Анатолий Безуглов
Изувер (сборник)

– Да, в этом Ветрову отказать нельзя, – согласился Гольст.

– Сдается, Владимир Георгиевич, тут кроется что-то другое… Может, ему удобно иметь такую супругу? Все разрешает, на все согласна. Пусть муж гуляет по ресторанам, пусть даже ходит на сторону, лишь бы был с ней. Встречаются ведь такие?

– Встречаются, конечно. И все же отношение Ветрова к Ольге Каменевой для меня окончательно не ясно, – заключил Гольст.

…Вернувшись из Москвы, инспектор Самойлов сразу же встретился с Владимиром Георгиевичем.

– В столице я, можно сказать, попал прямо с корабля на бал, – докладывал следователю капитан.

– В каком смысле? – заинтересовался Гольст.

– Ну, прибыл по нужному адресу. Неподалеку от Калининского проспекта на Арбате. Подхожу к подъезду, а тут как раз выходят из дома невеста с женихом и садятся в «чайку», увитую лентами. Народу – масса. Еле разместились по такси и поехали. Целый кортеж…

Я не очень-то внимательно рассматривал всю эту кутерьму, так, мельком. Поднялся на второй этаж, позвонил. Открыла старушка. Спрашиваю: Алиса Макарова дома? А она мне: только что в ЗАГС отправилась. Вот думаю, незадача! У человека такое событие, а я с расспросами. И о ком? О бывшем женихе…

– Да, действительно положение щекотливое, – улыбнулся Владимир Георгиевич.

– Но, – развел руками Самойлов, – работа есть работа… Прихожу на следующий день. Открывает мужчина, спортивный такой, в джинсах, водолазке. Оказался сам Макаров, член-корреспондент. Вежливый, попросил войти в дом. Ну, я представился и деликатненько поинтересовался: можно, мол, побеседовать с его дочерью? Но оказалось, что дочка вчера после банкета сразу в аэропорт – и в свадебное путешествие. На целый месяц. Растерялся я, конечно. Не лететь же к морю? А с заданием как быть? Беседовать о Ветрове с папашей? А вдруг у Бориса с Алисой были тайные отношения? Положеньице, не правда ли?

– Затруднительное, – кивнул с усмешкой Гольст.

– Короче, решил-таки я заговорить о Борисе, – продолжал капитан. – Макаров, как только услышал его фамилию, нахмурился. Говорит: этот ваш Ветров еще тот деляга. Откуда только берутся такие? Слово за слово, и вот что выяснилось. Борис приезжал летом в Москву, официально просил руки Алисы, но… Поставил кое-какие условия!

– Интересно, интересно, – все больше зажигался следователь.

– Во-первых, – капитан начал загибать пальцы на руке, – будущий тесть должен устроить Ветрова после окончания института в ординатуру в Москве. Во-вторых, отдельная квартира для молодых. В-третьих, подарить автомобиль. Борис не прочь иметь «Волгу», но согласен и на «жигули» последней модели. Губа не дура, а?

– Весьма… Но неужели Ветров прямо так все и выложил? – удивился следователь.

– Разумеется, не прямо в лоб, а намеками. Но вполне понятными. Что совершенно возмутило член-корреспондента, так это разглагольствования Ветрова насчет того, что сейчас девушке трудно выйти замуж, особенно если внешность не яркая…

– А как она? – поинтересовался Гольст.

– Алиса? – Инспектор подумал, вспоминая. – Высокая, худая. Бесцветная какая-то. Впрочем, смотря на чей вкус…

– И все же странно, – заметил Владимир Георгиевич. – Вести себя подобным образом с отцом…

– Насколько я понял, мамаша, то есть жена ученого, поддерживала Бориса. Наверное, обворожил ее чем-то. Очень хотела его в зятья. И Алиса была сильно влюблена… Скажем прямо, Ветров может вскружить голову…

– Так почему же их женитьба расстроилась? – спросил Гольст.

– Отец уперся, Макаров. Сказал, что сразу раскусил Бориса. Не дочка ему нужна, а папаша. Вернее, его положение. А он мужик, видать, крутой. Ну и дал Ветрову от ворот поворот. По словам Макарова, Борис, когда уехал, тут же отписал большое покаянное письмо. Мол, что его не так поняли, что любит Алису без памяти и согласен жить с ней хоть в шалаше…

– Письмо сохранилось? – поинтересовался Гольст.

