетопыри кружили будто сарацины над поверженным на землю паладином. Выкрикивая чудовищные ругательства, демерит хлестал саблей так, что во все стороны брызгала кровь. Рядом Самсон, сидя в седле, дрался одной рукой – другой держал вырывающихся коней. Совершить такое мог только Самсон.

Рейневан был первым, заметившим, что в бой вступили новые силы. Возможно, это случилось потому, что, стоя на четвереньках и уткнув нос в траву, он пытался выбраться из боя. И видел, как трава вдруг стелется по земле. Словно поваленная вихрем. Он приподнял голову и шагах в двадцати от себя увидел мужчину, почти старика. Но прямо-таки гиганта с горящими глазами и львиной гривой млечно-белых волос. Старец держал посох, странный, сучковатый, фантастически выкрученный, истинный змей, застывший в пароксизме мучений.

– Пади! – громовым голос крикнул старец. – Не поднимайся!

Рейневан распластался по земле. Почувствовал, как странный вихрь свистит у него над головой. Услышал приглушенное ругательство Шарлея. И неожиданный, всеохватывающий, пронзительный писк до того нападавших на них в полном молчании нетопырей. Писк утих, оборвался так же неожиданно, как и возник. Рейневан услышал и почувствовал, как кругом что-то падает градом, ударяясь о почву глухо, как зрелые яблоки. Он чувствовал также на волосах и спине словно сухой дождь. Оглянулся. Кругом куда ни глянь валялись мертвые нетопыри, а сверху, с ветвей деревьев, не переставая сыпался плотный поток насекомых – жуков, паучков, гусениц, личинок и ночных бабочек.

– Matavermis^[359], – вздохнул он. – Это был Matavermis…

– Ну, ну, – сказал старик. – Знает! Молодой, но опытный. Вставай. Уже можно.

Старик, теперь это уже стало видно, вовсе не был стариком. Юношей он, правда, тоже не был, а седина его волос – Рейневан дал бы голову на отсечение – была не старческой, это был альбинизм – столь часто встречающийся у магов. Да и гигантский рост тоже был иллюзией – результатом магии. Опирающийся на посох беловолосый человек был высок, но отнюдь не сверхъестественно. Подошел Шарлей, без всякого интереса пиная валяющихся в траве мертвых нетопырей. Подошел Самсон Медок с лошадьми. Седоволосый несколько минут внимательно рассматривал их – Самсона особенно серьезно.

– Трое. Любопытно. Искали-то мы двоих.

Откуда взялось множественное число, Рейневан узнал прежде, чем успел спросить. Задуднили копыта, на поляне стало тесно от храпящих лошадей.

– Приветствую! – воскликнул, не слезая с седла, Ноткер фон Вейрах. – Однако встретились. Вот ведь везение.

– Везение, – повторил с такой же усмешкой в голосе Буко фон Кроссиг, слегка напирая на демерита конем. – Тем более что совсем не там, где было условлено. Совсем в другом месте!

– А ты не держишь слова, господин Шарлей, – добавил, поднимая хундсгугель, Тассило де Тресков. – Не выполняешь договора. А сие наказуемо.

– И, вижу, не миновала его кара, – фыркнул Куно Виттрам. – Клянусь дубинкой святого Григория Чудотворца! Только гляньте, как ему кто-то ушки понадгрыз.

– Надо отсюда убираться. – Седоволосый прервал разыгравшуюся на глазах у изумленного Рейневана сцену. – Погоня приближается. Конные идут по пятам.

– Ну, разве я не говорил? – проворчал Буко фон Кроссиг. – Мы спасаем их, вытаскиваем ихние задницы из петли. Ладно, поехали. Господин Гуон? Это преследование…

– Не простое. – Седоволосый внимательно посмотрел на поднятого с земли за конец крыла нетопыря, потом перевел взгляд на Шарлея и Самсона. – Все это неспроста… Я понял по тому, как занемели пальцы… Ну, ну… Интересные вы люди, интересные. Можно сказать: покажи мне, кто за тобой гонится, и я скажу, кто ты. Иначе: мои преследователи свидетельствуют обо мне.

– Фу, преследователи! – воскликнул, заворачивая коня, Пашко Рымбаба. – Тоже мне преследователи. И пусть только подъедут, мы зададим им перцу.

– Не думаю, – ответил седоволосый, – чтобы все было так просто.

– Я тоже. – Буко присмотрелся к нетопырям. – Господин Гуон, можно вас попросить?

Названный Гуоном седоволосый вместо ответа махнул кривым посохом. С трав и папоротников тут же начал подниматься туман белый и плотный, как дым. И удивительно быстро полностью затянул лес.

– Старый чародей, – пробормотал Ноткер Вейрах. – Аж мурашки побежали…

– Э! – весело воскликнул Пашко. – По мне ничто не побежало.

– Людям, которые нас преследуют, – отважился проговорить Рейневан, – туман не помеха. Даже магический.

Седоволосый обернулся. Взглянул ему в глаза.

– Знаю, – сказал он, – знаю, господин знаток. Потому-то этот дым не против людей, а против лошадей. И вообще поскорее выбирайтесь отсюда. Если лошади учуют вапор^[360] – ошалеют.

– В путь, comitiva!