Анатолий Берштейн
Педагогика на кончиках пальцев. Введение в специальность

Свидетель поневоле

Мама Алика Лужина позвонила в 12 часов ночи. По её словам, с сыном творилось что-то неладное. Он приехал откуда-то на мотоцикле в невменяемом состоянии. Сначала кричал, плакал, бил кулаками в стену. Затем утихомирился, но ни с кем не разговаривает. На всякий случай она вызвала «скорую».

Моему бывшему ученику Алику Лужину недавно исполнилось 17 лет. Он учился в техникуме. Парень был с характером. И жизнь складывалась трудно. Поэтому телефонный звонок не оказался для меня неожиданным.

Врач «скорой помощи» был уже на месте. Им оказался также мой бывший ученик, Лёня Магазанник. Можно было посмеяться такому совпадению. Но смеяться не хотелось.

Лужин сидел на кухне, сгорбившись, глубоко опустив голову и слегка поматывая ею из стороны в сторону. Казалось, он постанывал. Руки висели без движения. Они были в крови. Джинсы грязные. Похоже, он падал с мотоцикла.

Врачу Алик пробормотал, что выпил бутылку водки. Но Лёня сказал – врёт: ничего он не пил, ему надо сделать успокоительный укол. От укола Лужин наотрез отказался.

Ещё в коридоре мама Лужина предположила: случилось что-то с его девушкой.

Я зашёл на кухню, поздоровался. Алик никак не отреагировал. Тогда мы договорились с родителями, что я просто посижу с ним, пока не отойдёт.

Я снова зашёл на кухню. Извинился, что должен остаться и не могу дать ему побыть одному. Мы сидели молча. Он практически не менял позы. Иногда казалось, что он уснул. Раза два, наверное, я подходил к открытой форточке и курил.

Честно говоря, я ждал минуты, когда он не только успокоится, но и начнёт говорить. И в какой-то момент даже испугался, что вот он пойдёт спать и все, а я ничего не узнаю. Вряд ли бы я обиделся, но, наверное, чувствовал бы досаду. О, какие мы любознательные…

Он встал, пошёл в ванную. Но ничего не говорил. Я ни о чём не спрашивал. Может, здесь и надо было поставить точку. Ему лечь спать, а мне идти домой. Но первым не выдержал я: «Ну, так что там случилось с Викой? Мне мама начала что-то рассказывать, но я ничего не понял».

Не знаю, может быть, ему было неудобно мне не отвечать или захотелось выговориться, но постепенно я узнал всё, что произошло.

Два дня родители Вики скрывали от Алика, что она беременна и находится в больнице, говорили, что уехала на дачу. Когда же Лужин собрался ехать на дачу сам, вынуждены были сказать правду.

Он поехал в больницу, ещё ясно не понимая, что произошло. Может быть, он и не знал толком, что означает слово «аборт». Но в больнице бесстыдные молодые женщины в весёлой, популярной форме объяснили, что к чему. К Вике его не пустили.

Для Лужина все было шоком. Он, которого ещё в школе считали «психом», закатил яростную истерику, кричал, что все – убийцы. Потом сел на мотоцикл… В этот раз ему повезло.

…Под утро мы рассматривали семейные фотографии. Потом Алик проводил меня к первому уроку в школу.

Так прошла эта ночь. Я не мог себе представить, что после этого долго не увижу Алика. Нет, с ним ничего не случилось. Он просто не звонил.

Через полгода мы случайно встретились на улице. Поговорили несколько минут. «Звони, если что», – сказал я на прощание. Назавтра он позвонил и попросил что-нибудь почитать.

Потом я отгулял у них с Викой на свадьбе. В будущем году их сын, Костик, пойдёт учиться в нашу школу.

В связи с чем вспомнил эту историю? Разговаривая недавно со старшеклассником, я не почувствовал вовремя, что тема нашей беседы крайне болезненна для него. Когда обратил внимание, что у него дрожит подбородок, и он готов заплакать, тут же под благовидным предлогом собрался уйти, чтобы не стать невольным свидетелем его слёз, но было поздно.

Теперь я не уверен, простит ли он мне эту нерасторопность.

Мы, взрослые, так любим знать о них все. Это бывает непросто – но мы очень стараемся. А, может быть, постараться чего-то не знать? И тогда, возможно, не придётся ждать полгода случайной встречи на улице…

«SOS»

Восьмиклассник Виктор Тиунов был псих, хам, спортсмен, не дурак и почти алкоголик. Взрослые его боялись. На уроках он мог совершенно неадекватно отреагировать на любое слово, жест. Дома изводил отца и его жену пьяными дебошами.

