Наталья Александрова
Перстень Калиостро

– Как же, умеешь ты дожимать! Дальше разговоров у тебя дело никогда не идет! Что в деле, что в постели – никакого толку!

Стасу кровь бросилась в лицо, он сжал зубы, сдавил плечи Алены, швырнул ее с размаху на диван, как тряпку, и злобно прошептал:

– От Валеры твоего много толку! Грязный уголовник! Теперь его кто-то замочил – так у них на зоне говорят? – и даже своей смертью он умудрился мне напакостить! Затаскают теперь по милициям! Как мне прикажешь объяснять – что я навел грабителя на квартиру своей бывшей жены? Я, выходит, наводчик? Привела в дом ворюгу! Сама будешь в милиции оправдываться: кто такой, откуда ты его выкопала и как отправила на самый натуральный грабеж! Нет, ну это надо же! С квартирным вором связалась!

Алена слегка опомнилась, передумала впадать в истерику и перешла в обычное для нее злобно-вульгарное состояние.

– Ничего я нигде объяснять не буду. Я к этому делу никакого отношения не имею. И вообще – ты уверен, что именно Валерик там убит, ты что, его видел?

– Еще не хватало! Бог миловал! Мария мне его описала. Рыжий, веснушчатый, наколка на руке – якорь, чего тебе еще надо? Второго такого красавца поискать!

– Заткнись, – зло оборвала его Алена. – Ну допустим, это Валера. А я-то тут каким боком? Даже ты с ним никак не связан! С чего ты взял, что в подозреваемые попадешь?

– Ах ты, какая умная! Думаешь, милиция личность его не установит? А ведь он твой родственник какой-то. Ты же сама говорила, что он тебе не то троюродный брат, не то двоюродный дядя, – так что, ты мне лапшу на уши вешала?

– Да, родственник, – заученно отмахнулась Алена.

– А раз родственник, то тебе и начнут задавать о нем вопросы: от кого он узнал адрес Марии Грачевой, да не ты ли ему дала ключи от квартиры той…

– Какие ключи? У меня никогда не было ключей от ее хаты!

– А вот в милиции тебе не поверят. Скажут, раз у меня ключи были, так ты с них копию сняла…

– А не проще ли, дарлинг, предположить, – Алена уже успокоилась и говорила своим обычным насмешливо-издевательским тоном, – что это ты его навел и ключи ему дал?

– Вот я тебе полчаса толкую, что мы с тобой в этом деле являемся самыми главными подозреваемыми. Так что прекрати меня злить и подробно расскажи, что ты Валере сообщила, что он собирался делать, и мы вместе подумаем, как себя вести, что рассказывать, если нас спросят, и вообще какую линию поведения выбрать.

– Ну… – протянула Алена впервые несколько неуверенным голосом, – рассказал ты мне про перстень…

– Дураком был, – вставил Стас.

– Это точно, – ехидно заметила Алена и продолжила: – А я потом поговорила со знающим человеком, и он сказал, что такой перстень может очень дорого стоить. Ты обещал у воблы своей забрать, но дальше обещаний дело не шло…

– Дожимал я ее, дожимал! – нервно вставил Стас. – Но ведь на все время нужно, а тебе сразу вынь да положь!

– Пока ты чего-нибудь добьешься, я уже состариться успею! А в старости женщине ничего не нужно! Пока молодая, хочется по-человечески пожить!

– Вот теперь и поживешь по-человечески – на нарах! – ядовито прокомментировал Стас.

Алена взглянула на него с ненавистью, но продолжила:

– Я поговорила с Валерой. Ничего я у него не просила, ничего не предлагала, просто рассказала о кольце, и что оно на самом деле наше. – Покосившись на Стаса, она уточнила: – Ну твое, семейное, но уж никак не селедки твоей бывшей. А Валера мне ничего не сказал. Я и не думала, что он… туда пойдет. Ну он, верно, захотел нам помочь, проблему решить…

– Ты хоть сама-то веришь в то, что говоришь? – закричал потерявший терпение Стас.

– Отвяжись от меня! – взвизгнула Алена.

