Алексей Егоров
Корабль дураков

Пролог

В древней стене города пролом заживал долго. Чтобы его восстановить, потребны усилия всего населения. Достаточно согнать весь черный люд, обязав их принести с собой воду, еду, инструменты. Непокорные вольны принести только веревки. Волей и старанием людским пролом мог зарасти камнем в течение седмицы.

Путник, бредущий мимо, воззрится на восстановленную стену. Он увидит серые, выцветшие стены, в которых белеет свежая кладка.

В сам город он не пойдет. Одинокому путнику там делать нечего.

Восстановить прошлое невозможно. Всегда получится что-то кривое, ненастоящее. Попытки осуществляются постоянно. Всяк человек пытается повернуть реку вспять, обратить время себе на пользу. В итоге получается симулякр, едва ли способный удовлетворить желание. Самообман вызывает диссонанс в том месте, что человек зовет душою. Другой называет разумом.

Мимо города с обветшалой стеной не ходили путники, чьи одежды дорожная пыль избавила от кичливой яркости, подчеркивая темные места выступившего пота. И крестьянин, и торговец не приближались к проклятым землям.

Весть о чуме распространилась по всему региону. И даже самые любопытные обходили зараженный район стороной. Не нашлось такого мародера, что рискнет отправиться на запретный промысел. Боялись они не людского гнева, и тем более не существующего вовне закона владетеля.

Страх заразиться отпугивал от запретных земель, от этого города.

Зараза существовала на самом деле. Только проявлялась она в ином виде.

Лучшим доказательством существования этого невидимого врага – являлся заросший проем.

Не людская воля стянула разрушенные стены. Не камнями на извести лечили рану в городском покрове. Проем скрывался за переплетением коричневых, белых, зеленых нитей. На паутину не похоже. В этом потоке нет упорядоченности. Нити росли бессистемно, словно игнорируя законы природы.

Все живое стремится к упрощению, бережливому распределению ресурсов. Лишь в редкой ситуации жизнь, воплощенная в смертной оболочке, способна на изыски. Для этого необходим доступ к неограниченным запасам пищи.

У вросшей в плоть города грибницы таких ресурсов много. Их не требовалось консервировать, обрабатывать перед употреблением. Ресурс не имел ограничений, оказался самоподдерживающейся системой.

Отсутствуй необходимость выкармливать грибницу, оставляя себе часть мяса, этот ресурс заполонил бы весь мир. Неисчислимое множество мешков с мясом и костями бродило бы вокруг, занимая каждый свободный клочок земли.

Им не требуется комфорт, плодородие. Ни холод, ни жара не остановят их продвижение. Взаимное недоверие, даже ненависть позволит немного задержать этот рост. К сожалению, для всего мира – ненамного.

Грибница избрала своих вестников, готовых жертвовать собой ради нее. И это оказался идеальный выбор. Хотя к подобному нельзя относиться с рациональной точки зрения. Ведь избранники жертвовали собой, не согласуясь с понятиями разума.

В нитях, сковывающих пролом в стене чернели кости тех, кто пытался сбежать. Нити остановили тех, кто пытался выползти прочь из города. Их остановила не кислота, а сладкий яд жизни.

Запутавшиеся в переплетениях, проползающие наружу несчастные останавливались на полпути. Вязкая жидкость, покрывающая нити грибницы, проникала через кожу, попадала в кровоток и отравляла душу.

Яд не лишал воли, не останавливал передачу сигналов от мозга к конечностям. Этот невиданный яд разлагал душу человека, превращая его в раба желаний. Люди отказались от возможности укрепиться в новом культе, лишали тем самым себя оборонительных стен.

Старые, ветхие стены не могли защитить от хлынувшего из глубин тела ощущений. Самоконтроль сдавал, молитвы заглушались пьяным хихиканьем, а руки стремились опуститься на запретные части тела.

Враг проникал в крепость сознания, покорял его и поглощал.

Налипшие на нити тела истлевали, лишенные пищи, воды. Усыхали на жарком солнце, а затем их обглоданные останки промерзали на холоде. Мягкие ткани чернели, облазили с размякших костей.