– К сожалению, нет.

– Если, как вы говорите, Алиса была сильно влюблена в Ветрова, почему же так скоропалительно вышла замуж за другого? – спросил следователь.

– Кто знает, – развел руками Самойлов. – Говорят, иногда клин клином вышибают.

– Кто муж?

– Инженер. Старше Алисы на пять лет. Да, – вспомнил капитан, – когда Борис был в Москве, то каждый день заявлялся к Макаровым с цветами. Лучший букет – матери. – Заметив усмешку Гольста, спросил: – Вы что, Владимир Георгиевич?

– Ну и хлюст! Знает, кого надо обхаживать. Между прочим, здесь мы тоже кое-что интересное узнали. Помните, вы раздобыли сведения, что Ветрова несколько раз видели в «Метрополе» с преподавателем института Кирсановым?

– Помню, конечно.

– Так вот, от старшего Ветрова остались золотые часы. Борис сделал на их крышке дарственную надпись и попросил Кирсанова передать подарок ректору института.

– Не теряется парень! – воскликнул капитан. – Кирсанов-то с ректором, как говорится, вась-вась.

– Вот именно.

– Ну и как? Принял ректор подарочек?

– Насколько нам известно, часы пока у Кирсанова. На днях пятидесятилетие ректора. Возможно, тогда и презентует.

То, что предполагали Гольст и его коллеги по расследованию дела Ветровых, подтвердилось и выводами экспертов.

Заключение посмертной судебно-психиатрической экспертизы Ветрова-старшего было категорическим. Александр Карпович никогда не страдал психическим заболеванием.

Сказали свое слово и члены комиссий, проводивших судебно-медицинскую и баллистическую экспертизы.

Вот к каким выводам они пришли.

Во-первых, если бы А.К. Ветров стрелял в себя сам, то на руке, которой он держал дульную часть стволов ружья, обязательно должны были остаться следы пороховой копоти и брызги крови.

Но ни крови, ни копоти не было видно на фотографиях, не было зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия и не было обнаружено на кожных покровах трупа при эксгумации.

Во-вторых, ранение Александру Карповичу было нанесено в левую скуловую область. Эксперты отметили, что при таком направлении выстрела Ветрову было бы крайне неудобно стрелять в себя и после выстрела он обязательно принял бы другое положение в кровати.

В-третьих, на фотографиях Александр Карпович спокойно лежит на спине со свободно вытянутыми вдоль тела руками. Такая поза была бы невозможна, если бы Ветров выстрелил в себя сам. То есть смерть настигла Ветрова-старшего во время сна.

В-четвертых, согласно показаниям Бориса, когда он прибежал в спальню родителей, ружье лежало на постели отца и упало на пол только после того, как сын сдернул одеяло. Но оно не могло лежать на кровати, если бы Ветров-старший покончил с собой. Судя по ране, ружье в момент выстрела находилось в таком положении, что все его ложе выступало за пределы кровати, и в результате отдачи оно непременно должно было упасть на пол сразу после выстрела.

Теперь сомнений не оставалось: супругов Ветровых убили. Но кто?

– Давайте еще раз подумаем, кому была на руку их смерть, – сказал Гольст, когда они с Ворожищевым обсуждали появившиеся за последнее время факты по делу. – Что же тут все-таки – месть, корысть или еще что-нибудь?

– Насчет мести, Владимир Георгиевич, пока не вытанцовывается. Сколько людей проверили – никто не причастен. Может, попытка ограбления?

– Не похоже. Мешает одно обстоятельство. Убийца, как вы помните, чтобы ввести в заблуждение следствие, привязал к спусковому крючку ружья веревку. Инсценировка самоубийства…

– Это была его ошибка, – заметил Ворожищев.

