Александра Нюренберг
Глобус Билла. Пятая книга. Козерог

Ас возразил:

– Деньги, конечно. Но главное, нынешние правительства задумались над тем, какой замечательный инструмент управления выпал из рук нынешней демократии. Иннан, тебе, как наследнице божественной власти, следует поддержать Закон Божий.

– Да я там под чужим именем. Никто не знает, что туда наведывается отпрыск солнечных лучей.

– Ага, а против наследницы, значит, возражений не нашлось.

– С точки зрения человечества, – продолжал развивать свою мысль Ас, – происходит поступательное движение от худшего к лучшему. От рабства закованных в цепи нагих рудокопов к толпам клерков, влекомых трамваями к месту семичасового ежедневного заключения… От догматического сознания – к свободе совести. Но человечество не задумывается, что вся-то его история… нет, Иннан, это я не тебе… та, что позволено запомнить, составляет не более семи тысяч лет. Из них на зачётки, скрижали и Мегамиры записано около половины. Прочее – в тумане. Там человечеству видится гуманоид, бродящий с потерянным выражением несформировавшегося небритого лица.

– Ну, и что?

– А то, что следует посмотреть на происходящее глазами – вернее, единым оком власти, так замечательно описанным Руальдом сиром Толкиным, – и тогда вы поймёте, что жизнь по истине, свобода и прочие милые штуки – всего лишь досадная прореха в этом пыльном мешке, под названием История Эриду.

– Вроде той, которую так ловко заделала мистрис Шанни?

– Именно.

Шанни внезапно раздражилась.

– Значит, это я виновата, что исправила ваше головотяпство, сир Александр, как вас там дальше.

Ас ничуть не рассердился.

– Шанни права. – Оборвал он себя на приблудившейся непроизнесённой мысли. – Сейчас нам надо подумать, как подобраться к чёрному ящику.

Билла насмешило то, как командир назвал красивую седую голову дяди Мардука, но Шанни молча коснулась руки Аса и глазами показала: легче.

Энкиду стоял у стены, нуждавшейся в реставрации – отсюда через маленький внутренний дворик во вздувшейся от сырости брусчатке, начиналось крыло дома, где ему удобнее было бы свернуть и узкими коридорами выбраться на открытый двор. Там он обойдёт парк под молчаливыми брошенными гнёздами и окажется у своего окна.

Все примолкли, глядя на него и соображая, что им предстоит.

Энкиду попрощался с невежливой небрежностью, но он не хотел их обидеть – он думал.

Позднее к вечеру он поделился уже только с мужчинами плодами своей мудрости.

– Со двора и думать забудь. – Остудил его, даже не отведав этих плодов, командир.

Сир Мардук обитал в одной из мрачных с высокими потолками комнат юго-западного крыла, где в первое утро любопытствующие посетители с Нибиру отыскали редчайшее издание…

Как оно называлось?

– Как называлась та книга, которую мы видели в этой комнатушечке? – Морщась, спросил Билл.

– Зачем тебе?

– Не знаю… – Билл пожал плечами. – Просто…

Энкиду с полминуты смотрел на него, потом отвернулся и заговорил:

– Никакого поста у крыльца… самолюбие не позволяет, видать. Но никто, я думаю, не сомневается, что стоит ступенечкой скрипнуть, как из парка нацелятся не только бинокли.

– Драконарии очень хорошо обучены. – Ответил Ас с нескрываемым почтением.

– Из дома – хода нет…

Они приуныли.

– А вы подкоп сделайте. – Предложила Иннан, когда они все вместе опять сидели, на сей раз в комнатах Шанни.

Ас пригляделся – вроде не загорелся издевательский огонёк в глазах студентки. Хотя он признался себе, что мало знаком с тем, как эволюционировало чувство юмора нибирийской расы под воздействием солнечной радиации.

Энкиду тоже выпучил глаза на малолетку.

– У тебя хорошо работает голова. – Огорошил он.

Иннан не особо вдохновилась комплиментом.

