Алексей Баскаков
Золотая чума
© Баскаков А., 2013
© ООО «Издательство „Вече“», 2013
© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016
Пролог
25 августа 1952 года, колымская тайга
Дальневосточная тайга – это вам не какой-нибудь пригородный лес, куда горожане отправляются за грибами или на шашлыки. По-настоящему понять, что такое тайга, может только тот, кто там побывал. Не зря в популярной некогда песне ее сравнили с морем. Море и есть. Можно идти день, два, три, неделю… Блуждать в горных ущельях и распадках, вязнуть в заболоченных руслах ручьев, продираться сквозь свирепый кустарник. И все равно будет одно и то же: бесконечное нагромождение деревьев, сплошная глушь и безлюдье.
Но колымская тайга – совсем особая статья. Непривычного человека она поражает своей безжизненностью. Здесь очень мало подлеска – лишь на открытых местах виднеется корявый кедрач. Среди редко стоящих лиственниц лежат их умершие собратья, выставив к небу скрюченные корни. Здесь очень хорошо понимаешь простую истину – человек никакой не «царь природы». В тайге он – так, ямка в пространстве.
По тайге полз человек. Уже вовсю раскочегарилась ранняя северная осень – иголки лиственниц приобрели блекло-желтый цвет, землю покрывал ковер из опавшей хвои. Красивое зрелище – только вот любоваться им было некому. Потому что ползущему человеку было совсем не до красот природы. Конечно, зрелище осенней первозданной природы радует глаз, когда ты сыт и силен, когда у тебя за плечами карабин и мешок с консервами, когда ты уверен, что вернешься туда, где есть люди, лай собак, крыша, огонь в печке и кипящий на ней чайник.
Но у ползущего по тайге человека не было ни сил, ни оружия, ни еды. Его лицо, туго обтянутое кожей, воспаленной от бесчисленных укусов комаров, обросшее многодневной щетиной, очень мало напоминало человеческое. Одежда была истрепана до предела, но на рукаве изодранной, запятнанной кровью штормовки сохранилась нашивка «МинГео СССР». Передвигался он тяжело, каждое движение давалось ему с неимоверным трудом.
Впрочем, сейчас ползти было несколько легче, чем несколько часов назад. Путь шел под уклон – и там, в долине, примерно в километре, блестела на неярком колымском солнце змейка ручья. Его целью было – доползти туда. И попить. Самое главное теперь – это попить. Смешно. Раньше он пробежал бы такое расстояние за считаные минуты – и пил бы, не отрываясь, холодную, слегка пахнущую болотом воду. А теперь это целая задача – добраться до воды. А дальше? Дальше ничего непонятно. Может быть – снова ползти. Сколько времени он провел в тайге? Много. Считать в таком состоянии – дело бесполезное. Мозг все равно не работает. Он полз днем, полз ночью. Когда не было сил, спал. Отключался, пока его не будил холод. И снова полз.
Человек был не из слабаков. Он прошел сотни таежных километров. И видел всякое. Его не слишком беспокоила перспектива остаться здесь навсегда. Все честно. Половину жизни он занимался тем, что пытался покорить тайгу. Ну а за все надо платить. Так что сейчас его гнала вперед уже не жажда жизни. Нужно было рассказать, что ТАМ… Иначе они ведь снова придут, ничего не подозревая. Как те, что до них. Как его экспедиция. И тоже останутся в тайге. Надо добраться и рассказать…
Он продолжал ползти – и в конце концов до ручья осталось всего лишь метров триста. Инстинктивно, – впрочем, в последние дни он все делал инстинктивно, – человек попытался ускорить движение. Это его подкосило. Продвинувшись еще метров на тридцать, он беспомощно замер. Тайга продолжала мерно шуметь. Обычное дело, вечное как мир. Еще один проиграл схватку с великим лесом.
Однако через пару часов снизу по ручью послышались голоса.
– Начальник, покурить можно?
– Чего там, вот дойдем, тогда и покуришь!
Из-за деревьев показались четыре человека, бредущих вдоль ручья. Впереди шли трое, одетые в короткие пальто, перепоясанные веревками, с шапками-ушанками непонятного цвета на головах. На ногах – кирзовые ботинки. Сомнений в их социальной принадлежности быть не могло. Зэки. В руках они держали топоры. Сзади шагал мужчина в ватнике и штанах защитного цвета и в кирзовых сапогах. У него на ушанке была красная звезда, а в руках он держал наперевес армейскую трехлинейку. Видать, это был опытный конвоир, своих подопечных, вооруженных и крепких мужиков, он ни капли не боялся.