– Имей в виду: я ничего не знаю. Не было никакого перстня, я тебе ничего не говорил. Маша про перстень тоже будет молчать, ей неприятности ни к чему. И получается, что это ты нарочно его туда послала, чтобы жену мою бывшую не то убить, не то обокрасть.

– Что? – Алена смотрела на него с такой злобой, и лицо ее так подурнело, что Стас про себя ужаснулся.

– Что слышала! Говори быстро – этот Валера сидел ведь?

– Ну сидел, давно еще, всего два года за хулиганство.

– Значит, завтра они точно его личность установят. А потом и тебя найдут.

Алена подумала немного и решилась:

– Не бойся, не найдут. Потому что Валера мне не родственник.

– А кто он тебе? – ехидно спросил Стас. – Друг детства?

– Ну да, в школе вместе учились.

– За одной партой сидели? – деловито уточнил Стас. И, поскольку Алена молчала, продолжал, накаляясь: – Ты что, думаешь, я совсем идиот?

«Совсем», – подумала Алена, но смолчала.

– Тебе двадцать восемь, а Валера этот лет на десять тебя старше.

Алена вдруг успокоилась и стала с любопытством ждать, когда же до него дойдет очевидный факт, кем ей на самом деле приходится Валера. Но Стас если и догадался, то отреагировал совсем не так, как она ожидала. Он тоже успокоился и спросил, осторожно подбирая слова:

– Ты уверена, что милиция никак не сможет связать тебя с убитым Валерой?

– Уверена, – твердо ответила Алена.

– Ладно. – Стас что-то напряженно обдумывал. – Тогда я завтра уеду в Турцию на неделю, а там видно будет.

«Сейчас смотаюсь на недельку, потом надо будет с Машкой потихоньку отношения налаживать, чтобы она на меня милицию не напустила. Но и с этой, – он исподлобья зло глянул на Алену, – с этой сейчас ссориться не резон, как бы не подгадила чем-нибудь. Вот ведь попал я в историю! Черт дернул меня ей про перстень рассказать!»

После того дня, когда баба Варя впервые показала мне перстень, прошло полгода. Я родила Лешку и перестала к ней ходить, некогда стало. Но однажды, когда Лешка спал после обеда, я заглянула к ней. Застала я бабу Варю в постели. Старуха была бледна и дышала часто и неровно. Увидев открывшуюся дверь, она поманила меня к своей кровати. Я села рядом и спросила, не надо ли чего.

– Нет, милая, – сказала она очень медленно из-за одышки, – все у меня есть. А мучить тебя стариковскими глупостями я не стану. Я вот что хотела… Уж недолго мне осталось, а ведь его нужно кому-то передать…

– Кого? – не поняла я, потому что в голове вертелись нестираные пеленки и детское питание.

Старуха же, ничего не отвечая, полезла под подушку и сразу же вынула оттуда замшевый мешочек, заранее приготовленный. Она вложила мешочек мне в руку и сжала ладонь, будто захлопнув ловушку.

– Что это? – спросила я растерянно. – Перстень ваш? Но мне неудобно.

– Очень даже удобно, – прервала меня баба Варя, – я обязательно должна его подарить, а только с тобой мне было в последнее время легко и весело… С тобой я вспоминала свою молодость, все хорошее, что было тогда в жизни. Пусть этот перстень принесет тебе счастье…

Я была тогда в беспокойном состоянии молодой мамаши, когда по десять раз подбегаешь к спящему младенцу и проверяешь, дышит ли, не захлебнулся ли, поэтому мне совершенно некогда было думать о том, могу ли я принять такой подарок и как к этому отнесутся мой муж и его драгоценная семейка. Перстень мне с первого раза очень понравился, и я спокойно сунула его в карман.

– Только этим не говори, – прошептала свистящим шепотом старуха, указывая крючковатым пальцем на дверь и имея в виду свою родню.

Я кивнула, не очень задумываясь над ее словами и не принимая их всерьез. Я еще немного посидела у старухиного одра, а когда она забылась тяжелым больным сном, тихонько встала и пошла к себе. Про перстень я вспомнила только неделю спустя, когда старуха умерла.

