Алексей Петрович Бородкин
Несчастливые люди
Афина опять выглянула, увидела Полубеска, лицо её просветлело. Она радостно взмахнула платком.
"Платок… зачем платок?"
Полубесок вдруг встрепенулся, всплеснул руками, словно курица-наседка. Прибавил шагу, поднял дипломат и на ходу (почти на бегу) начал открывать замочки, поскользнулся, едва не упал, комично отпрыгнул. Наконец, выдернул из дипломата букет гвоздик, и замахал ими над головой… наверное, так последний живой солдат из полка, поднимал истерзанный красный флаг…
Алое пятно распороло дневную серость.
Афина мгновенно всё поняла. Исчезла внутри вагона.
– Ну, ты и сволочь! – выкрикнул, пробегая, Николай Дмитриевич.
Полубесок остановился, достал из кармана "апельсин" – вязанную серую шапочку, натянул её на голову. Она смотрелась нелепо на гриве его волос. Художник напоминал теперь клоуна.
Меж тем, план лейтенанта работал.
Николай Дмитриевич сиганул по ступеням, оттеснил проводницу воплем: "Посторонись, милиция!"
Впереди в глубине вагона мелькал знакомый женский силуэт – Афина бежала к голове поезда.
"Инстинктивно, преступник всегда бежит вперёд", – пророчил лейтенант.
Кока побежал вослед.
Поезд жил своею жизнью. Пассажиры устраивались по местам. Радостные слышались разговоры, знакомства. Звенели детские голоса и хлопали двери.
В тамбуре меж вагонами Николай Дмитриевич подобрал спортивную сумку – Афина её бросила. Она уезжала налегке, взяв с собою минимум вещей, однако и этот минимум оказался теперь в тягость. Николай Дмитриевич подхватил сумку, закинул на плечо. У туалета следующего вагона он подобрал женский кожаный саквояж – Афина избавлялась от любого балласта.
"Только бы билет не выбросила!"
Расстояние сокращалось. Кабы притормозить погоню и втянуть ноздрями воздух, легко можно было приметить французские Афинины духи.
Ещё один тамбур. Не сбавляя темпа, Николай Дмитриевич врубился плечом в дверь, она откинулась, лупанула рукоятью в стену. Кока инстинктивно зажмурился, не дробя эмоций на мысли, но вспышкой припоминая, как получил дубинкой по роже. Прикрылся рукой…
Однако, женщина не умела устроить засады. Она умела бежать.
Общий вагон.
Радостный гомон. Шуршанье пакетов. Предвкушение курицы и счастье отварных яиц.
Афина запнулась за чью-то сумку, некрасиво взмахнула руками, припала на колено. Поднялась, сделала два неуклюжих шага – правый каблук сломался. Сдаваться эта женщина не умела, она сдёрнула правый ботильон, затем левый. Побежала, прижимая обувку к груди… как будто ботильоны составляли ценность или были идейно ей дороги.
Из ниоткуда возник лейтенант, преградил путь, словно стена.
– Куда торопимся, гражданка?
Николая Дмитриевича покоробил вопрос. Ещё более ошеломил пистолет – табельный "макаров" лейтенанта смотрел Афине в грудь. Аккурат в яремную впадину.
Подбежал Николай Дмитриевич. Дышал тяжело, отплёвывался. Выговорил:
– Не надо, лейтенант!.. Давайте… успокоимся! Прошу!
– Конечно, успокоимся, – поддержал милиционер. – Ведь вы не будете делать глупостей, гражданка Завьялова?
– По матери я Потёмкина, – исправила Афина. Откинула со лба локон, царственным жестом прощая нелепое обращение.
Преображение женщины удивило. Мгновение назад она была беглой каторжанкой, готовой бежать босиком по грязному снегу… а теперь она превратилась в королеву. Проигравшую партию, поникшую и расстроенную, но… огорчало её не поражение (королева не может проиграть), а дыра на колготках и сломанный каблук.
