Алексей Михайлович Величко
Грех и благодеяния человека, их влияния на судьбы мира
Впрочем, для полноты изложения скажем, что, если бесы и грешники не видят Бога, это еще не означает, что ад Ему недоступен. Ведь «не Бог есть в бытии, а, напротив, всякое бытие есть в Нем»21. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин.1:5). Поэтому Христос имел власть не просто войти в ад, но и освободить из него праведников и тех, кто уверовал в Спасителя (Еф.4:8,9; 1 Петр.3:18,19).
Для бесов, очевидно, нет большей радости (впрочем, как и иных забот), чем пугать и страшить беззащитные перед их злобой души. Отсюда и крики ужаса, вырывающиеся из преисподней, о которых говорят святые. Наверное и наверняка, там, в аду, нет сковородок и спиртовок, на которых поджаривают грешников. Вероятнее всего, это лишь образы, которыми бесы пугают несчастных, беззащитных перед вечной атакой мрачной и бессильной злобы. Характерный эпизод на этот счет содержится в средневековой повести «Видение Тнугдала», где главному герою в момент отделения души от тела явились бесы, раздиравшие себе щеки когтями и издевательски предлагавшие внимательно посмотреть на них – ведь отныне они станут вечными товарищами Тнугдала по аду22.
Лишь грех, прощенный Богом, перестает существовать в своем инобытии, но поскольку же грех рожден человеком, то и искупить его может лишь он сам, а не погубленные им земля и звери или соблазнившие его сатана и бесы. Покаяние пред Господом – единственный способ отречения от греха, вследствие которого он становится посторонним для человека, чуждым ему, удаляется от него, перестает быть частью его внутреннего содержания, переходит в прошлое, которое уже пережито, стирается из памяти Бога. Через покаяние грех утрачивает свою материальную связь с действительностью, которая держится лишь человеком, растворяется. Поскольку же слово «память» имеет значение «мысль», то вследствие покаяния грех перестает мыслиться Богом. А все, что Господь не «знает» и «не помнит», не существует, и самый след греха исчезает23.
Разумеется, Господь мог бы одним Своим Словом стереть следы нашего отступничества, создав новый Космос и нового человека. Некоторый аналог этой возможной (хотя бы умозрительно) альтернативы раскрывают последние времена, когда велением Творца были явлены новые небо и земля (Откр.21:1). Но для этого нужно было бы покарать и стереть с лица земли нас, грешников. А Бог по любви Своей не желает нашего уничтожения, терпеливо ждет, когда мы раскаемся и, как блудный сын, придем к Нему. Чтобы тут же получить лучшее из всего того, что Отец имеет, и вместе с праведниками сесть за пиршественный стол (Лк.20-32).
III
Нередко почему-то полагают, будто человек, предавший себя Богу, умерший для внешнего мира со всеми его сиюсекундными радостями и яркими соблазнами, являет законченный образ эгоцентрика, озабоченного лишь самим собой. «Что делает этот человек? Спасает душу». Понятно – он думает лишь о себе.
Именно так, к примеру, довольно поверхностно и глубоко ошибочно понимал монашество даже такой выдающийся человек, как И.С. Аксаков (1823-1886). «Я никак не могу себе представить не только апостола Павла, но и Петра и даже Иоанна на Афоне! Все аскетические подвиги афонских монахов душеспасения ради не стоят для меня слов одной простой женщины: она с удивительным самоотвержением ходила за одной отвратительной больной, полусумасшедшей, к которой была приставлена, с терпением, состраданием, нежностью поистине ангельскими, и только завидев монахов или монашенок, с некоторой даже завистью ворчала: «Господи, некогда-то мне своей душой, своим спасением заняться!»»24.