«…Придя домой, я вынул оный камень и взялся за работу. Камень сей я поместил так, будто бы два сказочных чудовища держат его в лапах. Чудовищ тех я сделал подобными льву с головою единорога и с крыльями орла и разместил их в окружении акантовых листьев и еще между этих листьев разместил я несколько машкерок – одни сделал в виде звериных морд, другие в виде ангельских ликов. И так хорошо пошла моя работа, что сам я поразился тому, как тонко удалось мне ее исполнить, и как много изобразить сумел я на столь малом перстне. Должно быть, снизошла на меня благодать Господа нашего, поелику никогда не доводилось мне делать столь тонкой и искусной работы. Закончив сей перстень, я зажег свечу и в блеске ее повернул перстень тот разными сторонами, и показалось мне, будто в черном камне облачка поплыли, как плывут в небе перед закатом, и так мне полюбился тот перстень, что жаль стало отдавать его дочери старого мессера Джироламо. Но тогда вознес я молитву Господу нашему, и он надоумил меня, что только тот подарок – подарок в глазах Его, который до самых слез жаль отдавать, а прочее не стоит и дарить. И вспомнил я доброту упомянутой барышни и отца ее, мессера Джироламо, и пошел к ним с тем перстнем своим, завернув его в малый лоскут черного бархата.

Войдя в покои оного мессера Джироламо и застав там его самого и дочь его, я весьма любезно их приветствовал и сказал: „Поскольку от вас видел я невозможную ласку и приязнь, позвольте мне поднести вам такую малую безделку, вовсе вас недостойную: но как вещица эта вышла из моих рук, то и должна она передать вам всю мою к вам благодарность“. И с этими словами развернул я тот бархатный лоскут и открыл глазам их мой перстень. И на это помянутый мессер Джироламо воскликнул, что не может поверить, чтобы человеческая рука так тонко и прекрасно могла все это сделать, и правда ли, что сам я сотворил сию вещь и не работа ли это великих древних мастеров? На что отвечал я ему, чтобы он, как человек умелый и в искусствах сведущий, взглянул бы вблизи на работу, из чего видно ему будет, что золото недавно вышло из рук мастера. И мессер Джироламо вещь мою оглядел и воскликнул: „Да, мой Бенвенуто! Знал я, что ты искусен во многих тонкостях мастерства, но и то поразил ты меня, ибо такой изумительной работы не приходилось мне еще держать в руках“. А дочь его стояла вблизи, премило потупившись, и румянец столь нежно играл на щеках ее, и она только лишь вздыхала, не говоря ни слова. Когда же я обратился к ней и спросил, понравился ли ей подарок, то Франческа воскликнула: „Любезный мессер Бенвенуто! Поверить я не могу, чтобы человеческая рука могла сотворить нечто подобное! Должно быть, даже Джакопо Ченчи не смог бы ничего подобного сделать!“

А надо сказать, что тот Джакопо Ченчи был никчемный мастеришко, долго у отца ее, мессера Джироламо, в подмастерьях прозябавший и недавно только свою открывший мастерскую. И услышать от нее такие слова было мне предосадно. Но поскольку оная Франческа была девушка премилая и дорогого друга моего мессера Джироламо дочь, то я ничего на ту обиду не сказал, хотя в сердце своем пребольно огорчился. Даже и сам мессер Джироламо слов дочери своей не заметил и продолжал перстеньком моим радостно любоваться. И Франческа сию работу мою в подарок приняла. Хотя и огорчивши меня своими словами…»

На следующий день меня вызвали к следователю к двум часам дня. Минут сорок я провела у кабинета и к приходу следователя – сутулого немолодого мужика с тусклыми глазами – совершенно озверела. Разговора у нас с ним не получилось, то есть у него со мной, потому что я ему и двух слов сказать не хотела. Но хамить не стала, просто отвечала односложно: «Не видела, не знаю». Тем не менее допрос занял часа полтора, потому что он очень долго писал. Единственное, что мне удалось выяснить, – то, что личность убитого рыжего типа они установили. Им оказался криминальный элемент. В кармане у него не было никаких документов, это я помню по вчерашнему дню, а была только связка отмычек, как сказал следователь. Поэтому он перестал задавать мне дурацкий вопрос, не теряла ли я ключи. В кабинете было душно, накурено и как-то серо. Когда следователь наконец отпустил меня, я решила немного прогуляться, потому что голова болела невыносимо.