Они периодически писали заявления в школу и в милицию. Школа грозила комиссией по делам несовершеннолетних. Милиция заставляла проводить обследование у нарколога. Но ни угрозы, ни уговоры не помогали.

Учебный год приближался к финишу. В апреле в школе проводилась очередная дискотека. Как организатор внеклассной работы, я отвечал за её проведение. Вход был бесплатным, но по пригласительным билетам.

Всё шло хорошо. Пока не появился Тиунов. Он был пьян. Совал мне пригласительный билет и пытался протиснуться в дверь. Я объяснил, что пустить его в школу в нетрезвом виде не могу. Но он ничего не понимал: продолжал показывать свой «аусвайс» и упорно пытался пройти.

Ситуация становилась напряжённой. Я сдерживал его, потихоньку выталкивая на улицу из школьного «предбанника». Он вис у меня на руках, неактивно сопротивлялся.

Наконец мне удалось вытолкать его и закрыть дверь. Не обращая внимания на крики и мат, я пошёл в актовый зал. Пора было начинать дискотеку.

…Первое стекло было разбито на первом этаже в комнате завхоза. Он хотел пройти там. Но попытка оказалась неудачной – дверь была завалена хламом. Другое он высадил в туалете второго этажа, куда забрался по водосточной трубе. Услышав треск разбитого стекла, я побежал, готовый применить силу. Увидев меня таким, он бросился обратно на улицу.

Вскоре было разбито третье стекло. От злости и пьяного куража Тиунов залепил камнем в окно мужского туалета на первом этаже, где в это время находилось много ребят. Никто ничего не видел и не ожидал. Камень попал в голову одному из стоявших у окна парней.

Терпение закончилось. На улицу со мной выскочило много старшеклассников. Тиунова быстро поймали. Я вызвал милицию, и его забрали.

Вечер был испорчен. С трудом я дождался конца и направился в милицию. Я был уверен, что Тиунова нужно раз и навсегда проучить, что его безнаказанность слишком дорого обходится. Это был первый случай в моей жизни, когда я горел желанием посадить ученика. Я твёрдо решил написать заявление и добиться возбуждения уголовного дела.

Но в милиции Тиунова уже не было – он сбежал. На следующий день я пришёл в школу рано, ещё не было восьми часов. Гнев мой не прошёл. Я был настроен решительно – нельзя пускать Тиунова в школу. Как это так: вчера пьяный хулиган, а сегодня он же – ученик-подросток? Как я и предполагал, Тиунов преспокойно шёл в школу, даже не опаздывая к первому уроку. Он поздоровался, как ни в чём не бывало. Может быть, так для него и было. Но не для меня. Я поздоровался в ответ, но преградил ему дорогу: «В школе ты сегодня учиться не будешь. Педсовет должен решить – будешь ли ты вообще учиться дальше». Тиунов не спорил. Он развернулся и куда-то побрёл от школы.

Я действовал «без дураков». В эти дни я исполнял обязанности отсутствующего директора. На большой перемене собрал педсовет. Рассказал учителям (тем, кто не знал), что случилось вчера на вечере, и предложил, с учётом всего, что накопилось раньше, исключить из школы ученика 8-го класса Виктора Тиунова. Педсовет проголосовал за это единогласно!

Итак, я старался посадить Тиунова. Но дело было передано в комиссию по делам несовершеннолетних, а она приняла гуманное решение. Мне же было указано, что я превысил полномочия и нарушил закон о всеобуче.

В общем, Виктор Тиунов продолжал свою учёбу в нашей школе. Он притих, но я знал, что это ненадолго. Впереди был май – проводы в армию. Удержаться Тиунов бы не смог, а второго промаха я бы ему не простил.

Сейчас даже не помню, как все получилось: в первый или второй день его «восстановления в правах» я подошёл к нему в школе и сказал приблизительно следующее: «Значит, так, Тиунов, всё равно добром не кончится – неделей раньше, неделей позже – сорвёшься. У тебя единственный шанс: переезжаешь сейчас ко мне, и май живёшь у меня по тем правилам и распорядку, которые мы выработаем».

Наверное, с трудом, но можно объяснить моё предложение, а вот его согласие – совсем непонятно. Страх, интерес, блажь? Не знаю, но переехал он ко мне чуть ли не в этот же день. Процедура переезда была недолгой и несложной. Родители его с радостью согласились. Он взял бельё, деньги на еду и… переехал.

Мы договорились, чтобы об этом никто не знал. Сплетни мне были ни к чему. Было смешно, когда утром метров за 500 до школы мы расходились в разные стороны. А в школе здоровались.

