Алексей Борисович Черных
Избранные вещи
Околовиннипуховое
1.
Да будь медведи пчёлами,
Они бы вечерами
Жужжали б невесёлыми
Медвежьими басами.
Разрушили б симпатию
К себе подобным хором,
Загнав лесную братию
По дуплам и по норам.
2.
Что ж грозным медведям стыдиться?
Что въедливым пчёлам париться?
Никто ведь не усомнится
В их праве кусаться и жалиться.
По-всякому может случиться
В медвежье-пчелиной подмене.
Но мёдом придётся делиться:
Так принято в сей Ойкумене.
3.
Леонов бесподобен,
Евойную игру
Ни Кристофер наш Робин,
Ни Тигра с Кенгой Ру
Ни в жисть не переВиннят
И не переПушат.
Никто уж не наМилнет
Подобных медвежат.
4.
Скольких бы Пухов, до славы охочих,
Уолт Дисней не раскручивал,
Наш Винни-Пух виннипушнее прочих,
Ибо Леонов озвучивал.
* * *
Трёхглавому псу жить, увы, нелегко,
Ведь головы часто в раздоре.
А как стоголовое существо?
Что, через соцсети спорит?
Попроще сообществу, коль рассудить,
Многозмееголовой Гидры:
Там змеи едины в готовности лить
Соседкам отравы литры.
* * *
Уютно тем – над пропастью во ржи,
Не очень – кто над пропастью с камнями.
Для первых мир их ярок, пусть и лжив,
И для вторых он лжив, но временами
Его цвета угрюмы и серы.
И словно золотящееся поле,
Он требует, чтоб игры детворы
И в нём стерёг хоть кто-то, грел и холил.
* * *
Смерть вероятнее жизни. И
От парадокса Фе́рми
Хочется выть, оскорблять и бранить
Всех в этой пыльной таверне.
Где эти братья по разуму, где?
С кем допивать мне пиво?
Только талдычить о Караганде
Не стоит – и так тоскливо.
* * *
Если жизнь своими тарифами
И невзгодами разнедужится,
Если думы запенятся рифмами
И идеи размытые вскружатся, –
Сочиняй, не похлопывай ушками,
Коль уж мысль биением взболтана.
Ведь у каждого третьего Пушкина
Быть должно своё истое Болдино.
* * *
Отец Небесный, да святится Имя,
С Которым на земле наступит царство,
Твоя где воля встанет над другими;
Дай хлеб насущный, не нужны нам яства;
Прости долги нам, как прощаем сами
Мы должников своих открытыми сердцами;
Не искушай, избавь от всех лукавых;
Пусть в царствии Твоём пребудет слава.
Аминь.
Еккл. 1, 9-10
…Нам сказано: что было, то и будет,
Что делалось, то сделается вновь –
Нет нового под солнцем! Если ж люди
Укажут вам на что-то: вот-де новь! –
Не верьте им, всё ранее случалось
В седых веках, что были прежде нас.
Нет нового под солнцем? Что ж, осталось
Искать другие солнца в этот раз.
* * *
Ананасы и рябчики с водкой в кафе,
Ананасы в шампанском ли
Не предложат испить Маяковский В.
И гордец Северянин И.
На дорогу не выйду, как Лермонтов М.
Как Руслан у Пушкина А.
Не взлечу к небесам над своим бытием,
Не по статусу мне небеса.
Не смогу, словно Гиппиус З., изливать,
Излагать, как Асадов Э.
Только радость творить и слова рифмовать
Хороша сама по себе.
* * *
Ты могла бы со мной говорить лишь гекза́метром ровным,
Вместо матов-блинов обезличивать спичи цезурой,
Даже больше: «отнюдь» говорить с придыханьем альковным,
Водку пить, отставляя мизинчик изящно, но выглядя дурой.
Ты в дорийском хитоне могла бы по дому слоняться устало,
Закрутив свои волосы в хитро-безумной прическе гетеры,
Но «отнюдей» и водки с отставленным пальчиком мало,
Чтобы Та́ис Афинской постичь политес и манеры.