Снег не в состоянии укрыть оставшиеся в плену тела. Снежинки таяли, достигая поверхности земли. Камень прогрелся изнутри, осунувшиеся дома в городе светились от тепла.

Внутри не горел ни один источник света, но жар заразы лихорадил окрестности.

Глава 1

И тогда, и гораздо ранее, а быть может, позднее люди не ведают, что могут пострадать от мицелия. Некоторые племена почитают это существо, другие боятся. Ведь все, исходящее из земли – враждебно. Как порождение природы, в ее хтоническом виде. Другое дело – порождения небес.

Потому глупые птицы уважаемы людьми. Зато ящерицы – презренные твари.

Сектантам гнезда невдомек, что все они больны. Свое состояние они не способны оценить. Лишь сторонний путник мог бы ужаснуться при виде странных существ. Гротескных, неспособных к жизни в мире.

Все же, эти чудные создания продолжали существовать. Они отказывались расставаться с подобием жизни и уходить в бесконечную тьму и небытие. Болезнь исказила тела, как делает всякая хворь.

Невозможные организмы, сплетенные нитями бродили по вспученной мостовой. Казалось, что корни приподняли булыжники. Но в границах города не росло ни одно дерево. Существа о четырех конечностях бродили по улицам, задевая массивными плечами покосившиеся домишки.

Побелка облетела со стен. Несмотря на пропитку многие древесные конструкции стали пористыми, мягкими на ощупь. При нажатии на изъеденную тоннелями доску раздавался влажный звук. На поверхности появлялось темное пятно. Порой с доски на проходящих взирали спиралевидные отростки, увенчанные подобием глаза без зрачка.

Всего лишь подобие, а не священное творение Хранителя.

Этот отросток реагировал на изменение освещенности, внешние раздражители. Ему не нравилось, когда его касались. Если прикосновение было резким, как удар. Если же проходящее мимо существо задерживалось, протягивало беспалую, лопатообразную кисть, гладило отросток, то жгутик отвечал на ласку, выделяя из пор на стебельке белесую жидкость.

Она не служила едой, напитком, ведь не несла никаких полезных веществ. Это всего лишь вязкая, тянущаяся жидкость, служащая для защиты нежного отростка. А так же она могла использоваться как смазка, для облегчения скольжения меж двух совмещаемых поверхностей.

Под вспученной мостовой, на расстоянии двух, трех шагов от поверхности копошились слепые существа. Больше похожие на увеличенных в сотню раз медведок. Внизу их много. Ни один член гнезда не ведал, сколько на самом деле.

Существ этих видели редко. Ведь даже ночной свет вызывал у них ужас. Больше они ориентировались на звук, приспособившись к слепоте. Пустые глазницы не воспринимали сигналы, вытекшие глаза заменили отростки, аналогичные тем, что видели жители поверхности.

Они воспринимали вибрации, выделяли ту же слизь, что защищала пустующие отверстия. Подобные метаморфозы кажутся невозможными, но, как и все созданное без умысла, служило лишь способами приспособиться к окружению.

Из рассеченных ртов вылетали щелкающие звуки, отражающиеся от стен. Вибрация звуковых волн воспринималась отростками, помогая ориентироваться в темных тоннелях. Не забывали существа о нюхе, втягивая воздух огромными ноздрями. Комплекс средств позволял составить полную картину. В чем-то даже совершеннее той, что строили в своей душе низшие служители культа. А быть может – их владетели.

Все трое высших спускались под землю. Все трое проводили здесь больше времени, чем на поверхности. Их священнодействие наблюдали только обрубленные существа, притянутые нитями к поверхности, что не мешало их передвижению. Сама грибница не знала о существовании тех, кто называл себя ее избранниками.

В темных и влажных подземельях, растянувшихся в животе города, происходили все события. На поверхности лишь бродили гротескные существа, боящиеся заглянуть в собственную душу.

