Алексей Шерстобитов
Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Полная версия. Книга 1. Книга 2

«Иваныч» больше слушал, потом поинтересовался, не хочу ли я к нему, если, конечно, Григорий будет не против (вообще-то считалось некорректным задавать подобные вопросы через голову людям, находящимся в чужом подчинении, это было не исключением и для моего собеседника, поэтому я воспринял его слова как некоторую проверку). От прямого ответа я ушёл, дав понять, что не мне решать, но всегда готов выполнить любую его просьбу. Его рука передала откуда-то взявшуюся коробку, и я услышал примерно следующую фразу: «Говорят, на тебя можно положиться, если что нужно, или ещё что-нибудь появится, – не стесняйся, жду». Вот последнее «жду» было не совсем понятным и напрягало, ведь почти все мои проблемы должен был решать Григорий, но кто поймёт этих хитрых ребят.

Такое отношение к себе даже льстило, но, при любом раскладе, вставать под его крыло напрямую не хотелось и даже пугало. Уже после, закрывая коробку с отливающим блеском стали ТТ, совсем новым, поймал себя на мысли, что на время забылся, забыл, кто я, и купался в своём глупом тщеславии, возомнив себя в криминальной элите. Как мало нужно человеку для того, чтобы, пусть и на время, стать совершенно другим по мировоззрению, а ведь закрепи это, усиленно поддерживай – и вот вам готовая «торпеда»^[42], пусть даже одноразовая.

И… останки «живого бога»

Подняв голову, рассмотрел Тимофеева («Сильвестра»), проходящего через рамку, которая так же среагировала, как и по приходу, он повернулся, и мы встретились понимающими улыбками – это была первая из двух встреч с сильной и легендарной личностью. Думаю, конечной целью было становление его как сильного мира сего, возможно, в правительстве, но скорее – в Государственной думе. Хотел ли он стать «вором в законе»? Не думаю. Да и нужно ли было ему это? Не знаю, каково было отношение к нему представителей этой «корпорации», слишком многих из неё он отправил на тот свет, что вряд ли могло быть прощено. Вопрос скорее в другом: шёл ли он сам, или его «вели»? Ответив на него, мы сможем понять конечные цели.

Разницы

«Сильвестр» (Сергей Тимофеев, «Иваныч») и «Отарик» (Отари Квантришвилли, «Шерхан») были разными людьми, но задачи ставили себе одинаковые. К конечному пункту такие люди одновременно прийти не могли, и если и шли, то в одиночку, второго места не было. В любом случае, когда-нибудь их пути бы пересеклись, после чего движение мог продолжать только один. Но досталось всё третьему, немного чего из себя на тот период представляющему – господину Березовскому, который, впрочем, пройдя все смертельные препоны и гениально обойдя все ловушки, достиг заветного, но удержаться не смог.

Вообще, есть существенное отличие, на первый взгляд в чем-то схожих понятиях, конечно, с точки зрения обычных людей одинаковых: «вор в законе» и «авторитет». С позиции же криминального мира, с учетом развития мировоззрения, – вещи настолько разные, что можно назвать их почти антагонистами. «Авторитет» может оказаться на своём месте в апогее своей карьеры или случайно, – скажем, из-за гибели окружавших его товарищей, из-за симпатий вышестоящего «крёстного отца», обратившего на него внимание из-за преданности или честности, впрочем, без учёта других качеств, которых и вовсе нет. Он может стать полководцем, ничего не понимая ни в стратегии, ни в тактике, лишь будучи злобным и подозрительным, уничтожая всё и вся, не только на своём пути, но и вокруг. Своей высоты он часто добивается, скорее, заслугами подчинённого ему коллектива, где основная цель достигается почти всегда убийствами. «Авторитет» не пользуется такой популярностью среди «настоящей» криминальной среды, воспитанной в лагерях и тюрьмах. А этих людей тоже надо разделять со спортсменами и другими составляющими основной части «бригад», как правило, никогда не сидевших. Такие люди, появившись у руля именно стечением обстоятельств, даже не имеют понятия об обязанностях и ответственности, которую возлагают на себя «воры», а сталкиваясь с этим, даже не всегда могут понять, о чём речь. Зачастую решение ими судьбы человека не носит характера скрупулёзного разбирательства в каждой мелочи, а рассматривается лишь как один поступок, и совсем не важно, кто или что послужили причиной сего деяния – наказание быстрое и часто жестокое, причём налагающее отпечаток на всю оставшуюся жизнь и не ведающее реабилитации.