* * *
Бледно-кисельным туманом
Заволокло всю округу.
Пространство, словно дурманом
И сыростью сжало туго.
Мир потерял воздушность,
Его загребла лениво
Влажно-туманная сущность,
Некий субстрат депрессива.
Кажется, будет сыро
Вечность – и суше не станет.
Кажется, ёжики мира
Все как один в тумане.
Перевод с английского.
Уильям Строд. На жизнь человека
Что наша жизнь? Игра страстей, котёл,
И наша радость – ноты разобщенья
Из чрева матери, из ульев сонных пчёл,
Из крошечных комедий безвременья:
Земля – театр, небесный театрал,
Скучая, бдит, кто бьётся, кто торгует.
Могила скроет нас от солнечных зерцал –
Игра ничьей закончится впустую.
* * *
Прекрасен и неуловим
Небесный Иерусалим,
Блистает горним хрусталём,
Пылает трепетным огнём.
Мой путь к нему и кос и крив,
Но я иду, пока я жив,
Хоть он далёк и невидим,
Небесный Иерусалим.
* * *
Не пойму: я стою на земле
У подножия звёздного неба?
Иль небесного свода желе
Стало твердью, где я ещё не был?
С ног на го́лову перевернуть
Мир в сознании суетном просто:
Стоит лишь по-другому взглянуть
На мерцанье плантации звёздной.
И представить себе, что они,
Непонятные точечки света –
Разноцветие вспышек – сродни
Искрам в ясной поэзии Фета.
Что они как основа основ,
Как начало начал – наши корни,
Обещающие любовь
С указаньем дороги в град горний…
…Что-то словно случилось со мной,
Мысли как бы сорвались с опорок.
Нужно срочно мотнуть головой
И отбросить чарующий морок.
Ах, ну да… я же в мокрой траве,
После денных забот тренируясь,
Замер, стоя на голове,
Вверх тормашками, – небом любуясь.
Антропологическое
1.
Легко не знать, что будет завтра,
Не видеть точек бифуркаций.
И кашу с фруктами на завтрак
Есть до овсяночных мутаций.
А антропологи вещают
(И Дробышевский подтвердит то):
Мозг человеческий теряет
Брутто-размеры-габариты.
Не говоря о предках наших,
Мозг даже у неандертальцев
Побольше был, чем есть – у кашей
Себя харчующих страдальцев.
Чем человек сумеет встретить
Возможных бедствий наступленье?
Природа может ведь ответить
На наше к ней пренебреженье.
Ведь если вдруг нахлынут стаи
Из чёрных лебедей нежданных,
Мозг кашеедов враз растает,
Растёкшись месивом овсяным.
P.S. Жри авокадо и ешь курагу,
Мясо и сало оставишь врагу!
2.
Покойся с миром, брат-неандерталец,
Увы, твой век был буен, но недолог.
Тебя найдут, и долу вздымет палец
Какой-то бородатый антрополог.
Воскликнет: «Ах, чудесная сохранность,
Какая челюсть, ах, какие дуги!»
Да, брат-неандерталец, это данность –
Всего себя отдать для благ науки.
* * *
Джеро́м – тот, кто Кла́пка Джером
С Уильямом нашим Шекспиром
Затеяли диспут о том,
Что более ценится миром.
Хваля век шестнадцатый, Билл
К семнадцатому был хладен.
Он в первом родился, почил –
Увы, во втором, будь неладен.
Джером девятнадцатый век
Нахваливал, только сухо
Отметил: тогда человек
Жил лучше, но беден был духом.
Узнав про двадцатый и наш
Двадцать первый, два автора сразу
Решили, что местный типаж
В духовность не верит ни разу.
Был твёрдым джеромовский взгляд,
Сурова Шекспира прищурость.
Вот взять и отправить бы в сад
Всю надтолерантную дурость.
Мрачные осенние размышления перед сном об ином
Иные мы, иные люди,
Иные страны, города…
А вот планет иных не будет –
Для нас не будет – никогда.