Темнота и бледно-фиолетовые плодовые тела становились свидетелями рождения и смерти. Слышали как скрипит костяная игла по выдубленной человеческой коже, как бормочет тощий скелет чудные фразы. Вибрации от поступи массивного, но не огромного существа достигали плодовых тел. От удара шагов из шляпок выпадали пылинки семян. Они не могли повредить бывшему человеку, что следовал по тоннелю.

Назгал почти не изменился за прошедшее время. Возможности человеческого тела ограничены. Заложенное с рождения, в детстве отразилось на его возможностях в зрелости.

Ведь переводя его возраст на человеческий, Назгал мог быть зрелым парнем. В десять лет пройти войну, заработать уважение товарищей. Он мог выдергивать корневища на родном болоте.

Вместо этого он стал лидером культа, Вестником. Хотя не акцентировал вестником чего. Сам он этого не понимал. Это звание придумал не он. В небольшой головушке не могло родиться подобной мысли.

Назгал мог бы назвать себя пророком. Он мог употребить более возвышенное звание. Хватило бы смелости.

Вестником его назвал другой человек, оккупировавший целый ярус тоннелей. Назгал уже видел царство, построенное Эстинием, но все равно удивлялся. Помнил ту каморку, где бывший священник организовал келью переписчика. Точнее, просто писателя. Назгал не ведал, как называть человека, выдумывающего священные тексты.

Сам же Эстиний считал этот процесс вдохновленным. Освященным этими влажными стенами, впитавшими плоть ее строителей. Стены скрепляли крепкие нити, образующие невероятные связи.

Творилось в этих стенах невероятное. Эстиний использовал кожу тех, кто уже не мог иначе послужить культу. Смерть не освобождала низших от служения. Из костей изготавливались инструменты – гнездо дошло до такого. Человек не способен изменить природу. Его кривым, слабым ручкам нужны нож, дубинка.

Так же Назгал стал заложником плоти. Он разросся, окреп. Возвышался выше каждого члена культа. Но рост этот обусловлен крепостью плоти, а не длинной и шириной костей. Искривленные рахитом, иными заболеваниями, эти кости не способны придать тучному телу божественный образ.

Хотя среди сектантов никто бы не назвал Вестника уродом. Тем более они не способны усомниться в его божественной природе. Доставшееся в наследство от родителей, предков да самого общества людей тело – все это скрывалось за одеяниями почитания.

Других одеяний в гнезде не носили. Не считая украшений.

Маленькая голова вспучилась почти в центре стены плеч. Почти, потому что позвоночник искривлен. Большая шишка пронзила кожу на спине Назгала. К счастью, он не поражен болезнью писарей. Сутулость не согнула шею Вестника.

Зато его помощника, что сейчас тыкал костяным пером в кожаную страницу, тяжелый труд преобразил. Эстиний почти согнулся пополам. Еще чуть-чуть и его губы коснулись бы нижней половины тела.

За аналоем раскинулся собранный из костей стол. На возвышении растянут кожаный лист будущего кодекса. Десятки подобных книг зафиксированы в каменных, глиняных стеллажах вдоль стен.

Слепые твари, служащие Эстинию перебирали кодексы, чтобы те не загнили. Так муравьи следят за коконами, перенося их, очищая каморы, своим движением обеспечивая вентиляцию.

Ведь это будущее гнезда.

Назгал покосился на стеллажи. Он не одобрял увлечения Эстиния. Тот умел с головой уйти в процесс так, что уже не реагировал ни на что вокруг.

Прикасаться к жестким, пахнущим выпаренной мочой листам, не хотелось. Хотя Эстиний частенько подсовывал свое очередное творение под нос Назгала. Время и перемены не исказили почерка бывшего священника. Он писал красиво. С миниатюрами справлялся не очень, оставляя пустые места для украшений листов. Ждал, очевидно, когда в его отряде объявится помощник.

Назгал видел только закорючки, похожие на волны травяного моря. Вроде красиво, но совершенно бесполезно.