У «королей» «настоящего» преступного мира, «воспитавшихся» в тюрьме и имеющих совершенно иную субкультуру, обычно, впитывающуюся с малолетства, идущих долгим, кропотливым, очень трудным путём в лагерях, всегда, без исключения, через карцера, лишения, боль и часто унижение, как мировоззрение, так и карьера, складывается совсем по-иному. В ней почти всё зависит от самого человека, от его терпения, целеустремлённости и желания понимать то, что он делает и куда стремится. Их так и называют – «стремяги»^[43]постоянно доказывает свою приверженность воровским понятиям…..), и это только начальный шаг, которых будут ещё сотни на пути к заветной «короне». По этой дороге очень тяжело шествовать почти всегда в одиночку, проходя грандиозные проверки как на свободе, так и в заключении. Со временем собираются товарищи, которых этот человек знает гораздо ближе, чем собственную жену, если такая есть, в правильном смысле этого слова, ведь в тюрьме человек проводит в замкнутом помещении 24 часа по несколько месяцев, а то и лет с одними и теми же людьми. С тем, с кем «ломает» кусок хлеба, он должен идти до конца, вплоть до смерти или страшного испытания тела и духа, справедливо ожидая такого же ответа с его стороны.

За «дубком»^[44] проверяется характер человека, при минимальном количестве пищи, где и чай – бесценная редкость. Скажем, вновь появившемуся человеку предлагается несколько нарезанных кусков чего-нибудь, но нарезанных неравными долями, достойный и уважающий себя начнёт с меньших и остановится, скорее, на одном, просто оказав уважение, будет терпеть голод, но никогда не позарится на больший и на большее. «Авторитет» же вряд ли придаёт большое значение столу и делению пищи. Он не лучший среди равных, а просто главный – «вершитель судеб», хранитель тайн и главный распорядитель кошелька.

«Вор в законе», или «Идущий впереди», как ни странно это сочетание, никогда не пойдёт ни на какой сговор с властью, единственное, что возможно – принятые сообща в этой «корпорации» компромиссы, где порой тяжело определить, кто больше выигрывает. Но при разности интересов, заинтересованность очевидна. И, разумеется, будучи умными людьми (глупый и неинтеллектуальный просто не сможет подняться до такого уровня), эти компромиссы соответствуют не только необходимости, но и духу сегодняшнего времени. К примеру, если в вину себе подобного лет 30 назад могли вменить наличие телефона в квартире, которую снимали для «вора»^[45], то представить сегодняшнего лидера без трубки мобильного телефона невозможно. То же касается и жён, и семьи вообще. Ведь запрет на них ранее был не из-за принципа, а из-за опасения давления и шантажа на близких людей со стороны тогдашних правоохранительных органов.

Сегодняшний претендент на «корону», предлагая полюбившейся женщине руку и сердце, так же и с целью продолжения рода, не только понимает сам совершенно чётко, но и объясняет своей суженой, что в случае ситуации, когда на одной чаше весов будет семья, а на другой – правильный выбор, он обязан выбрать последнее, предпочтя честь своим чувствам. Думаю у «авторитета» ни таких мыслей, а часто и выбора просто нет, хотя как раз в его-то случае опасность семье часто угрожает, и в основном в виде гибели от случайных пуль, направленных в главу семейства.

Основная из главных целей «авторитета» – это власть, но власть не подобная имеющейся у «вора в законе», но всеобъемлющая, та, к пониманию которой мы все привыкли. Его интересуют, в конечном итоге, депутатские полномочия и все возможности, вытекающие из этого. Человек же, проведший полжизни в тюрьмах и лагерях, считает неприемлемым не только любую уступку от власти, но и, тем более, вхождение в неё, хотя может пользоваться услугами власть имущих и сильных мира сего в своих и «братвы»^[46] интересах.

