Алла Вячеславовна Белолипецкая
Командировка в обитель нежити

В горле у Смышляева что-то сухо щелкнуло, однако он снова заговорил – точнее, вместо него будто говорил какой-то дерзкий бесенок, задавшийся целью Валентина Сергеевича погубить:

– Согласен, товарищ Сталин, поскольку раз есть Бог, то должен быть… Ну, то есть – я ведь совсем не атеист, как вы понимаете.

– Так ведь, говоря формально, у нас нет таких условий приема на службу в НКВД, которые требовали бы обязательного атеизма. И, тем паче, никто его не требует от участников проекта «Ярополк». Вот, к примеру, в «Ярополке» есть один перспективный молодой сотрудник – Николай Скрябин. Успели уже с ним познакомиться? Так он, я думаю, даже и в диалектику не верит – его больше метафизика влечет. Как и вас, товарищ Смышляев. Принимайте проект: я предчувствую, что с его участниками вы сработаетесь.

И – приходилось признать: Хозяин оказался прав. Валентин Сергеевич и в самом деле сработался со своими новыми подчиненными.

Ну, или почти сработался. Эти люди во многом оставались для него тайной: он редко понимал мотивы, по которым они стали служить в НКВД. Но вот Николай Скрябин оказался в этом смысле исключением. С его мотивами всё было ясно. Это только со стороны казалось, что молодой человек служит в органах госбезопасности. В действительности он служил – своей идее. И идея эта состояла в том, что Зло – подлинное Зло, с прописной буквы, – должно быть повержено. Любой ценой.

Но, как видно, и у Зла накопился уже изрядный счет к Николаю Скрябину. И теперь, в мае 1939 года, Валентину Сергеевичу оставалось только гадать: увидит ли он еще живым своего перспективного сотрудника – поклонника метафизики? Даже то, что Николай Скрябин сам обладал подтвержденным даром ясновидения, ничем не могло ему помочь. Уж Валентин-то Сергеевич хорошо знал: ясновидящему не под силу предсказать свою собственную судьбу. А, тем паче, изменить её.

Глава 3. Лодочник

26 мая 1939 года. Пятница

1

Николай Скрябин выехал из Москвы поездом, отходившим с Курского вокзала в 10.40. А до этого заглянул на старую квартиру, где он проживал, еще будучи студентом. И оставил у прежней соседки – милейшей старушки «из бывших», Елизаветы Павловны Коковцевой, – своего персидского кота Вальмона. С этим обжорой и сибаритом только она одна и могла поладить в отсутствие Скрябина. Елизавета Павловна уже много лет жила на Моховой, 10: в одной из коммуналок, обустроенных в переделанном доходном доме. А у самого старшего лейтенанта госбезопасности имелась теперь двухкомнатная квартира в левом крыле Дома Жолтовского на Моховой улице, 13. В основном туда вселяли инженеров и других технических специалистов, но для сотрудника проекта «Ярополк» сделали исключение.

Поезд шел медленно. И, когда он довез Николая до ближайшего к Макошину районного города, время далеко перевалило за полдень. Но зато от вокзала оказалось рукой подать до лодочной станции. И Скрябин – с наплечной кобурой под пиджаком штатского костюма, с перекинутым через одну руку габардиновым летним пальто и с чемоданом в другой руке, – двинулся к речному причалу. Он рассчитывал, что легко наймет моторную лодку, и на ней за час, ну, самое большее – за полтора, доберется по Оке до Макошина.

Однако он ошибся. Стоило ему только произнести название села, и все лодочники, как сговорившись, отвечали одинаково: «Туда – нет. Ни за какие деньги. Ищите дураков!» Да еще и сплевывали себе под ноги. Скрябин обошел человек десять, вспотел, чертыхался мысленно на каждом шагу и уже подумывал о том, чтобы реквизировать какую-нибудь моторку – показав удостоверение ГУГБ НКВД. Но тут удача наконец-то улыбнулась ему. Отыскался-таки то ли жадный до денег, то ли просто очень уж отчаянный мужик: лет сорока, с взором проницательным и фаталистически обреченным. В ответ на просьбу Николая он кивнул: «Что ж, отвезу». Только очень уж долго ходил потом – оформлял путевой лист. Так что отплыли они в Макошино, когда солнце уже начинало клониться к закату.

