Алексей Цибин
Марганцовая луна

Глава 1. Муха и гость.

Никита осторожно поднял руку и стал потихоньку приближать ладонь к мухе, сидевшей на круглой пепельнице. В кабинете курить было нельзя, для этого он с коллегами выходил на задний двор отдела, либо, когда лил дождь или было слишком холодно, курил в туалете напротив своего кабинета. Туалет был засран настолько, что никто из сотрудников не ходил туда по прямому назначению. А пепельница была подарком от жены на какой-то небольшой праздник. Никита уже не помнил, на новый год или на 23-е февраля. Египетская, с головами древних богов, массивная. Вырезанная из камня, выломанного из пирамиды, так разрекламировала ему ее Настя, когда делала подарок. На секунду ему показалось что он вот-вот может вспомнить, на какой праздник она ему ее вручила, но мысль тут-же унеслась, не зацепившись. Потом вспомнит, решил он.

У него был свой фирменный секрет по убийству мух, и он им даже гордился. Он бил не сразу, нет. Сначала он медленно двигал рукой к мухе, до тех пор, она не замечала его и не замирала. Потом он вставал так, как учили его в школе бокса. Медленно выравнивал тело, чтобы перенести вес на опорную ногу, слегка закрутив тело. Вторую руку он отодвигал как можно дальше от первой, и начинал пальцами виртуально играть на пианино, думая, что муха отвлекается на эти движения. Апрельское солнце, согревшее и освободившее насекомое из спячки, слепило его. Неудобства добавлял пиджак, одетый поверх кофты. Он еще не перешел на облегченный вариант одежды, так как утром, когда он шел на опостылевшую работу, бывало подмерзало. Никита замер, начав медленно считать, и на счет три нанес удар. Рука точно попала по мухе, но также точно она попала и по бело-коричневой пепельнице.

Медленно, как в красивых роликах, которые делала Настя на свой айфон, пепельница, отрикошетив от края стола и шкафа, на секунду зависла в воздухе. Никита рефлекторно выбросил вторую руку в сторону падающего предмета и перевалился через стол. Он почти достал ее, но нижняя часть тела предательски зацепилась за край стола, не дав ему дотянуться до нее. Открывающаяся дверь и разлетающаяся на осколки пепельница идеально совпали по времени. «Не из камня…» – пронеслось в голове Никиты. Он шумно выдохнул и поднял голову. Сверху вниз на него смотрел человек с явно восточными чертами лица.

– Салам аллейкам, – произнес носитель азиатской внешности.

– Салям пополам, – ответил Никита. – Опять твои иностранцы буянят?

Посетитель растерянно заморгал, заискивающе сгорбился и достал из-за спины пакет, который при этом мелодично звякнул. Никита выпрямился, отряхнулся и сел за стол. Из его спины вылетела муха, медленно, будто издеваясь, сделала круг перед его лицом и затем опустилась на абажур старой советской лампы. «Вот же живучая… – с досадой подумал Никита. – Ну ничего, скрутим мы и на тебя газетку кульком».

– Не стой в дверях Асадулла, проходи, на осколки смотри не наступи. И рассказывай.

– Да что рассказывать, – заторопился Асадулла. – Опять!

– Почему бы тебе все-таки не выгнать их на хрен. Могу помочь, – мрачно ответил Никита.

– Вы ведь знаете, – Асадулла сглотнул, – они родственники. Нельзя так. Не принято так у нас. Родня обидится. Приеду в Баку, руку не пожмут, в дом не пустят, глаза отвернут.

– Ну и зачем тебе туда? Кто там тебя ждет? Зачем ты вообще им квартиру отдал? – после небольшой паузы он добавил, – нашел бы здесь бабу давно, пока детородный орган не отвалился, а этих шальных забыл бы.

– Нельзя так, – гость, казалось бы, еще больше согнулся. И вдруг его осенило – вот!

Асадулла поставил загремевший стеклом пакет на стол и вопросительно посмотрел на полицейского.

