Алексей Михайлович Величко
«Права человека» и правоспособность гражданина
III
Течение времени, между тем, внесло в последнее столетие существенные коррективы. После длительной борьбы «прогрессивных» сил с Церковью «правам человека» было публично отказано в их религиозном источнике. Напротив, стали считать, что исключительно религиозные ограничения мешают «правам» развиться наиболее полно. Например, христианство крайне неодобрительно относится к разводам, абортам, однополым отношениям, вообще гомосексуализму, зоофилии и т.п. «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники… Царства Божия не наследуют» (1 Кор.6:9). Но ведь, говорят нам, это – такие же формы реализации человеком своего «я», как и все остальные, уже давно известные. Почему они были запрещены? Лишь по той причине, что существовало церковное табу, с которым считалась верховная власть и общество, одурманенное религиозными чарами.
И сегодня, с легкой руки новаторов, к «правам» стали относить такие проявления человеческой распущенности, оценка которых еще вчера однозначно (и вполне обоснованно) была негативной. Забылось, что «всякая свобода допускается не ради удовольствия, а ради пользы, которая в ней предполагается (как для человека, так и для общества, разумеется. – А.В.); если же вместо пользы от нее следует ожидать вреда, то Бог с нею совсем! Кому она в таком случае нужна?»19.
Как следствие, автоматически возникла вторая проблема, горшая первой. Поскольку «права человека» нельзя обосновать на религиозных началах, то, очевидно, остается лишь один способ – сам человек, как источник своих собственных «прав». Однако и самым ярым сторонникам свободы человека, не стесняемой в их сознании никем и ничем, ясно, что ограничиться личным мнением в данном случае не удастся. Если каждый будет сам по себе определять перечень этических запретов и разрешений, начнет самостоятельно формировать реестр собственных «прав», общество не просто впадет в анархию, оно просто не перестанет существовать.
По этой причине возможность определять перечь «прав человека» негласно, предварительно обосновав этот вывод научными доктринами, отдали в руки тому, кто, во-первых, стоит во главе общества, выше личных пристрастий и антипатий, и, во-вторых, создает закон, столь необходимый «правам» для их реализации в социальной среде. Иными словами, – государству, верховной власти. В надежде, что общественное мнение сможет направлять их и контролироваться через парламенты и
и иные демократические институты. И тем самым не заметили, как этический идеал уступил первенство принципу социальной пользы и целесообразности – тем категориям, которыми и должно размышлять главным образом государство.
В результате пришли к тому, с чем две тысячи лет тому назад начала бороться Церковь: к признанию, что ценность человеческой жизни определяется меркой закона. Говоря проще, вновь свели «права» к правоспособности, как она определяется государством. А потому, как и ранее, «человеком» вновь становится лишь тот индивид, кто наделен законом правоспособностью, т.е. гражданин, как в языческие времена. Не отдавая себе отчет, что «право есть всегда некоторое (пусть необходимое и имеющее свою оборотную положительную ценность) умаление личности, как нравственного начала»20. Ведь неформальное признание обществом и властью за человеком какого-либо нового «права» всегда опережает его последующее закрепление в форме положительного закона.
Как следствие, стало считаться само собой разумеющимся, что лишь в том случае государство соблюдает «права человека», когда закон предоставляет всем равную правоспособность, для чего просто необходимо упразднить любое социальное неравенство и всякое сословное деление. Как можно признать в ком-то личность? – говорят нам. Только наделив «его» такой же правоспособностью, какую «я» имею сам. Едва ли, однако, требование уравнять всех и во всем носит здоровый нравственный характер. По одному меткому суждению, «на равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Это именно означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает. Тем самым он злится. Да, его злит любое превосходство, и он отрицает его, отвергает. Явление это ни в коей мере не ново. Люди знали его тысячи лет под именем зависти»21.
Но в теории равенства правоспособности присутствует еще один, не менее сомнительный пассаж. Чтобы всех уравнять, нужно устранить из правоспособности ее основу – обязанности лица перед обществом. С точки зрения формальной логики выходит, что если правоспособность у всех одинаковая, то и обязанности перед обществом также одинаковые, что, разумеется, никак не соответствует истинным его потребностям. Безусловно, всегда имеются общие обязанности: защищать отечество, быть законопослушным гражданином и т.п., которые не влияют на правоспособность. А есть – частные, как раз, напрямую влияющие на ее содержание. В результате закон плодит человека-паразита, живущего исключительно для себя и видящего остроту социальной проблемы лишь в том, чтобы не иметь обязанностей, зато получить побольше «прав». Едва ли этот итог можно назвать нравственным прогрессом человеческого общества…
Раньше человек считался таковым по своей природе, теперь – по правоспособности. Некогда религиозная нравственность не допускала тех или иных поступков, признавая их недостойными человека. Сейчас этот монументальный критерий отвергается во имя сомнительной формулы: «Закон ради закона». Закон, власть отныне самостоятельно определяют, что нравственно, а что -нет, что дозволительно для человека, а какие поступки никак не сообразны с его званием. Не замечая, впрочем, что хотя это и приводит к резкому расширению реестра «прав человека» (ведь запретов становится все меньше и меньше!), но одновременно до обесцвечивания выхолащивает их внутреннее содержание. Об этом сегодня открыто говорят самые записные либералы.
Например, право собственности, с горечью констатируют они, которое со времен Французской революции полагали первым среди «прав человека», ныне свелось к средневековому правилу «мертвой руки». По словам известного ученого, сегодня «даже в демократическом обществе представление о собственности подверглось существенному пересмотру и превратилось в нечто похожее на понятие средневекового условного владения, так что имущественные права частных лиц оказались нарушенными и продолжают систематически нарушаться»22.
В этой связи легко понять, насколько был прав В.С. Соловьев (1853-1900), утверждавший: «Быть гражданином есть само по себе лишь положительное право и как таковое может быть отнято без внутреннего противоречия. Но быть человеком есть не условное право, а свойство, по существу неотчуждаемое, и только оно одно может, будучи принято за первооснову всяких прав, сообщать им принципиальную неприкосновенность, или полагать безусловное препятствие их отнятию или произвольному ограничению. Пока определяющий принцип один – права человека, тем самым обеспечены и неприкосновенны права всех, так как нельзя объявить, что люди такой-то расы, такого-то исповедания, такого-то сословия – не люди»23.
Сегодня люди забыли религию и возложили все свои надежды на перестройку обществ. Как-то «само собой» стало считаться, что «обстоятельства, давление законов, судов, новые экономические условия принудят и приучат людей стать лучше… Надо изменить условия самой жизни; а сердца поневоле привыкнут к добру, когда зло невозможно будет делать. Вот та преобладающая мысль нашего века, которая везде слышится в воздухе. Верят в человечество, в человека не верят больше»24.
