Алексей Михайлович Курбак
Запах пепла

Ни один огонь не исчезает бесследно.

Лишь Солнце и Луна, угасая, не оставляют золы и смрада.

Шумерская пословица

Глава первая

август 2018 и ранее Света

Спроси кто-нибудь Светлану, какое место она считает самым неподходящим для романтических встреч – не задумываясь назвала бы кладбище; но ведь наверняка есть люди, думающие иначе. Действительно, с одной стороны, человек идет к могиле родного или близкого отнюдь не для праздного любования пейзажем и поиска на его фоне чьего-либо прелестного профиля либо мужественного анфаса вкупе с соответствующими данными фигуры, прически, походки и прочее. Пришедший ко праху скорее склонен, замкнувшись в собственном мире, не обращать на окружающее ни малейшего внимания.

Но, с другой стороны, на погосте душевные раны кровоточат под воздействием горьких воспоминаний, скорбящее сердце обнажено и, следовательно, уязвимо для стрел амура, притаившегося среди надгробий и обелисков. Выходит, в чем-то правы сердцееды, избирающие печальные кладбищенские поля и рощи в качестве охотничьих угодий?

Никогда не жалуясь на зрительную память, она свободно ориентировалась как в незнакомых городах, так и на лоне природы, и тем не менее ни разу не находила нужную могилу с первой попытки. Казалось бы, чего проще – запомни или в крайнем случае запиши номер участка, ряда, места, и все. Но злополучные номера забывались, листок с записями терялся, и история повторялась, чему способствовали и становившиеся год от года пышнее заросли – сирени, жасмина, шиповника, калины… Вот и сегодня, потыкавшись и пару раз ошибившись, вернулась к входу, решив начать сначала. Так-так, надо идти по первому справа проходу от центральной аллеи, затем свернуть налево… или направо?

И тут на нее наступили. Вернее, наступили на беспечно отставленную ногу, а вслед за тем еще и толкнули. Она выронила цветы и уже летела, собираясь носом проверить на прочность бетонный бордюр, когда сильная рука ухватила за ворот, спасла от позора и возможного увечья. Пострадавшая зашипела, как кошка с отдавленным хвостом, и сердито воззрилась на обидчика: вот бегемот…

Надо же, только-только успокоился принесенный в жертву красоте мизинчик!.. Новые туфельки, легкие и мягкие, оказались узковаты – сущее орудие пыток, но смотрелись красиво, а на кладбище почему-то принято ходить нарядным, словно на какое-то языческое капище. Еще и поесть с собой берут, а соответственно, и выпить. Столиков-скамеек наставили, не повернуться. Топчутся толпами пьяные, не разбирая дороги. Жрецы, блин! От слова «жрать».

– Простите, Бога ради! – перед ней переминался, как школьник-двоечник у доски, здоровущий коротко стриженный мужик, – Мы вас не заметили.

Мужчин оказалось двое, и от второго из них, значительно меньших габаритов, ощутимо потягивало алкоголем. Собственно, сходными в их внешности были только прически – практически под ноль. Первый, большой, был одет стильно и очень недешево, а второй – как будто второпях, на одном из окраинных блошиных рынков. Первый смотрел уверенно, прямо и открыто, взгляд второго казался обращенным внутрь, как бывает у душевнобольных либо перенесших серьезную психическую травму.

А самое интересное: первый нес огромную охапку разнокалиберных роз – за ними и в самом деле легко было не увидеть торчавшую посреди дороги Светку, а второй держал на руках кота. Усатый-полосатый отнесся к инциденту без всякого интереса – лежал, полузакрыв глаза и беззаботно растопырив задние лапы. Крупный, как дрова, перекинул свои розы на левую руку, правой стремительно собрал рассыпавшиеся гвоздики и протянул женщине.

– Еще раз извините, пожалуйста. Может, вам помочь? Заблудились?

– Спасибо, не надо. Сама разберусь, – в ее планы вовсе не входило обращаться за содействием к кому бы то ни было. Не заметил он… – Вы лучше под ноги смотрите, а то самим помощь понадобится, «Скорая».