Никита поднялся, присел на угол стола и заглянул в пакет. Внутри он насчитал три ёмкости приятно-коричневого цвета. Рядом с ними стояла небольшая коробка конфет. Асадулла всегда приносил хороший коньяк, знал слабость полицейского. Он прочитал незнакомые и непонятные буквы на этикетке. Такой он еще не пробовал.

Никита догадывался, что к нему должен был заглянуть Асадулла. Еще вчера вечером к нему зашел дежурный поздороваться, а заодно сообщил, что вызывали наряд на Гагарина, дом 12. Дальше было нетрудно представить события. Квартира, которую старик практически отдал в полное пользование своей родне, приехавшей из ближнего зарубежья, стала нарицательной в узких кругах. С небольшой периодичностью кого-то били либо в ней, либо на лестничной клетке, либо рядом с домом, и всегда в этом каким-то образом участвовали горячие азербайджанцы с третьего этажа. Причем, по их словам, они всегда были ни при чем.

– Хороший коньяк-то? – спросил он старика.

– Еще какой! Лучший! Любой дяхан нахвалит! – Асадулла цокнул языком и смущенно улыбнулся.

– Ты как прошел то с алкоголем сюда? Мне вообще-то позвонить должны были по такому поводу. И дверь я вроде на ключ закрывал?

– Был ключ, он там, в двери, с другой стороны. А пустили просто, сказал к Никите Павловичу, рюшвет несу.

– А рюшвет это как по-вашему?

– А, сюрприз для начальника, так у нас переводится, – Асадулла опять улыбнулся, но эта улыбка была уже другой, не заискивающей.

– Хорошо, давай мы твой сюрприз в шкаф уберем, а ты иди, пока никто тебя не припалил. Завтра зайду я к твоим аксакалам. Сегодня не смогу, твой сюрприз пробовать буду. Давай, двигай булками, не томи.

Никита обошел стол, подошел к двери и открыл ее. Асадулла встал, кивнул головой и не подавая руки вышел. Хозяин кабинета вынул ключи с внешней стороны двери и закрыл ее. Немного подумал, вставил ключ в скважину и повернул. На всякий случай. От непрошеных гостей.

Два года прошло с тех пор, как он вселился в кабинет в дальнем конце здания. Два года он участковый, и все это время Асадулла ходит пополнять запасы алкоголя в его шкафу. Закрывать глаза на проделки жильцов ебучей квартиры было несложно. Весь трехэтажный дом довоенной постройки состоял всего то из шести квартир. В трех из них жили неполные семьи перманентно пьющих пенсионеров; одна принадлежала мутному барыге, который очень не хотел нигде светится; другая сгорела год назад, и переехавшие жильцы не горели желанием ни восстанавливать, ни продавать ее за копейки. В последней как раз и жили торговцы в количестве пяти сильных загорелых мужчин. Родственники Асадуллы приехали как раз в тот момент, когда он получил в наследство еще квартиру – однушку на другом конце города. Он помолился, забрал плазму, кота, кое-какие вещи и переехал. Поначалу они даже платили ему небольшую квартплату, но совсем недолго. Через год они перестали платить даже за коммуналку, и Асадулла оплачивал счета из своего кармана. Каждый раз он говорил себе, что скоро они съедут и он больше не поддастся на уговоры родственников. Да и вообще продаст ее к ебеням, купит черный гелик, на котором будет медленно ездить по городу и важно здороваться со знакомыми.