«Авторитет», как правило, до того, как стать таковым, в редких случаях имеет судимость, но имеет все шансы «угреться» (попасть в тюрьму и получить срок) на полную катушку после – отсюда и боязнь, заставляющая устранять все возможные источники информации. «Вор в законе» тюрьмы не боится и считает её «домом родным» (это звучит в каждом письменном документе, обращенном к «братве» – «мир дому нашему общему…», то есть тюрьме, лагерю), он обладает властью как «там», так и на воле, когда просто авторитетный человек теряет её при попадании в лагерь, мало того, может иметь большие неприятности, если за него не замолвят словечко те же «воры», имеющие с ним отношения до ареста и считающие такое заступничество необходимым^[47].

При убийстве одного из членов «корпорации» «воров в законе», действует непременное правило «вендетты», и при этом совершенно не важно, в каких отношениях погибший состоял с оставшимися в живых, исключение только в случае, если его смерть – это вердикт самих его коллег, принятый на общем «собрании».

«Авторитеты» же таких правил не придерживаются, и в самом лучшем, благородном случае исходят из принципа: «своего «не отдадим» и чужого «не нужно»». И уж если мстят, то только за друзей, товарищей, находящихся внутри своей бригады.

«Вор в законе» – это лучший среди равных, принимающий решения, которые являются аксиомой по всем вопросам, от коммерции (разумеется, здесь не обходится без разного рода консультаций) до разборок личного плана, таких, как драки, проступки, изъятие личного имущества и его возврат, и тому подобное. Люди из этой среды старой формации, просто находясь «на пенсии», завидной для любого Российского персонального пенсионера, продолжают прежние традиции. Новой формации, являясь уже сами бизнесменами, видоизменяют прежнее в соответствии с меняющимся современным миром. Но, естественно, если «вор в законе» строит свою жизнь, совершая поступки, исходя из мировоззрения, образовавшегося под воздействием субкультур лагерных традиций, то «авторитет» больше исходит из мировоззрения, база которой опирается на культуру и воспитание, присущие обычным гражданам.

Не берусь судить, кто лучше, кто хуже, во всяком стаде, сами знаете, кто есть, но уверяю вас, что в обеих «корпорациях» есть много людей достойных, и некоторые из них, и оттуда и оттуда, помогали мне как на свободе, так и уже находящемуся в заключении. Дай Бог им здоровья и благополучия и, если только у меня будет возможность, я буду стараться отплатить тем же, разумеется, не прибегая к криминалу. И очень жаль, что посвятили они свою жизнь и отдают свои силы тому, что выбрали. Хотя, если есть место, то должен быть и человек, и пусть он будет из ряда тех, кто поступает как должен, не ожидая, того что будет. Не мне обо всём этом судить, я лишь высказал разницу.

* * *

Под впечатлением встречи с «Сильвестром» я вернулся в свою «пещеру» и долго сидел в задумчивости, не выпуская из рук в перчатках уже мой не просто пистолет, а «вещь в себе», что-то значащую, но для моего понимания ещё не раскрывшуюся до конца. Правда, я был не исключением – после рассказа о презенте «Иваныча» Гриша также впал в суровую задумчивость, но, по всей видимости, смог объяснить всё понравившимся ему образом. Весьма возможно, что последствием этого стал его подарок, в виде такого же «наградного» пистолета, естественно, еще лучшего и более дорогого: «Глок – 19» австрийского производства. Через несколько лет, в обнаруженном милицией складе, оба ствола так и найдут в одной коробочке, смазанные одним маслом, почищенные одной ветошью, когда-то подаренные с одной целью – не для использования и, действительно, так и не использованные.