Купив в ларьке у метро шоколадно-вафельный торт, я добрела до дому и позвонила в дверь Тамариной квартиры. Теперь придется пить чай. Не могу же я так просто уйти, не поблагодарив ее за то, что она полдня просидела с Лешкой.

У Тамары были гости, вернее, одна гостья – ее племянница Надежда. До этого я видела ее несколько раз на лестнице, она довольно часто навещала свою одинокую тетку. Тамара Васильевна рассказывала, что работала Надежда в НИИ, дела там сейчас идут неважно, зарплату дают неаккуратно, да и какая это зарплата? Муж Надежды – человек, конечно, очень славный, но есть у него один пунктик: ни за что не разрешает ей подрабатывать. И то верно: никакой профессии, кроме инженерской, у нее нет, а в таком возрасте – под пятьдесят – куда можно пойти, кроме как в ларек? А насчет ларька муж запретил Надежде даже и думать. Дочь ее живет в Северодвинске, замужем там за моряком, поэтому у самой Надежды денег мало, но зато свободного времени много, вот она и навещает тетку, не дает скучать. Сейчас они сидели на кухне и разговаривали, а Лешка в комнате смотрел мультфильмы. От вида уютной кухни, стола, покрытого клетчатой скатертью и синих с золотом парадных Тамариных чашек мне стало легче. Они обе встретили меня очень приветливо, усадили пить чай с вишневым вареньем. Так что мой торт пришелся очень кстати. И я рассказала вдруг и про вчерашнего хамского капитана Ваню, и про сегодняшнего следователя. Тамара Васильевна посочувствовала мне и пошла в комнату смотреть свой любимый сериал. А мы с Надеждой налили еще по чашечке ароматного чаю с мелиссой и уселись поудобнее.

– Маша, а что вы сами-то об этом думаете? – спросила она, внимательно глядя мне в глаза.

– Все это очень странно. Есть у меня в доме одна вещь, которую можно украсть. Вещь старинная… Но ее-то как раз и не взяли, хотя могли. Если муж послал того рыжего, чтобы он ее забрал…

– Но ведь это очень рискованно, – перебила меня Надежда, – не полный же дурак ваш бывший муж.

– Раз оказался подлецом, почему не может быть дураком! – резко сказала я. – Про него теперь я во что хочешь поверю.

– Допустим, – осторожно сказала Надежда, – допустим, что тот рыжий как-то связан с вашим мужем и перстнем. Вы уж меня, Маша, извините, – пояснила она, – но ваш сын нам про перстень рассказывал, бормотал, что такое интересное кольцо…

– Час от часу не легче! – простонала я. – Одни неприятности с этим перстнем!

– Не беспокойтесь. Он ребенок, не понимает еще. Здесь в доме он ни с кем не общается, а тетка моя не из болтливых, вы же знаете. Так вот, я продолжаю. Если рыжий влез к вам за перстнем, то кто же был тот второй человек, который был у вас до него? Что он искал и почему не взял перстень?

– Он вообще ничего не взял, – пробормотала я, – у меня абсолютно ничего не пропало. Его спугнули, что ли?

– Его спугнул этот рыжий, с наколкой. Но до этого он успел обшарить вашу квартиру, причем искал, как вы говорите, что-то бумажное, если рылся в книгах, старых газетах и открытках. И это что-то для него очень важно, раз он решился ради этого человека убить. Не было никакой драки, а было хладнокровное убийство.

– Почему вы так решили? – недоверчиво спросила я.

– Как вы говорите, убитый лежал?

Я встала и показала ей, ведь наши с Тамарой квартиры были одинаковыми.