Великой загадкой было поведение старика для участкового. На его месте он давно бы выкинул их за дверь. Да хотя бы при его ментовской помощи, он бы точно не отказал, так как старикан ему нравился. Но тот, как будто не замечал намеков и все твердил о том, что они скоро съедут и он тут-же продаст жилплощадь. Время шло, красивые загорелые мужчины не съезжали и только плодили проблемы, решать которые с каждым разом было чуть труднее. Раз в месяц прийти и припугнуть абреков было несложно, но раньше он делал визит раз в три месяца. Они боялись только ментов и своих, таких же. И было непонятно, кого больше. А азербайджанский коньяк ему нравился, терпкий и ароматный. От водки быстро сносило крышу, вырывалась на волю затаенная агрессия. Косвенно из-за нее, родимой, его и перевели в участковые. А вот от коньяка приходило благородное опьянение, приносившее теплые и приятные мысли в голову. Именно теплоты не хватало после смерти Насти. Завтра он сходит в долбанный клоповник, а сегодня пятница, можно наполнить стакан приятной янтарной жидкостью и погрузиться в воспоминания. Все остальное завтра.

Глава 2. Странный сон с одним неизвестным.

Муха, полностью исследовав голову спящего участкового, и не найдя ничего интересного, поднялась в воздух, пролетела мимо пустой бутылки коньяка и приземлилась на последнюю конфету, одиноко лежащую в красивой коробке. Но полакомиться ей не удалось, потому что человек на стуле зашевелился, разлепил глаза и закашлял, просыпаясь.

Никита потянулся, распрямляя онемевшие руки, затем посмотрел на часы, висящие над дверью. Ровно шесть часов вечера. Чтобы выпить бутылку до дна ему хватило пяти часов. А может он выпил ее за три, и два проспал? Вспомнить, во сколько он отключился было трудно. Он понимал, что был еще пьян, поэтому мимо поста он не пойдет. Дежурных он не боялся. В отличии от ментов, работающих в отделе, он единственный не имел пропуска и просто проходил вертушку. Но лишний раз появляться с косой рожей на виду знакомых тоже не хотелось.

Когда-то давно в городе построили большой отдел милиции, занимавший огромный трехэтажный дом. И внутри этого здания на первом этаже был участковый пункт. В этот пункт в советское время очень часто ходили по простейшим делам различные люди. Кто-то отметиться после отсидки, кто-то с жалобой на пьющего мужа, кто-то по мелкой хулиганке. Посетителей было много, а шли все через центральный вход важного, и самого большого в городе отдела милиции. Каждого нужно было записать в журнале и оформить. Ради этого приходилось держать в наряде дополнительного человека, так как один просто не справлялся с поступающей информацией. В конце концов терпение большого начальства после моря жалоб от сотрудников не выдержало и опорный пункт пришлось перенести, переделав подсобное помещение в конце здания. Но время любит хорошие шутки. СССР потихоньку развалился, люди немного забыли про участковых, сразу шли в большой красивый отдел со своими проблемами, здание же одно. Многие вообще не знали о существовании такого пункта. Поток людей в опорник постепенно уменьшался, и в начале нулевых туда заходили отмечаться только освободившиеся по УДО, так как пункт совмещал в себе некоторые функции инспекции исполнения наказаний. Иногда, по старой памяти приходили посетовать на соседей или инопланетян пара местных пенсионерок. Именно в это тихое место сослали Никиту после того, как он нажрался в хлам и влетел на своем паркетнике в столб. Будь этот столб где-нибудь на краю города, может и отделался бы полугодовой зарплатой в виде подарка нужному человеку. Но столб стоял у местной достопримечательности – единственного в городе Макдональдса. Поэтому выползавшего из разбитой машины упившегося вусмерть Никиту не снимал на телефон в тот момент только ленивый. Увидев столько внимания к себе, Никита втащил ближайшему папарацци, смачно попав и сломав тому челюсть. Мастерство, вбитое в его тело за десять лет тренировок, никуда не делось даже в пьяном угаре. Денег с продажи разбитой машины как раз хватило для того, чтобы откупиться от пострадавшего.

Не уволили его по трем причинам. Первая – то, что он был самым умным, находчивым и не выебывающимся опером, и за знаменитое дело с пойманным насильником, благодаря которому в отделе был просто звездопад на погоны начальников всех мастей. Вторая – недавняя смерть жены. Про третью причину он боялся думать, загнав все воспоминания о ней в самый дальний угол своей души.