Завтрашний день требовал не меньшего напряжения, чем вчерашний. Осталось две задачи, которые, как всегда, требовалось выполнить ещё до их озвучивания, а надо было ещё с утра заскочить к боссу за выговором, как оказалось, из-за своей принципиальной гуманности – ведь одной из двух оставшихся задач являлся как раз тот самый Лёня, оставшийся в бане, где погиб Стас, живым. Но случилось так, что через некоторое время необходимость его устранения отпала по неизвестным мне причинам. Это позволило укрепиться во мне мнению о правильности принимаемых мною решений.

И всё-таки один плюс из разговора с Гусятинским я вынес – видимо, не без вмешательства «Сильвестра», которому, разумеется, показалось логичным моё объяснение рациональности работы в одиночку, без напарника, и Павел больше не маячил на моём горизонте. Правда, в своё время, он смог удивить многих, потребовав «для исполнения» какой-то задачи два спортивных мотоцикла иностранного производства и такую же машину. Думаю, причина была не в желании что-то сделать красиво или надёжно, а в его непомерной любви к скоростной технике, просто ему хотелось каким-то образом завладеть ими и ничего не делать. Позднее я заявлял об этом на суде, на что, правда, не обратили внимания. Специально и хладнокровно убить он не в состоянии!

Он попадался мне еще раз через полтора года, когда остался запечатлённым на плёнке фотоаппарата при скрытой съёмке банкета в день рождения братьев Пылёвых, которые, после смерти Гусятинского, стали полноправными «главшпанами». Ту «презентацию» посетили все руководители дружественных группировок и почти все представители общего «крышуемого» или «долевого» бизнеса.

В 2000 году Андрей на праздновании Нового года бросил мельком, что Павла больше нет, как это произошло, не уточнял. И каково же было моё удивление, когда он «всплыл» в 2007 году на очной ставке!

* * *

На сей раз задача была, параллельно розыскам и «работе» – просто поиск, и я понял, что нужна своя группа. Поиском в неё людей и их сбором был занят три-четыре месяца, что уплотняло и без того забитый график. Полгода были заняты Сашей «Злым», тоже территориально «медведковским» – то ли крестным сыном, то ли воспитанником, как говорили, «Отарика». До сих пор в памяти забавная по финалу «стрелка» с Сашей года за два до этих событий.

С нашей стороны было пять или шесть человек, но хорошо вооружённых (два АКМ и три пистолета), с автоматами в «Волге» и ещё одном седане, а Пылёвы – в бронежилетах и кожаных куртках, одетых поверх, готовые к «разговору», с ТТ за пазухой. Свою подготовку никто не скрывал, и стволы торчали из машин, показывая тем самым, что мы не только готовы, но и правы!

Скрытая съёмка, проводимая автором на дне рождении Пылевых 1995 год. Спиной второй слева направо Саша «Злой», далее Сергей, шестой – Юрий…, далее – Саша Федин, Рома «Москва»

Подъехал «Злой», и за ним целый «Икарус» с надписью одной из известных спортивных команд, из которого начали выбираться крепкого, борцовского вида парни, так сказать, помощь «воспитаннику» – человек 30–40. Тогда, в самом начале 90-х, обычно брали нахрапом и количеством приехавших на «стрелки» – оружия ещё было мало, поэтому массовость имела значение. Впечатляюще, если не считать, что голова у всех одинаковая, и пуля от неё не отскакивает, на какой бы крепкой шее она не держалась, и неважно, что этот крепыш ею делает, кушает или думает. Надо отдать должное Саше, увидев «стволы», ситуацию он «проинтуичил» мгновенно и среагировал: «А-а-а! Братухи! Это вы! Тогда порядок, вопросов нет! А мы думали, это какие-то залётные». Встреча закончилась, не успев начаться. Да и тяжело было не понять, увидев, кроме торчащих автоматов, парившихся в такую жару (больше 30 градусов), в кожаных куртках, застёгнутых под самый подбородок, и раздутых, как «ниндзя-чебурашки», братьев.