Это были очень важные две недели моей педагогической жизни, да и жизни вообще. Когда я осознал банальную истину: в каждом самом отпетом подростке находится Человек, и если условия позволяют – он реализуется.

Мы договорились дежурить по очереди (убирать и мыть посуду, готовить завтрак и ужин). В первый же вечер дежурным был он. Я ненарочно задержался и шёл домой, не будучи уверен, что вообще застану его. Но Витя был дома. Он ждал. В сковородке была подогрета сваренная вермишель, поджарены куски колбасы, приготовлен салат. Витя, который никогда не смотрел прямо в глаза (или зыркал исподлобья, или постоянно отворачивался, говоря в сторону), глядел на меня озорно и с волнением. Горячий ужин, так редко имевший место в моей холостяцкой жизни, тронул.

Я с удовольствием стал привыкать не только к горячему ужину, но и к зарядке, к пробежкам по утрам. А ещё мы стали разговаривать. Поначалу это казалось невозможным – о чём? Не помню. Но разговор с трудом, медленно пошёл.

Передо мной был другой человек: остроумный, общительный, неопасный. Даже проводы в армию, на которые я его отпускал, прошли благополучно. В школе не могли не заметить перемен, удивлялись: что же происходит с Тиуновым? Ну, а у меня, несмотря на конец тяжёлого учебного года, открылось второе дыхание.

У нас было несколько договорённостей. Во-первых, если он не приходит к десяти часам, должен позвонить и предупредить, но к одиннадцати быть дома. И во-вторых, в любом состоянии он должен был идти ночевать только сюда. Идиллия длилась недолго. Витя Тиунов уже не мог не пить.

В тот день мы заспорили о его уходе к кому-то на день рождения. Компания собиралась такая, что удержаться Витя не смог бы. Он настаивал. Я не разрешил. Тем не менее, он ушёл. Когда вечером я вернулся домой, впервые оказался не приготовлен ужин (он был дежурным), и в нашей открытой общей кассе не хватало большей, чем на подарок, суммы денег.

В десять вечера звонка не было. В одиннадцать он не пришёл. Я ждал. Пришёл он около двенадцати… почти трезвый.

Но договор был твёрдый: нарушался режим – заканчивался эксперимент. Я не мог допустить, чтобы мой дом превратился в вытрезвитель. На следующий день мы расстались.

Начинались экзамены. Главный же был, пожалуй, сдан: наиболее трудный отрезок времени для нас обоих миновал.

Витя закончил школу. Поступил в ПТУ. Летом его удалось уговорить лечь в больницу…

Потом мы виделись редко. Года два назад я случайно встретил его на улице. Взрослый молодой мужчина, элегантно, модно, аккуратно одетый. Он говорил о своей работе на заводе, о своей девушке, о книгах, которые прочёл в последнее время. Было видно – не пьёт. До этого было по-разному, но вот уже года полтора, как все в порядке. Витя знал, что стоит ему начать пить, – все пойдёт наперекосяк, все будет по-другому.

Мы расстались спокойно, по-дружески. Я был рад встрече.

Прошло ещё немного времени, и мы встретились снова. Произошло худшее – Тиунов снова начал пить. Его уволили с работы. Он стал грузчиком в продовольственном магазине. Он точно оценивал ситуацию, в которой оказался, но ничего сделать не мог. Витя просил помочь ему устроиться на нормальную работу, но у меня не получилось. Вскоре я забыл о нём.

И вот несколько месяцев назад поздно вечером он позвонил мне. В трубке был пьяный душераздирающий крик: «А. А., помогите мне!» Я и сейчас, когда пишу, слышу его голос. Нет, с ним ничего особенного не случилось. Все продолжалось, и от этого ему стало страшно. Я что-то спрашивал, что-то просил, что-то обещал. Но ничего не сделал. Витя Тиунов больше не звонил.

Мы иногда сладострастно ждём, чтобы к нам ученик впрямую обратился за помощью. Тут был крик о помощи. Но я ничего не сделал. Впервые я не смог или не захотел помочь, ничего не предпринял.

Возможно, эта история покажется кому-то обыкновенной хроникой одной патологии. Может быть. Я же написал её потому, что часто вспоминаю наш последний с Тиуновым телефонный разговор.

Мог ли я помочь ему? Не знаю. Нельзя объять необъятное.

Но всё-таки, мне кажется, я написал это прежде всего для того, чтобы хоть как-то извиниться перед ним.

Чирей

В двенадцать ночи раздался телефонный звонок. Звонил ученик, симпатичный парень, с которым у нас установились добрые, доверительные отношения.