Его конечно отстранили до тех пор, пока все не затихло. Все это время он пил по черной, и допился до такой степени, что даже умудрился попасть в дурку, но благодаря тому, что он там знал почти всех сотрудников, был довольно быстро отпущен без всяких записей в журналах. После психушки он на какое-то время завязал, позвонил бывшему начальнику, приходящимся ему в далеком прошлом лучшим другом, и поклялся не пить водку. Его взяли, но сослали участковым в самый дальний угол, тихонько дорабатывать до пенсии. Водку после этого он больше не пил ни разу, только коньяк. Примерно через год такой работы с крыши здания, где он работал, сорвался кусок карниза и убил алкаша, неспешно совершающего утренний променад. Пиздюлей получили все, от администрации до дворников. Здание срочно решили отремонтировать, начав как раз с опорного пункта и Никите выделили кабинет в противоположном конце здания. От перемены мест слагаемых сумма не поменялась, это была все та же ссылка, только теперь приходилось подниматься на третий этаж, да еще иногда здороваться с теми, кто его помнил.

Он вышел через черный вход. Ключ у него остался с тех лохматых времен, когда он был опером. Сигнализации и камер на этой двери не было благодаря тому, что его коллегам временами требовалось по-тихому кого-нибудь вывести наружу, или наоборот, незаметно провести внутрь. Начальство смотрело на это сквозь пальцы, ибо «не плюй в колодец, вдруг напиться придется».

На улице было хорошо, легкий ветерок прошелся по его волосам, брызги падающих с крыш капель от тающего снега слегка отрезвили. Он представил себя дома, как накладывает горячие пельмешки и смешивает кетчуп с майонезом в глубокой тарелке. Затем насаживает одну пельмешку на вилку, окунает в этот божественный соус. Никита сглотнул слюну и ускорил шаг. Проходя сквозь арку, он почему-то засмотрелся на человека, который шел ему навстречу. Он точно видел его где-то. Молодой парень с волевым подбородком и седыми волосами. Хотя молодежь сейчас начинает красить волосы уже в школе, это его не удивило. Парень шел и смотрел на него, ему даже показалось что сейчас он поздоровается, но незнакомец прошел мимо молча. Никита вспомнил о том, что севшее зрение не раз его подводило, и что паренек может и не знакомый совсем. Показалось. И снова стал думать о пельмешках.

Придя домой, Никита все-таки не сразу сел за ужин. Сначала он решил найти замену разбитой пепельнице, понимая, что ближайшие два дня проведет в алкогольном угаре и просто забудет про символ. Символ любви и верности жене. Насте. То, что будет вырывать его из серых вязких лап мыслей о смерти. О своей смерти. Возможной. Ему нужен предмет, смотря на который он будет вспоминать ее образ, ее запах, смех. Она всегда зажигательно смеялась, и мрачный от природы Никита, сам начинал хохотать. Именно так они и познакомились, благодаря ее смеху. На третий день празднования нового года к ним в отдел привезли несколько пьяненьких барышень, которые в городском парке облили мимо проходящего гражданина шампанским. Просто так. Гражданин оказался без чувства юмора, да еще и должностным лицом, правда не при исполнении. Барышень привезли, оформили, но так как документов при себе у них не было, их оставили в обезьяннике до выяснения личности. А потом Никите позвонил сосед по гаражу, одна из девиц оказалась его дочкой, и попросил по старой дружбе вытащить ее из цепких лап правосудия. Никита согласился помочь, ведь сосед его частенько выручал, один раз даже приехал прикурить зимой его старенькую шестерку, что в тот лютый мороз было сродни подвигу.