***
Втроём они сошли на следующей станции. Лейтенант оттеснил Коку, шепнул ему: "Не раскисай! Она актриса, проведёт любого!" И цепко удерживал Афину под локоть, проговаривал: "Позвольте я вам помогу, мадам! Здесь ступенька… а здесь скользко… держитесь за меня, пожалуйста!"
Афина казалась покорной, во всяком случае, не сопротивлялась и не делала бесперспективных попыток. Николай Дмитриевич передвигался рядом и чувствовал себя преотвратно, как будто он проглотил клубок шерсти – лохматый ком застрял где-то меж горлом и желудком ни туда, ни сюда.
На станции их ждал "уазик"… вероятно, лейтенант предвидел развитие событий, и отправил машину загодя.
Практицизм процедуры – унылая промежуточная станция, душащий своим теплом "уазик", вонючие сапоги водителя, беготня по составу… и даже деловитая самоуверенность лейтенанта – угнетали теперь Николая Дмитриевича. Он отходил от наркоза погони.
В своих ночных фантазиях, он воображал нечто иное… благородное… хотя бы в стиле Эркюля Пуаро, когда в финале интеллигентные красивые люди рассядутся в гостиной, а профессор Серебряков станет рассказывать, что дело нужно делать… и как он рассчитал продажу имения выгодной.
"Финал должен был быть иным… зачем беготня?.. зачем пистолет?"
Следом, уже в машине Николай Дмитриевич возвысился до мысли, что кара не должна оскорблять преступника. Иначе они тождественны. Правосудие должно возвышаться над преступлением!
А тут?
Буднично.
Прагматично.
Последовательно и бытово, словно бездушное приготовление омлета в портовой проходной столовой.
Неожиданно для себя, Николай Дмитриевич улыбнулся, подумал, что Полубесок добился своего – картина маслом! – имеет повод возрадоваться, ведь он всю свою жизнь мечтал о фотографической правде:
"Правды хотел? Вот она! Вот она правдивая правда, господа артисты! Повелители кисточек и служки Мельпомены! Ешьте её вместе с кашею!.. Натуральная жизнь без малейшей ретуши! Её вы добивались?"
***
Шесть месяцев спустя, состоялся суд.
Необходимо отметить, что сам факт его… появления?.. наступления?.. не подберу верного определения… говоря языком казённым, торжество правосудия долгое время оставалось под вопросом.
Дело в том, что Лидия Лакомова отказалась от своих претензий и забрала из милиции заявление о пропаже мужа. Женщина рассуждала здраво, не возвышаясь до вселенских истин: Аркадий нашелся и… и это главное. Зачем же требовать большего? От кого?
Женщину можно понять.
Да – муж получил травму, да, он потерял память, но можно ли считать это ущербом?
Сложный вопрос.
Неоднозначный.
Чтобы проникнуть в "систему координат" Лидии Лакомовой, нужно вернуться к истокам "преступления", и попытаться представить, как оно происходило.
Афина Завьялова (в девичестве Потёмкина… впрочем, этот факт требует дополнительных проверок и изысканий), оказалась слаба в медицине и биологии. Практических навыков она также не имела. Посему добавила в шампанское избыточное количество димедрола… или же Аркадий Лакомов оказался гиперчувствителен к препарату (на этой версии настаивал адвокат Завьяловой). Так или иначе, от смеси алкоголя и димедрола, усугубленной ударом по голове, Аркадий Лакомов потерял память.
Примите во внимание, что удар по голове вовсе не был сильным. Именно поэтому Аркадия не задержали в Городской Клинической Больнице №1 свыше двух суток, а направили в психиатрическую лечебницу согласно показаниям.
/если смотреть в корень, администрации Клинической Больницы не хотелось портить годовую отчётность
В психиатрической лечебнице Аркадий провёл три месяца, получил полное и всеобъемлющее медицинское воздействие, чтобы затем вернуться домой, и…
но…
…он постепенно вспоминал домашних… входил в прежнюю жизнь. Позволял ухаживать за собой, притом отвечал на ухаживания искренней благодарностью и лаской.
Примечательно также, что детство, юность, полный университетский курс, равно, как и обстоятельства семейной жизни (вплоть до последних лет), Аркадий Лакомой помнил досконально.