– Я просто её расчёсываю. – Призналась она. – Иногда.

Энкиду перебил:

– Когда хвалят, хватай и беги, сестрёнка. Помалкивай, не порть впечатления.

Он смотрел на всех разом:

– Известно ли вам, что под южным крылом что-то вроде старых катакомб? Ну, не совсем, но там – то ли канализация времён… тех времён, когда новейшей истории не преподавали… то ли что-то совсем другое.

– Может, это то – что есть во всех замках? – Робко предположил Билл.

– Ты про туалет?

Билл смутился:

– Вот его-то как раз, собственно и… нет, я…

– Билл имеет в виду каталажку. Одиночки с вонючей соломой и белыми косточками съеденных крыс.

– Ну, не так выразительно, но в целом ты передала мою мысль.

Энкиду не оценил догадливость Шанни.

– Где план здания, который одна великая строительница обещала нам составить?

Ас поспешно сунулся на линию огня:

– Он у меня. Но южное крыло там отсутствует.

Шанни объяснила:

– Я мало что смогла считать благодаря измерениям навскидку. Не буду же я ходить, поигрывая рулеткой, вокруг дядиного крыльца. К тому же, вы сами сказали – со стороны дома хода нет. Как только я нечаянно оказывалась там, возникал доместикус с салфеткой, перекинутой через руку, или он же, в фартуке и с карнавальной шваброй.

Судя по усмешкам и вытянутым лицам присутствующих, удивительные способности доместикуса были им знакомы.

Даже Энкиду с его непринуждённым умением вписываться в любые закоулки, где пахло землёй, и тот ощущал неудобство, когда доместикус проделывал свои трюки.

Весь день держалась жара такой силы, что Биллу не пришлось бы нагревать камень на костре, буде у него возникло бы желание пошутить.

Вечером Энкиду рано завалился – жара изнурила и его. Подступающая прохлада оказалась необычайно приятной: кажется, дух огня договорился с духом усиленной влажности. Лёгкий, почти неприметный озноб, шаля, скользил по коже самым тоненьким ветерком: первым за много вечеров.

Энкиду задремал и за пару минут дрёма увела его в глубокий сон.

Сон оказался коротким. Что-то пробудило его. Открыв светлые не сонные глаза он увидел на подоконнике листок, прижатый камнем.

Лень и неторопливость движений, порождённые жарой за эту неделю, сразу покинули его: отлепив себя со своего низкого ложа, с которого он убрал всё, напоминающее о постельных принадлежностях и, оценив скромность Шанни, Энкиду развернул листок. Поглаживая себя, как не подлежащий обработке драгоценный камень, он тщательно проследил взглядом и пальцем линии на рисунке.

Одни вели под прямоугольник, на котором значилось «старые покои», другие подлезали под завал в конце широкого короткого коридора на северо-востоке. Энкиду вспомнил, что когда Мардук водил их по замку, то с небрежной отмашкой молвил: «Злое место. Здесь пришлось срезать крыло – реставрации не поддаётся».

С него и начнём. Пунктир особенно понравился Энкиду, и он надолго прижал его большим пальцем. Да, молодец леди.

Не только Энкиду получил послание, но не все леди отличаются похвальной скромностью.

Первая ночь после Великой Жары убаюкала Билла богатым запахом остывающих трав, а потом принесла и подарок: запах соли и водорослей. Ветер, едва родившись на западе, сменился на восточный и летел над волнами океана, пока не долетел до окна царского сына.

Билл ещё блуждал в необычайно отчётливом сне с большой рыбой и, едва он успел себе сказать – как бы с рыбой не проснуться, а его уж позвал голос с этой стороны. Даже во сне Билл знал, чей это голос.

– Билл… э, Билл.

Он щурился на свет и ворочался, потом сел внезапно и тут же взвизгнул и принялся тянуть на себя все те принадлежности цивилизации, от которых отказался его брат. Впрочем, Иннан, хоть и сидела, как оно водится за хозяйскими дочками, по-хозяйски прямиком на его постели, лицо она прикрывала растопыренными пальцами. Между указательным и средним, посвящённым Аншару, зажат какой-то конверт.