Она не собиралась и дерзить незнакомым людям, но, в самом деле, кто их просил сперва ронять ее, потом подмогу предлагать? Заблудилась, потерялась… кому какое дело? Обойдусь.

– Ну, нет так нет. А то мы, если что… Я – Александр. Саша, – внезапно представился высокий, – Лобов, да. А он – Коля.

Назвавшийся Сашей замялся и слегка подтолкнул нетрезвого, типа: твоя очередь. Тот вышел из ступора, глянул исподлобья.

– Дружинин. Мичман, в смысле, бывший, – и, бережно придерживая пушистую ношу, добавил с улыбкой, показав желтые металлические зубы, – Для своих можно – Блесна.

– Светлана, – знакомиться не хотелось, но на вежливость надо отвечать вежливостью… а вот фамилию называть совершенно ни к чему, решила Светка, и скрывая неловкость, погладила кошачью голову, – А это?..

– Матроскин, – быстро ответил Саша.

– Сильвер он, – вмешался щуплый Коля, – Ну сколько повторять! Белый тебя учил-учил, а ты – Матроскин, Матроскин… Имя – оно одно должно быть.

– Ладно, пошли мы, – подвел конец дискуссии большой, – Приятно было познакомиться.

– Ага, приятно, – продублировал маленький, и новые знакомые двинулись дальше – высокий впереди, низкий за ним.

Прошли прямо, свернули направо, в сторону относительно свежих могил, и скрылись за кустами.

Светка постояла, разминая прищемленные пальцы и прикидывая, где все-таки прячется искомое сдвоенное надгробье. Вспомнила – конечно, налево, но не сразу, а через два прохода, именно так. И, как часто бывает, одно воспоминание неким щелчком включило, повлекло за собой другое – так в трогающемся составе один за другим бряцают, впрягаются вагонные сцепы. Когда это было?.. год назад… нет, уже скоро два.

Вот Борис, его губы подсвечиваются в темноте разгорающимся при затяжках огоньком сигареты, вот звучит его голос, вот и слова… доверчивый здоровяк-бизнесмен, принявший за золото блестящую подделку, два друга-мичмана, седой и другой, зубастый… и кличка – Блеск?.. Блесна!

До чего же причудливо переплетаются нити судеб! Какой-то невообразимо огромный прядильный либо ткацкий станок, управляемый не менее загадочным ремесленником, собирает их, руководствуясь одному ему ведомыми мотивами, а итоговый узор не может представить никто, пожалуй, даже сам ткач. Ведь получается – они, ее новые случайные знакомые, оба видели Борьку и встречались с ним, он их о чем-то расспрашивал, собирая материал, за который в конце концов поплатился жизнью.

Да, в этом она, вопреки всем резонам, почти не сомневалась – его смерть была не случайной, а если непосредственной причиной и послужил сердечный приступ, то возник он не на ровном месте, был кем-то умело спровоцирован. Как? Ох, вот на этот вопрос ответ скорее всего знает лишь этот кто-то – человек, и возможно не один, а двое, трое, пятеро, спланировавшие и осуществившие… приступ? Черта с два! Сам по себе даже инфаркт далеко не всегда смертелен. Это было убийство, во всяком случае с ее точки зрения, но раскрывать его никто не собирается.

Слыханное ли дело – по прошествии месяцев и лет возобновить… какое возобновить, ведь дело даже не заводилось – начать с чистого листа, на практически пустом месте, расследование непонятно чего непонятно как происшедшего! Зачем лишние хлопоты – все всем давным-давно яснее ясного: летел себе некий бывший журналист-неудачник, пил с горя горькую, да и допился, помер болезный, горемыка нетрезвый. И ведь действительно – пил, не без этого…

Обнаружив наконец место последнего упокоения сына с матерью, она положила цветы, постояла, думая: сколько можно переливать из пустого в порожнее? Все равно до истины никогда не докопаться, а коль придется докопаться – не поймать хитрого и злобного зверя в людском обличье, отобравшего ее счастье. Пора забыть.

Но, стоило мысленно произнести эти два слова, как воспоминания нахлынули холодной волной, повлекли назад – на полгода, год и дальше.