– Гражданин начальник, бля буду, человек валяется!
Конвоир тоже увидел лежащего.
– Может, беглый, гражданин начальник?
– Какой, на хрен, беглый! Тут, кроме нашего, никаких лагерей больше нет. А вы не дураки ведь бегать?
– Зачем же нам бегать? У нас скоро срокá кончаются. И вы могли бы с нами не ходить…
– Ладно, кончай болтать. Первухин! Глянь-ка, что с ним.
Один из зэков подошел к лежащему.
– Вроде геолог, гражданин начальник. Без сознания он. Истощен только – е-мое… Когда в сорок седьмом у нас из лагеря один в лес подался – его через неделю таким же доставили. О! Пулевая!.. Две пулевые раны! Кто ж его так… Гражданин начальник, а он не из той ли экспедиции, что проходила…
– Из той – не из той! Зэк – не зэк. Что делать – придется тащить. Берите-ка его.
Тут подал голос другой зэк, здоровенный детина:
– Гвоздь, слышь, вали его ко мне на плечи. Так сподручнее будет.
– Ого! Легкий-то какой… – С этими словами двое зэков закинули «находку» на плечи третьего – и процессия двинулась в обратную сторону.
Глава 1. С мертвых спрос короткий
27 июля 1965 года, аэропорт Шереметьево
В милицейском отделении царила обычная рутина. Все было как всегда, когда три вылета задержаны на неизвестный срок. Приволокли нескольких граждан, решивших скрасить ожидание чистого неба спиртными напитками и чересчур увлекшихся. Тут же присутствовали и постоянные посетители данного места – домодедовский поэт Игорь Панин и его друзья. Эти служители муз взяли привычку проводить свои поэтические шабаши в ресторане аэропорта. Сначала – чтение стихов, потом – творческие споры с упоминанием Евтушенко и Вознесенского, во время которых участники дискуссии иногда наносили серьезный ущерб ресторанной мебели и посуде. Одних объяснительных от этой компании хватило бы на издание небольшого сборника. Тем более, что сам Игорь Панин писал эти самые объяснительные исключительно гекзаметром. «Я, Игорь Панин, доставленный был в отделенье, взятый за то, что поспорил с придурком. Из Ленинграда. Он громко кричал, что Соснору никто превзойти не сумеет. Как ему было не дать по хлебалу?»
Начальник отделения был человеком культурным. Он аккуратно подшивал всю эту стихотворную продукцию в папки, но не давал делу никакого ходу.
– Ничего, может, потом за ними литературоведы будут охотиться. Есенин ведь тоже был не самым порядочным гражданином. Что с них взять, с поэтов?
Надо сказать, что в те времена поэты были примерно как сегодняшние поп-звезды. Они собирали стадионы – и писание стихов не считалось тогда признаком душевного заболевания. Задержанные в очередной раз поэты чувствовали себя в «гадильнике» вполне непринужденно. Они продолжали во весь голос вести дискуссии о литературе.
– Да что ты мне лезешь со своим Евтушенко? Кто он? Да никто! Просто…
– Эй, а ну не выражаться! А то поедете у меня на пятнадцать суток! – прикрикнул на них дежурный.
Поэты на секунду примолкли, но потом начали снова:
– А вот ты Высоцкого слышал?
– Да какая это поэзия? Крик и хрип.
– А за Высоцкого я тебе знаешь что сейчас…
– Я ж вам сказал: утихните! А то ведь, честное слово, отправлю на полмесяца улицы подметать…
В общем, обстановка в отделении была будничная и, можно даже сказать, душевная. И вот тут-то случилось ЭТО.
Двери отделения распахнулись и на пороге возник милиционер Агафонов. Он прибыл не один, а с добычей. Агафонов волочил за руку невысокого, но жилистого мужичка, удивительно похожего на хорька.
– Ну что ты мне руку ломаешь? Я и сам пойду! – орал тот.
При взгляде на задержанного сразу становилось понятно, какого рода рыбу поймал молодой милиционер. Руки мужика были изукрашены синими татуировками, свидетельствовавшими, что тюрьма – если и не родной его дом, то уж точно привычное пристанище. Лицо же Агафонова напоминало морду подростка-кота, который словил свою первую мышь и теперь несет ее, чтобы похвастаться маме-кошке.