– Вот видите, убийца услышал, что кто-то открывает дверь. Спрятался вот тут, за углом, а потом сразу нанес удар вошедшему человеку. Вы же сами говорили, что в прихожей никакого беспорядка, все как было. А если бы в таком маленьком помещении дрались двое здоровых мужчин, как бы выглядела ваша прихожая?

– Пожалуй, вы правы, – неохотно признала я, – но тогда, значит, мне повезло. Потому что если бы не рыжий, то я бы вошла в квартиру и получила бы удар ножом.

– Думаю, вас бы он увидел в окно, – успокоила меня Надежда, – а рыжего он не знал, вот и пропустил.

Я перевела дух и рассказала ей про ключи.

– Понимаете, четыре ключа, а у меня на связке всего три, четвертый я выбросила за ненадобностью. И у бывшего мужа тоже было три.

– Очень интересно! – оживилась Надежда. – А вы раньше не давали ключи соседям или родственникам?

– В том-то и дело! У мамы ключей от моей квартиры нет, а у свекрови они были. Висели на гвоздике в прихожей возле счетчика. Но я на них думать не могу. Свекровь пожилая, муж у нее сейчас вообще на улицу не выходит. Живут они в старой квартире на улице Марата очень уединенно, к ним редко кто заходит.

– Раз ключи на гвоздике висели, кто угодно мог зайти и копию сделать! – упрямо сказала Надежда.

– Но зачем? Зачем кому-то мои ключи?

– Вы уверены, что ничего не пропало?

– Абсолютно, – твердо ответила я. – Ну ладно, нам уже пора.

– Машенька, – в кухню вошла Тамара Васильевна, – все собираюсь тебе отдать. Спасибо большое, узор я сняла. – Она протянула мне альбом с красивой вышивкой на обложке, увидев которую, Надежда сделала стойку.

– Какая работа! Кто же это вышивал?

– Родственница моего бывшего мужа, старушка славная. Умерла несколько лет назад. Я взяла этот альбом на память.

– А можно мне посмотреть? – Надежда протянула руку к альбому. – Обожаю старые фотографии, на них все такое красивое…

Я подсела к ней и раскрыла альбом.

– Вот она сама, баба Варя, в молодости – просто красавица!

– Да, очень хорошенькая… А это что за костюм – маскарадный, что ли?

– Она ведь была цирковой актрисой – знаете, велосипеды есть такие одноколесные, и еще по канату, кажется, ходила… Так странно было видеть ее глубокой старухой…

– Очень интересно. А это кто?

– Это – известный укротитель тигров Кульчинский. В то время известный. Сейчас его уже никто не помнит. Она говорила, что у них был роман.

– Ну надо же… – Надежда перевернула страницу. – А это кто?

– Да я и не помню. Кажется, фокусник, и вот она с ним рядом, смотрите, какая шляпка смешная! И на этой странице тоже она, в цирке, за кулисами.

Везде были фотографии бабы Вари, от страницы к странице она старела. Рядом с ней были разные мужчины, как правило – довольно интересные, многие – явно цирковые артисты. Фотографии подходили к концу, альбом был заполнен только наполовину. Характер их постепенно менялся: если на первых страницах были расположены красивые, чуть коричневатые, изящно отретушированные снимки на плотных матовых карточках, то дальнейшие фото становились все более невыразительными и простыми. Но все фотографии объединяли две черты: во-первых, все они были достаточно старыми – самой новой из них было не меньше тридцати лет, и, во-вторых, на всех этих фотографиях люди позировали. Они знали, что их фотографируют, готовились к снимку заранее, старались выглядеть лучше и интереснее. Но в самом конце нам попалась карточка, которая сразу выбилась из общего ряда. Я задержалась на этом снимке и, покосившись на Надежду, увидела, что она тоже пристально его рассматривает. На этом снимке была женщина, но она не позировала. Нет уж, что-что, а она точно не позировала. Женщина на фотографии кричала, лицо ее было искажено ужасом.

– А это кто? – изумилась Надежда, но я пожала плечами.

– Понятия не имею. Мне кажется, что эту фотографию я никогда раньше не видела. Она настолько непохожа на все остальные, что я бы ее обязательно запомнила. Когда баба Варя показывала мне этот альбом, этого снимка не было.