– Конечно. А главное – эксперты указали в своем заключении: для того, чтобы выстрелить в себя, Ветрову не надо было прибегать ни к каким приспособлениям в виде веревки. Он мог нажать на спусковой крючок сам, так как легко доставал рукой. Так вот, – продолжал Гольст, – инсценировка самоубийства подготавливалась заранее. Выходит, убийца знал, где висит ружье, каким образом можно покинуть дачу незаметно. Это был если не близкий, то, во всяком случае, хорошо знакомый в доме человек.

– Даже более того, – добавил Ворожищев. – Он был отлично осведомлен обо всем, что касалось этой семьи. Например, он знал, что Александр Карпович якобы болен шизофренией. Но ведь, кроме самых близких родных, об этом не знал никто.

– Значит, месть отпадает. Попытка ограбления – тоже. Значит, выгода? Кто получал выгоду в результате смерти супругов Ветровых?

– Если уж говорить о выгоде, больше всего досталось бы Борису, – сказал Ворожищев. – Квартира в городе, дача, все сбережения… Кстати, вас не смущает поведение Бориса после их смерти? Я имею в виду его активную деятельность по распродаже имущества и другие проявления меркантильности.

– И да, и нет, – подумав, ответил Владимир Георгиевич. – Конечно, с одной стороны, слишком ретиво устраивает он свои материальные дела. А с другой… Ну, характер такой у парня. Кстати, взлелеянный отцом и матерью. Честно говоря, Борис производит неоднозначное впечатление… Карьерист, нечистоплотен в отношениях с женщинами. Но ему нельзя отказать в уме, способностях. Говорят даже – талантлив… Если он смышленый парень, пошел бы он на убийство? Ведь должен был понимать, что рано или поздно его разоблачат. И потом, в момент гибели родителей он находился в другой комнате.

– Так утверждает Ольга Каменева, – заметил Ворожищев.

– Есть основания не верить ей?

– Пока нет, – пожал плечами Ворожищев. – Знаете, Владимир Георгиевич, у меня идея… Правда, сумасшедшая… А что, если это сделала Ольга?

– Зачем?

– Чтобы остаться полновластной хозяйкой квартиры в городе, на даче и так далее.

– Так ведь и Борис говорит, что они были вместе, когда прозвучали выстрелы. Если мы верим Каменевой, то почему не должны верить Борису? Конечно, мы имеем право сомневаться.

Сомневаться, искать, думать… Но категорически утверждать пока ничего нельзя.

Буквально на следующий день после этого разговора Гольсту позвонили из милиции.

– Владимир Георгиевич, – взволнованно сказал замначальника городского управления внутренних дел, – тут к нам зашел один человек, оставил письмо. Касается дела Ветровых…

– Кто такой? – спросил Гольст.

– Говорит, близкий знакомый жены младшего Ветрова.

– Ольги Каменевой?

– Да, ее. Уверен, послание вас крайне заинтересует.

Через полчаса конверт лежал на столе Владимира Георгиевича. В нем была короткая записка, написанная от руки:

«Если со мной что-нибудь случится, заявляю, что во время следствия я дала неправильные показания. В ночь на первое сентября на даче Ветровых в Быстрице в момент выстрелов я не была вместе с Борисом». И подпись: Ольга Каменева.

Действительно, сообщение чрезвычайно важное. Что хотела сказать своим обращением в милицию жена Бориса? Почему она не пришла сама? Почему сделала свое заявление именно теперь?

Если она говорила неправду раньше, то с какой целью? А вдруг запоздалое признание – ложь, преследующая какие-нибудь неблаговидные интересы? Все эти вопросы и сомнения овладели Гольстом, когда он прочитал записку Каменевой.

Прежде всего в прокуратуру был приглашен человек, доставивший конверт в милицию. Некто Реутов.

– Когда Каменева передала вам письмо? – спросил Гольст.

– Вчера.

– Она просила отнести его в милицию?

– Нет, ничего не просила. Пришла ко мне какая-то странная, тихая, словно пришибленная. Я, естественно, поинтересовался, что с ней такое. Она говорит: «Не спрашивай ни о чем. Если ты мне друг, вот тебе письмо. Пусть лежит у тебя». Я, конечно, удивился. А Оля объяснила: «Если что произойдет, тогда… В общем, сам, – говорит, – догадаешься, что надо делать…» Я долго уговаривал ее рассказать, что же все-таки случилось, но Оля молчала. Потом расплакалась и ушла.