Агафонов совсем недавно сменил зеленую армейскую форму на синюю милицейскую. Как все новички, он мечтал тут же переловить всех, кто кое-где у нас порой… По крайней мере, на вверенной ему территории аэропорта. Как и многим другим, ему пришлось убедиться: милицейская служба – занятие не самое романтичное. Скорее тяжелое, грязное и однообразное. Но кто ищет – тот всегда найдет. Вот улыбнулась судьба и Агафонову.
– Товарищ старший лейтенант, задержан человек, забиравший из автоматических камер хранения чужой чемодан.
Слава тебе господи! Дело в том, что в последнее время в аэропорту участились случаи краж в автоматических камерах хранения – недавно появившейся новинке. Идея, конечно, хорошая – кидаешь себе денежку, набираешь шифр – и клади вещи. Никаких очередей, приемщиков и квитанций. Но возникли трудности. Оно и понятно. Прилетает, допустим, бабушка из глухой деревни и смотрит на камеру хранения как баран на новые ворота. Не понять ей ее нехитрого устройства. Вот она и кличет доброхотов:
– Сынок, помоги мне с этой штуковиной разобраться.
Доброхоты, конечно, находятся. Только вот не всегда после такой помощи старушка найдет на месте свои вещи… А бывает еще глупее. Кричат некие деятели чуть ли не через весь вокзал:
– Петя, какой шифр указать?
– Да возьми мой год рождения, девятьсот тринадцатый.
А потом эти граждане являются в отделение и возмущаются – куда смотрит милиция? И если есть заявления – то имеются втыки от начальства. Чем вы там занимаетесь, если порядок обеспечить не можете?
– Правильно взял? – спросил старший лейтенант.
– Так точно! Вот преступник, вот чемодан, который он доставал.
С этими словами Агафонов отпустил руку задержанного и показал чемодан, который держал в левой руке.
– Ты задержанного обыскивал?
– Никак нет. Как схватил, так сразу его к вам и потащил…
– Идиот! Так что ж ты его отпустил? А если он тебе сейчас пером под ребро?
На лице Агафонова отразилось недоумение. Он как-то не мог представить, что какой-то воришка будет сопротивляться милиционеру – да еще в отделении милиции. Старший лейтенант грустно усмехнулся. Он-то начинал служить в ментах еще в послевоенные времена, когда преступники не только с ножами кидались. Бывало, встречали огнем из разных калибров, включая автоматы. А один раз, когда в Химках брали банду налетчиков, по ним с чердака врезали из немецкого крупнокалиберного пулемета. Теперь, конечно, времена не те. Но мало ли…
– Какое перо? Зачем, гражданин начальник? Я ведь нигде ни в чем не виноват! А если мои документы нужны – то вот они.
На стол дежурного легла справка, из которой следовало, что гражданин Мучник Виктор Анатольевич два месяца назад освободился из мест заключения.
– Недолго ты, Мучник, на воле погулял. И вот снова… Люди приезжают в столицу нашей Родины, а их на пути обворовывают. О чем они подумают? Что мы с ворьем справиться не можем? Нет, сможем! Так что поедешь ты, Мучник, туда, откуда только что прибыл. И надолго!
– А я что? Ничего я такого не сделал. – На лице задержанного играла добродушная улыбка. Все понятно. Вор, конечно, не пытался изображать оскорбленную добродетель. Судя по его наколкам, Мучник был старым опытным уголовником. И теперь он придерживался старого воровского принципа: мое дело – воровать, твое, мент, – ловить. Но для начала – докажи-ка, что я в чем-то виноват. Поэтому он начал жалобным голосом:
– Какое воровство, гражданин начальник? Да, вот приехал я с Коми, где срок тянул. Так ведь я свое отбыл от звонка до звонка. Сколько нужно было леса – столько и повалил. Денег по пути назад не стало, по дороге поистратился. Сами понимаете, свобода… Ну а тут, в аэропорту, подходит мужик и говорит: достань, мол, чемодан из камеры, пятерку получишь. А мне что? Пятерка – она нелишняя. Вот я и пошел. А тут ваш налетает, руку крутит…
– Не виноват, значит, – усмехнулся дежурный. – Ладно, разберемся. А пока, Агафонов, раз уж ты именинник сегодня, то бегом за понятыми. Будем чемодан вскрывать.
Понятые нашлись быстро – благо в аэропорту всегда найдется множество людей, которые не знают, куда себя девать в ожидании отложенных рейсов. Супружеская чета во все глаза глядела на Мучника – на первого увиденного ими в жизни вора.
