Анатолий Мариенгоф
Серебряный век. Лирика

«Как наполняет храм благоуханье…»

 
Как наполняет храм благоуханье
Сожженных смол,
Так вересков наполнило дыханье
Вечерний дол,
И сладостно, как бред любви, жужжанье
Декабрьских пчел.
 

<1912>

Не-Джиоконде

 
И я пленялся ложью сладкою,
Где смешаны добро и зло;
И я Джиокондовой загадкою
Был соблазнен, – но то прошло;
 
 
Я всех обманов не – таинственность,
Тщету измен разоблачил;
Я не раздвоенность – единственность
И простоту благословил.
 
 
Люблю улыбку нелукавую
На целомудренных устах
И откровенность величавую
В полумладенческих очах.
 
 
Люблю бестрепетное мужество
В пожатье девственной руки
И незапятнанное дружество
Без угрызенья и тоски.
 
 
Я рад тому, что ложью зыбкою
Не будет ваше «нет» и «да».
И мне Джиокондовой улыбкою
Не улыбнетесь никогда.
 

1913

Одиночество в любви

 
Темнеет. В городе чужом
Друг против друга мы сидим,
В холодном сумраке ночном,
Страдаем оба и молчим.
 
 
И оба поняли давно,
Как речь бессильна и мертва:
Чем сердце бедное полно,
Того не выразят слова.
 
 
Не виноват никто ни в чем:
Кто гордость победить не мог,
Тот будет вечно одинок,
Кто любит, – должен быть рабом.
 
 
Стремясь к блаженству и добру,
Влача томительные дни,
Мы все – одни, всегда – одни:
Я жил один, один умру.
 
 
На стеклах бледного окна
Потух вечерний полусвет. —
Любить научит смерть одна
Все то, к чему возврата нет.
 

«Ослепительная снежность…»

Л. Н. В[ильки]ной

 
Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность —
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило —
Всё прошло, прошло, прошло.
 
 
Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю, – укачало,
Сани легкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.
 
 
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!
 

10 января 1906, Иматра

Весеннее чувство

 
С улыбкою бесстрастия
Ты жизнь благослови:
Не нужно нам для счастия
Ни славы, ни любви,
 
 
Но почки благовонные
Нужны, – и небеса,
И дымкой опушенные
Прозрачные леса.
 
 
И пусть все будет молодо,
И зыбь волны, порой,
Как трепетное золото,
Сверкает чешуей.
 
 
Как в детстве, все невиданным
Покажется тогда
И снова неожиданным —
И небо, и вода,
 
 
Над первыми цветочками
Жужжанье первых пчел,
И с клейкими листочками
Березы тонкий ствол.
С младенчества любезное,
Нам дорого – пойми —
Одно лишь бесполезное,
Забытое людьми.
 
 
Вся мудрость в том, чтоб радостно
Во славу Богу петь.
Равно да будет сладостно
И жить, и умереть.
 

Софья Парнок

«Каждый вечер я молю…»

 
Каждый вечер я молю
Бога, чтобы ты мне снилась:
До того я полюбилась,
Что уж больше не люблю.
 
 
Каждый день себя вожу
Мимо опустелых комнат, —
Память сонную бужу,
Но она тебя не помнит…
 
 
И упрямо, вновь и вновь,
Я твое губами злыми
Тихо повторяю имя,
Чтобы пробудить любовь…
 

«Не хочу тебя сегодня…»

 
Не хочу тебя сегодня.
Пусть язык твой будет нем.
Память, суетная сводня,
Не своди меня ни с кем.
 
 
Не мани по темным тропкам,
По оставленным местам
К этим дерзким, этим робким
Зацелованным устам.
 
 
С вдохновеньем святотатцев
Сердце взрыла я до дна.
Из моих любовных святцев
Вырываю имена.
 

«Он ходит с женщиной в светлом…»

 
Он ходит с женщиной в светлом,
– Мне рассказали. —
Дом мой открыт всем ветрам,
Всем ветрам.
 
 
Они – любители музык —
В девять в курзале.
Стан ее плавный узок,
Так узок…
 
 
Я вижу: туманный берег,
В час повечерья,
Берег, холмы и вереск,
И вереск.
 
 
И рядом с широким фетром
Белые перья…
Сердце открыто ветрам,
Всем ветрам!
 

17 июня 1915

«Она беззаботна еще, она молода…»

 
Она беззаботна еще, она молода,
Еще не прорезались зубы у Страсти, —
Не водка, не спирт, но уже не вода,
А пенистое, озорное, певучее Асти.
 
 
Еще не умеешь бледнеть, когда подхожу,
Еще во весь глаз твой зрачок не расширен,
Но знаю, я в мыслях твоих ворожу
Сильнее, чем в ласковом Кашине или Кашире.
 
 
О, где же затерянный этот в садах городок
(Быть может, совсем не указан на карте?),
Куда убегает мечта со всех ног
В каком – то шестнадцатилетнем азарте?
 
 
Где домик с жасмином, и гостеприимная ночь,
И хмеля над нами кудрявые арки,
И жажда, которой уж нечем помочь,
И небо, и небо страстнее, чем небо Петрарки!
 
 
В канун последней иль предпоследней весны
– О, как запоздала она, наша встреча! —
Я вижу с тобой сумасшедшие сны,
В свирепом, в прекрасном пожаре сжигаю свой вечер!
 

26 декабря 1932

Седая роза

 
Ночь. И снег валится.
Спит Москва… А я…
Ох, как мне не спится,
Любовь моя!
 
 
Ох, как ночью душно
Запевает кровь…
Слушай, слушай, слушай!
Моя любовь:
 
 
Серебро мороза
В лепестках твоих.
О, седая роза,
Тебе – мой стих!
 