2

Сперва их плаванье проходило под аккомпанемент одного лишь урчащего лодочного мотора. И сам Николай, и лодочник, назвавшийся Савелием Пашутиным, хранили молчание. Савелий, сидевший на корме, возле мотора, демонстративно глядел куда-то вдаль. Скрябин же с интересом обозревал окские берега, то – поросшие густым лесом, то – спускавшиеся травянистыми холмами к самой воде. Путешествие по-над рекой освежало голову, отгоняло сонливость, и Николай впервые за полмесяца ощущал некое подобие бодрости.

Тут лодочник всё-таки заговорил:

– А ведь вы – не иначе, как командировочный. – И, поймав удивленный взгляд Николая, пояснил: – За лодку-то вы вдвое переплатили. Своими кровными деньжатами так не разбрасываются. Стало быть, за казенный счет путешествуете. Опять же, одеты вы по-городскому, один чемоданчик при вас – значит, не насовсем в Макошино едете, а на короткий срок.

– Вам бы только следователем работать, – усмехнулся Скрябин.

– Мне-то – нет. А вот вы, я так думаю, следователь и есть.

– С чего это вы взяли?

– А кем вы еще можете быть? Сразу видно, вы человек из образованных. Но если бы вас, к примеру, отрядили с проверкой в тамошнюю школу, то отправились бы вы туда позже, к началу сентября. Сейчас ведь ребятишек вот-вот на каникулы распустят! Так что, скрывайте – не скрывайте, а по всему видать: едете вы в Макошино из-за тех убийств.

– Вы и про убийства знаете? – Николай невольно сунул руку под пиджак, поближе к своему «ТТ» в наплечной кобуре.

– Как же не знать! – Пашутин хмыкнул. – Жена моя, Катерина, родом из тех мест, и мы с ней, почитай, каждое лето гостим у её стариков – моих тестя с тещей. А тесть мой, между прочим, мужик грамотный: церковно-приходскую школу в свое время окончил. Так что письма из Макошина мы получаем регулярно.

– И что же вам оттуда пишут?

– Да вы, поди, и сами знаете, что. В начале мая убили там пятерых мужиков. Зверски убили. Четверо-то из них были не местные, а один – свой, макошинский, милиционер участковый. Но ведь этим дело не ограничилось!..

– А что, еще кто-то был убит? – Скрябин даже привстал с неудобной лодочной скамьи.

– Из людей-то, слава Богу, никто. А вот коров полегло немало. Тесть писал, что каждую ночь они свою буренку в сенцы забирают, чтобы до неё те не добрались. А колхозное стадо уже чуть ли не на треть поубавилось. Доярки по утрам в коровник заходить боятся: каждую неделю с двух, а то и с трех коров те шкуры обдирают. Причем обдирают так, что сама шкура остается цела, а всё, что внутри неё было, исчезает бесследно.

– Бесследно, значит… – пробормотал Николай; в случаях с человекоубийствами, напротив, похищали кожу людей, а то, что внутри, бросали на месте преступления.

Лодочник кивнул:

– Точно так! Председатель колхоза, Кукин Никифор Андреевич, хотел в коровнике ночные дежурства организовать. Деньги за это сулил – не трудодни! Да только не согласился никто. С теми шутки плохи. Дежурили, правда, какие-то приезжие – непонятные мужики из Москвы. Но ни разу никого не застали.

Что это были за непонятные мужики, Скрябин прекрасно понял. Равно как понял и то, с кем плохи шутки. Но всё же уточнил:

– Те – это вы о ком?

– О них, о нечистиках. Моя Катерина зовет их навки, а теща с тестем – навь, или нави, когда как.

– И вы тоже верите в их существование?

– Дураком надо быть, чтобы не верить, – сказал Савелий. – Вон, Семён из Макошина, – (имелся в виду, конечно, участковый милиционер), – не верил, корчил из себя невесть кого. И чем дело кончилось? Вы хоть соль-то с собой везете?

– Везу немного. – Пакетик с солью лежал у Николая в чемодане.