– Билл, я не смотрю. Вот так и сижу, жду, когда ты… э!

Билл, принарядившись, насколько это было возможно, в одеяла и простыни, причём, вспомнился ему последний на Нибиру телефонный разговор, осерчал:

– Превратился в оленя один парень, когда смотрел на божество.

– Но и кошке можно смотреть на короля. – Возразила Иннан. – Ты как? Можно, я…

С этими словами она посмотрела на него и сразу принялась совать в слабые руки Билла конверт.

– Билл, будь милый. Поезжай с этим на почту и отправь. Это в университет. Хочу разузнать, какие у них, к чертям, дисциплины, чтобы не лажануться. Сама не могу – папа следит за мной.

Билл осторожно посмотрел на конверт.

– А в почтовый ящик его? – Прохрипел он.

Он имел в виду почтовый ящик в конце аллеи, где по-прежнему висело гнездо ремеза.

– Ты что. Папа, наверное, в гнездо своего агента поселил. Билл, выручи меня.

Иннан уже встала.

– Спасибо за честь. А почему я?

Иннан оглянулась в дверях, Билл тут же спрятался в свой кокон, как туарег, только не так величаво.

– Ас на работе. Шанни ушла с ним. Энкиду куда-то запропал. Бездельничаешь только ты.

Она улыбнулась своей самой лучшей, слегка хищной улыбкой и… порх, хлоп. Билл один.

Билл рассмотрел конверт без всякого интереса. Спасибо, конечно.

На остановке, где он покачивался полчаса спустя, ему казалось, что на нём по-прежнему только простыня. Проехала крохотная ярко синяя машина с эмблемой Почты Полуострова: обвившийся вокруг глобуса электрический шнур с оскаленной рогатой мордочкой включалки.

Спали большие собаки. Две пожилые леди шли мимо, и одна из собак спросонья вскочила и растерянно огляделась. Пожилая леди расстроилась и, встав толстым столбиком, сказала:

– Ну, извините.

Собака – огромный приблуда пёс, – не мог понять, что его пробудило. Билл посочувствовал ему. Дама считала себя виноватой и, пройдя с подругой несколько шагов, обернулась и громко посетовала:

– Так хорошо спал, ну, надо же.

Вот бы кто Билла так пожалел. Его-то, небось, разбудили и сразу оскорбили, да ещё и обрекли скитаться по жаре, чтобы прикрыть проделки бездельницы Иннан. Вот я партизанам скажу.

В маршрутке Билла сразу укачало. Правда, набралось народу маловато, отчего водитель молча сердился, отбирая деньги. Жара не собиралась сдавать свои позиции, да и заняла она их основательно. Старые сиденья громко запахли раздражённой дерюгой. Вдобавок по ходу движения Билл узрел верхушки гор, намазанные чем-то белым.

Снег!

Ну, это попросту безобразие.

Билл перестал понимать, какое сейчас время года. Он согнулся и выставил в проход длинные ноги.

Пытаясь унять подступающую тошноту, он боролся с прыгающими в голове и выпрыгивающими из неё фразами и движениями вчерашнего дня. Что-то из сказанного или увиденного царапало нежное подсознание, но Билл никак не мог отыскать саднящее местечко.

«Энкиду куда-то пропал». Его как толкнуло изнутри. Он вдруг ощутил, что он рыжий и собственная рыжина ослепила его.

Энкиду собирался, как выразился командир, «ушедший на работу», вскрыть чёрный ящик. Биллу почему-то сделалось жутко. Они небрежно отнеслись к собственной затее… разве можно было…

Тут он поймал взгляд женщины.

Взгляд по классификации случайный, но явно заинтересованный. Сидевшая боком на одном из передних сидений пассажирка рассматривала его. Билл выпрямился и мигом пятернёй привёл свою голову в порядок.

