Алла Краснова
Проклятье седой певицы
– Добрый день, – подсела к нему Эмма, чувствуя его тяжёлое старческое дыхание.
Он даже не посмотрел на нее. Такой высохший, темный, в старом плаще и старомодной шляпе, которую давным-давно уже изъела моль.
– Добрый день, – ещё раз попыталась заговорить с ним Эмма. – Извините, что помешала, но я хотела бы поговорить с вами об Изабелле, певице… – посмотрела она на него, но он не шолохнулся, как будто не слышал ее. Или делал вид, что не слышит. Он был как будто за стеклянной стеной, через которую не слышно и не видно. Но Эмма не сдавалась.
– Она немного прихрамывает на правую ногу, – начала перечислять ее особенности Эмма, – она носит с собой фляжку со спиртом, но там не спирт, а вода, перемешанная с вином. Она сама мне сказала. И ещё она мне сказала, что у нее шрам под волосами, потому что одна из поклонниц вцепилась ей в голову с ножницами и хотела убить ее. А ещё скоро концерт, и она приглашает вас…
Пока Эмма рассказывала о ней, она сама не заметила, как привлекла внимание старика. Он смотрел на нее с удивлением, через которое сквозила боль узнавания.
– Эту байку она рассказывает всем, – пожав плечами, сказал он медленным, скрипучим, старческим голосом. – На самом деле этого не было. Она всё придумала про шрам, она вообще очень любила придумывать…
Постепенно Эмма наладила контакт со стариком, которого звали Владислав Иванович, и он пригласил ее в гости на следующий день. Он жил совсем близко. Рома хотел пойти с ней, но она решила пойти одна, чтобы никто не мог помешать их разговору.
***
В его маленькой, однокомнатной квартирке было чисто, но сыро и пахло старостью. Он поставил чайник на огонь и тихо присел на стул. По нему было видно, что любое движение даётся ему с трудом. Он был совсем не удивлен, что Изабелла являлась Эмме.
– Она любила расставаться сама, первой, – начал он свой рассказ о ней. – Ей было важно закончить каждый свой роман первой. А насчет шрама под волосами… – сделал он паузу, – это она всё придумала. Она любила придумывать, она даже не отличала фантазию от своей придумки, – грустно улыбнулся он.
– Откуда же тогда шрам? – спросила Эмма.
– А нет никакого шрама, – развел сухими, лёгкими, как осенние листья, руками он. – А может и есть, но точно не от ножа поклонников. Она очень берегла свои волосы, все время что-то с ними делала. Не знаю что, – сказал он. – Но все время химичила, варила какие-то снадобья, может и сожгла кожу. Даже мне к своим волосам прикасаться не разрешала, говорила – в них ее сила.
Он тихо встал и выключил газ, потом налил кипяток по стаканам.
– У меня только чай, – обернувшись, сказал он. – Я всегда завариваю его так, – достал он из пакета заварку и кинул щепочку в стакан. – Только так, – подытожил он. – До сих пор помню невыносимый запах этого как его… снадобья или как там у вас называется это? – посмотрел он на Эмму.
– Маска для волос, – тихо сказала она, чтобы не сбить его с мысли.
– Да, это чёртово зелье она варила сама, и запах был хоть из дома уходи. Невыносимый, – грустно покачал он головой.
Напрасно Эмма переживала, что он не захочет говорить о ней, потому что он рассказывал о ней с большим удовольствием. И когда он начинал говорить о ней, что его сердце наполнялось тоской и радостью.
– Она пригласила вас на концерт, но где он будет? – спросила Эмма.
– А там и будет, – очень просто сказал Владислав Иванович, – прямо в этом театре. Только нечем ей петь.
– Что? – удивлённо спросила Эмма.
– Все женщины в их роду теряли голос, когда приходила старость. Это было почти как проклятье. Старость приходит, когда уходит молодость, – посмотрел он в окно. – Молодость уходила, и забирала самое ценное, что дала им природа – голос. И она его потеряла. Ни за что она так не переживала так, как за свой голос, – покачал он головой. – Но потеряла его.