Но Настя не согласилась уезжать без своих подруг. Полчаса он ее уговаривал, но она то надувала губы, то скалилась, но снимать наручники, которыми была пристегнута к ржавой решетке, не давала. Тогда Никите она и приглянулась. Он поймал себя на том, том уже несколько раз не выдерживал и начинал ржать как конь над выходками этой худой дерзкой девчонки. Он не помнил, когда он так весело смеялся. Он вообще не помнил, чтобы смеялся в последнее время. А здесь его развезло как ребенка. И дежурный, наблюдая за всем этим процессом предложил им поженится. Никита подхватил идею и сразу сделал предложение, в шутку. Настя согласилась. Затем приехала чья-то мама с паспортами, девчонок отпустили, но Никита успел взять телефончик, который Настя нарисовала ему губной помадой, размашисто, огромными цифрами по всему запястью. Для этого даже пришлось закатать рукав форменной рубашки.

– Так, давай сосредоточься, – сказал Никита сам себе и открыл стеклянную дверку шкафа, где хранились безделушки, сувениры и все то, что они привозили с совместного отдыха. Пару раз Настя ездила с подругами без него. Все-таки у него служба, отпуск добыть в нужное время было намного труднее, чем ей, менявшей места работы как перчатки.

Статуэтки каких-то божков, приносящих удачу и деньги. Стеклянные рамки, в которых не было фотографий. Елочные игрушки в подарочных упаковках. Пара сувенирных пепельниц. В памяти мелькнула муха. Нет, пепельницу брать не буду, подумал он. Пока не убью злое насекомое. Он протянул руку в самый конец шкафа и достал из темноты маленькую коробку, перевязанную красным бантиком. Внутри лежал серебряный кулон, который он не успел подарить. Никита замер, потихоньку погружаясь в воспоминания. А потом резко мотнул головой, отгоняя мрачные мысли. Убрал коробку и засунул руку еще дальше в темноту. В этот раз он достал маленький ярко розовый фонарик с ручным приводом. В медовый месяц они ездили в Таиланд, и там, перед спуском в пещеры, всем давали такие устройства, чтобы не споткнуться в темноте. Нажимаешь несколько раз на специальный рычажок, фонарик начинает светить. Гаснет, повторяешь процесс. Электричество, выделяемое при помощи мышечной силы владельца. Выходя из пещеры, туристы кидали их в специальную коробку для возврата. Но его жена, а тогда она уже пару недель именно ей и была, невзначай забыла его сдать. Потом она созналась, что сделала это специально и что она теперь встанет на скользкую дорожку воровства и бандитизма, и что Никита, как законный представитель органов правопорядка, вправе ее наказать, возможно даже поглубже. В тот день он поставил личный рекорд, кончив три раза.

«Фонарик подойдет» – подумал Никита, и положил его в карман служебных штанов. Затем он почистил зубы и бухнулся в кровать, которую не заправлял уже несколько месяцев. Сон пришел мгновенно.

Последние три года ему часто снилось одно и то же место. Желтое ветхое здание детского дома, где он провел одиннадцать лет после смерти матери. Он ходил по длинным коридорам, заглядывая в двери и пытаясь найти выход. Но каждый раз, поднимаясь или спускаясь, его встречал новый, почти такой же этаж. Лестница никогда не заканчивалась, пугая его шаткими перилами. Иногда он встречал детей и останавливался посмотреть, как они играют. Они пробегали мимо него, не замечая. Он видел ссоры ребят из младшей группы, но как только он пытался их остановить, те с ужасом смотрели сквозь него и убегали. Он пытался несколько раз заговорить с детьми, и даже с преподавателями, которых встречал, но происходило всегда одно и тоже. В глазах появлялся страх, изо рта вылетал немой крик, и оппонент пытался скрыться, или просто растворялся в воздухе. Довольно быстро он понял, что делает что-то не так и прекратил попытки общения с призраками в своих снах. Каким-то образом он понимал, что спит, что все происходит не по-настоящему. «Осознанное сновидение», этот термин прочно закрепился в его мозгу, когда он загуглил симптомы. Он даже видел несколько раз себя со стороны. Мелкий, худой, запуганный семилетка, только попавший сюда и ищущий хоть какого-то общения. Десятилетний, такой же худой, но очень высокий и бегающий от взросляков. Пятнадцатилетний крепкий, уверенный в себе мальчишка, выше сверстников на голову. И наконец, самый нелюбимый его образ, прыщавого семнадцатилетнего нескладного парня, одетого в немодные вещи, готовящегося к выходу туда, где его никто не ждал. В его глазах – страх животного, которое всю жизнь провело в клетке и которого однажды выпустили на волю.