Жена Лида сделалась своеобразным проводником мужа в его Новой Жизни: она рассказывала ему о его прежних знакомых… о друзьях… об отношениях с коллегами… о контактах с драматургией и предпочтениях в литературе… о любимчиках в живописи и о тотальной нелюбови к театру… о симпатиях в пище и об особенностях их интимной жизни.
Злые языки твердили, что Лидия обманывала мужа, подменяя его мировоззрение и заключая "широкую его натуру" в свои "нищенские рамки". Проще говоря, она замалчивала некоторые привычки/страсти Аркадия, но возвышала и акцентировала внимание на позитивных совместных интересах.
Очень может быть, что так оно и было.
Исследователи из Кембриджского Университета (отделение Репродукции, Семьи и Брака) пришли к выводу, что лучший возраст, в котором девушка может вступить в брак – 12-14 лет (именно в этом возрасте выходила замуж Джульетта, например). Мозг женщины в этот период чрезвычайно гибок и пластичен, он (мозг) и она (юная жена) легко подстраиваются под мужа. Берут от него всё лучшее, компенсируя его недостатки своими достоинствами.
В браке Лидии и Аркадия Лакомовых стрела Гименея полетела в обратном направлении, однако психология процесса оказалась скопирована добуквенно: муж Аркадий впитывал мировоззрение жены Лидии… дополняя её женские недостатки своими мужскими достоинствами.
Можно ли считать это провалом? Катастрофой? Гибелью личности?
Во всяком случае, не с точки зрения Лидии.
Так имела ли она моральное право упрекать Афину?
Личного мнения высказывать я не стану, едва ли оно интересно читателю. Позволю высказаться Александру Пушкину:
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
В назначенный срок, процесс состоялся. Чтобы картина была полной, отмечу, что заседание суда отнюдь не напоминало Святого Судилища, оно казалось проекцией высшего учебного заведения… в тот момент, когда там принимают выпускные экзамены – смесь строгости, экзальтации, авансов и предвкушений… предвкушений радостных сенсаций (для студентов) и банальных новостей о скорой попойке (для преподавателей).
Отставив высокий слог, в зале собрались "знакомые всё лица". Дружественные и недружественные. Миролюбивые и настроенные "контра". Собравшиеся персонажи достойны отдельных повестей, и, быть может, я положу эти образы на бумагу. Когда-нибудь.
Вот сухие итоги суда:
Афина Завьялова получила три года исправительных работ, без права на смягчение приговора (на досрочное освобождение) и без возможности проживать в последующем в Москве и Ленинграде.
Когда приговор объявили, по залу суда прошелестел ропоток (сухой и ледяной до остроты скальпеля): "Невозможно! Это конец! Почему так жестоко?!"
Для Григория Алябьева прокурор потребовал увольнения с занимаемой должности и штрафа в два месячных оклада, однако суд не нашел веских оснований для наказания.
Не нашел…
И всё же, "тень презрения" легла на Алябьева, а потому судья рекомендовала профсоюзу проработать своего недостойного члена досконально, и надзирать за ним впредь с пристрастием.
Из зала суда Груня Алябьев вышел, не умея и не желая прятать улыбку. Он не думал о высоком, не размышлял о низменном. Он жил здесь и сейчас; и солнце улыбалось ему всеми своими лучами (день выдался погожим и ласковым). Груню Алябьева встречала Усатая Еврейка – она принесла домашних пирожков, мытое яблоко и термос чаю.
Николай Дмитриевич…
Нетрудно догадаться, что Николай Дмитриевич, ещё до Нового года отбыл домой. Выдержал шторм от супруги по поводу синяков на лице: "Ты был у любовницы, кобель! и её муж разбил тебе физиономию, застигнув вас в койке!"
Это был грандиозный скандал. Куликовская битва. Тотальное обновление чувств.
Счастливый Кока встретил Новый год с семьёй… роскошно побаловал своих девчонок (дочери отметили небывалую щедрость отца в смысле подарков и комплиментов), и чувствовал себя превосходно…
…особенно, когда не вспоминал Аркадия Лакомова и не размышлял о правосудии.
Fin