– Итак, товарищи понятые, в вашем присутствии мы вскрываем этот чемодан…
Вещь, кстати, была необычная. Небольшой такой твердый чемоданчик с никелированными замками. Таких, по крайней мере в ГУМе, не продавали. Иностранная, должно быть, вещь. На замках виднелись отверстия для ключей.
– Вот-те на! Ломать, что ли, придется?
Не пришлось. Чемодан открылся без особых усилий. Внутри большую часть места занимали какие-то тряпки. Судя по всему, они предназначались лишь для того, чтобы по чемодану не болтался основной груз. Он, этот основной груз, состоял из трех кожаных колбасок. Размером каждая примерно с батон полукопченой колбасы. Мешочки были пошиты явно кустарным способом из шкуры какого-то непонятного животного. Грубо, но крепко. Каждый – плотно и старательно завязан кожаным же ремешком.
– Посмотрим, что же там внутри.
Дежурный развязал мешок – и на стол посыпался песок. Но не простой песок, а желтый, сверкающий в свете ламп маслянистым ослепительным блеском… Казалось – на столе появилось маленькое солнце – такое нестерпимое завораживающее сияние исходило от этой меленькой кучки! Трудно было усомниться в том, что это такое.
– Золото! – ахнул старший лейтенант. – Значит, ты, Мучник, за пятерку взялся открыть камеру?
Тем временем с вором происходили волшебные перемены. Куда только девались его добродушная веселость и самоуверенность. Теперь на его лице читался откровенный ужас.
– Начальник! Ей-богу, ничего не знал! Ладно, давай буду писать признание. Да, взял я этот чемодан. Я эту ячейку еще с утра немного подправил – она открывалась на раз. Без всяких там шифров. Ну, дождался, пока туда чемодан положат. Взял, а тут ваш… Мамой клянусь, так все было! Я – вор, но в расстрельных делах мне светиться надобности нет. Я тут ни при чем. Украл – сажайте, раз поймали. Но не знаю я ничего про это золото, не знаю! Я помню того, кто положил чемодан. Такой здоровый мужик, с соломенными волосами. А брови у него – черные…
Но дежурный уже не обращал внимания на вопли пойманного вора. Он схватил телефонную трубку:
– Товарищ начальник? У нас ЧП. Я прошу вас срочно спуститься к нам.
Дальше все происходило в темпе вальса. Явившийся подполковник, выслушав доклад и взглянув на золотой песок, тут же, с поста дежурного, стал звонить на Лубянку. Оттуда через полчаса прибыли трое серьезных молодых людей на черной «Волге». Они забрали песок и Мучника. Напоследок один из комитетчиков, крупный молодой человек с лицом непроспавшегося убийцы, бросил:
– Думается, вам не стоит лишний раз напоминать, что все случившееся – государственная тайна. И не дай бог эта информация просочится хоть как-нибудь…
27 июля 1965 года, Москва, проспект Мира
– Ну что там у вас стряслось? – Дознаватель, старший лейтенант Сенченков, направленный сюда по телефонному звонку, сделанному какой-то испуганной гражданкой, обозрел место происшествия, вокруг которого, несмотря на ночной час, собралась небольшая толпа. Граждане тупо глядели на заляпанный кровью асфальт и – конечно же – лежащее у самой кромки проезжей части тело, накрытое белой простыней.
«Скорая» прибыла уже давно, но лишь для того, чтобы установить: пострадавший в дорожно-дорожно-транспортномпроисшествии в услугах медиков уже не нуждается. Теперь ожидали другую машину, которая должна была повезти тело в морг.
– Что произошло?
Сержант-ОРУДовец стал докладывать:
– Согласно показаниям свидетелей пострадавший шел по тротуару и собрался переходить улицу. Дождался зеленого сигнала светофора и вышел на проезжую часть. И тут вон с той улицы появился зеленый «Москвич-407». Он, нарушая правила, выехал на зону перехода и совершил наезд. После чего скрылся с места происшествия.
– Номер установили?
– Никак нет. Один из свидетелей, местный пенсионер, даже специально попытался запомнить номер, но тот оказался забрызган грязью.
– Личность пострадавшего?
– Лозинский Вадим Викторович. Прописан в городе Магадане, улица Ленина, 62, квартира 15. При нем найден использованный авиабилет на рейс Магадан – Москва…
Тем временем медики погрузили тело на носилки. Во время переноски в труповозку простыня немного сбилась в сторону. И присутствующие увидели лицо погибшего – крупного мужчины средних лет, с соломенными волосами и черными бровями…
Из материалов уголовного дела
«Лозинский Вадим Викторович, 1915 года рождения. Окончил среднюю школу в г. Саратове… В 1937 году по комсомольской путевке направлен в органы НКВД. Занимал различные должности в системе „Дальстроя“. Службу закончил в чине капитана. В 1953 году против Лозинского начато служебное расследование по обвинению в злоупотреблении служебным положением. Фактов, подтверждающих обвинение, найдено не было. Однако, согласно поданному рапорту, он был уволен из органов КГБ.