– Так вы прикупите еще! – посоветовал Пашутин. – Как приедете, так сразу в сельпо и прикупите! Какая-никакая – а защита.

– Обязательно прикуплю, – пообещал Скрябин. – Расскажите еще про навей – всё, что знаете.

– Отчего ж не рассказать – расскажу. – Лодочник явно был рад показать свою осведомленность. – Навями становятся проклятые люди, которые нехорошей смертью умерли. В петлю залезли, скажем. Или в речке утопли. Или – кого волки загрызли, поскольку считается, что праведники от природных сил пострадать не могут. Бабка моей Катерины говаривала: в здешних краях покойники вредоносные всегда водились. Но прежде, пока церковь Пятницкая стояла, никогда особенно не озоровали. Вы про церковь-то знаете?

– Про ту, что сгорела?

– Ну, стало быть, знаете. Так вот. Нави выглядят вроде как люди, только ходят всё время нагишом – даже зимой. А главное – спины у них корытом.

– Корытом? – переспросил Николай.

– Ну, представьте себе, что у человека срезали со спины всю кожу вместе с мясом, и внутренности торчат наружу. У навей – так. Поэтому распознать их – плевое дело, если только они не раздобудут где-нибудь человечью кожу и не напялят её на себя, как какой-нибудь водолазный скафандр.

«Так вот почему кожу убитых не удалось найти!» – осенило Скрябина. А лодочник продолжал говорить:

– Считается: они могут влезть в шкуру любого человека, независимо от его роста и сложения. Ведь у них – у навей, в смысле, – тело, как гуттаперчевое. Костей-то у них нет.

– Нет костей? – Это было что-то уж совсем новенькое.

– А иначе как бы они из заколоченных гробов выбирались – те, конечно, кого похоронили по-людски? И как могли бы пролезать куда угодно, проходить в любую щель? У навей кости будто растворяются. Но тела их остаются упругими, и стоять эти паскуды могут даже на своих бескостных ногах.

– Откуда же вы знаете такие подробности? Неужто видели навей сами?

– Сам – не видел, – сказал Савелий. – Бог миловал. А вот тесть мой, когда помоложе был, познакомился с этими тварями накоротке. Я раньше-то, грешным делом, думал: привирает старик для красного словца. Ну, а теперь понял: всё, что он говорил – чистая правда.

– А что за история приключилась с вашим тестем? И когда?

– Приключилась она года через два после того, как церковь сельская сгорела. И само село уже из Пятницкого в Макошино переделали. Катерина моя – она у родителей младшенькая, последыш, – одна только из детей тогда с отцом, с матерью и оставалась. Её сестра и три брата поразъехались уже к тому времени кто куда. И каким батя её в тот день домой пришел, она на всю жизнь запомнила. А тесть мой столько раз при мне об этом говорил, что я всё вызубрил почти наизусть.

И лодочник, не забывая следить за рекой, стал рассказывать.

3

Случилось всё поздней осенью, перед самым ледоставом на реке. Тесть Савелия, заядлый рыбак, смолил на берегу свою лодку и так увлекся, что и не заметил, как стемнело. Лишь когда смоляная кисть в его руках стала плохо различима, мужик заметил, что окский берег освещается одним только отсветом от его маленькой смолокурни.

А уже тогда в селе поговаривали, что эти пошаливают. Причем пошаливали они как раз после захода солнца. И отец Катерины хотел уже погасить костерок под ведерком, где плавилась смола, чтобы идти домой, когда со стороны реки донесся громкий всплеск.

Можно было подумать, что по воде ударила хвостом рыба невероятных размеров. Но затем раздался звук, рыбам несвойственный и совершенно неприличный: как будто кто-то, объевшись гороховой похлебки, длинной очередью выпустил из себя кишечные газы. Тесть Савелия поднял глаза, да так и сел прямо на песок: из реки выходила, в чем мать родила, русоволосая женщина – с роскошными формами соблазнительного тела и с нехорошей ухмылкой на губах. Что это была за раскрасавица, макошинский рыбак уразумел сразу.

– Свят, свят, свят!.. – Мужик начал торопливо креститься.