Плохое настроение упорхнуло, как Иннан из мужской спальни. Женщина оказалась симпатичная, с высокими скулами, пышногрудая, очень свежая для такого утра. Каштановые волосы с первой изморозью, в отличие от ландшафта, не раздражили Билла.

Он втянул ноги в нечищеных ботинках под сиденье и ответил приветливым взглядом. Когда он разглядел, что рядом с женщиной у окна сидит молодая девица, очевидно, дочь, он и вовсе развеселился.

Правда, девушка была вялая и неприветливая в потёках длинных волос, не такая милая, как соседка, но Билл великодушно подумал, что сам-то он вряд ли выглядит внушительнее.

Билл и душка-попутчица не обменялись ни единым словом, женщина отвернулась что-то сказать девушке.

Когда выходили, девица пошатнулась, и женщина взяла её под локоть крепкой уверенной рукой.

Билл направился в город, размышляя, показалось ли ему, что девушка будто хотела броситься куда-то прочь. Решил, что показалось.

Почту отыскал сразу. Издалека над маленьким сквером поднимался указатель – тот же, что и на виденной недавно машине. Широкая лестница с узкими, как ножи ступеньками, вела к стеклянному зданию, обсаженному деревьями, на которых резвились сразу три белочки.

Вот и Билл, оказавшись за стеклом, засуетился.

Не зная, куда ему притулиться, чтобы выполнить поручение Иннан – она несколько раз потребовала, чтобы он «послал с уведомлением», Билл увидел несколько групп беседующих.

Кто-то у плеча негромко спросил:

– Вам что?

И, увидев письмо, которым неуверенно двигал Билл, указал:

– Держитесь вон той компании, молодой человек.

Билл окликнул вставших плотным колечком людей, но никто не отозвался. Биллу сразу почудилось в происходящем нечто зловещее, но незримый советчик не бросил Билла и прошептал:

– Они глухонемые. Вы подойдите, молодой человек.

Билл, пройдя весь зал в гулкой тишине, встал сбоку. Он увидел, что люди делают знаки руками, дирижируя невидимым оркестром, а звук выключен.

Один из рисунков, быстро начерченных по воздуху, изумил его.

– Что он сказал? – Шепнул Билл, не удержавшись.

Человек, игравший пальцами, увидел его шевельнувшиеся губы и, повернувшись, с очень приветливым лицом произнёс несколько слов.

Голос говорившего был звонкий, а дикция превосходной, но Билл ничего не разобрал.

– Он сказал: а демократия там есть?

Это опять проклюнулся тихий советчик сбоку.

Билл Баст всегда был чувствителен к чужому мнению. Он мог фыркать в ответ на попытки мира дискредитировать его, но мысли Билла тут же принимались метаться, как рыбки в прорубке, по грубому выражению Иннан, которое она подцепила у Энкиду, а тот неизвестно где.

Стоило, скажем, Шанни бросить что-нибудь вроде: «Ну, Билл, ты и разъелся на дядиных хлебах» или «Билл, ты совершенный профан в технике», как этот самый Билл принимался то и дело оглядывать себя через плечо или шёл искать учебник по вождению автомобиля. Это при том, что он знал точно – его тело совершеннее изображений в анатомическом атласе, раздел Мускулатура Нибирийца, а Шанни не умеет менять покрышки.

Он завидовал Иннан, которая вообще плевала на постороннюю точку зрения. Она была его полной противоположностью в плане веры в себя. Всякие шуточки по поводу её вымышленных успехов на ниве университетского образования ничуточки на неё не подействовали. Надо сказать, что она твёрдой рукой дорисовала свой табель и в графе История вписала высший балл.

Она даже не исправила орфографическую ошибку, просто потому что прекрасно знала: папа не будет вчитываться. А что его дочь получила пятёрку – ну, а что ещё могла она получить?

Да… и вот.

Что за письмо и куда отправил в таком случае Билл Баст по её поручению?