– Начать с того, что она цветная, – вставила Надежда, – а все остальные сделаны в такие времена, когда цветной фотографии не было и в помине. Судя по костюмам, – Надежда смотрела на фотографию с все большим интересом, – в этом альбоме нет ничего, относящегося не только к девяностым, но и к восьмидесятым годам. Пожалуй, даже к семидесятым. Самое позднее, что я здесь вижу, если не ошибаюсь, конечно, – это конец шестидесятых. Очевидно, баба Варя с тех пор перестала фотографироваться: ей стало грустно смотреть на свое стареющее лицо. А эта фотография выбивается из всех остальных. Тем более вы говорите, что никогда не видели ее прежде. А когда вы вообще в последний раз рассматривали этот альбом?

– Давно, больше пяти лет назад, когда баба Варя была еще жива. Мы смотрели альбом вместе с ней, и она рассказывала мне о каждом снимке. Потом она умерла, а позже, когда мы переезжали, я попросила у свекрови альбом на память. Она отдала мне его спокойно, потому что никакой ценности для их семьи он не представлял: родных там никого, кроме самой бабы Вари…

– Какая странная фотография, – задумчиво проговорила Надежда, – поглядим-ка мы на нее получше.

Она осторожно вынула фотографию из косых прорезей альбома и поднесла поближе к свету. Действительно, все здесь было странно. Женщина на фото была снята в высоком окне почти в полный рост, потому что подоконник был очень низкий, и она открывала рот, как будто хотела крикнуть – и не могла… Или кричала, а ее никто не слышал. И за ее плечом я разглядела еще одно плечо и руку – мужскую, были видны рукав пиджака и белая манжета рубашки. И эта рука вызывала еще большее беспокойство, чем лицо женщины.

Я указала Надежда на мужской рукав, она кивнула, как видно, мысли наши шли в одинаковом направлении.

– Слушай, – она от волнения стала обращаться ко мне на «ты», – этот мужчина у нее за спиной, ведь это же убийца! Она стоит в очень неустойчивой позе, он толкает ее в плечо, и секундой позже она вылетает в окно – видишь, ей уже не за что схватиться руками, а наклон тела такой, что на ногах не устоять. Эта фотография самого настоящего убийства.

Я похолодела. Мало мне бесконечных неприятностей, мало трупа в собственной квартире, так вот еще – в старом безопасном уютном семейном альбоме нахожу тайну чужой смерти! Чушь какая.

– Почему вы думаете, что это именно настоящее убийство, а не кадр из фильма, допустим? – агрессивно спросила я Надежду.

– А как этот кадр попал в альбом? – не менее агрессивно возразила она мне. – Вполне современная фотография, совершенно не потрепанная, новая, в общем.

– Я не могу объяснить, как этот кадр попал в альбом, а вы можете объяснить, как сюда попала фотография убийства? И, вы меня простите, Надежда Николаевна, какое мне до этого дело? Я никогда не видела женщину на снимке, да и время прошло с тех пор, как снимок сделан, потому что альбом все это время лежал у меня в квартире на антресолях, все пять лет, что мы тут живем. Как положила я его туда, так и не доставала. Только в прошлом месяце по просьбе Тамары Васильевны принесла ей показать.

– Но ваш муж мог…

– Я вас умоляю! – отмахнулась я от такого глупого предположения Надежды. – Чтобы муж полез на антресоли? Это исключено!

– Тогда сделаем допущение, что снимок уже был в альбоме, когда вы привезли его на эту квартиру, – оживилась Надежда. – Стало быть, прошло пять лет. А теперь слушай внимательно и не перебивай. Ты говорила, что кто-то обшарил твою квартиру, рылся, в основном, в книгах, бумагах и старых журналах. И что ничего не пропало, то есть он не нашел то, что искал. А искал тот человек настолько целенаправленно, что хладнокровно убил второго человека – того, кто помешал его поискам. Из этого делаем вывод, что вещи, которую он искал, в доме не было, но она должна была там быть. То есть не было ее временно. А чего у тебя не было временно? Вот этого альбома. Может, его-то и искали так упорно?