Голая же бабенка пошла прямиком к нему. И сразу же от реки донесся новый всплеск, а за ним – тот же неприличный звук: из Оки вылезла еще одна нагая особа. Вторая женщина оказалась ещё краше первой: белокурая, стройная, с лицом юным и невинным. Но рыбак даже не успел толком разглядеть её. Опять что-то ударило по воде, мерзкий звук снова разнесся над рекой, и третья обнаженная дамочка вылезла на берег: рослая смуглая обольстительница, будто сбежавшая из цыганского табора.

Даже в осенних сумерках, разбавленных одним лишь тусклым светом маленького костерка, было видно, что все три голые красотки в речной воде не отражаются.

«Солью, солью бы их посыпать!..» – промелькнуло в голове у мужика. Однако ни соли, ни топора (ими, как говаривали, кое-кому удавалось отогнать окаянных тварей) он из дому не захватил.

А первая купальщица, похожая на обильную телом купчиху, уже двинулась к Катерининому отцу. «Сейчас душить начнет! – только и подумал рыбак, пытаясь в сидячем положении отползти от красотки подальше. – Или кровь высасывать!..» Однако пышногрудая русалка остановилась за пару шагов от мужика, обернулась к своим товаркам и проговорила – будто рокочущие струи дождя сорвались с высокой крыши:

– Поторопитесь!

И она на мгновенье повернулась к рыбаку спиной – вместо которой у мнимой красавицы темнело отвратительное месиво из влажных внутренностей.

– Господи, спаси и помилуй! – прошептал рыбак; но, вместо того чтобы снова перекреститься, переложил смоляную кисть из левой руки в правую, сам не вполне понимая, зачем.

А мнимая купчиха наклонилась и стала пристально его разглядывать.

– Староват, – пробормотала она, – лучше бы кого помоложе…

– Ничего, мне и этот сойдет, – проговорила из-за плеча первой женщины подоспевшая блондинка. – А если для тебя он не хорош, можешь с нами жребий не тянуть.

– Что еще за жребий такой? – задал вопрос мужик; но жуткие русалки ответом его не удостоили.

Подошедшая позже других цыганистая брюнетка тоже глянула на макошинского жителя – как тому показалось, иронически. И проговорила, прищелкнув языком:

– Что ж, на безрыбье – и рак рыба. Возьмем этого, коли других нет.

– А как выберем, кому достанется? – Глаза белокурой девицы алчно блеснули.

– Как? – «Цыганка» на секунду задумалась, а затем молниеносным движением сшибла у мужика с головы шапку и пророкотала: – А вот как. Гляньте-ка на его шевелюру!

Волосы немолодого рыбака оставались густыми, но по цвету были, что называется, «соль с перцем». Причем соль в них преобладала.

– Видите, – проговорила цыганистая купальщица, – старик уже почти весь седой, но и черные волосы попадаются. Вот мы и будем по очереди подходить к нему, поворачиваться спиной и вырывать у него по волоску. Кто раньше других выдернет черный волос, тот мужика и заберет.

– И кто же первой дергать будет? – спросила «купчиха». – Ты, что ли?

– Необязательно – я. – Брюнетка повела плечом. – Можешь ты начать, потом – она, – последовал кивок в сторону белокурой товарки, – а уж я последней подойду, чтоб вы не думали, будто я жульничаю.

– Что ж, – кивнула пышнотелая дамочка, – пусть так и будет!

Она приблизилась к мужику, повернулась к нему своей чудовищной спиной и запустила руку в его волосы. Пальцы купальщицы оказались холодными, как осенняя вода в Оке.

– Ой! – вскрикнул макошинец, когда купчиха выдрала у него волос. И тут же услышал разочарованный вздох:

– Седой!..

Следующей попытала счастья блондинка, но и ей не повезло. Последней волосок вырвала черноволосая красавица, и бедный макошинец решил уже, что всё, конец – так странно блеснули её глаза. Но нет: и у той в руке тоже оказалась выбеленная временем «нитка».