Мнение лиц, публично заявлявших о вреде христианства, противопоставлявших веру в Бога науке, свободе, прогрессу, еще более категорично. Так, широкий интеллектуал и одновременно с тем глубоко несчастный в своем безверии английский философ Бертран Рассел (1872-1970) писал: «Мир располагает знанием, способным обеспечить счастье всем людям; главной преградой на пути использования этого знания является религиозное учение. Религия не позволяет нашим детям получить рациональное образование; религия препятствует нам в устранении коренных причин войны; религия запрещает нам проповедовать этику научного сотрудничества вместо старых и жестоких доктрин греха и наказания. Возможно, что человечество уже стоит на пороге золотого века; но если это так, то сначала необходимо убить дракона, охраняющего вод, и дракон этот – религия»25.
Взамен, как видим, предлагают проявлять внешнее милосердие и благотворительность, согревая своим вниманием и заботой какое-то количество людей вокруг себя. Кто спорит, это – хорошо. Однако достаточно ли это для спасения человека?! Ведь наша молитва к Богу и даже добрые дела бессмысленны до тех пор, пока душа не очистилась от греха. «Всякий из нас, – писал святитель Григорий Палама, – когда испачкает руку пометом, не допускает себе пользоваться ею, прежде чем не вымоет ее. Примет ли Бог приносимое от нечистых тела и уст, если сначала мы не очистим себя? Грех, коварство, зависть, ненависть, алчность, предательство, постыдные помыслы и слова и последующие за ними грязные дела гораздо отвратительнее помета»26.
А праведник, сопричастный Христу, спасает бесчисленное множество людей: «Стяжай Дух мирен и тогда вокруг тебя спасутся тысячи», – как говорил преподобный Серафим Саровский (память 19 июля). Мир вообще, как известно, стоит на трех (всего!) праведниках. А Церковь Христова спасает всех – ранее живших, сегодняшних людей, и будущие поколения. И «эгоизм» монаха-затворника, положившего свою жизнь ради собственного спасения, «неожиданно» оказывает благодеянием для всего человечества.
Об этом некогда писал К.Н. Леонтьев (1831-1891): «Если бы покойный старец Амвросий 25-летним юношей не думал бы исключительно о спасении своей души; если бы не вдохновлялся бы тогда тем, что я зову «загробным эгоизмом», а думал бы о том, чтобы улучшить земную жизнь другим, то из него вышел бы или гордый и раздраженный или пустой человек; но думая десятками лет лишь о своем спасении, он стал великим спасителем других, он многое множество других людей обращал, утешал, исправлял»27. И уже о себе: «Моя душа без меня в ад попадет. А Россия как обходилась без моего влияния до сих пор, так и впредь обойдется»28.
Конечно же, и преподобный Амвросий Оптинский (память 27 июня), и К.Н. Леонтьев видели много дальше дерзких критиков исихазма. Они знали, что сами по себе поступки еще ничего не значат. Кто-то руководствуется принципом: «Всякое добро вернется к тебе». Другой – мыслью о том, что таким способом он проявляет уважение к личности человека. «Социалист» скажет, что благотворительность – лучший способ уравнять условия бытия и снять напряженность в обществе. А человек верующий произнесет: «Во славу Божию!». Разве помыслы можно уравнять внешним делом?!
Да и какие плоды дает наша «гуманитарная нравственность»? Нет ли в ней больше самолюбования, чем пользы для того, на кого обращается взор дарителя? Самолюбования, которое лишь углубляет пропасть гордыни в душе радетеля и, возможно, вообще бессмысленна. «Мы претендуем сами по себе, без помощи Божией, быть или очень добрыми, что, что еще ошибочнее, быть полезными. Но как быть уверенным в пользе не только всем, но и многим? Спасая одного, я может быть, причиняю вред кому-нибудь другому. Христианство мирит это легко именно тем, что, с одной стороны, не верит в прочность и постоянство автономных добродетелей наших, а с другой – долгое благоденствие и покой души считает вредным. Оскорбителю оно говорит: «Кайся: ты согрешил». Оскорбленному внушает: «Эта обида тебе полезна; рукой неправедного человека наказал тебя Бог; прости человеку и покайся перед Богом». А гуманность простая хочет стереть с лица земли эти полезные нам обиды, разорения и горести»29.