Не вся доступна «инота»:
Не будет новых измерений,
Иных вселенных и миров…
Хотя, возможно, некий гений
Чрез пару-троечку веков
Сорвёт с вселенских тайн покров…
Но мы уже к тому моменту,
Забыв о притяженье звёзд,
Как Та́натосовы клиенты,
Былой эпохи рудименты,
Отчалим строем на погост.
А там иные наши взгляды,
Идеи, замыслы, мечты
Куском блестящим рафинада
Истают быстро, как и надо
Под едким действием воды.
И всей кладбищенской среды.
О, чёрт возьми, какие думы
Порой неумный мозг гнетут,
Как шквал пустынного самума,
Успокоенья не дают.
Уснуть теперь – напрасный труд.
P.S. Откуда выйдем мы, куда мы, блин, придём?
Домчимся, долетим или доедем?
Прямой дорогою иль обходным путём
Чрез червоточину в пространственном клозете?
Байрон. ПАМЯТЬ
Свершилось! Видел то во сне:
Надежды луч не светит мне;
Чреду немногих славных дней
Порыв несчастий охладил
И тёмным облаком накрыл.
Любовь, Надежда, Радость, – эй! –
Прощайтесь с Памятью моей.
1806
* * *
Жизнь важней, чем подвалы червонцев.
Позабыв о заботах и грузах,
Мы «идём правее – на солнце,
Вдоль рядов кукурузы».
* * *
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Вместо шапки на ходу
Он надел сковороду.
Самуил Маршак
Вместо шапки на ходу
Надевать сковороду
Нелегко и неудобно,
Глупо, неправдоподобно.
Как её там закреплять?
Будет с головы съезжать.
Будет ручка сковородки
Колотить по подбородку,
А потом, уйдя в полёт,
С головы его падёт
И, скользнувши по дуге,
Больно стукнет по ноге.
Если ж глянуть по-другому,
То приветствовать знакомых
Сковородкою сподручней:
У неё в наличье ручка –
Ею проще «шляпу» снять
И с почтеньем приподнять,
Говоря друзьям «Бонжур!»
Вот такой родился сюр
В честь вошедшего в века
Самуила Маршака.
* * *
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
М. Ю. Лермонтов
Нынче трудно выйти на дорогу
Одному, да так, чтоб сквозь туман
Путь кремни́стый, устремлённый к Богу,
Был бы как пустынный автобан.
Все кремни́стые, асфальтовые трассы,
Зимники, грунтовки, большаки́
Транспортом загружены всечасно:
Шу́мы, выхлопы, жужжание, гудки.
Блеском фар засвеченное небо –
Как звезда с звездою говорит,
Мы не слышим: мы глухи и слепы.
Мир не внемлет Богу, а шумит…
* * *
…Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же клёном,
Только не опавшим, а вовсю зелёным.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку.
Сергей Есенин
Берёзе трудно понимать
Есенинскую грусть.
Зачем принялся он читать
Стишки ей наизусть?
Зачем разносит перегар,
Витийствуя с утра?
И страсти распаляет жар,
Когда кругом хандра.
Зачем к тому ж, подлец такой,
Обняв её (ой-вей!)
Своей распутною строкой
Глаголет не о ней?
А вспоминает некий клён,
Какую-то сосну,
И вербу вспоминает он,
А может, не одну.
Ах, как же, Серж, распутен ты,
Обидно, аж до слёз.
Не ценишь чистой красоты
Разнеженных берёз.
* * *
Не верьте, чувства могут лгать,
Но мы, как Пушкин, часто рады
Обманываться, принимать
Обман за райскую усладу.
* * *
Порою кажется, Небесный Господин
Создал сей мир (и думать-то неловко)
Лишь для того, чтоб полчища машин
Съезжались пообщаться в пробках.
Венцы творенья здесь не мы – они,
Для них всё это: нефть, конфликты, во́йны,
Прогресс – тысячелетия возни
Нас, человеков, слуг их недостойных.
Для них наш телерадиоугар,
Всё то, что в мозг наш тараканом влезло:
Инет, реклама, ма́ркетинг, пиар
И миф, что-де экологична тесла.