– С ума сошла?! Какая охота? Какие поминки? На часы посмотри, полуночница!

Хотя на часах, по меркам простого среднестатистического человека, не совы и не жаворонка, значилось вполне приемлемое для звонка время – девять с четвертью утра, Светлана почувствовала себя виноватой. Да, не учла особенностей образа жизни Борькиного приятеля: Гоше, сетевому мошеннику, как раз самое время ложиться баиньки. Но, ввязавшись в бой, следует добиваться победы, оправдываться и соглашаться на отсрочку нельзя ни в коем случае.

– От полуночника слышу. Можно подъехать? Очень срочно, честное пионерское, – и, не обращая внимания на протестующее ворчание, она добавила волшебный пароль, – Пиво у меня с собой, твой любимый сорт. Корюшку брать?

– Корюшку? Бери, – сдался хакер, – А как ты меня нашла?

– Кто ищет, тот всегда найдет! – (так я тебе и рассказала), – Сам догадайся, ты же все можешь.

Чтобы найти, надо уметь искать, а для этого немножко разбираться в специфике холостяцкой натуры. Одинокий затворник может скрывать свои географические координаты от всех… кроме родной мамы, а мама – женщина как раз в том возрасте, когда смотрят телевизор. Фамилию Амбарцумян как-то назвал Светке Борис, рассказывая о самом ленивом однокласснике… сколько таких в городе?

Разговорчивая седая усатая дама несказанно обрадовалась визиту телеведущей (ведь при знакомстве не обязательно прибавлять «бывшая»), погоревала: «Неужто так и не дождусь внуков?.. Гошенька-то весь в своем заэкранном мире, на девочек смотреть не хочет… то ли дело его отец… вот был мужчина!» и сообщила адрес норы компьютерного гения. Она же предупредила – там везде жуткая грязь, за исключением кухни, где ей позволено время от времени наводить порядок. Туда гостья и направилась, выставила угощение и уселась на табурет, вынуждая хозяина присоединиться из соображений вежливости и вечной жажды.

– А с какого хрена тебя вообще потянуло прошлое ворошить? Полгода прошло…

Светка и сама не могла понять, с какого. Просто упомянутые шесть месяцев без Борьки она провела будто во сне – не обычном, восстанавливающем и целительном, не тяжко-похмельном, не сказочно-заколдованном, а некоем болезненно-тягучем, каким бывает, наверное, летаргический или коматозный.

Нет, она не страдала от модной среди богемных дам депрессии, не принимала успокаивающих, не напивалась в одиночку, не плакалась подружкам, которых у нее в общем-то и не было, даже матери сообщила о случившемся односложно и без слез. Жизнь шла своим чередом, она просыпалась, ездила на работу, вела свою программу, при необходимости улыбалась, по вечерам возвращалась домой, почему-то наскоро проглатывала ужин, а потом очередной раз ловила себя на мысли: спешить некуда и незачем – его больше не будет. Ложилась в постель, засыпала, пытаясь представить и хотя бы во сне вернуть минуты близости и счастья, утром просыпалась нормально отдохнувшей, а вспомнить что-либо из ночных видений не получалось.

Ничего не поделаешь – она, как и полагается психически здоровому и уравновешенному человеку, редко помнила привидевшееся во сне. Лишь однажды, в канун Рождества, удалось зафиксировать картину: Борис стоит у большой реки, глядя куда-то вдаль, и все. Просто стоит, одинокий и неподвижный – ни слова, ни жеста, ни улыбки, будто чужой. И на следующее утро, более чем через два месяца после их прощальной ночи, она опять же единственный раз пожалела – не решилась тогда отказаться от предохранения. И осталась одна. Но объяснять, жаловаться кому-то? Нет, это не в ее правилах. Она открыла две банки, одну подвинула Гоше, из другой отпила сама.

– Ворошить не надо. Во-первых, рассказывай, какая такая охота, во-вторых, пей, пока холодное. А в-третьих, я тебе еще кое-что покажу.

Гоша, ерзая на неуютной для его объемистых чресл табуретке, с тоской оглядел шеренгу непочатых емкостей: ему явно хотелось, во-первых, пить, а уж во-вторых или в-третьих – рассказывать.

