Алексей Макаров
Механический вальс
На поле умных дураков
На поле умных дураков
В земле до ночи рылся,
Копал не очень глубоко,
Но своего добился.
К веселью наугад пошел,
Маршрут по проводам.
На финише накрытый стол
И пара милых дам.
Не тех в вине смешали грез,
В пропорциях бардак,
И уловил тревогу нос
Быстрее всех собак.
И там, где стало горячо
И что-то пролилось,
Удачи выдернул клочок
И просвистело вкось…
Потом опять по проводам
В каморку, где покой,
Где пальцам можно по ладам
Пройтись, нарушив строй.
На час-другой унять жару,
Уйти на перекур,
Лекарство выпить поутру
Без привкуса микстур.
Озябшей тоненькой душе
Сказать: «В последний раз…»
Изобразить в карандаше,
Что было, без прикрас.
Не надо помнить, как их зовут
Не надо помнить, как их зовут,
Обычно такие в спину плюют.
Оборонять от них нужно свой дом,
А то придет хаос, а следом погром.
Не надо слезливо молить небеса,
Когда там сиеста – черна полоса,
Лучше задействовать скрытый резерв
И оголить каждый вырванный нерв.
Свернуться ежом в неудобном углу
На очень холодном бетонном полу,
Оскалиться, верить, что враг не пройдет:
Отравлены иглы. Какой же исход?
Не надо от страха зажмуривать глаз,
Когда режут сталью в профиль и фас!
Даже увидев себя под собой,
Можно в иной жизни выиграть бой.
Часть 8. О разных
Тролль
Шутил он неприятно, подтрунивал умело,
Словами, словно прессом, давил и обижал,
На спинах рисовал мишени белым мелом
И фразами, как пулями, их метко поражал.
И очень ему нравились предательские слезы
Мишеней пораженных, ментальная их боль,
Но он не изменял ораторскую позу:
Так органично вжился в худую тролля роль.
Он всех критиковал налево и направо
И в каждом разговоре на рану сыпал соль,
Для многих припасал прегорькую отраву,
Не замечал, как душу обгладывает, тролль.
Но сам случайно стал удобною мишенью:
И дырочки нашли, и даже кривизну,
И по тропе погнали подстреленным оленем,
И указали лунку, чтоб сразу утонул…
И вылили на голову цистерну липкой грязи,
И в перьях обваляли, учили понимать:
«Насколько для других теперь ты безобразен?
Настолько, что собрались всем миром навалять».
Сбежал тогда в избушку он посредине леса,
Но не у той хозяйки укрыться захотел.
Она ему добавила свои четыре песо
И ступой приложила, чтоб кубарем летел.
И долго он бродил, в итоге заблудился,
В болото вдруг забрел к жестоким упырям,
Просил у них сочувствия, ведь «малость оступился…»,
Они его прогнали: «Так захотел ты сам».
На свет не скоро выбравшись из-под нависшей тени,
Всем обществом отринутый, побитый и хромой,
Он тролля придушил в пропахшем летом сене,
На трупе разрыдавшись, твердил: «Я не изгой».
Обратно с дрожью плелся он с понурой головой
К обиженным когда-то – прощения просить,
Стрелка не сразу приняли в нарушенный им строй,
Пришлось на испытательном полгодика пожить,
Понять, что за мишенями есть чувства и страдания,
И Светлое, и Чистое, и Трепетно-Ранимое.
И что за все приходит однажды Наказание,
От выпущенных пуль никак не отделимое.
Клоун
Веселый клоун стирает грим,
Снимает нос накладной.
Улыбка отскочит вместе с ним
Пружиной незаводной.
Хлопали клоуну час тому как
И надрывали живот.
Клоун затмил слонов и макак,
Честной развлекая народ.
Теперь честно зеркало отразит
Гамму реальных чувств,
Покажет, как сильно душа болит
Слуги цирковых искусств.
Тьма прописалась под ямами глаз,
Влево скривила рот:
Клоуны часто радуют нас
Своему настроенью в обход.
Публика видит рот до ушей,
Брызги шуточных слез.
С каждой секундой все веселей,
Без черно-белых полос.
Когда же клоун грим сотрет,
То станет самим собой,
В ящик улыбку опять уберет,
А с нею нос накладной.
Адаптивный человек
Он выползает из росы
С пропахшим потом рюкзаком
За палкой псевдоколбасы
И переплавленным сырком.
Вставая в очередь за кашей,
Хранит он баночки с икрой
И, задирая юбки Глашам,
Пренебрегает год женой.
Он предает и снова дружит
Под Новый год, под коньячок,
Давно о совести не тужит
И не пускает на порог.
Молчит, не создавая мыслей,
Кричит, где кэш хотят поднять,
Как приспособленные крысы,
Обучен хвостиком вилять.
Вчера он – будничный прохожий
С худым морщинистым лицом,
Сегодня же с румяной кожей,
Чаек хлебает с чабрецом.
Он – адаптивный человек.
Он зад свой мучает иглой.
Одной рукой продляет век.
Другой накатит по одной…
Вождь и Жадность
Они появляются в дождь,
Приходят, обнявшись и радуясь.
Один, как и прежде, – Вождь,
Другая – до власти Жадность.
Беседу ведут о народах,
Противные капли не в счет.
Свободу тому Несвободу,
Другому – плохой звездочет.
Не видя сторонних глазами,
Себе предоставлена суть —
«Провидцы» нагреют задами
Грядущую мокрую жуть.
Поплавают в лужах глубоких,
Прочувствуют камушки дна…
Была бы песчаная отмель,
А так только в омут – сполна!
И, выбравшись снова на берег
Сухими и важными птицами,
Вождь с Жадностью шапку примерят:
Вдвоем под ней можно ужиться.
Было, тексты ему писал
Было, тексты ему писал,
Он с крылатой душою пел,
Звонко, четко, я не горевал,
А он рифм все новых хотел.
«Набубни что-нибудь, камрад, —
Предлагал он, гитару взяв. —
Ты же можешь стихи сплетать,
Да особенно и не устав.
Стежков десять всего подряд,
Чтоб за рифмой себя узнать».
«Тексты – это порыв души,
Она плачет, смеется, надеется,
Ты попробуй-ка сам напиши, —
Отвечал я. – Может, и склеится…»
Он попробовал: серые дни,
Непривычно пустая улица,
Незажженные кем-то огни,
И столетье никто не целуется…
«Что, камрад, набубнил чудно? —
Я певца своего спросил. —
Все промерзло твое окно,
Отогреть не осталось сил?
Под тяжелыми оборотами
И мелодия спуталась нотами?»
Было, тексты ему писал,
Он с крылатой душою пел,
Больше тексты сам не слагал,
Говорил: «Каждому свой удел…»