Билл был не в меру доверчив. Он и не подумал проверить адрес, нацарапанный Иннан на конверте. Зато это сделала Шанни за те несколько минут, которые послание провело в одиночестве на столе Иннан под твёрдой ножкой микроскопа.

Возможно, Иннан, которая была очень сильна в своей науке – это знал, кстати, Энкиду – именно потому была так уверена в себе во всех остальных мелочах.

Прошло несколько часов утра, а Энкиду не появился.

А он и не мог появиться. Энкиду лежал неподвижно в темноте, объявшей его, он был холоден, и от него воняло, как от мертвеца.

Стыдно сказать, они так наслаждались приплывшим с гор облаком прохлады, что не очень-то задумались, где может находиться это немалое тело да с душою, которую никто не видел, но которая была больше этого тела.

Только за поздним завтраком, когда Мардук спросил:

– А где наш богатырь? – Шанни вдруг сообразила, что фреска с Кишаром, обычно возникавшая с её точки зрения аккурат над пшеничной макушкой Энкиду, болтается нимбом-бездельником.

Они все – по мере сообразительности – всполошились, но даже Билл ухитрился не подать виду. Только коржик застрял в зубах – очень хороший коржик, из целой груды густо пахнущих корицей, лаковых с виду, похожих на игрушечки – Доместикус побаловал.

Мардук, впрочем, не особо озаботился, а вставая, чтобы их покинуть и засовывая в карман лишний пакетик с кофе, весело заметил:

– Как бы и его не унесли эльфы?

С этими словами он подмигнул Биллу и, беседуя с шипящим и почтительно гнущим плечи мажордомом, оставил их. Все молча проводили господина и слугу взглядами, все – и Билл с коржиком.

Едва они остались сам друг вчетвером, как трое из них принялись наперебой обсуждать проблему. Когда первые предположения были высказаны и они умолкли в нахлынувшей тревоге, Шанни подала голос.

– Вчера я положила ему на окно то, что он требовал.

– План! – Неосторожно вскричал Билл и тут же пожалел.

На него разом шикнули Шанни и Ас – да так дружно, будто репетировали.

Но затем произошло ещё кое-что, поразившее всех. Иннан поднялась над столом – ива выросла, если ивы бывают с чёрной густой листвою, – и вперилась блеснувшими зелёными глазами в свою подругу.

При этом она вытянула по направлению к ней руку, застрелить хотела.

– Ты… – Произнесла она дрожащим от ярости голоском, тоньше обычного. – Ты… стерва! Да как ты могла! Ты же спровоцировала… – (Иннан едва выговорила сложное слово), – он ведь пошёл искать… да мало ли что с ним могло стрястись!

И она, к общему прискорбию, повторила грубое слово.

Сначала все замерли. Во-первых, их поразило предположение Иннан, но во-вторых и третьих, поведение Иннан. Ботаничка-грубиянка никогда особо не дружила с Энкиду. Отношение к ней хозяина степей было безразлично-ласковым. Оно даже не отличалось обычной галантностью, которую Энкиду проявлял к Шанни. Он не принимал Иннан всерьёз.

Размышлять некогда, но когда выпадет минутка – стоит задуматься над тем, что у Иннан, возможно, было этой серьёзности на двоих?

Им пришлось слушать с полминуты причитания Иннан, упавшей в своё креслице и схватившей себя за обе щеки, будто у неё острые зубки заболели:

– Куда он мог пойти? А вдруг он..

И так далее, и тому подобные нежности.

Прервал это эмоциональное расточительство командир. Он сдвинул со звоном прибор и встал над столом, подобно своей второй башне. Внушительно и спокойно он молвил:

– Господа, нам следует это обсудить. Иннан, извинись перед Шанни за свою грубость, совершенно неоправданную, и скажи, какие у тебя появились предположения… только более внятно, пожалуйста.