– Это же вроде шутки, насчет охоты… Школьные воспоминания, никакой конкретики. Да я и напился тогда, не помнишь, что ли?

– Гоша, не дури мне голову. Я, хоть психологии не училась, тебя знаю не первый год. Ты просто так слова не скажешь, даже поддатый. И не так ты уж тогда и напился. Колись.

– Я толком-то и не помню… – хакер снова тщетно попытался устроиться поудобнее, – Слушай, пойдем в комнату, я с тобой тут геморрой заработаю!

– Пойдем, только сперва признавайся: был у тебя Борька перед отлетом?

– Ну, был, – Гоша с неожиданной прытью вскочил, ухватил сразу три вожделенных жестянки, – Вот сяду по-человечески, тогда и поговорим.

В кабинете-гостиной-спальне, как можно было по выбору называть комнату, оборудованную письменным столом, диваном, парой кресел и буквально набитую всевозможными электронными приспособлениями, хозяин с наслаждением рухнул на обширный диван, указав гостье на кресла: мол, выбирай по вкусу.

– О чем был разговор?

– Да обо всем понемножку… Школу вспоминали, физруковский анекдот про охоту, поезда с самолетами… он же уезжал.

– Куда собирался, говорил?

– В Америку, точнее в Нью-Йорк, попросил один адресок позондировать, еще пообщались… ну и пивко… мелочи, короче.

– Снова темнишь? Что за адресок? Кафе-мороженое, нет?

– Да не помню я! Мамой клянусь! – Гоша для убедительности приложил руку к груди и округлил глаза, – Может, кафе, может, ресторан… Там же на дому встречаться не принято, все больше по общепиту, так сказать.

Бросив опустевшую банку под стол, отшельник открыл новую и перешел в наступление:

– Кстати, ты сама в прятки играешь! Про мороженое какое-то… Значит, он тебе побольше моего рассказал?

Увы, любитель пива был совершенно неправ в своих подозрениях. Если бы так! Позоров не был бы «знаменитым Позором», как его называли коллеги по перу, имей он привычку хоть с кем-то делиться одному одному ему ведомой информацией. О теме и тем более содержании очередной «кошмарной» бомбы до момента публикации не знал никто и никогда, не исключая и ее, несмотря на всю близость отношений. Редкими исключениями могли быть особо колоритные личности. Так, из последних его дел ей перепали крохи типа уголовника Фонаря, пары отставных мичманов, старушки-академика со смертельно азартным внучком, биснесмена-самбиста с пудовыми гирями под офисным столом. Поэтому Светка продолжила допрос, оставив демарш без внимания.

– А львицы тут при чем?

– Какие львы, какие львицы? Не припоминаю…

– Не помнишь? А кто про них на поминках говорил?

– Говорил, не говорил… Ну, говорил, по пьяни еще и не то скажешь.

– По пьяни… давай-ка я тебе дословно напомню, а ты мне разъяснишь, ежели сама не допру. Идет?

– Давай, напоминай. Прикинь – полгода прошло… сто восемьдесят дней, и каждый надо запоминать? Не-е, мать, ты от меня слишком много хочешь! Сама-то, признавайся, забыла с кем и о чем говорила?

– Видишь ли, Гоша, у баб особенная память. Мы можем не помнить, сколько нам лет, а вот в чем была одета соседка по парте на школьном выпускном – не забудем никогда. Ты сказал: «Поймал-таки ты, Боря, свою львицу!» Так?

– Ну, так.

– Про охоту, яму и яйца я знаю без тебя. Получается, Борька ехал встречаться с какой-то женщиной? И ты считал ее опасной?

– Совсем не обязательно с женщиной. Вполне мог быть и мужик, притом не один. Львица – это я так фигурально выразился.

– А почему эта… этот человек, или люди, так опасны?

– Я этого не говорил. Просто вот как вышло: Боря попросил, я начал зондаж, – Гоша сгрыз рыбку, открыл новую банку, отпил, зачем-то внимательно изучил этикетку, – И не закончил. Уделали меня, как лузера.

– Тебя?! Как лузера?