Борцы непонятливо забирались обратно, а их ведущий, глядя на «ощетинившиеся» машины, с некоторой обидой говорил: «Зачем же так, свои ж все-таки пацаны!», – видно, позабыв о неравенстве: сорок на шестерых. Но человек он был неплохой, да и команда у него была неслабая, на короткой ноге с «афганцами». Хотя кто с ними так не был? Ребята, прошедшие Афганистан, объединившиеся официально в ассоциацию и неофициально – как получилось, чувствовали себя неплохо. Ближе всех «Злой» сошёлся с Андреем «Мастером», в коллективе которого и посещал баню на Ярославском шоссе, в гостинице «Саяны». Вход в баню, которую они отделали под себя, выходил на задний двор, к лесному массиву «Лосиный остров» – оптимальное место для засады. Один минус: зимой холод собачий, а не шевелиться лёжа приходилось по шесть-семь часов, ноги мёрзли, а затем всё тело, а, как известно, холодные ноги давят на мочевой пузырь, и в таких случаях иногда приходилось пользоваться взрослыми памперсами. Не надо смеяться, всё было очень серьёзно, хотя видок при одевании был смешной.

Кроме всего прочего, «Мастер», был ещё близким другом Олега Пылёва, и последний настойчиво просил сначала Гришу, а после меня, узнав, что именно я занимаюсь этим вопросом, стреляя, не задеть Андрея. Гусятинский пообещал, но мне сказал: «Смотри сам, в принципе, я не против». А что сам? Я прекрасно понимал, что парень, отбегавший по горам Гиндукуша семь лет прапорщиком, не станет смотреть, как гибнет его друг, да и при первых звуках выстрела, скорее всего, «планка» разума его вообще упадёт, поэтому либо валить вместе, что недопустимо, либо… Дождаться, пока ветерана не будет рядом с нужным человеком.

В этом ожидании проходили три дня в неделю, с 17 до 23 часов, но закончились ничем и, в основном, из-за присутствия в подходящие моменты рядом со «Злым» «Мастера». За затянутость я получал «выговора» и лишался премий. Но, как это часто бывает, к апрелю месяцу надобность в операции отпала, но появилась нужда прослушивать всё, о чем там говорилось. Вход в баню был свободен, нужно было лишь заранее заказать время посещения и оплатить. Это была хорошая возможность для очередного свидания, которым я и воспользовался.

Впечатления были, в том числе из-за своей редкости, незабываемы, мы погружались в тёплый водный мир вдвоём, на несколько часов забыв об окружающем нас хаосе, и единственное, что портило атмосферу, это мои воспоминания о пяти месяцах холода, проведённых в нескольких метрах напротив выхода. Мурашки пробежали по спине, когда я стоял на ступенях, весь распаренный и расслабленный, и вдруг заметил шебуршание, как раз на месте своей бывшей «снайперской лежки» – чей-то пёс копался в прошлогодней листве, так и оставшейся лишь тем, чем станет, когда-нибудь – перегноем, но не местом преступления.

На обратном пути я не мог наглядеться на свою попутчицу, думая про себя: «Что нас ждёт?!». Я не мог оставить жену с ребёнком, но и не мог вообще жить в семье. Серо-зелёные глаза говорили, что согласны на всё, я же не мог дать ничего, кроме редких встреч, редких, но таких же фееричных, как её импульсивный характер, хотя она всеми силами пыталась скрывать это, думая, что мне нравятся женщины спокойные и сдержанные, как внешне был я сам. Но только внешне…

Запутанный вереницей событий, на которые накладывалась невозможность рассказать, объяснить, дать то, что хочется, элементарно съездить куда-нибудь, или оторваться и пожить с семьёй, я уже понимал, что недалёк тот день, когда придётся делать выбор. Сколько их было, таких моментов, сложных до невозможности, разных по ситуациям, но неизменно раздирающих душу в клочья. И лишь «Она» и её близость могли, если не собрать всё воедино, то, по крайней мере, не разорваться дальше.

А сердце все больше и больше заполнялось этой невысокой, стройной, тогда ещё студенткой, причём, как мне казалось, ничего для этого не делавшей. Встречаться хотелось чаще, и чем дальше, тем больше появлялось желания просыпаться и засыпать, обнимая её хрупкий стан, но куча причин вопила против этого.