Уже не кажется: Небесный Господин
Действительно создал наш мир неловкий
Лишь для того, чтоб полчища машин
Съезжались пообщаться в пробках.
* * *
Горят перламутром в отливах тумана.
На всём бесконечная грусть увяданья
Осенних и медных тонов Тициана.
Максимилиан Волошин
Венеция – тоска и сырость!
Не смог бы даже Тициан
Своею кистью скрыть унылость,
Её дурманящий обман,
Её мостков старинных узость,
Бессилье, плесени печать,
Домов облезлых заскорузлость,
Воды, уставшей нас влюблять.
Гандолокружие без меры –
Подгнивших суден хит-парад.
И кстати, как те гондольеры
Картошку в погребах хранят?
* * *
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда.
Анна Ахматова
Хорошо, что нет камина…
Хорошо, что не бумаге
Доверяю самочинно
Зарифмованные саги.
Я б по-гоголевски нервно
Выжигал тома вторые
«Мёртвых душ», когда том первый
Расхвалили всласть витии.
Все рассказы о каких-то
Рукописях не горящих –
Несомненные реликты
Эр, навеки уходящих.
Всё горит. Но гигабайты
Строк сырых, плохих, говёных
Сети, облака и сайты
Охранят от действий стрёмных.
Не для вечности, а просто,
Чтоб, взглянув на них чрез время,
Почерпнуть из их коросты
Хоть какую-то идею.
И сверстать с тупым блаженством
Новый стих из мыслей каши.
Ибо часто совершенство
Прорастает из какашек.
* * *
Будем к похвалам прохладны.
Если что, напьёмся брома.
Нагомерим «Илиад» мы
Тридцать три огромных тома.
Эта тема нам знакома.
Будем творческие планы
«Одиссеей» тешить новой.
Мы – крутые графоманы,
Мы – нагромоздим такого!
Вы нам только дайте слово!
Где-то в Мессинском проливе между Сицилией и Калабрией примерно в начале XII века до н.э.
Одиссей сын Лаэрта
Меж Сциллой и Харибдою – неплохо,
Пока надежда мой питает дух.
Вода бурлит, вскипает суматоха
От вида этих чудищ-потаскух.
Ну, да – страшны! Ну, да – многоголовы!
И да – меж ними можно не пройти!
Бьёт через край по жилам нездоровым
Адреналина с кровью ассорти.
Меч наголо, пусть разум возбуждённый
Ещё зовёт корабль развернуть.
Но хрен им в глотку, чудищам зловонным,
Идём в атаку, в лоб, а там уж будь,
Как…
Одна из голов Сциллы, дочери Форкиса (с сожалением)
Опять плывут, упорные созданья!
Им нечем что ли там себя занять?
Нам не дают красоты мирозданья
Спокойно и неспешно созерцать.
Я только в суть экзистенциализма,
Мне показалось, начала вникать,
А тут они! И путанные мысли
Опять придётся в кучу собирать.
Опять придётся рыться в манускриптах,
Дышать их пылью древней допоздна…
Пристукни-ка их ты, сестра Харибда,
Особенно того вон крикуна.
Харибда, дочь Посейдона
Ну, всё, крикун! Теперь тебе хана!
Стратагема истины в вине
Какая стратагема
Есть у интеллигенции?
Про истину в вине мы
Подразовьём сентенцию.
Мол, тут зависит много
От качества вина,
Ведь истина убога,
Когда она бедна.
Найти с Агдамом вряд ли
Возможно радость истины.
А вот искать под Кьянти
Доступно и фили́стерам.
Хоть после пары литров
Нам станет всё равно,
Достойного ль калибра
Мы выпили вино.
NB. Фили́стер, – [от нем. Philister – филистимлянин, обыватель] Неодобр. Человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением; мещанин, обыватель.
Осенняя сценка из Фауста
Изощрённой расцветкой
Изощрённо сияет
Клёна яркая ветка,
Глаз собой изощряя.
Фауст.