Жребий пошел по второму кругу. И тут, то ли от боли – хоть и не сильной, но очень уж обидной, – то ли от самого факта, что голые дамочки ощипывают его бесцеремонно, как дохлую курицу, на пожилого сельчанина напала злость. Некая идея, до этого смутная, созрела в его голове окончательно. А тут и черноволосая навка невольно подыграла ему, оттянув на себя внимание своих страшных подруг. Подойдя к рыбаку во второй раз, нахалка сделала вид, что выдергивает волос у него из головы. А на деле, как фокусница, вытянула заранее заготовленный – черный! – волосок из своего кулака.

– Есть! – победно выкрикнула она.

Но и две другие участницы жеребьевки оказались не лыком шиты.

– Обманщица! – взвизгнула блондинка. – Это, небось, твой собственный волос!

– Да ты что городишь! – возмутилась иллюзионистка. – У меня волосы – длинные, а этот – посмотри, какой! – Коротенький волосок, зажатый в её руке, явно принадлежал пожилому рыбаку.

– Ты его заранее прихватила, – заявила купчиха. – Когда с мужика шапку сбивала!

Брюнетка яростно заспорила с двумя товарками. И на какое-то время купальщицы забыли про свою добычу и обратились к ней тылом.

«Пора!» – понял мужик. Он глубоко обмакнул кисть в смоляное ведро, продолжавшее стоять на огне, и одним махом окропил смолой мерзкие спины всех трех бабенок.

Внутренности, лишенные кожного покрова, зашипели. А купальщицы завертелись, как три юлы, разинули рты и попытались завопить. Но не тут-то было: из навьих ртов (так же, как из носов, ушей и даже глаз) повалил густой черный дым. Мужик понял, что сейчас эти твари видеть его не могут. На четвереньках он отполз за свою лодку и затаился там, безотрывно следя за просмоленными красотками, у которых черный дым заструился также и из всех срамных отверстий. Более гнусного зрелища пожилой макошинец в жизни своей не видал.

Дамочки же, вертевшиеся поначалу на месте, ринулись к реке. И одновременно нырнули, после чего от воды повалил пар, будто на горячую каменку выплеснули ковш квасу.

Тут бы мужику и бежать домой! Благо, и жил он неподалеку: его крестьянская усадьба своими хозяйственными постройками выходила прямо на реку. Но он схватил смоляное ведерко, держа его за ручку через полу своей телогрейки, и так – с ведром в одной руке и с черно-блестящей кистью в другой – подступил к самой воде.

– Только попробуйте вылезти, шалавы! – крикнул он купальщицам. – У меня тут еще смолы довольно!..

Но те лишь высунули головы из воды: все разом, будто принадлежали они единому трехголовому существу.

– Ладно, старик, ты нас в баньке попарил, – пророкотала брюнетка, – но ужо будет и тебе баня! – Две другие головы согласно кивнули. – Убивать тебя нам, пожалуй что, не резон – всё равно твоя старая шкура долго не протянет. Но в бане твоей теперь будет наше становище. Будем мы там обитать, а ты и домочадцы твои, как помоетесь, станете приносить нам угощенье и оставлять горячей водицы в шайках.

– А нам самим – как же мыться-то? – пролепетал ошалевший от такого заявления мужик. – Вместе с вами, что ли?..

– Зачем же – вместе с нами? – Цыганка ухмыльнулась. – Перед тем, как баню топить, будешь говорить, стоя в предбаннике: «Изыдите!» А потом, когда всё приготовишь для нас, скажешь: «Мойтеся!» И уж после этого, чур: в баню не заходить! Да смотри: будешь еду готовить, не вздумай солить её. Тебе же хуже будет. И запомни, пень старый: ежели забросишь баню и не станешь мыться в ней, то тебя мы не тронем, а вот жену твою заберем к себе. А заодно и всех родных твоих, до последнего, истребим!

И, едва цыганка договорила, все три твари не то чтобы вынырнули – они как-то внезапно распластались на воде, легли на неё своими безобразными спинами. А затем, не двигая ни руками, ни ногами, поплыли против течения.

4

– И с тех пор каждое мытье в бане стало для моего тестя крестной мукой, – закончил свой рассказ Савелий. – То, что ему велели, он стал исполнять неукоснительно. И только поэтому, как сам говорит, до сих пор жив. Э, да вы меня не слушаете!..