– Письмо было запечатано? – спросил следователь.

– Да, – смущенно кивнул Реутов. – Виноват. Это, конечно, некрасиво, но я не удержался, вскрыл… Вы бы видели, какое у нее было состояние! Я подумал: не дай бог действительно произойдет несчастье! Так зачем дожидаться?

По словам Реутова, с Каменевой они дружили с детства. Дружба эта была чистая и верная. Видно было, что происшедшее сильно подействовало на него. Он все твердил: «Что с ней может случиться? Что она имела в виду?»

Гольста и самого интересовали ответы на эти вопросы. Дать их могла только Ольга Каменева. Было решено срочно допросить ее.

Каменева пришла в прокуратуру бледная, подавленная. Глаза – как у затравленного зверька.

– Что вынудило вас оставить письмо у Реутова? – задал вопрос Гольст.

Ольга молчала. Следователь повторил вопрос.

– Я боюсь, – выдавила наконец из себя Каменева.

– Пожалуйста, объясните причину вашего страха. – Владимир Георгиевич говорил вежливо, мягко, но настойчиво.

– А Борис не узнает, что я была у вас? – чуть ли не шепотом спросила она.

– Это судя по тому, что вы сообщите нам, – уклончиво ответил Гольст.

– Я больше не могу! – с отчаянием выкрикнула Каменева. – Эти бесконечные разговоры о трупах… Намеки… Свихнуться можно, ей-богу!

– Конкретнее, пожалуйста. Вы меня понимаете? Говорите подробнее.

Ольга кивнула. Попросила воды.

Пока Гольст наполнял стакан, облизывала пересохшие губы. Залпом выпив воду, стала рассказывать:

– Понимаете, Борис считает, что Ларису убил отец. Александр Карпович… Боря говорит, что он сделал это потому, что ненормальный. Шизофреник. И в силу какой-то ритуальности закопал труп в погребе на быстрицкой даче. Почему именно в погребе? Он находится как раз под маленькой комнатой, где была спальня Александра Карповича и Надежды Федоровны…

– Простите, – перебил Каменеву следователь, – когда именно начались эти разговоры?

– Давно уже. Сразу после похорон родителей Бориса. А что?

– Нет, ничего… Продолжайте, пожалуйста.

– Я спрашиваю у Бори: почему ты так уверен, что Лару убил отец? Он говорит: психи на все способны. И еще, мол, подтверждением служит то, что Александр Карпович убил потом Надежду Федоровну и себя. Я опять спрашиваю: откуда ты знаешь, что Лариса закопана в погребе? Он ответил, что там в одном месте земля рыхлая. Он обнаружил это, когда зачем-то лазил в погреб. И именно под тем местом, где в спальне стоит кровать Александра Карповича. Знаете, после этого я перестала ездить в Быстрицу… Хотя, наверное, все это выдумки. Ну, насчет Лары…

– Вы не спускались в погреб на даче после того, как Борис рассказал вам о своих подозрениях? – спросил Гольст.

– Что вы! – испуганно отмахнулась Ольга. – Я же говорю – больше в Быстрице не была.

– А Борис ездил туда?

– Несколько раз. Он собирается продать дачу, как только пройдет шесть месяцев и он по закону станет наследником. Покупателей туда возил, показывал. – Каменева обхватила голову руками. – Вы не можете себе представить, какая это пытка – слушать его разговоры! Зачем он на мне женился, а? Чтобы терзать? Я по ночам спать не могу, все думаю: может, он тоже шизофреник? – Ольга повертела пальцем у виска. – Как Александр Карпович? Не поверите, иной раз прямо ужас берет. Особенно ночью. Прислушиваюсь – спит Борис или нет. Кажется, сейчас встанет, возьмет ружье и… Как его отец Надежду Федоровну…

– У вас дома есть ружье? – спросил следователь.

– Есть. Борис иногда ездит на охоту. Вот я и пошла к Реутову.

– Помимо того, что якобы Александр Карпович убил Ларису, муж ничего не рассказывал вам об исчезновении сестры и смерти родителей?