Мне скучно бес…
Мефистофель
Что делать, Фауст,
Такой вам положён предел:
Нести осенней рифмы пафос
В ваш человеческий удел.
И разглагольствовать о разных
Оттенках вянущей листвы,
Писать назойливо и праздно
О пожелтении травы,
Писать о скуке, увяданье,
Приумножении хандры,
Тоске и прочем обаянье
Унылостей сией поры.
Пиши и ты.
Фауст
Сухая шутка.
Найди мне способ как-нибудь
Рассеяться.
Мефистофель
Доволен будь,
Ты доказательством рассудка.
В своём блокноте запиши:
Мысль об унынии природы
Не возвышает блеск души,
Но дарит надземное что-то.
Фауст
А разве я не в праве стать
В ряды прославленных поэтов,
Чтоб осень ту живописать
Изящным, вычурным куплетом?
Писать, как Тютчев или Фет,
Витийствовать…
Мефистофель
Как Блок и Бунин?
Увы, на всех пиитов юных
Столпов Алесандрийских нет.
Но помни, если есть фонтан
В твоем Михайловском, нежданно
Заткни его, пусть будет дан
Сиестный передых фонтану.
Уйми желанье извергать
Осенние сонето-оды
И дай спокойно увядать
Игривой красоте природы.
Фауст
Ах, как же мне, поэту, быть?
Мефистофель
Известно как.
Фауст
Всё утопить…
Баллада о неТристане и неИзольде
Он не Тристан и не Изольда
Она, но так устроен мир,
Что ими куплен за три сольдо,
Как простокваша и кефир,
Любви желанной эликсир.
Ну, пусть не эликсир, а зелье
Из волчьих ягод и грибов,
Что намешала им с похмелья,
Бурча от беспокойства снов,
Ведунья, спутница волхвов.
Названье – это точка зренья:
Как этот яд не назови,
Он принесёт не просветленье
И яркость мироощущенья,
А помутненье – от любви.
Зря распали́тся неИзольда,
Разухари́тся неТристан,
Мол, бездна мегаватт и вольтов
Подпитывает их роман,
И он кипит, как адский чан.
Любовь – неписанное диво,
Но и нежданная слеза,
Взовьётся пламенем игривым
И, как гневливая гроза,
Сожжёт напалмом небеса.
И оживятся либреттисты,
Готовясь перезаписать
Сюжет для оперы искристой,
Где страсти будут бушевать,
Людские души возбуждать.
Где вновь Изольды и Тристаны
Сгорят в огне своей любви.
Красиво, ярко, живо, рьяно,
До помутнения в крови,
С дыханьем смерти визави.
Но будет винный сок веселья
Испит, оставив влажный жмых.
Ведь как известно, это зелье –
При прочих замыслах иных –
Предназначалось не для них.
Узнают вскоре человеки
Из се́ля социальных лент,
Как вдрызг рассорились навеки
(До новогреческих календ)
Изольда и её бойфренд.
Начнут сварливые соседки
Месить их грязное бельё
И осуждать за три монетки,
Потраченные на питьё,
А не крутое бытиё.
Что ждали-де от дешевизны?
Любви длиною в пару дней?
Хоть и такая страсть по жизни
Бесстрастья хладного ценней,
Приятней, но не мудреней.
И стоит ради суток этих,
Их сорока восьми часов,
Отдать почти что всё на свете
За краткострастную любовь,
Лупя тоску не в глаз, но в бровь.
Любовь – пусть даже за копейки –
Не хуже той, что за мильон,
Согреет лучше телогрейки,
Надушит, как одеколон,
И… вознесёт на счастья трон.
Опять взбодрятся либреттисты:
Ну, вот – короткая, но страсть!
Напишем опус многолистый,
Награфоманимся мы всласть,
А там… Но всё легло не в масть.
Трагизма нет. А без трагизма
Строчить сценарий не с руки.
Нет в их любви ни драматизма,
Ни некой роковой тоски,
Что каждой барышне близки.
Ведь неТристан и неИзольда
От расставанья не умрут.