В зависимости от настроения и состояния души, в котором он засыпал, из окон либо бил яркий свет, либо были сумерки. Сейчас было относительно темно, но в окно уже светила проснувшаяся луна, и немного блеклого света все-таки проникало внутрь. Он лежал на металлической кровати и жутко хотел ссать. Спальни мальчиков находились в левом крыле первого этажа, а туалет был в правом, и чтобы добраться до него, придется долго идти сквозь всю эту холодную темноту. Никита повернулся, рядом на соседней кровати лежал ребенок. Одеяло его медленно поднималось в такт дыханию. Он понимал, что это всего лишь сон, но то, что рядом человек, который дышит, а значит живой, успокаивало.

Он крепкий мужик сорока четырех лет, который уже повидал всякого дерьма, неужели он боится пройти, как в детстве, до туалета? Темнота не испугает его, еще чего. Он с деланной бравадой поднялся с кровати и опустил ноги на пол, пытаясь нащупать тапки. Их там не было. Да и ноги свои он мог разглядеть с трудом – по полу стелился тяжелый туман. Он медленно встал и тихонько, стараясь не скрипеть старым паркетом, двинулся к двери. Дверь легко и беззвучно впустила его в коридор. Справа, на посту охраны, тоскливо горела желтая лампа накаливания над спящей старушкой. Подойдя поближе, он даже узнал ее, но имени вспомнить не смог. Все имена людей из его такой далекой, практически забытой им, жизни в детдоме стерлись из памяти. Он двинулся в правое крыло, внизу живота нестерпимо жгло. Мелькнул проем, ведущий в столовую. Затем дверь заведующей. Дверь гардероба. Дверь с надписью «туалет для мальчиков». Он нетерпеливо дернул ее и резко распахнул. Вместе с открытой дверью изнутри вырвался поток затхлого вонючего воздуха, развеивая туман у ног. Он нащупал рукой старый выключатель. Щелк, и темноту разорвала желтая вспышка включившейся перед лицом лампочки. Еще одна лампочка заморгала там, где была чаша Генуя, или по-простому, отверстие для испражнений. Туман куда-то исчез, открывая взору знакомую картину.

«И совсем не страшно» – подумал он. Интересно, если посмотреть на себя со стороны, то он в теле мальчика? Или в теле себя, взрослого Никиты? Сейчас он начнет опустошать свой мочевой пузырь во сне, и сразу проснется в реале, чтобы опустошить его в настоящей жизни. У него уже было такое, и даже не раз. Никита встал над грязной дырой, достал член и пустил струю. Он размахивал писюном в разные стороны, как в детстве, пытаясь смыть ей как можно больше грязи в чаше. Судя по величине члена, он все-таки в теле себя взрослого. А судя по херне, которую он сейчас исполнял, все остальное от ребенка. Понемногу чаша начала очищаться, грязь весело стекала в дыру, неожиданно проявив стеклянную прозрачную структуру. Его начал подогревать интерес, и он поймал себя на том, что боится, что моча закончится быстрее чем он успеет все очистить. Но она не кончалась. И тут, внезапно, с другой стороны чаши появилось лицо. Оно прижалось к стеклу с той стороны и ехидно улыбнулось. Брызги разлетались в стороны, разбиваясь о чашу, мешая обзору, но он сразу узнал его – белобрысый парень из арки. Тот, с которым он чуть не поздоровался, уходя с работы.

А затем Никита проснулся и действительно почувствовал, что очень хочет по-маленькому. Теперь он был не во сне, осознание настоящей действительности отрезвляет. Он опустил ноги, нащупывая тапки. Они стояли там-же, где он их оставил, ложась спать.