Периодические встречи с супругой – высокой, красивой женщиной, не просто хорошей хозяйкой, а настоящей, что сейчас редкость, «хранительницей домашнего очага», по характеру полной противоположности своей сопернице, – конечно, продолжались, но не имели уже столь лирический характер, как раньше. У нас ни разу за все годы не было ни одной ссоры, и ни разу я не слышал ни одной претензии, даже когда я, сильно выпивший, 8 марта положил глаз на какую-то одинокую гостью наших друзей… Между нами ничего не было, но эта свиная морда, образ которой я принял, бесконтрольно позволила себе несколько лишнее. Другая бы схватилась за сковородку, или «подсадила на горшок» на неделю – другую и потребовала развод. Я же в свой адрес не услышал ничего, лишь увидел лёгкую укоризну в больших карих глазах, а через рождавшуюся слезу очень больно и заслуженно бившую в совестливую точку, почувствовал свою вину и захотел ради этой женщины перевернуть весь этот мир. После извинений я был прощён, и жизнь продолжалась, будто ничего и не было. Очень терпеливая, достойная и знающая себе цену, но никогда не показывающая этого. И надо же было ей достаться такому, как я, умудрившемуся вляпаться в самое, что ни на есть…

* * *

В очередных гостях у «Северного» мне совершенно неожиданно было предложено поменять принадлежащую его матери трёхкомнатную малогабаритную квартиру в районе Чертаново на мою однокомнатную на 5-й Кожуховской улице. Сделка представлялась выгодной, а разница в цене объявлялась премией. Разумеется, я согласился. Это значило, что я смогу некоторое время пожить с семьёй, но моя спокойная жизнь закончилась уже пару лет назад и на долгие четверть столетия, а может, и больше, семь из которых отслужил в армии, 14 – находился в бегах, а остальное… заключение, и сколько ещё предстоит – неизвестно.

Для начала мы затеяли ремонт, утеплили полы, так как квартира была над входом в подъезд, вставили тогда ещё редкие пластиковые окна со стеклопакетами, объединили ванную, туалет и коридорчик и обустроили кухню так, как хотела Ольга. Отделка уже блестела и новая мебель была заказана, когда мама попала в больницу. Она «сгорала» быстро – старый, восьмилетний, оперированный рак грудной железы напомнил о себе очередной… последний раз.

Я настолько закрутился, что забывал обо всех, а она терпеливо ждала, никому не говоря о болях, муках и недомогании. Вот когда проснулись сыновьи чувства. Бросив всё, ринулся спасать, но мать ли? А может быть, совестливое своё самолюбие, которое стыдило и кричало о том, что сын не должен забывать родителей? Свободных денег не было, да их и вообще не было. Заняв, «арендовал» отдельную палату, обставил ее, заинтересовал врачей, очень помог и недавний новый знакомый хирург, очень хороший человек. Позже это несчастье нас сдружило не только с ним, но и семьями, его дочь стала моей крестницей, через несколько лет он оперировал супругу и спас её бабушку, подарив ей два года жизни. Суровый человек, горящий душой на работе, огонь в которой заливает его жена своим терпением и заботой. После моего задержания, узнав всё о моей настоящей жизни, он не только не смутился, но и как настоящий друг приходил на заседания суда, иногда даже всей семьёй, чтобы отвлечь от печали и поддержать морально. Да воздастся вам, друзья мои, сторицей!…

Для мамы мы возили из Клина два раза в неделю какую-то знахарку, которой я попытался поверить от безысходности, потребляли разные дорогущие медикаменты, но 12 сентября 1994 года человек, который любил меня больше всех, ушёл из жизни, придя в себя всего на несколько секунд из забытья, ища сына глазами, но найдя только свою сестру. Я же в это время был за стенкой, пытаясь выяснить у докторов настоящее состояние её здоровья, и утолял свой голод. Я оказался не достоин её при жизни как сын, и даже не смог сказать и выслушать последнее «прости»!