После этого и до настоящего времени занимал должность начальника отдела кадров треста „Магадануголь“. На работе характеризуется с положительной стороны.
Как показала проверка, в последние три года Лозинский часто (10 раз) прилетал в Москву, пребывая в ней один или два дня».
1 августа 1965 года, Магадан
Никто из знакомых и сослуживцев не узнал бы сейчас заместителя начальника транспортной службы треста «Магадануголь» Тимофея Ермакова. Обычно светившийся благодушием, вечно сыпавший шуточками человек, свежий, как огурец из магаданской теплицы, теперь представлял собой бледное дрожащее существо. Он метался по огромной комнате своей сталинской квартиры. То начинал судорожно пихать в чемодан вещи, то вдруг бросал это занятие и принимался бесцельно бегать по комнате, то вдруг замирал, не в силах сдвинуться с места. На его румяном сытом лице читалось выражение неподдельного ужаса. Руки тряслись, как у человека, пробудившегося после жуткой пьянки. Схватив пиджак, он долго не мог попасть рукой в рукав, а потом, застегивая пуговицы, оборвал две из трех.
Причиной такого состояния была доставленная два часа назад телеграмма. Прочитав наклеенные на желтоватый бланк строчки, Ермаков оцепенел.
– Товарищ, расписывайтесь, мне некогда, – вывела его из ступора почтальонша.
Расписавшись, Ермаков торопливо захлопнул дверь и снова перечитал вроде бы безобидные слова:
«ПОСЫЛКУ НЕ ПОЛУЧИЛИ БЕСПОКОИМСЯ ЗДОРОВЬЕМ ТЕТИ ЖЕНЯ»
Это был крах. Значит, Лозинский не доехал. Что с ним? Арестован? Или, может, решил удариться в бега с товаром? Его не поймешь, проклятого гэбиста. Ведь говорил ему – не зарывайся. Чуял ведь, что добром это не кончится. И так ведь всем капал хороший процент с товара. Что еще нужно? Так ведь нет, ему больше всех надо. Хочется самому рулить. И ведь из органов его именно за это турнули. Повезло ему тогда, что Берия погорел, а то бы так легко не отделался. И вот ведь снова – захотел сыграть в собственную игру. Оторвать кусочек пожирнее. Будто не знал своих бывших товарищей, которые таких дел не прощают…
Ермаковым владело одно желание – бежать! На материк, на Большую землю – на то она и Большая, что там есть где затеряться. Подальше из этой ловушки, куда не ходят поезда, куда не ведут автомобильные дороги. Огромный край – побольше иных европейских стран, – а все здесь, как на ладони.
Самолетов сегодня не было, оставалось одно – порт. Ермаков не один год провел на Севере и в «местностях, к нему приравненных». Только бы добраться до какого-нибудь сухогруза – а там… Пристроят. Хорошо что хоть часть денег положена в Якутске и Москве на сберкнижки. Песок взять не удастся – да черт с ним. Голова – она дороже. Только бы побыстрее скрыться, оставить за бортом этот чертов Магадан, эту проклятую Колыму с ее золотыми миражами…
Ермаков наконец закончил укладывать чемодан. Сунул в карман пиджака бумажник, паспорт и еще один, на другую фамилию – купил пару лет назад, на всякий случай. Сегодня суббота, на работе его хватятся только послезавтра. Может, и повезет, ускользнем. Только бы добраться до Владивостока…
Вчерашний «бугор» и нынешний беглец выскочил из дома, оглядываясь в поисках такси. Как назло, в этот утренний час улица словно вымерла. Ермаков чуть ли не бегом двинулся вперед, нелепо раскачивая свое полное, отвыкшее от резких движений тело.
– Что, Тимоша, бежишь? – раздался за спиной тихий насмешливый голос.
Ермаков вздрогнул, как ужаленный, и хотел обернуться, но не успел. Заточка, направленная умелой рукой, вонзилась в печень…
Убийца, человек с волчьим взглядом опытного зэка, извлек из кармана бумажник, документы – и нырнул в соседний двор. Вскоре оттуда выкатила обшарпанная голенастая эмка-вездеход и исчезла за углом улицы.