– На фига ему старый альбом? – Я так устала, что забыла о приличиях.

– В данном случае, мне кажется, что дело именно в той самой фотографии, явно неуместной в этом альбоме.

Тут я заметила, что глаза у Надежды Николаевны слишком ярко блестят и голос приобрел молодую звонкость.

– Если узнать, кому нужна эта фотография, то можно узнать, кто ее искал и кто убил того рыжего в твоей квартире, – почти мечтательно произнесла она.

Я закусила губу, чтобы не сказать вслух, что за каким чертом, собственно, ей-то, Надежде, это все надо, и не слишком ли много допущений? Ведь сама фотография ничего не доказывает – просто квадратик бумаги… Но эта женщина явно умела читать чужие мысли. Во всяком случае, со мной это у нее получалось.

– Мария, не смотри так недоверчиво, – сердито сказала она, – я тебе в матери гожусь. У тебя на лице написано, что я старая идиотка, начиталась детективов и на этой почве у меня слегка поехала крыша. Проще говоря, я все это высосала из пальца.

Я покраснела, но она предпочла этого не заметить.

– Тогда переходим к фактам. Бесспорный факт один – труп в твоей квартире. Поскольку ты его не убивала, это сделал кто-то другой. Если мы узнаем, почему, то узнаем, и кто.

– Вы говорите – мы?

– Ну да, ты что, не хочешь, чтобы тебе помогали? Ну как знаешь, – обиделась Надежда.

Я опомнилась и поняла, что веду себя по-свински. Не так много у меня осталось друзей, чтобы отмахиваться от помощи.

– Право, не знаю, – промямлила я, – все это так сложно и неожиданно. Вы уверены, что это не пустая трата времени?

– Там посмотрим, – с энтузиазмом ответила Надежда. – Приступаем к делу. Первое, что мне хотелось бы уточнить, – это когда фотография могла попасть в альбом. – Надежда еще раз внимательно осмотрела снимок. – Фото сделано на фирменной «кодаковской» бумаге – здесь на обратной стороне можно прочитать название. Фирменные пункты печати «Кодак» почти на каждом углу, так что бумага нам ничего не даст.

– Когда баба Варя показывала мне альбом, этой фотографии там точно не было. После ее смерти я выпросила альбом на память, но не сразу, а потом, когда мы переезжали. При переезде, сами понимаете, все вещи были в полном беспорядке, и, как мне помнится, альбом лежал какое-то время в коридоре в старой квартире на телефонном столике. Я забрала его позже, уже после переезда. Так что в это время кто угодно мог положить ее в альбом, потому что тогда еще народ в ту квартиру на Марата ходил. Другой вопрос – зачем он стал бы класть в наш альбом свою фотографию?

– Зачем? – переспросила Надежда. – Чтобы ее спрятать. Конечно, лучше прятать современную цветную фотографию среди ей подобных, иначе она слишком бросается в глаза. Но возможно, у того, кто ее спрятал, не было выбора, он очень торопился, возможно, ему угрожала опасность. Но это уже из области чистых предположений. Значит, пять лет назад в альбом могла попасть подозрительная фотография, и с тех пор, как ты утверждаешь, альбом никто не открывал.

– Совершенно верно.

Надежда еще раз внимательно рассмотрела фотографию.

– А ну глянь-ка, тут на подоконнике какой-то цветок. Теть Тома, где у тебя лупа? – крикнула она в комнату.

Тамара Васильевна безропотно явилась на кухню, выдвинула ящик кухонного стола и нашла среди груды бесполезных мелочей, накапливающихся в каждом доме, большую лупу в металлической оправе. Надежда вооружилась лупой и через несколько минут напряженного разглядывания произнесла:

– Вижу, что кактус, а какой именно – не могу понять. Но все равно. Позвоню Сене Гурковскому, он большой специалист по кактусам, все про них знает.

– И зачем вам знать про кактус? – невежливо поинтересовалась я, потому что все Надеждины манипуляции вызывали у меня недоверие.