Прибытие лидера гнезда оказалось недостаточным поводом, чтобы прерваться. Эстиний закончил мысль, прежде чем воззрился на лидера.

– Вестник! Какая честь! – восхитился Эстиний.

Он не утратил способности радоваться. Появление Назгала все еще вызывало у него радость. Настолько странное чувство заставляло Назгала поежиться. Он все еще не верил, что кто-то способен так искренне радоваться, встретив другого человека.

Эти чувства непонятны.

– Ты проделал большую работу, – сказал Назгал, чтобы начать диалог.

Эстиний тут же подскочил, хватая лист с аналоя. Опять хотел похвастаться творением. Словно ученик в мастерской. Назгал закатил глаза, рукой остановил ретивого священника.

Пухлая ладонь, широкая как лопата и такая же прочная, уперлась в острые ребра. Кожа у Эстиния оказалась неприятно сухой, впитывала влагу с кожи Вестника. Отняв руку, Назгал потер пальцы.

– Твои надписи мне не интересны, – в очередной раз повторил Назгал. – Я пришел для того, чтобы позвать тебя в верхний ярус.

– Я готов!

С щенячьей радостью Эстиний бросил лист на стол, где о нем позаботятся, и пошел за Вестником.

Ноги, ставшие похожими на заточенные копытца, пробивали дыры в земле тоннеля. Эстиний взрыхлял почву, подготавливая ее для жизни грибницы. В образовавшихся отверстиях скапливалась вода, испарялась и превращалась в туман.

Назгал не знал, стало ли это изменение естественным желанием Эстиния. Ведь он душу – почти на самом деле, – вложил в творение. Скорее уж это естественное приспособление. Идти на заточенных культях проще. Назгал утопал в мягкой почве, тратил уйму сил, пытаясь пройти нижними тоннелями.

Это его удивляло, ведь по болотам он мог ходить в мокроступах, не проваливаясь. Хотя тогда он был младше. Меньше. Не таким значительным.

Те времена не ушли во тьму, не растворились в сочном настоящем. Они маячили за границей восприятия, напоминая о себе холодными, жестокими прикосновениями.

Именно эти воспоминания заставили Назгала спуститься на ярус безумного летописца.

В отличие от остальных тоннелей здесь присутствовала хаотическая упорядоченность. Ни один человек не может отказаться от организации, как бы он не постулировал тягу к свободе. Эстиний приспособил естественные тоннели под мастерскую. Украл у грибницы подходящие помещения, укрепив их костяными стенами.

Со стен на проходящих взирали глазастые черепа. Кожи они давно лишились, зато мягкие ткани еще держались за поверхность. Глаза казались рудиментом на преобразованной плоти. Вряд ли они что-то видели. За гостями черепа наблюдали с помощью иных приспособлений.

От потолка до пола тянулась бледная бахрома, покрытая слизью. Занавесь спасала от пересыхания немощную плоть Эстиния, а так же не позволяла недостойным проникнуть вниз.

Запах кожи, используемый в кодексах, привлекал низших членов секты. Эстиний для своих творений использовал все, производимое человеческим телом. Даже экскременты не уходили в отстойную яму, а использовались для подготовки листов.

Назгал не ведал всех таинств ремесла, у него отсутствовал интерес. И это несмотря на то, что Эстиний расставлял ловушки для любопытствующего. Некоторые помещения оставались открыты. В них трудились служки Эстиния. Кто сдирал кожу с избранных, кто обрабатывал ее. Процесс шел непрерывно. Ресурсы поступали на выделку, а дальше уходили в хранилище.

При этом Назгал не увидел гор неиспользованных листов.

– Куда ты деваешь написанное? – поинтересовался он.

Эстиний улыбнулся. Все-таки даже Вестник не лишен недостатков. У всякого человека есть слабости.

– Часть, лучшие мои работы, хранятся здесь. В безопасности и тишине. Окруженные влагой и семенем. Слова требуют покоя. Они как семена ждут пламени пожара, чтобы раскрыться.

«Или пройти через кишки» – подумал Назгал, но не озвучил.