– Вот-вот. Все мое железо гавкнулось в одночасье, ни фига узнать не успел. Прям пентагоновский филиал какой-то. Я на всякий случай даже фатеру поменял, а Борьку с тех пор не видел, только, звиняй, в гробу.

– Так ты и не знаешь, куда именно он ездил, с кем встречался?

– Да куда бы ни ездил, какая разница. Это у меня, в общем, пустой треп, ну, насчет львицы той. Его же никто не убивал, было вон заключение – сердце, инфаркт.

Да, заключение было, и Светлана прекрасно помнила, какая в нем указана причина смерти. Но, в отличие от Бориного одноклассника, склонного верить всему напечатанному в газете либо увиденному на телеэкране, особенно если обнародованный факт подтверждался каким-либо официальным лицом, она не перестала сомневаться даже после категоричных бесед с шереметьевскими и химкинскими медиками.

Тогда она, словно ошпаренная курица, заметалась туда-сюда, натыкаясь на стены равнодушия, непонимания и откровенного нежелания ни на миллиметр отступить от замшелых правил и инструкций. В поисках, как выяснилось, никому не нужной истины примчалась в аэропорт, откуда давным-давно улетел обратно за океан привезший мертвого Бориса «Боинг». И ворвалась в здравпункт, как во вражеский окоп, размахивая телевизионным пропуском в ожидании запретов, волокиты и прочих препонов. Вместо этого люди в белых халатах встретили ее на удивление вежливо, даже не взглянули на «корочки», предложили сесть, налили воды.

– А чего вы, собственно, от нас хотите? – поинтересовался выглядевший каким-то хронически усталым заведующий – мужчина в форменной куртке со змеей и чашей на спине, – Мы Вашего мужа…

– Нет, это мой хороший знакомый, коллега.

– Вашего знакомого коллегу живым, извините, не видели, не обследовали, помощи не оказывали. Наш специалист – смею заверить, вполне компетентный, всего лишь осмотрел, еще раз извините, тело, вынес предварительное заключение о времени наступления и вероятной причине смерти и вызвал спецмашину для перевозки в областную больницу. Конкретно – в морг. Надеюсь, к нему у вас претензий нет?

– Нет. Ни к нему, ни к машине, ни к кому бы то ни было из ваших подчиненных. Я хотела бы только ознакомиться с результатами.

– Это не мое дело, и все же позволю себе упредить: о судебно-медицинском исследовании как таковом в данном э-э… казусе речь не пойдет. В подобных случаях проводится рутинное патологоанатомическое вскрытие, ибо уголовное дело не возбуждалось. А срочность объясняется самим характером, точнее, обстоятельствами – самолет чужой, задерживать рейс не полагается, вот и сделали по-быстрому, но, уверяю вас, без ущерба качеству. Результат вполне ожидаем: на борту воздушного судна имела место внезапная смерть вследствие… Да чего там, просто перебрал мужичок, вот сердце и не выдержало.

– И все-таки, заключение я могу увидеть?

– У меня его нет, к нам копии не поступают. Вам ведь все равно забирать вашего… коллегу в Химках, вот адрес. Обратитесь в приемное отделение, спросите Ирину Сергеевну, скажите, от меня. Она поможет, а то в морге начнут цепляться – Вы формально чужая. Больше, при всем желании, ничем не могу быть полезен.

Ей действительно помогли. И уже через час она в сопровождении упомянутой Ирины Сергеевны вошла в пугающе холодный ярко освещенный зал, где увидела мертвым не «коллегу», не «знакомого», а его, своего любимого человека. Никаких сомнений не осталось: это он. И он – неживой, мертвый, то есть его больше нет и никогда не будет, ушло все связанное с ним, все, ВСЕ!

В ту секунду в ней будто погас некий огонек, оборвалась ниточка или струна. А чуть позже, трижды перечитав скупые строчки, пришла к выводу: да, раз он умер, все действительно так, но совсем не так. Нет, не так, и вполне очевидное на первый взгляд представилось ей совершенно невероятным. Согласно заключению эксперта, смерть гражданина Шацкого Б.А. стала следствием «острой сердечной недостаточности, вызванной алкогольной интоксикацией». И все. Основанием послужили приведенные чуть выше результаты химического анализа, выявившего содержание алкоголя в крови – указаны соответствующие промилле. Плюс никотин. На словах ей еще раз пояснили: беднягу-забулдыгу просто подвело сердце.