– Для меня и этого достаточно. Я просто столбенею от ужаса. Наверное, уже сама становлюсь ненормальной…

– И все же? – настаивал Гольст.

– Вроде нет…

Каменева задумалась.

– Я уже не знаю, когда он странный, а когда нет. То нежный со мной, внимательный, а то вдруг слова за день не скажет, словно не замечает меня. В последнее время все больше бирюком ходит. И пристает: мол, если будут спрашивать меня, вместе ли мы были в ночь на первое сентября, чтобы отвечала, что вместе.

«Ну вот, подошли к главному», – подумал следователь и спросил:

– А как было на самом деле?

– На самом деле? – как эхо, повторила Ольга. – Сначала мы действительно были вместе, а потом Борис ушел в другую комнату…

Она смутилась и замолчала.

– Прошу вас, говорите все начистоту, подробно, – мягко попросил Гольст. – Это очень важно. Когда в ту ночь легли спать родители Бориса, что делал он, вы, где кто находился во время выстрелов… Вы поняли меня?

– Да, – кивнула Ольга. – Александр Карпович и Надежда Федоровна легли раньше. Кажется, около одиннадцати. Мы с Борей посидели в большой комнате. Он постелил себе там. Обычно, когда я оставалась ночевать у них на даче, Борис спал в большой комнате, а я – в его. Так было и в тот раз. Потом я пошла спать…

– В котором часу?

– Около двенадцати. Потушила свет, разделась, легла…

– В комнате Бориса? – уточнил следователь.

– Да. В большой комнате тоже погас свет. Я думала, Борис лег спать. Но… – Ольга опустила голову. – Он пришел ко мне… у нас уже была договоренность, что мы поженимся… В общем, вы понимаете, что произошло между нами.

– Понимаю.

– Еще до того, ну, до нашей близости, я шепотом спросила у него: а как же родители? Вдруг что-то услышат? Вдруг кто-то из них встанет? Борис ответил, что они давно и крепко спят.

– Дальше?

– Ну, ушел Борис через час.

– Куда?

– В большую комнату. А я заснула. Сколько прошло времени, не знаю. Вдруг – выстрел. Я спросонья даже не поняла, что происходит… Потом – еще выстрел. Я аж подскочила на кровати. В доме везде темно. Хочу крикнуть и не могу… Тут вбежал Борис, зажег свет. В майке и трусах, бледный, растерянный. Спрашивает: слышала? Я спросила, что произошло. Он ответил, что Александр Карпович застрелил Надежду Федоровну, а потом себя… Сказал, чтобы я не ходила в спальню к родителям. Я вскочила, кричу: может, они еще живы, может, необходима помощь. Стала теребить Бориса, а он стоит истукан истуканом. Не помню уж, как мы очутились в спальне, кто зажег свет… Жуткая картина! Я как глянула, так и ноги подкосились… – Ольга закрыла лицо руками и замолчала.

– Дальше что? – осторожно спросил Гольст.

– Как в тумане… У меня все поплыло перед глазами. Показалось, что Борис потянулся к ружью…

– Где оно находилось?

– Где? – переспросила Ольга. – Когда я вошла, оно лежало на полу. Но Борис сказал, что сначала оно было на кровати, a когда он сдернул с Александра Карповича одеяло, упало на пол. У меня мелькнула безумная мысль: а вдруг Борис сейчас и в себя тоже?

– Почему вы так подумали?

– Вы бы видели, в каком он был состоянии!.. Я схватила ружье и решила унести его подальше от Бориса. Побежала к соседям напротив…

– К Бобринским?

– Да, к ним.

Дальше Каменева сообщила то, что уже несколько раз говорила на допросах.

– Почему вы на первом и последующих допросах говорили следователю районной прокуратуры, что в момент выстрелов Борис находился с вами в одной комнате? – задал вопрос Гольст.

– Борис попросил.

– Когда именно он попросил об этом?

– Ну… По-моему, когда я взяла ружье и хотела его унести.

– Значит, сразу после того, как вы вошли в спальню и увидели трупы?

– Да, – еле слышно ответила Ольга.

– А чем Борис объяснил свою просьбу?

– Сказал, что затаскают по милициям, будут трепать нервы. А у него скоро госэкзамены…

– Но ведь вы сказали неправду. Так?