– Затем, что раз уж мы приняли как гипотезу, что все, что изображено на фотографии, – правда, – терпеливо начала Надежда, – то хорошо бы узнать для начала, кто такая эта женщина. Умерла ли она или спаслась. Окно на снимке самое обычное. Без особых примет, моту сказать только, что оно находится в доме, построенном лет сто назад. А кактус – все же какая-то индивидуальная черта…

Не откладывая дело в долгий ящик, Надежда тут же набрала номер телефона своего знакомого специалиста по кактусам. Но тут нас постигло разочарование: Надежда не общалась с Гурковским около года, и оказалось, что судьба его сделала за это время крутой поворот: все семейство уехало на постоянное жительство в США.

– Ничего страшного, – не унывала Надежда, – придется обращаться в городской клуб, уж там наверняка помогут.

Лешка наелся у Тамары сладкого под завязку и вечером есть не просил, поэтому я с облегчением закрыла дверь на кухню. Голова немного прошла, настроение было, как всегда в последнее время, совершенно безразличным. Меня ничто не трогало – ни хорошее, ни плохое. Нельзя сказать, что бы я жалела себя – этого тоже не было, просто меня абсолютно ничего не волновало. По утрам мне не хотелось вставать, не хотелось умываться, есть, пить – словом, не хотелось жить. Если бы не Лешка… Я твердо знала одно: если меня не станет, с таким папочкой ребенок пропадет. Я не могу оставить ребенка на произвол судьбы, раз уж родила его.

В квартире было тихо, только из ванной доносился плеск: Лешка моется теперь самостоятельно, потому что у меня нет сил. Проходя мимо зеркала, я равнодушно скользнула по нему глазами. Мой бывший муж не нарочно орал, что я стала страшная, что смотреть на меня противно. Это верно: болезненная худоба, впалые щеки. Синяки под глазами. Волосы такие короткие, что даже расческа не нужна. После неудачных родов они стали так лезть, и в парикмахерской сказали, что если бы я промедлила еще немного, то осталась бы лысой.

Муж не стал бы прохаживаться насчет моей внешности, если бы знал, как мало меня это волнует.

Я села на диван и укрылась пледом. Однако если уж я решила продолжать такую, с позволения сказать, жизнь, то надо подумать, на что мы с Лешкой будем жить. Муж дает деньги только на Лешку, дает мало, а если мы будем продолжать ругаться из-за перстня, то он может и вообще перестать платить. Немного подбрасывают мои родители, но это тоже весьма нестабильно. Мать во всем обвиняет меня, говорит, что не надо было рожать второго, надо было вцепиться в мужа и держаться за него руками и ногами, раз уж я ничего не умею делать и не в состоянии сама себя содержать. Возможно, она права, но теперь ее советы помогут мне, как мертвому припарки. Следует срочно искать работу, но где? Специальности у меня никакой, после замужества я вообще не работала. Куда идти? В торговлю, в ларек? Там надо сидеть с утра до вечера, а мне не с кем оставить Лешку. Ни о какой физической работе не может быть и речи: я слишком слаба, вымыть пол в собственной кухне для меня огромная проблема. Кроме того, надвигается лето, врач при выписке из больницы сказал, что если я не проживу на даче хотя бы месяца полтора, то следующей зимой просто зачахну. У свекрови есть дача, но туда ни за что не поеду. И Лешку не пущу.

– Мама! – послышалось из ванной, разумеется, сын забыл полотенце.

Воды на полу было море. Я вытерла насухо сначала сына, потом пол, причем после этого пришлось посидеть немного в коридоре, опираясь о стену: голова кружилась, и перед глазами плясали красные точки. Какая уж тут работа, если малейшее усилие вызывает такие последствия!

– Иди ложись! – сказала я слабым голосом.

– Мам, ну ты же обещала! – канючил Лешка.

– Ну хорошо, хорошо.

Такой уж у нас уговор: когда он вымоется сам, мы играем в перстень. Лешка уселся в кровати, положив под себя две подушки, я залезла в кладовку и достала замшевый потертый мешочек, а из него – металлический ларчик. Пальцы мои неуверенно ощупывали крышку.