Оторвавшись от нечетко отпечатанного матричным принтером текста, Светлана некоторое время с недоумением смотрела на вальяжно рассевшегося за столом молодого пышнусого толстяка.

– Просто сердце?

Тот подергал себя за правый ус и уверенно повторил, не пытаясь избегать ее взгляда и отчасти копируя манеру аэропортовского эскулапа:

– А почему, собственно, это Вас так удивляет? Все давно знают: инфаркты-инсульты в наше время перестали быть привилегией, с позволения так выразиться, старых и толстых, – он слегка запнулся и бодро продолжил, – Короче, престарелых… Лично у меня никаких сомнений относительно причины смерти данного пассажира не возникло. Пить-курить ему надо было меньше, и жил бы себе спокойно. Я вот не курю, не пью и ни капельки о том не жалею. В общем, если вопросов больше нет…

Вопросов, во всяком случае, к этому крепкому парню, у Светки больше не было. Будь на то ее воля, она бы к нему и вовсе не пришла. Окажись за этим столом многоопытный патологоанатом, которому сам ныне усопший журналист в свое время помог кое в чем разобраться, таких вопросов нашлось бы предостаточно.

Ибо она так и не смогла взять в толк, с чего вдруг Борис, никогда не жаловавшийся на здоровье и обращавшийся к врачам разве только за информацией в газету либо каплями в нос, взял да и помер от банального инфаркта. Помер прямо в самолете, во сне, выпив перед тем никак не больше вполне обычной, по его меркам, дозы. Даже ее скромных интернет-познаний хватало для сомнения: спиртные промилле из протокола до летальных вроде недотягивают. А уж ей ли не знать редкостной стойкости газетчика к «зеленому змию»? Не раз и не два на деле убеждалась – вся компания под столом, а Позору хоть бы хны.

Она отвернулась, чтобы не видеть самодовольную физиономию некурящего трезвенника, поднялась с шаткого посетительского стула и направилась к двери, в очередной раз осознав пустоту своей затеи. У него, болвана, никаких сомнений! Не пьет он… И тут ее осенило.

– Вот вы говорите: пить-курить… Пить – это понятно… вполне допускаю, он и в самом деле малость перебрал. А почему – курить? Вы полагаете, Борис… умерший незадолго до смерти курил?

– Да Вы, похоже, меня не слушали! Сказано же: наряду с высоким содержанием алкоголя в крови, моче и тканевой жидкости, простите, трупа отмечено наличие никотина. А это сочетание вдвойне опасно для жизни.

– Но как такое возможно? Ведь в самолетах курить запрещено! Или в американских иначе?

– Ну, знаете ли, я не следователь. Он, насколько мне известно, летел высшим классом, там вполне могут допускать всякие вольности… Молодой, интересный, со стюардессой пошушукался, в туалете закрылся. А может, перед отлетом накурился до чертиков, тоже не исключено. Если еще что-то неясно, вы имеете право обратиться письменно, получите подробные разъяснения.

Разумеется, он не следователь. И она не следователь, так какого рожна лезет во все дыры, уподобляясь несчастному Борьке? Хочется докопаться до основ-первопричин? А почему не взглянуть правде в глаза: ее несостоявшийся суженый просто-напросто надорвался, не физически, а психологически – вбив в бестолковую головушку некую идею-фикс, стремился во что бы то ни стало подогнать под нее неподходящие факты и события, да и не осилил неподъемное. А сердце – оно ведь не железное. И не нейлоновое, как в старинной песенке. Да и без крутой выпивки все-таки не обошлось. Обращаться письменно? А смысл? В «подробных разъяснениях» она прочтет точную копию протокола вскрытия, разве что жирным шрифтом и на лучшей бумаге.