– А большее и пустеющее отправляется наверх, – закончил Эстиний.

– Наверх? Почему я об этом не знаю?

Второй вопрос Эстиний проигнорировал. Уворачиваясь от сопливых нитей, украшающих потолок коридора, он мог выбирать, о чем говорить. Ответил на первый вопрос, объяснив, как его служки через сеть тоннелей распространяют исписанные листы.

Делалось это для того, чтобы напоминать миру о существовании истины. К сожалению приходится кричать, чтобы быть услышанным. Человек не желает принимать в дар полезное ему. Вечно отказывается, ищет запрещенного – а значит, ценного.

Именно таким запрещенным продуктом стали листы с текстами.

Назгал пожал плечами, сбрасывая с массива плоти накопившуюся пыльцу. Грибное семя облетало с его тела, но не находило вокруг подходящего субстрата. Отчасти по этой причине Назгал редко посещал нижние ярусы. Грибница тут в полной своей власти.

Так же бессмысленно бросать написанное семя на поверхности. Обычные крестьяне, профаны не поймут ни строчки. Зато оценят красоту завитушек, качество кожи, из которой сделаны листы. Возможно, они обнаружат выцветшие татуировки, украшающие некоторые листы. Вряд ли поймут, откуда происходит материал свитка или кодекса.

А грамотеи не станут прикасаться к нечестивым творениям Эстиния.

Так на что он рассчитывает? Назгал этого не понимал. Но каждый член гнезда волен поступать так, как пожелает. Ведь именно за это боролся Назгал.

Он вздохнул с облегчением, когда нервные тоннели книжника остались позади. Ступив на высокую ступеньку, Назгал выбрался в знакомый, привычный ему мир. Всяк человек стремится к комфорту. Образ идеального мира Эстиния не подходит другим.

Наверное по этой причине у него так мало последователей.

Назгал обзавелся свитой из сросшихся или гротескных существ. Дшина повелевала своим кабалом ведьм. Эстиний мог похвастаться десятком, может, двумя десятками помощников. Остальные полумужи служили самой грибнице, им не требовались наставления священника. Лишь иногда он спускался ниже, уходил в дальние тоннели, направляя работу безглазых созданий.

Выше тоннели почти не изменились с того времени, как их возвели в изначальной деревне. Весь мир преобразовывался, становясь прекрасным для существования человека.

Радуясь переменам, Назгал прикасался к гладким стенам, которые вибрировали от его ласк. Из пор в стенах сочилась вязкая жидкость. Порой по внутренним каналам пробегала дрожь, заставляя выпуклые отверстия извергаться фонтанами. Жидкость была горячей, чуть ли не обжигающей. Выпуклые наросты притаились в узких местах, ветвистые трещины рассекали выпуклости, открывая мягкое розовое нутро.

Пол покрывал слой жижи, ставшей еще более вязкой. Идти приходилось с осторожностью.

Этим стенам уже не требовался ремонт. Они могли существовать вечно, без помощи рук человека. Лишь бы хватало пищи.

Многочисленные помещения облюбовали низшие члены гнезда. Жили они так же, как лидеры, никак не выделяясь из сообщества. Звук сотен ползающих тел, чья кожа скрипит, а глотка рождает резкие вскрики, придавали помещениям жизни. Пульсация стен входила в унисон с дыханием тысяч человек.

Для себя Назгал выбрал обычное помещение, находящееся поблизости. Оно сохранило намек на неправильные формы прямоугольника, хотя преобразование сгладило углы. Камни не читались. В прошлом на этом месте находился подвал одно из жилых домов, но время выбросило в пропасть эти воспоминания. Уцелел люк, ведущий на поверхность, но его затянула катаракта пластинчатой пленки. Тело гриба пыталось закрыть прорехи.

Порой Назгал пользовался этим выходом, желая уйти из гнезда незаметно. Никто в общине не ведал, зачем он это творит. Не все знали, что подобное вообще происходит. Сморщенное кольцо выхода спешно пыталось заштопать дыру, смещенную от центра. Не верилось, что через малое такое отверстие способен проскользнуть Вестник.