Найдут эксфренды снова сольдо,
По всем сусекам наскребут
И вновь – за зельем побегут.
И вновь – нетрезвая колдунья
Наколомутит им питья,
И вновь – вернут на полнолунье
При мраке ночи, свете дня
Они все краски бытия.
Их цикл любви начнётся снова!
Амуров бесконечный ряд
Не сможет в каждом вздохе новом
Новейшей эдды тешить словом,
Как тыщу триста лет назад.
О мелочах не пишут пьесы,
Не тиснут мелочи в роман.
Отправят либреттисты к бесу
Пустой концептуальный план,
Засев с друзьями за кальян.
Не будет оперы обычной,
И мыльной опере не быть:
Ведь на любви непоэтичной
Нельзя капусты нарубить.
Да что об этом говорить?
А мы – с язвительною ноткой –
Могли б такой вопрос ввернуть:
Зачем всё это? Можно водкой
Иль граппою какой-нибудь
Любовь на пару дней вернуть.
Зачем труси́ть мошною с сольдо,
Коль можно водочки купить
И неТристану, неИзольде
Пить и любить, любить и пить,
Обычным кратким счастьем жить.
Не зря ведь мудрая ведунья
Всегда до белочек пьяна –
От новолунья к новолунью,
С рассветных грёз до мрака сна
В любовь она погружена.
И мы до уровня Джульетты
С Ромео вознесёмся вновь,
Опишем сотнею либретто
Благословенную любовь,
Придумаем и страсть, и кровь.
Дадим возможность современным
Изольдам и Тристанам шанс
Продлить свой род – и с зельем пенным
Иль с водкой – слившись в резонанс,
Войти в амурно-сладкий транс.
Любите, скажем, неИзольдам
И неТристанам – в добрый путь!
Вам государство ваши сольдо
Сполна обязано вернуть.
Любите – только в этом суть.
А либреттисты-сценаристы
Нам и из этого сырья
Напишут опус неказистый –
Не без волшебного питья.
Пойду за граппою и я…
P.S. Граждане, все на борьбу с отрицательной демографией!
Козее
Слушай, дурень, перестань
Есть хозяйскую герань…
Маршак С. Я. Кошкин дом
Коза
Слушай, дурень, перестань
Всё делить на инь и янь.
Вставь хотя бы серый цвет
В чёрно-белый винегрет.
Скомкай лист, придай объём,
Пусть бумажный этот ком
Обретёт эффект 3D,
Как Памеллы декольте.
Козел
Там же было про герань,
Не про инь и не про янь.
Ишь, как, козочка моя,
Нынче торкнуло тебя.
* * *
Не каждому Дантесу удаётся
В истории остаться Геростратом,
Став душегубцем, оставаться гадом,
Задув поэзии российской солнце.
Соавтор пасквилей, что никого не красит,
Заезжий неуч, прихвостень бесовский.
К тому же утверждают, что и вовсе
Дантес в момент дуэли был в кирасе.
Разверзлись ли пред ним ворота ада,
Пред этим воплощеньем Герострата?
Для нас не важно знание об этом,
Но он виновен в гибели поэта.
* * *
Не стоит идти на принцип,
Тупой, как старый автобус,
Не будучи датским принцем
В забытом театре «Глобус».
Пора продвигать Шекспира
По принципу Гамлет – не Гамлет,
А как отражение мира
Нынешнего – мямля.
Горацио пусть с Марселло
Пробаттлятся ненормативно.
Офелия – будет Офелий,
А Йорик не бедный – противный.
И Розенкранц с Гильденстерном
Пусть будут любовной парой,
Лаэрт не будет Лаэртом,
Полоний – паскудой старой.
Гертруда отравит супруга,
Не Клавдий – он будет хорошим,
Для Гамлета славным другом,
Таким же, как он, мямлекожим.
И все пусть по ходу сюжета
Тусуются голозадо.
А что? Нынче принято это.
И публика будет рада.
В такой постановке пьеса
Примером станет для многих –
Назначьте рулить процессом
Серебренниковых убогих.