И Светлана вернулась к более насущным мыслям. Например, о странностях поведения отдельных мужчин наряду с его же, поведения, непредсказуемостью. Сама она повела себя в то уже далекое октябрьское утро вполне по-бабьи – услыхав в дикторской скороговорке знакомую фамилию, не сразу врубилась в суть. Пришлось оторваться от плиты, полностью переключить внимание на экран, где давняя московская знакомица Варька Краснова с фальшиво-радостной кукольной улыбкой продолжала вещать о свежих новостях. Кофе, словно под действием неведомого ускорителя, мгновенно вскипел, залив конфорку, но она, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от телевизора, откуда смотрело странно-неподвижное лицо. Чье?.. Да это ведь фотография из паспорта – его, Бориса, паспорта!

– Итак, нам удалось выяснить (ишь, любознательные какие!) личность пассажира, накануне скончавшегося (ЧТО-О-О?!) на борту самолета, выполнявшего рейс Нью-Йорк-Москва. Им оказался корреспондент одной из санкт-петербургских газет Борис Шацкий, больше известный в городе на Неве под псевдонимом Позоров…

Казалось, минуту (хотя, конечно же, не менее получаса) спустя она уже примчалась на свою студию и попыталась связаться с московскими коллегами. Увы, прояснить толком ничего не удалось: Варвара знала только не ею написанный текст, дежурный редактор новостного канала – еще меньше. До Гриши дозвониться не удалось – его на месте не оказалось, в редакции «Ночного кошмара» утренние московские новости не смотрели. Ей это казалось попросту невозможным – тут такое, а им хоть бы что! Лишь к полудню, неоднократно постучавшись лбом не в одну наглухо закрытую дверь, убедилась: до судьбы журналиста, оказавшегося к тому же «бывшим», никому дела нет.

Тогда же исподволь пришло понимание исконно русского выражения «помер Максим, да и хер с ним». Ведь вот она, редакция, комната, стол, где еще неделю – какую неделю, считанные дни назад Борька был не просто своим – основным, решающим человеком… а сегодня вчерашние коллеги, хмурясь, отводят взгляды, замолкают при упоминании его имени.

«Вы что, с ума все посходили?!» – хотела заорать Светлана, но в итоге уходила из «Кошмара» молча, сжав зубы и подавив слезы. Самый болезненный пинок ей отвесили в самом неожиданном месте. Проходя мимо приоткрытой двери приемной главного редактора, она не удержалась, заглянула.

– Вы к главному? Григория Ильича пока нет, придется подождать.

– Нет, я не к нему. Я к вам, ко всем…

– Света? Извини, не узнала, – бессменная Гришина привратница Лира оторвалась от клавиатуры, улыбнулась, – Садись. Отдохни. У нас тут…

– Да, я как узнала, сразу сюда. Не могу опомниться. Гришка тоже, наверное. Он сам будет заниматься? С родителями беда, им не потянуть… Похороны, да надо же еще привезти его…

– Какие родители? – подняла секретарша незамутненный взгляд, – Чего не потянуть? Кого хоронят-то?

– А вы… ты не слыхала?! Борис, Боря умер! Позоров, Шацкий, Борька!!!

– Борис Аркадьевич? Боря… умер?! Как умер? Когда, где, почему? Или его….

Ответить Светка не успела. Широко шагая и вальяжно неся на плечах распахнутое (роскошное, невольно отметил цепкий женский взгляд) пальто, явился хозяин кабинета. Без улыбки хмуро кивнул.

– А-а, ты. Могла бы позвонить. Ну, зайди.

Сесть он ей не предложил, и вместо дружеского сопереживания, сочувствия, предсказуемого недоумения и даже где-то горя, ведь не стало давнего друга, однокашника, собутыльника наконец – вывалил на голову кучу осязаемо холодной, слизисто-липкой словесной дряни. Лучше бы вовсе промолчал или плюнул в лицо.

– Ты, полагаю, по поводу матпомощи, типа на перевозку, поминки?

– Гриша, ты о чем? Почему – матпомощи?

– Ну так имей в виду, можешь записать – повторять не буду. Мы, редакция и я лично, никуда твоего Бореньку не посылали, ни в каких Америках ничего не поручали. Ясно?

– Я…

– Ни-че-го! Где он был, куда и за каким хреном летал – не знаю и знать не хочу.