Он звонил просто так, потому что не спал, хандрил; потому что болел чирей, выскочивший на ягодице.

Мы проболтали полчаса. В это время у меня дома был мой старый школьный друг. Узнав, кто и зачем звонил, он сказал: «Ну и фрукт, твой ученик. В такое время звонить учителю по поводу чирея на заднице – это, конечно, оригинально! Он далеко пойдёт. И ты с ним ещё нахлебаешься».

Прошло много времени, и он, к сожалению, оказался прав, мой старый школьный друг.

Некорректный вопрос

Моя первая школа считалась самой хулиганской в городе. Работала в две смены. И каждый раз дежурный учитель дожидался, пока дети уберут свои классы, все проверял, гасил свет и закрывал школу. В один из ноябрьских вечеров дежурным по школе был я. Всё шло нормально. Но в одном из классов меня ждал неприятный сюрприз.

На учительском столе сидело двое подростков лет по шестнадцать. В шапках и телогрейках. Они болтали с девчонками-дежурными. Ребята были нетрезвые.

Я прибегнул к дипломатическим приёмам, что означает миролюбивое забалтывание. Мол, уже поздно, не лучше ли девочек на улице подождать: они быстрее уберутся, быстрее освободятся. Мои слова никто всерьёз не воспринял. Сказали, что «всё нормально», что девочки и так уберутся… В общем, я вышел из класса уверенный, что добром всё не закончится. Но я дал себе ещё один шанс.

Мне было двадцать два года. Это моя первая школа. Я нервничал. Надо было что-то придумать.

Через пятнадцать минут я зашёл в класс снова. Всё то же самое, только более шумно и развязно. Я повторил просьбу. «Ладно, сказали, ведь всё нормально, значит, нормально», – резче ответили парни.

Я стоял в классе рядом с ними. На меня никто не обращал внимания. Я уже не знал, что делать. Сурово, напряжённо смотрел, но понимал, что мой испепеляющий взгляд никого не волнует. Ребята наглели: послышался мат, нарочито громкий гогот. Один из парней грубо схватил девицу и обнял её. Она неактивно вырывалась: «Ну, кончай, вали отсюда, тебе говорят…»

Я подошёл к парню, взял его за локоть и неожиданно повторил: «Ну, тебе же сказано – вали! Не понял, что ли?!»

Он быстро повернулся, сбросил с плеч телогрейку и проорал мне в лицо: «Чиво?!»

Мне было двадцать два года. Это была моя первая школа…

Я схватил его за отвороты телогрейки, резко дёрнул к себе и потом со всей силы отшвырнул в дверь. Второй вскочил и бросился бежать… На лестнице он получил хорошего пинка.

Я вернулся в класс, девочки усердно подметали. Я закурил. Пальцы дрожали. Сердце учащённо билось.

Через несколько минут вышел на улицу. Парни стояли недалеко от школы. Неожиданно я позвал их, вернувшись к дипломатии. «А драться не будете?» Я наигранно рассмеялся.

Поговорили о человеческом достоинстве (вернее, это я мораль читал), потом о футболе (в поисках контакта), об их родном городе (в виде мелкого подхалимажа с моей стороны). Ребята снова наглели… Расстались мы немиролюбиво.

Всю ночь я не спал. Думал. Правильно ли, что ударил? Правильно ли, что не сразу? Нужно ли было потом разговаривать? Не лебезил ли я?

На следующий день шёл в школу к первому уроку во вторую смену. По дороге снова думал, что теперь будет: или из школы выгонят, или вечером увижу тех же ребят, но с подкреплением.

Но я увидел их раньше, днём, у дверей школы. Они стояли вместе с какими-то незнакомыми старшеклассниками.

Я почувствовал себя неуютно и приготовился к разным неприятностям. Когда подошёл к ним, ребята неожиданно расступились, предоставив мне живой коридор.

Вдруг: «Здравствуйте, Анатолий Авраамович!» – с полуулыбкой и без агрессии произнёс вчерашний знакомый. «Здрасьте, здравствуйте», – уважительно донеслось от других. Я входил в школу, как триумфатор. Сразу успокоился, потом почувствовал прилив сил и на одном дыхании провёл все уроки.

Я понял, что завоевал у них авторитет. Я понял, что прошёл важное испытание.

…Вспомнилось, как в институте заставляли готовить план-конспект урока. Спрашиваем так, нам отвечают этак. Как-то от скуки спросил: «А если в ответ на ваше «так» вместо «этак» он просто пошлёт «на». Преподаватель сделал мне замечание и посчитал постановку вопроса некорректной. Думаю, он был неправ.