Сейчас через прореху в помещение заглядывал только лучик света, заставляющий Эстиния морщиться.

Дшина уже находилась здесь. Чувствовала себя неуютно в чужой комнате. Хотя ничто не намекало на право собственности. Не было ни мебели, ни украшений. Лишь в углу в переплетении жгутиков лежали мясные куски и длинные штуки, оплетенные нитями. Назгал не прекращал экспериментов. Больше действуя по наитию, чем согласуясь четкого плана.

Глядя на этот живой предмет, Дшина предположила, зачем Вестник созвал совет. Наверняка потребует пришить это к себе.

– Располагайся, – Назгал указал на пол.

Эстиний сел. Его тощий зад утонул в мягком, влажном покрытии. Он не ушел на дно, не был съеден. Под его колючим задом, словно перламутр вокруг занозы, образовался нарост. Сиденье вытолкнуло гостя из промятого пола.

Пол под задом Назгала раздался, но не вытолкнул его. Пожелай, Вестник давно бы врос в тело гнезда. Дшина могла удостоиться такой же чести, хотя боролась с искушением.

Она почти не изменилась с последней встречи. Назгал помнил ее с опавшим животом в растяжках, но теперь она вновь наполнила его плодами. Не теми, что вынашивала. Питалась настолько хорошо, что лишняя кожа никуда не исчезла, не висела теперь складками.

Похоже, этот образ ей понравился больше всего.

Дшина встретилась с плотоядным взглядом Назгала и послала ему оскал в ответ.

– Может, начнешь? Поглазеть успеешь в любой момент.

– Не убегай от меня, тогда, – ответил Назгал.

Он не хотел отвлекаться на взаимные упреки, но поступать так, как велела Дшина, тоже не мог. Это ниже его достоинства. Назгал все помнил. Особенно ту девчушку, какой была его помощница в прошлом. Кем она могла стать, не спаси ее Назгал?

Именно за это Дшина ненавидела спасителя. Почувствовав вкус свободы, она уже не могла отказаться от ее сладостных плодов. Оставалось лишь придумать, как избавиться от спасителя.

Назгал сделал бы всем одолжение, соедини он свое тело с гнездом.

– Я созвал вас, потому что ведомо мне важное, – заговорил Назгал.

Некоторое время ему потребовалось на то, чтобы составить красивое обращение к помощникам. Верным товарищам. Слугам. Последним словом уместнее называть этих двоих, но они отказывались принимать этот дар.

Назгал рассказал о проблемах гнезда. Подобное удивило спутников. Ведь не может у такого идеального организма существовать проблема. И все же, всякая система обречена на гибель.

У гнезда заканчивались люди. Дшина поразилась этому, ведь ее кабал умел восполнять запасы. Из внешних ли, из внутренних источников – не важно. Людские ресурсы бесконечны.

Тем более в таком идеальном месте, почти как за пазухой у Хранителя.

Назгал утверждал обратное. Никто еще не видел признаки увядания. Казалось, система тоннелей разрастается. Все больше окрестных деревень привязываются к культу. Ведьмы, эстиниевские послушники распространяют весть о священной грибнице.

И все же, людей становится меньше. Гнездо уперлось в границы.

С одной стороны это река – нужно прокапываться жутко глубже, рискуя затопить тоннели. Эстиний кивнул. Он встречался с этой проблемой. С его губ готово было сорваться предложение о том, как решить проблему. Нужно перекинуть мост из невесомых нитей. Легкие, как паутинки, но прочнее железа, из которого тянется проволока для звеньев кольчуги.

– Подожди! – Назгал поднял руку.

От движения вязкая жижа под ним пошла волнами, поднялось несколько пузырьков газа. Дшина хихикнула.

На мгновение обстановку удалось разрядить.

С другой стороны продвижение культа остановили люди. Заслоны из воинов, выжженные поля, леса. Тоннели они не могли перекрыть, но сгоняли весь двуногий скот с освобожденных территорий.