– Он летал в…

– Дальше. Официально Борис Шацкий, он же Позоров, согласно приказу по редакции, у нас уже не работает. Почти неделю. Он уволен, поняла?

Михайловская, ощущая странное головокружение и пустоту в груди, кивнула.

– Значит, он отдал Богу душу, будучи самостоятельным, безработным и так далее, но никак не сотрудником и тем более не специальным корреспондентом возглавляемой мною газеты.

– Тем более… – у нее не нашлось своих слов, получилось некое избирательное эхо.

– Вот именно. Следовательно, оснований для отчисления редакцией каких-либо сумм на перевозку тела, его погребение или кремацию, выделение участка, изготовление памятника, равно как и прочих процедур, связанных с кончиной упомянутого гражданина, не имеется.

– Равно и прочих. Гражданина… Ты кончил? – приходя в себя и намеренно коверкая фразу, произнесла Светка непослушными губами, – Ну и козел!

О самом существенном, по-настоящему важном и разговор заводить не стала. В отличие от вечно занятых редакционных бездельников, многие пожилые люди, в том числе и Шацкие, по многолетней привычке вставали рано и столичные новости видели – для них, пенсионерки с инвалидом, телевизор оставался, как и в советские времена, главным источником информации. Теперь оба в городской реанимации – мать на инсультной койке, отец глухо кашляет под дверью, то и дело глотая таблетки.

Вот и оказалось – позаботиться о Борисе, бестолковом при жизни и неприкаянном после смерти, кроме нее больше некому. Да, разумеется, опознанное тело российского гражданина, умудрившегося сыграть в ящик вдали от родных пенат, да еще и в одиночку, подлежит доставке по месту недавнего жительства. Паспорт при нем, подлинность сомнений не вызывает, следовательно, этот самый ящик аккуратно затарят, содержимое набальзамируют и отправят вагоном-рефрижератором к последнему приюту. Вот только когда то еще будет… По-человечески – надо ехать туда, проплатить-оформить, а своя передача как-нибудь обойдется пока без первой ведущей. Справятся, не маленькие.

В аэропорту ее, спешащую на регистрацию, ухватили за рукав.

– Ну Вы и несетесь… Чуть догнали!

– Извините, я вас не знаю, – нет, один из шумно сопящих молодых людей был смутно знаком по журналистским междусобойчикам, – Ах, да… Максим, я не ошибаюсь?

– Ага, – расплылся в улыбке бородатый брюнет, – Макс Рогов, по паспорту Рогожкин, – и, посерьезнев, продолжил, – Это мы в редакции собрали, на Борьку. Ну, в смысле…

Ей в руки сунули пухлый конверт.

– Понимаю. Спасибо. Извините, я уже опаздываю.

– Мы придем, обязательно! Все в шоке. А лаптя не слушай – он лапоть и есть!

«И если умирает человек, с ним вместе умирает…» Как там дальше? Первый поцелуй, и бой, и снег?.. Много чего, согласно советской поэтической классике. «А коли вдруг дал дуба пассажир? Багаж-то вроде остается жив? Пусть не багаж, а лишь ручная кладь… кому теперь вещички забирать?» Про себя удивляясь цинизму неведомо откуда возникших в голове строчек, Светлана на всякий случай оглянулась: уж не воскресший ли Позоров нашептал на ухо?.. вполне в его стиле! А потом предприняла еще одну попытку пробиться сквозь хитросплетения невидимой, но прочной паутины, не позволяющей приблизиться к тайным хранилищам потерянных у воздушных ворот столицы вещей.

– Если Вы случайно оставили, забыли либо утеряли какую-либо вещь в салоне самолета, – снова начала повторять заученную фразу приятная молодая особа, отгороженная от пассажиропотока высокой стойкой с метровым стеклом поверху, – То Вам следует обратиться…

– Да не я, не я! – затараторила не слишком аккуратно причесанная дама, в которой Светка, мимоходом глянув в ближайшее зеркало, с трудом узнала себя, – Говорю же: здесь, точнее не здесь, а в самолете, умер мой коллега, друг. А его вещи…