 
Дышишь из – под снега,
Роза декабря,
Неутешной негой
Меня даря.
 
 
Я пою и плачу,
Плачу и пою,
Плачу, что утрачу
Розу мою!
 

16–17 июня 1932

«Скажу ли вам: я вас люблю?»

 
Скажу ли вам: я вас люблю?
Нет, ваше сердце слишком зорко.
Ужель его я утолю
Любовною скороговоркой?
 
 
Не слово, – то, что перед ним:
Молчание минуты каждой,
Томи томленьем нас одним,
Единой нас измучай жаждой.
 
 
Увы, как сладостные «да»,
Как все «люблю вас» будут слабы,
Мой несравненный друг, когда
Скажу я, что сказать могла бы.
 

1915

«Смотрят снова глазами незрячими…»

 
Смотрят снова глазами незрячими
Матерь Божья и Спаситель – Младенец.
Пахнет ладаном, маслом и воском.
Церковь тихими полнится плачами.
Тают свечи у юных смиренниц
В кулачке окоченелом и жестком.
 
 
Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
Не в твоем ли отчаянном имени
Ветер всех буревых побережий,
О, Марина, соименница моря!
 

5 августа 1915, Святые Горы

«Тоскую, как тоскуют звери…»

 
Тоскую, как тоскуют звери,
Тоскует каждый позвонок,
И сердце – как звонок у двери,
И кто – то дернул за звонок.
 
 
Дрожи, пустая дребезжалка,
Звони тревогу, дребезжи…
Пора на свалку! И не жалко
При жизни бросить эту жизнь…
 
 
Прощай и ты, Седая Муза,
Огонь моих прощальных дней,
Была ты музыкою музык
Душе измученной моей!
 
 
Уж не склоняюсь к изголовью,
Твоих я вздохов не ловлю, —
И страшно молвить: ни любовью,
Ни ненавистью не люблю!
 

26 января 1933

«Ты помнишь коридорчик узенький…»

 
Ты помнишь коридорчик узенький
В кустах смородинных?..
С тех пор мечте ты стала музыкой,
Чудесной родиной.
 
 
Ты жизнию и смертью стала мне —
Такая хрупкая —
И ты истаяла, усталая,
Моя голубка!..
 
 
Прости, что я, как гость непрошеный,
Тебя не радую,
Что я сама под страстной ношею
Под этой падаю.
 
 
О, эта грусть неутолимая!
Ей нету имени…
Прости, что я люблю, любимая,
Прости, прости меня!
 

5 февраля 1933

«Этот вечер был тускло-палевый…»

 
Этот вечер был тускло – палевый, —
Для меня был огненный он.
Этим вечером, как пожелали Вы,
Мы вошли в театр «Унион».
 
 
Помню руки, от счастья слабые,
Жилки – веточки синевы.
Чтоб коснуться руки не могла бы я,
Натянули перчатки Вы.
 
 
Ах, опять подошли так близко Вы,
И опять свернули с пути!
Стало ясно мне: как ни подыскивай,
Слова верного не найти.
 
 
Я сказала: «Во мраке карие
И чужие Ваши глаза…»
Вальс тянулся и виды Швейцарии,
На горах турист и коза.
 
 
Улыбнулась, – Вы не ответили…
Человек не во всем ли прав!
И тихонько, чтоб Вы не заметили,
Я погладила Ваш рукав.
 

1935 (?)

Газэлы

 
Утишительница боли – твоя рука,
Белотелый цвет магнолий – твоя рука.
 
 
Зимним полднем постучалась ко мне любовь,
И держала мех соболий твоя рука.
 
 
Ах, как бабочка, на стебле руки моей
Погостила миг – не боле – твоя рука!
 
 
Но зажгла, что притушили враги и я,
И чего не побороли, твоя рука:
 
 
Всю неистовую нежность зажгла во мне,
О, царица своеволий, твоя рука!
 
 
Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:
Сердце это не твое ли!) – твоя рука.
 

1915

Игорь Северянин

Маленькая элегия

 
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне.
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
 
 
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день – и было скучно,
Как всё, что только не во сне.
 

Увертюра

 
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем – то норвежском! Весь я в чем – то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
 
 
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто – то здесь зацелован! Там кого – то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
 
 
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью – Йорка – на Марс!
 

Это было у моря
Поэма – миньонет

 
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
 
 
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
 
 
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
 

«В парке плакала девочка…»

Всеволоду Светланову

 

 
В парке плакала девочка: «Посмотри – ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю…»
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы и шалости
Милой маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
 

Классические розы

 
      Как хороши, как свежи были розы
      В моем саду! Как взор прельщали мой!
      Как я молил весенние морозы
      Не трогать их холодною рукой!
           Мятлев, 1843 г.
 
 
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
 
 
Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
 
 
Но дни идут – уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
 

Странно

 
Мы живем, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет…
 

Мороженое из сирени

 
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
 
 
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем – брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
 
 
Сирень – сладострастья эмблема. В лилово – изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей – Богу, похвалишь, дружок!
 

1912

В парке плакала девочка

Всеволоду Светланову

 
В парке плакала девочка: «Посмотри – ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
 

1910

Владимир Соловьёв

«Милый друг, иль ты не видишь…»

 
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
 
 
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
 
 
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете —
Только то, что сердце сердцу
Говорит в немом привете?
 

1895

«Бедный друг! истомил тебя путь…»

 
Бедный друг! истомил тебя путь,
Темен взор, и венок твой измят,
Ты войди же ко мне отдохнуть.
Потускнел, дорогая, закат.
 
 
Где была и откуда идешь,
Бедный друг, не спрошу я любя;
Только имя мое назовешь —
Молча к сердцу прижму я тебя.
 
 
Смерть и Время царят на земле,
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви.
 

1887