– Тактика выжженной земли, – кивнул Эстиний. – Так поступал один… в году… эдак…

– Не важно, – очередное движение Назгала. – без пищи, наш дом обречен.

– И наш долг, – тихо проговорил Эстиний. – Без него мы – ничто. Существование наше обусловлено помощью слепцам.

– Именно.

Назгал соглашался с товарищем, хотя не мог выразить мысль столь красиво. Вот почему он терпел безумства Эстиния. Его странную мастерскую, увлеченность письменами, кодексами. Все найденные в окрестности книги, он стаскивал в мастерскую, где подробно изучал. Обычно это оказывалась Книга Хранителя, но каждый кодекс отличался от аналогичного.

Отличались миниатюры, почерк переписчика. В текст закрадывались ошибки – порой намеренные, в надежде уязвить опостылевшую книгу.

– Те люди, на поверхности, – объяснял Назгал, – останавливают наше продвижение. В их руках железо, на теле броня. Они принесли с собой огонь, собрали все зерно с окружающих деревень. Нам досталась лишь горстка голодных людей.

– Голодный лучше слышит, – улыбнулся Эстиний. – Мои помощники говорят, что их не прогоняют. В ночи под грохот голодного живота люди особенно чувствительны к голосу разума.

На свет его помощники не выходили, проповедуя в тенях, распространяя кодексы. Вряд ли эта работа приносит большую пользу. Эстиний скорее всего занимался самообманом.

Зато он прав, в такой сложной ситуации к ним присоединится больше людей.

Наступают сложные времена, но эти времена даруют невероятные возможности. Сейчас гнездо не способно выйти из собственных границ, поднять огромную волну карнавала, затапливая ближайшие селения, поглощая города и форты.

Действовать придется иначе. Тоньше. Именно по этой причине Назгал созвал помощников.

Дшина поняла, что Назгал сейчас не способен привести в культ новых людей. Он обрел дар слабости, став чуточку человечнее. Пусть его тело покрывали наросты, из бока торчали колышущиеся нити грибницы, но мир поставил этого человека на место. Мир сделал его слабым. Теперь он уязвим.

Улыбнувшись, Дшина созналась в своем желании помогать Назгалу.

Не найдется во всем свете такого человека, что сможет рассчитать то количество мысленных усилий, потраченных Назгалом. Этот нечеловек, полумуж, монстр и лидер культа никогда в жизни не размышлял о перспективах. Он не умел так мыслить. А теперь жизнь вынуждала его перестраиваться, обретая чуждый навык.

Кроме Эстиния в гнезде не найдется человека, способного на расчеты. Бывший священник, к сожалению, больше предавался пустым мудрствованиям, нежели умел просчитывать вероятности.

– Нам нужен пророк, – сказала Дшина.

Два полумужа воззрились на ведьму так, словно она высказала гениальную сентенцию.

Идея ведь простая. Любое событие до того, как превратиться в катящийся с горы снежный ком, начиналось с малого движения. Этого импульса хватало на великие дела.

При условие, что обстановка подходящая.

У культа имелись все условия, чтобы возвеличиться. Не было только идеи. Кроме той, что Назгал не решался высказаться. Он боялся, что сказав правду, разрушит все. Эстиний прекратит смотреть на него щенячьими глазами, а Дшина вырвет из культа его душу.

Без женщин им никуда. Пока тех удерживает тонкая ниточка священной идеи. А что будет потом? Назгал боялся представить.

– Где? – спросил он.

Пожав плечами, Дшина махнула рукой. Ее это нисколько не волновало. Назгал поморщился. Вроде они делают общее дело, а приходится все выдумывать самому.

– Что ж, – вздохнул он, – мой план таков! Не совру, долго я его обдумывал.

– Так-так? – Эстиний подобрался ближе, соскользнув с мягкой подушечки.

Пол вырастил под его кости новую кочку.

– Нас окружают враги, сжимают кольцо. Но тем лучше для нас. Мой план таков, я говорю, нужно действовать тоньше. Где твои ведьмы постараются, Дшина. А где, твои книжки окажут эффект, Эстиний. Ты ведь говоришь, распространяешь их на поверхности.