Каменева, вздохнув, кивнула.

– Мне было очень жалко его. Он так переживал… В общем, я боялась за Бориса. Он сказал мне: рассказывай все, как было в действительности, только не говори, что я ушел от тебя в другую комнату. Я выполнила его просьбу – все честно рассказала, только скрыла его уход… Неужели это такая большая вина? – Ольга прижала руки к груди. – Просто я не хотела, чтобы его таскали на допросы, нервировали… Он и без того столько пережил!

«Похоже, она говорит искренне, – подумал Владимир Георгиевич. – Просто хотела уберечь любимого человека от лишних волнений».

– Как относился Борис к своим родителям? – спросил он.

– Очень хорошо! – с неожиданным жаром ответила Ольга. – Можно даже сказать, идеально. Уважал их…

– А как они относились к Борису?

– Любили… Правда, я не очень давно стала вхожа в их семью. Собственно, даже не успели по-настоящему сродниться. – Ольга вздохнула. – Но меня поразило то, как все они умели ладить друг с другом – Ларочка, Борис и родители…

– А после их смерти как он о них отзывался?

– Переживал… Один раз сорвался.

– Когда? – насторожился следователь.

– Перед самыми похоронами. Я приготовила для Александра Карповича его новый костюм, чтобы одели его в морге. А Борис был против. Сказал: пусть в гроб кладут в старом костюме.

– Почему?

– Ну, мол, отец – убийца его матери… Потом, как мне показалось, ему было стыдно за то, что пожалел новый костюм.

Гольст уточнил еще кое-какие детали и закончил допрос. Подписывая протокол, Ольга спросила, можно ли сделать так, чтобы о ее визите в прокуратуру и этой беседе Борис не узнал.

Владимир Георгиевич твердо пообещал, сказав при этом:

– Но у меня будет к вам просьба. Вы также ничего не говорите мужу о нашей беседе.

– Конечно, конечно, – закивала Каменева. – Да его сейчас и нет в городе…

– Где же он? – полюбопытствовал Гольст.

– Сказал, что едет в деревню на охоту. К приятелю… А там ли он… – Ольга замолчала, печально глядя в окно.

– Вы сомневаетесь, действительно ли Борис на охоте?

– Не знаю. – Ольга перевела грустный взгляд на следователя. – В прошлом месяце тоже говорил, что на охоте. А потом я узнала, что он был у одной женщины. – Она махнула рукой. – Что с ним поделаешь? Испортили его всякие… – Каменева не договорила.

– Когда он обещал вернуться?

– Послезавтра, – ответила Ольга, поднимаясь со стула.

«Волга» мчалась по загородному шоссе. День выдался морозный, ясный.

Снежный наст по обеим сторонам дороги вспыхивал мириадами искр.

После вчерашнего допроса Каменевой Гольст решил произвести обыск на даче Ветровых. Вместе с ним в машине были следователь Ворожищев и капитан Самойлов. Впереди на газике ехали сотрудники райотдела внутренних дел.

В «Волге» продолжался разговор, начатый еще в городе. О том, насколько можно доверять показаниям Каменевой на последнем допросе, проведенном Гольстом. Действительно ли в момент выстрелов Борис находился в другой комнате?

– А что, если она по какой-то причине хочет насолить мужу? – высказал предположение Ворожищев.

– Мне показалось, что она была искренна, – ответил Владимир Георгиевич. – Видно, что любит его, жалеет.

– И ревнует, – добавил Сергей Михайлович. – А где ревность, там такое может быть…

– Зачем же ей доставлять Борису крупные неприятности? – возразил Гольст. – Тем более раз речь идет о таком серьезном, даже страшном деле. Зачем ей давать нам повод подозревать Бориса в убийстве?

– У женщин на первом плане эмоции, а уж потом логика, если она вообще кому-то из них свойственна, – усмехнулся Ворожищев. – Разве не было в вашей практике случаев, когда ослепленная ревностью женщина без рассуждений шла на что угодно?

– Почему только женщина? – заметил капитан Самойлов. – И мужчина из ревности может такого натворить – не приведи Господь!