На полгода я выпал из эмоциональной жизни, существуя, словно робот, и вообще не задумываясь ни о чём. Всё окружающее было неважно, но одно положительное воздействие до меня тогда дошло: я понял, что испытывали люди, родственников которых я убивал. Но то была чужая боль и смерть чужих людей, которые к тому же во многом своим выбором предопределяли свой конец. И пока я воспринимал это умом, но не душой или сердцем.

Автор в детские годы с мамой Татьяной Алексеевной

Все же после этого понимания, я начал по-другому смотреть на людей через прицел, скорее видя больше их родственников, нежели их самих в виде цели. Я все тяжелее находил мотивации для преодоления себя ради выстрела, прежних уже не хватало, новых появиться не могло. В связи с этим я более серьезно задумался над возможностью устранения Гриши…

Многим я обязан и своей супруге, Ольге, брак с которой всё же распался – не столько из-за слабости наших отношений, с ними всё было нормально, а в силу обстоятельств, которые наложила моя «работа». Мне кажется, я бы нашёл в себе силы сопротивляться любому чувству, если бы был рядом с ней, но после смерти матери мы провели вместе лишь несколько дней. Душевное тепло, глубокая озабоченность моим замкнутым состоянием помогали ей найти подходы для исправления моего, чрезмерно углублённого в себя настроения. Молодость, физиология, тяга к красивой женщине брали своё. Я, потихонечку начал оттаивать, и уже через несколько дней был в состоянии бороться с одолевавшим меня недугом, но вместо благодарности я вновь уехал, и в этот раз надолго. Так постепенно происходило наше разъединение, она крепилась, терпела, на руках с малолетним сыном, в одиночестве, пусть и благополучном, в достатке, но всё же одиночестве. По всей видимости, настал момент, когда желание общаться и внимание мужчин пробило сначала небольшую, а потом уже достаточную брешь, позволившую принять ухаживания другого… Но это случилось гораздо позже, после двух лет моего исчезновения, которое могло произвести и произвело впечатление исчезновения без вести, а то и смерти. Кроме ежемесячной суммы, пожимания плеч от людей, передававших деньги, на вопрос: «Жив он хоть, или нет?» – ничего не было. Так что в этой ситуации я склонен винить себя и только себя.

Позади было многое, и Квантришвилли, и случайная гибель посторонней девочки, о чем я узнал только в день ареста, и покушение в лифте с помощью управляемого взрыва, и выстрел в одного из лидеров «измайловских», чудом оставшегося в живых при точном попадании… Был арестован и освобождён за миллион долларов Григорий, он пробудет месяц в Москве и переберётся в Киев, где я наконец «достану» его через три месяца. Да и сам я еле ушёл из засады, уже практически будучи в руках милиции, и только реакция и сообразительность помогли мне остаться на воле. Странное совпадение: днём раньше попытались арестовать обложенного со всех сторон Солоника – он ушёл «на легках» через соседний балкон квартиры, которую тоже снимал. Мы ещё не были знакомы, но много слышали друг о друге.

Через месяц после похорон мамы пришлось спасать свою сестрёнку от, в общем-то, неплохого парня из «краснопресненских» бандюков, правда, кажется, с расшатанной психикой – он позволил себе избивать 17-летнюю девушку, при этом, с детства изучавший единоборства, ни силу ударов, ни точки их нанесения не рассчитывал. Пытаясь решить всё миром, сестрёнку я спрятал на снятой для этого квартире, запретив покидать убежище, звонить куда-либо и, тем более, выходить. Привёз я её туда от нашей замечательной бабушки Манефы, редкого по прозорливости и увлечениям человека – достаточно сказать, что в свои годы она была секретарём женского общества рыболовов-спортсменов и редко ошибалась в своих мыслях на будущее, как и в людях вообще. Не ошиблась и в этот раз. Позвонила мне и требовательным тоном, чуть ли не приказала мчаться к ней. Испугавшись за её здоровье, через полчаса я звонил в дверь. Удивлению моему не было предела, а взбешённое состояние поднялось до точки кипения за секунду. Не знаю, что нужно было делать с человеком, что бы придать юной гладкой и шелковистой коже, почти по всему телу, такой лиловый оттенок. Принимать решение нужно было сразу, что я и сделал. Но, естественно, не кардинальное. Пока определил её в «золотую клетку», надеясь сначала выяснить, а потом «разрулить» ситуацию с шурином. Разрулил…