– Да, именно. Каждый восход поднимаю к солнцу очередное творение.

– Вот и правильно. Я же со своей стороны, постараюсь действовать и словом, и делом. Как крестьяне видели наше счастье, так эти увидят. Люди будут сами сходиться к нам.

– Это твой план? – лицо Дшины не изменилось.

– Да, именно такой.

– Ну, пусть так.

Ей явно не нравилось происходящее. От боговдохновенного человека она ожидала большего, чем идею мягкой силы. Но ни она, ни Эстиний не могли предложить лучшего. Сложные планы – для тех кто привык думать завтрашним днем. Жизнь к подобному их не готовила.

Их снежный ком набрал огромную массу, несся вниз разбрасывая куски плоти и семени. Он забуксовал, наткнувшись на острые копья. Тех людей уговорить присоединиться к культу тяжелее, чем простых крестьян.

Концепции немного иные.

– А пророк? – спросила Дшина, все еще надеющаяся на усложнение.

– Само прибудет, – ответил Назгал, вставая.

Следом за ним от пола оторвались товарищи. Влажное покрытие выпустило их с чмокающим звуком. От бока Назгала оторвались образовавшиеся нити. Дшине казалось, что через них Вестник устанавливает связь с грибницей. Питается, общается?

Эта первичность наделяла его особым статусом. Избранностью. Потому избавиться от него сложно. Хотя грибница доказала свою независимость от воли людской. Покидать гнездо ведьмы не спешили. К тому же здесь им хватает развлечений. Хватит еще на бесконечность.

Жаль, что вечность быстро проходит.

Это странное собрание не выработало никакой идеи. Все трое не могли помыслить о согласованности, контроле. Природа гнезда лишала общество знакомых атрибутов. Иерархия существовала лишь для троих лидеров. Без их внимания община просто развалится.

Ничего по сути не добившись, они разошлись. Дшина, выйдя, фыркнула. «Мягкая сила!». Ей-то будет проще справиться с наглыми воинами, стянувшими кольцо вокруг города и прилегающих к нему районам.

Женщина всегда найдет выход из тупиковой ситуации.

В руках Дшины имелось великое оружие, кроме банальной страсти, воспламеняемой по щелчку пальцев. Это оружие она приберегала до поры. Даже Вестник не думал о нем, хотя порой справлялся о состоянии дшинова приплода.

Пора созывать кабал.

Эстиний же вернулся в мастерскую, из которой вырвал десяток переписчиков. Преобразованные сохраняли подобие человеческих форм. В сумрачное время, да под тканевыми покровами их не отличить от людей. На этот случай бывший священник приберегал плащи с капюшонами. Он знал, что придется общаться с внешним миром, подготавливая профанов к преобразованию.

Их души следовало открыть, взрезать как створки раковины. Только так удастся добраться до мягкой сердцевины.

Переписчики нехотя оторвались от работы. Они оставили костяные клети, на которых растянуты кожи. Бросили кожаные ведра, заполненные экскрементами. Скребки, которыми счищают жир и волосяной покров с кожи прислужники бросить не могли. Ведь то были их собственные кости, торчащие из обглоданных рук. Кистей они давно лишились, отъев их в надежде утолить вечный голод.

Эстиний собрал помощников, вооружил их кодексами и вонючим тряпьем. Эта братия прокаженных вырвалась из катакомб, под шум простых музыкальных инструментов. Стук и свист сопровождал служков до границ города.

Шествие прошло по заброшенным улицам, где в воздухе танцевали гнильные пылинки. Частицы мешали дышать тем, кто не приспособился к переменам. Свет мерк под завесой едва различимой пыли. Мутный воздух прорезали тени тех существ, что предпочитали жить на поверхности.

Многие из них массивные, украшенные наростами, подобием хитина и жвал. Другие же мягкие и аморфные, медленно ползущие за добычей, влекомые страстями и неутолимыми желаниями.