– Посмотрим, – неопределенно произнес Гольст. – Вернется с охоты Ветров – допросим.

– Удивляет, что Борис не поделился со следствием своими подозрениями о том, что Ларису убил отец, – сказал Ворожищев.

– Наверное, не хотел ворошить память об отце. Того все равно не воскресишь и не привлечешь к ответу… Да и подозрения эти в любом случае бросают тень на самого Бориса. Каково ходить в сыновьях убийцы невинной девочки, а?

Ворожищев ничего не ответил.

Машины въехали в поселок. Газик остановился возле здания отделения милиции. Следом за ним тормознула «Волга».

К группе, отправляющейся на обыск, присоединились участковый инспектор и заместитель председателя исполкома поселкового Совета.

От Ольги Каменевой Гольст узнал, что у Бобринской имелись ключи от дачи, Борис за небольшую плату попросил соседку, как и в прежние времена, присматривать зимой за домом. Дачу открыли и вошли в нее вместе с понятыми, за которыми сходил участковый.

– Начнем с погреба, – сказал Гольст, предварительно объяснив понятым, какие функции они должны выполнять.

В погребе имелась электрическая лампочка. Выключатель находился наверху, в комнате. Вместе с Гольстом и понятыми в погреб спустился сотрудник райотдела милиции со специальным приспособлением – трупоискателем.

Пол был мягкий, посыпан песком.

Щуп легко входил в грунт. Сверху, через люк, за происходящим наблюдали Ворожищев, Самойлов и другие.

Стояла мертвая тишина.

– Есть, – вдруг раздался спокойный голос сотрудника милиции, когда щуп в очередной раз погрузился в песок.

– Лопату! – негромко скомандовал Владимир Георгиевич. Он старался быть спокойным, но все-таки не мог скрыть волнения.

Через несколько минут откопали красную детскую туфлю, две коробки с играми. Все напряженно замерли. Когда из песка показалась рука, одной из понятых стало плохо.

Это был полуразложившийся труп Ларисы Ветровой.

…Обыск вели почти до самой ночи.

Была тщательно осмотрена вся дача, а также сарай на участке. В большом деревянном ларе среди рухляди Гольст обнаружил металлический ящик. Вскрыли его. Там, в част ности, оказалась толстая общая тетрадь с записями – что-то вроде дневника или памятной книжки.

Владимир Георгиевич изъял эту тетрадь.

Тело девочки отвезли в морг.

Гольст успел еще провести допрос Бобринской и двух соседей Ветровых, оказавшихся случайно в поселке. Затем поехали в город. В дороге, хотя все изрядно устали, разговор не прерывался ни на минуту. Вертелся он вокруг одного: кто же убил девочку? Есть ли связь между ее убийством и последующими трагическими событиями на даче Ветровых?

– Надо же, – сказал Ворожищев. – Слова Бориса о том, что сестра убита и закопана в погребе, подтвердились. Интересно, он знал это наверняка или интуиция?

– Ничего себе вопросик, – усмехнулся Гольст. – Ответ на него может стать разгадкой ко всему преступлению.

– Вы хотите сказать: он знал потому, что сам убил? – уточнил Сергей Михайлович.

– Это одна из версий, – ответил Владимир Георгиевич. – Вторая – Ларису убил отец и проговорился сыну. Третья – Борис что-то заподозрил, когда обнаружил в подвале участок с рыхлой почвой, стал копать и увидел труп сестры…

– Но почему в таком случае он не сообщил в милицию? – задал вопрос Ворожищев.

– Возможно, боялся, что подозрение падет на него, – ответил Гольст. – Вспомните, кто находился на даче, когда исчезла Лариса? Только Борис и отец. Выходит, что убийца – один из них.

– Девочку могли убить и не на даче, – подал голос капитан Самойлов. – А потом уже перенесли труп и закопали в погребе.

– И это, конечно, не исключено, – сказал Гольст. – Хотя… Подумайте, какой риск нести тело в дом, лезть в погреб, рыть яму и так далее. Вспомните, что с момента исчезновения Ларисы на даче все время был кто-нибудь из Ветровых. Шли поиски девочки, люди в поселке были встревожены. К каждому подозрительному человеку или событию – особое внимание…

– Да, – согласился инспектор уголовного розыска. – Но после гибели Ветровых и их похорон дом пустовал. Поселок тоже обезлюдел, почти все дачники съехали.