Судьба

В очередной раз меня, завуча школы, вызвали на урок литературы в 8«б». Там было «слишком шумно». Я зашёл в класс. Все встали. Сидел только один человек. Это был Гриша Степанюк. Он сидел за последним столом в центральном ряду. Одного стола ему было мало, он сдвинул два и, когда я вошёл в класс, с силой, стуча по их поверхности, отбивал какой-то ритм, и орал какую-то какофонию.

Когда класс встал, он перестал «играть», но продолжал полусидеть-полулежать на своём «музыкальном инструменте». По лицу блуждала сумасшедшая улыбка.

– Гриша, ты что? – спросил я.

– Симфонию исполняю, – пробурчал он, перебивая себя смехом.

– Ну, пойдём со мной. Надо ещё немного порепетировать. Я тебе помогу.

Класс засмеялся. Он тоже. Затем медленно выполз из-за стола и, похихикивая, шатаясь из стороны в сторону, задевая по дороге девчонок, пошёл за мной.

…Гриша Степанюк был на полтора года старше одноклассников. Ему было уже шестнадцать лет. Он был физически здоровый парень с крепкой репутацией хулигана. Учиться он не хотел и не мог. Это знали все учителя. Но должны были учить. И, на наше счастье (или несчастье), Гриша мало пропускал занятия. Точнее, он мало пропускал школу, ибо уже после третьего урока становился неуправляемым. Высидеть урок совершенно не мог.

Его особенная психика объяснялась несложно. Мама была лишена родительских прав, отец жил в другой семье. Гриша жил с прабабушкой, которая, естественно, с ним не справлялась.

Когда ему было лет десять, мать выкрала его из школы, и несколько месяцев они скитались по поездам и вокзалам. В конце концов, мать погибла, и Гришу снова доставили в школу.

Часто на уроках на него «находило». Тогда он мог вставать, ходить по классу, колоть соседей иголкой, ругаться матом, исполнять «симфонии», одну из которых я услышал на уроке литературы. Однажды мне пришлось выводить его с урока. Степанюк невзлюбил одного учителя, рисовал на него везде шаржи и всячески издевался.

В тот день на его уроке Гриша «разбушевался» вовсю. Он ходил по классу, стучал палкой по столам и безудержно кривлялся. На доске был нарисован шаржевый портрет учителя, который он не давал стирать.

Классный руководитель отказалась идти в класс. Вызвали меня.

Когда я вошёл, Степанюк был уже невменяем. Я позвал его: «Гриня». Он пробасил из дальнего угла класса: «Чиво?» – «Гриня, ку-ку», – спародировал я популярных «неуловимых мстителей». Все засмеялись. Агрессия у него спала, но выходить из класса он не собирался. Я направился к нему вглубь кабинета, он – от меня. Так мы совершили «круг почёта» на глазах у веселящегося класса.

Наконец, он подошёл к окну (оно было открыто) и ухватился руками за карниз. Сзади я стал тихонько «отдирать» его. Он упирался. В конце концов, мне удалось оттащить его от окна. Гриша пассивно сопротивлялся, и вот так, волоком, я вытащил его в коридор. По дороге он что-то кричал, выл, «играл»…

Когда мы оказались вдвоём в коридоре, я оттолкнул его к стене и выдохнул устало-раздражённо: «Ну ты, Гриня, сегодня того…»

Он как-то сразу обмяк, посмотрел на меня долгим взглядом неожиданно совершенно осмысленных и грустных глаз и тихонько протянул: «Ску-ч-но».

…По рассказам ребят, Гриша погиб, когда пытался бежать из колонии. Многие уверены, что это – самоубийство.

Москва – Баку

 
«Через Баку, через станицы,
Через Ростов, назад, назад,
Туда, где Знаменка дымится
И пышет Елисаветград!»
 

Эдуард Багрицкий

Поначалу он ничем не выделялся, разве что умом. И то не демонстративно. Я ушёл из его школы, когда он учился в 10-м классе. Шёл 1980 год. Неожиданно у меня поинтересовались: «Вы не знаете, где Володя Савельев? Не заходил, не советовался?..»

Оказалось: Володя со своим приятелем сбежал из дома, из школы и поехал… в Афганистан. Их поймали в Баку, посадили в детприёмник в ожидании родителей, которым и передали беглецов с рук на руки.

Через пару дней мы встретились. «А ты на чьей стороне собирался сражаться?» – спросил я. От неожиданности он растерялся и ничего не смог ответить.

…Мы дружим до сих пор.