Увещевания мои не помогали, он пугал жён моих друзей, кидался на меня прилюдно, даже попытавшись, якобы в шутку, в машине придушить меня. Разумеется, это я списал на неудачный юмор, но уже напрягся на полную катушку. Последней каплей была ситуация, когда мы с женой и маленьким сыном возвращались в только что приобретённую путём обмена с Гришиной матерью квартиру с новым ремонтом. Находилась она на втором этаже. Ещё при выходе из машины я заметил какое-то шевеление в окне лестничной клетки между вторым и третьим этажами. Остановил семейство у багажника вишнёвой «Нивы», а сам, закрывшись машиной, быстро разобрал вынутый магнитофон Clarion, работавший только как радио, поэтому не вызывавший ни у кого и никогда подозрений, извлёк оттуда пистолет, снял с предохранителя, но патрон в патронник досылать не стал и, немного осмотревшись и подумав, держа его в кармане, сказал жене сыну, стараясь их не волновать, что пойду первый, а они следом, в отдалении, конечно не объясняя, что это на случай стрельбы, чтобы их не зацепили. Зайдя в подъезд, шумя и топая, пока не видели отставшие супруга и чадо, передёрнул затворную раму и с лязгом отпустил её, досылая патрон в патронник, с предупреждением в слух, что буду стрелять, не задумываясь, в надежде, что знакомый звук заставит поостеречься людей, как мне казалось, что-то замышляющих именно против меня. Интуиция не ошиблась. Я продвигался пешком ко второму этажу, держа пистолет обеими руками перед собой, дошёл до лифтовой камеры и явно услышал топот ног, убегающих на верхние этажи людей, как минимум, трёх человек…

Нашли, с кем связываться! Не меняя положения пистолета в сторону сектора обстрела, открыл замок решётки в тамбур и поторопил Ольгу. Она появилась, ни о чём не подозревая, через секунду мы были уже дома, за металлической дверью, и о чём-то мило болтали. Скорее всего, всё получилось бы по-другому, если бы я не показал, что готов к атаке – всего-то лязг передёрнутого затвора. Каково же было моё удивление, когда при просмотре камеры видеонаблюдения я увидел силуэт шурина и лицо его «близкого» товарища.

Ещё поразительнее было случившееся этой ночью в три часа утра. На окнах были решётчатые ставни, и я не очень задумывался о возможности проникновения через окно, но такого и предположить не мог. В три часа ночи неожиданный взрыв сотряс стёкла, и рыжеватые оттенки пламени затанцевали кривыми рисунками решётки на стенах спальни. Проснувшись, я не придал этому значения, не подумав, что может гореть моя машина, которую я обычно ставил за квартал. Закрыв шторы поплотнее, лёг и заснул ещё крепче, наслаждаясь редким присутствием женщины в своей постели. Хоть сон в одиночестве был моментален, обычно мне приходилось просыпаться в той же позе, что и засыпал – бешенная психологическая нагрузка давала о себе знать. Проснулся я от какого-то нехорошего предчувствия, и точно: выглянув в окно, увидел, что сгорела именно моя машина, пусть и нашего, российского производства, но нафаршированная всевозможной техникой для фото и видеосъемки, ведения наблюдения по ходу движения, а также перехвата всего, что могло происходить в эфире. Хуже всего было то, что сгорели не мои частные, а принадлежащие группировке специальные средства, ценой в 5 тысяч долларов, о потери которых мне пришлось позже оправдываться перед Гришей. Из горловины бензобака торчала не до конца сгоревшая резиновая трубка, на которую было намотано что-то, уже погибшее в пожаре, да и сама по себе эта машина была непростой, с расточенным двигателем, подготовленной трансмиссией и ходовой.