Скрябин, который до этого не отрывал взгляда от воды, теперь поднял глаза. И по их выражению лодочник явно понял: его пассажир, даже не назвавший ему своего имени, не упустил из рассказа ни единого слова.

– Так что вы думаете об этом? – спросил Савелий. – Верите мне, или как?

– Да уж попробуй тут не поверь… – пробормотал Николай.

Была в истории, изложенной Пашутиным, одна деталь, какую не смог бы выдумать ни он сам, ни его тесть: неприличный звук, предварявший появление из воды страшных купальщиц.

Пару лет назад Николай расследовал дело, связанное с появлением в Архангельской области диковинных существ женского пола, которые выбирались из заброшенного пруда и промышляли затаскиванием в воду людей и домашних животных. По формальным признакам это были русалки. Но не романтические создания из оперы Даргомыжского, а твари злобные и кровожадные, самые настоящие серийные убийцы. Охота на них заняла больше месяца. И за это время Скрябин сумел разгадать загадку: почему легенды всегда приписывали русалкам, которые на деле мало чем отличаются от людей, наличие рыбьего хвоста вместо ног. Притом что существовали также многочисленные поверья о русалочьих хороводах на лесных полянах. А любимым занятием «купальниц» всегда считалось раскачиванье на ветвях деревьев (не на пустом же месте возникло пушкинское: «Русалка на ветвях сидит»)!

Всё оказалось просто. Русалки, приманивая потенциальную жертву, высовывались из воды лишь до пояса – по причинам весьма прозаическим. Для того чтобы вода не сносила купальниц и они могли ходить по дну облюбованного ими водоема, тела этих существ должны были обладать огромным весом. Но откуда ему было взяться? Водолазных ботинок со свинцовыми подошвами они не носили, и проблема решалась по-другому. При заходе в водоем русалка начинала заглатывать воду – буквально закачивала её в себя, будто внутри у неё работал мощный насос. В результате русалочье тело становилось тугим, словно боксерская груша, и одновременно – тяжелым, как мешок с мокрым песком. Так что речные девы легко утягивали за собой в подводное царство любого приглянувшегося им добра молодца.

Однако вначале нужно было завлечь такого молодца к воде, очаровать его. А что могло быть при этом хуже, чем некстати вырвавшиеся ветры? Вырывались же они всенепременно, стоило русалке вытащить из водоема нижнюю половину своего тела. Только не воздух исторгался из русалочьего ануса, а вода. Потому-то купальницы и не допускали присутствия посторонних при своем выходе на берег. А если уж случалось кому-то их застукать, то беднягу ждала неминуемая смерть.

– Везучий ваш тесть… – в задумчивости проговорил Николай.

– Дай Бог и вам таким же везучим оказаться, – сказал лодочник. – Солнце вот-вот зайдет! Соль-то у вас далеко?

Солнце и впрямь уходило уже за горизонт, окрашивая в бледно-алые тона речную воду и сосны на берегу. Лишь узкой золотисто-желтой полосой выделялась опушка соснового бора, на фоне которой чернел силуэт обгоревшей церкви.

– Соль и вправду положу поближе. Спасибо за совет. – Отщелкнув замки чемодана, Скрябин вытащил бумажный пакетик с солью и сунул его в карман пиджака, а затем, подумав, туда же опустил электрический фонарик. – Вы сами-то на берег не сойдете? Может, хотите тещу с тестем повидать?

– Нет уж, увольте. Я еще не ополоумел, чтобы разгуливать по Макошину в темноте. – И, поняв, что сморозил бестактность, лодочник прибавил: – Извините, я не имел в виду, что вы ополоумели.

– Ничего. – Николай усмехнулся. – Может, скоро увидимся – если решите наведаться в ближайшее время в Макошино.

– Это вряд ли, – покачал головой Пашутин. – Жена-то моя – она ведь химико-технологический техникум окончила и работает у нас в городе начальницей отдела сбыта на химкомбинате. И всем бы её работа хороша: и денежная, и почёт. Да только разъездов много. Потому мы и ребеночка никак завести не можем. Вот и сейчас моя Катя в командировке. Послали её в Ашхабад – в туркменскую столицу. А без неё и я в Макошино не поеду.