Аргументы Самойлова были вполне убедительны. Но тогда вставал вопрос: кто же мог совершить такое страшное злодеяние? Совершенно посторонний человек – вряд ли, убийца должен был хорошо знать план дачи, иметь ключи. Значит, кто-то из родственников, знакомых, соседей?

Время в дороге пролетело незаметно. Перед тем как расстаться, наметили конкретные мероприятия, которые следовало провести на следующий день.

Обнаружение трупа девочки круто меняло ход расследования.

В эту ночь Владимир Георгиевич так и не смог уснуть. Все думал, сопоставлял, анализировал. Его очень заинтересовала тетрадь, обнаруженная в сарае на даче. В том, что она принадлежала Борису Ветрову, сомневаться не приходилось: стоило лишь сверить его почерк в документах, находящихся в деле, с записями в тетради.

В своем дневнике Ветров записывал мысли, казавшиеся ему значительными, изречения, чем-то поразившие его, отражал в нем некоторые события из своей жизни. Борис не удосуживался, как правило, помечать, кому принадлежат те или иные высказывания. Могло даже показаться, что они – плод размышлений самого Бориса. Но, вчитываясь все глубже, Гольст понял: многие из мыслей не его. Некоторые Владимир Георгиевич уже где-то встречал, да и стиль афоризмов выдавал принадлежность их разным авторам.

Вот, например, какие перлы вычитал из дневника Владимир Георгиевич:

«Деньги – это то, что есть у других и что нужно добыть мне».

«Бескорыстно любите деньги».

«Нет такой высокой стены, через которую не мог бы перешагнуть осел, нагруженный золотом».

«Отсутствие денег у людей – порок.

Человек без денег – просто не человек».

Гольст отметил, что деньги и все связанное с ними очень занимало воображение Ветрова. Это был его, если можно так выразиться, пунктик.

Заинтересовали следователя и такие записи:

«Дети начинают с любви к родителям, а потом судят их».

«Зачем надо работать на потомство, когда потомство для тебя все равно ничего не сделает?»

Чем больше Гольст углублялся в чтение, тем ярче представал перед ним человек, писавший этот дневник.

Ветрову нельзя было отказать в целенаправленности. Но что это была за направленность!

«Мораль – это выдумка человека, а не вывод из жизненного опыта».

«Совесть непобедима лишь для слабых духом. Сильные, быстро овладевая ею, подчиняют ее своим целям».

«Коллектив – это сброд, где каждый человек теряет свою индивидуальность».

«Народ – раб, лишь немногие призваны быть господами».

Владимир Георгиевич все больше поражался: откуда у молодого человека такое преувеличенное самомнение? То, что Ветров не считал себя «сбродом», заурядностью, было совершенно явно.

Каждая строка его дневника вопила о том, что именно он, Ветров, – один из «немногих», которые стоят выше других.

«Что это? – думал Гольст. – Больная психика? Бред?» Но на бред писанина Бориса не походила. Ход его мыслей, сами идеи – все отдавало холодной рассудительностью, трезвым, циничным расчетом.

«Времена святош и старинных добродетельных рыцарей миновали давно.

Все, что становится поперек дороги, – буква ли закона, чужая ли воля, – надо сметать или умело обходить». Тут же Борис делает запись, вероятно отвечающую его жизненным планам: «Жениться, чтобы сделать карьеру. Сделать карьеру, чтобы иметь независимость и власть. Иметь власть, чтобы иметь деньги». После этого откровения он добавляет по-латыни «ум кумо», что означает «любым способом». Владимир Георгиевич уже встречал это изречение: оно было выведено на обложке дневника крупными буквами…

Когда Гольст кончил читать дневник, он подумал: «Неужели все это писал молодой человек, только-только вступающий в жизнь? Ни одной светлой, романтической мысли. Ни единой строки, в которой бы проглядывали возвышенность устремлений, восторженность юности». Владимир Георгиевич словно прикоснулся к чему-то холодному – куску льда, железа… И еще.