Его жёсткость, а, возможно, весь его вид – ведь командир был очень высок, строен и прям, а глаза его всегда были, как присыпанное пеплом пламя, – подействовали на крикунью. Извиняться она – (конечно), – не стала, но хлюпая и дёргая себя за чёрные кудри, произнесла:

– Предположений… у меня нет… Но я боюсь… вдруг он куда-то делся… как сказал папа?

Ас вздохнул. Билл хотел было что-нибудь этакое изречь, но слова имеют обыкновение застревать в зубах, не хуже чудесных изделий из домашней кондитерки. Вдобавок, его обдало холодом… и не только от предположений Иннан.

Шанни предусмотрительно помалкивала. Иннан всё ещё была не в том настроении, чтобы с ней можно было обсуждать отрез на джинсы. Ас, по-прежнему возвышаясь над столом, набрал воздуху, чтобы начать новый воспитательный экскурс. Дверь открылась, никто не вошёл. Просунулась рука в перчатке и постучала трижды – стук да стук.

– Войдите, Доместикус. – Разрешил Ас так, будто это было самое обычное дело.

Страшный дворецкий появился из-за двери и, понукаемый Асом, приблизился.

– Сир Гурд просит передать свои извинения… он малость занемог. Не соблаговолят ли господа посетить его?

Все разом вскочили, а командир сел. Доместикус поспешно добавил:

– Сир Гурд покорно и настойчиво просит леди повременить с визитом… только мужчины, пожалуйста.

Девушки, несмотря на свои контры, переглянулись. Иннан радостно улыбнулась.

Ас и Билл стояли у двери в комнату Энкиду. Доместикус был отпущен с предупреждением далеко не уходить, если понадобится. Они вошли со всё возрастающим беспокойством. Сначала они никого не увидели. Постель, на которую они посмотрели сразу, пустовала. Широкое низкое ложе было не тронуто.

Но…

– Что за вонь? – Молвил вполголоса Ас, а чувствительный нос Билла шевельнулся.

Из угла донёсся слабый смешок. Тогда, приглядевшись, увидели – в углу под фонарём, там, где меньше всего света, полусидел, привалившись спиной к стене, потерянный Энкиду.

– Где же… – протянул еле слышный голос, в котором с трудом можно было узнать тягучий и тяжёлый бас, – ваши кружевные платочки?

Билл кинулся к нему, хотя его встретил, как осязаемое препятствие, неприятнейший запах – сырой могильный смрад.

Энкиду был бледен, а его огромное тело как бы развинчено, так обессилено выглядела его поза. Большая рука повисла, пальцы раскрыты. Голова в свалявшихся волосах почти лежала на плече, шея как подрубленная.

– Тебе нужен врач. – Ас присел и ухватил широкое запястье Энкиду. – Сейчас я…

Энкиду запротестовал очень рьяно, хотя было видно, что каждое слово даётся ему ценой предельного напряжения.

– Твой Терезий, латающий машины и переливающий кровь из девы в деву? Упаси Абу-Решит. Умоляю… – Добавил он, видя, что Ас счёл его слова не заслуживающими внимания протестами больного в бреду. – Я в полном рассудке. – Прибавил он, как мог, убедительнее.

Он пошевелился и, подняв руку, сам себя повернул за подбородок. Билл всмотрелся и ахнул. На шее Энкиду отчётливо выделялся в тени огромный кровоподтёк.

Ас не вскрикивал, но промямлил потерянно:

– Понятно.. понятно.

Энкиду тут же перебил:

– Мне не понадобится ничья кровь. Я ведь не аристократка с Нибиру. И вот что, господа… не спорьте со мной… откровенно говоря, мне трудновато болтать…

Они послушно замолчали.

– Всё, что требуется: вытащите меня отсюда на холм и обдайте водой из шланга. Надо избавиться от этого запаха, он у меня в голове… Неловко просить о таком, но я сам не смогу.

Билл передёрнулся и робко предложил:

– Давай я позову этого… шипящего. Пусть согреет воды и…

Энкиду раздражённо пошевелил пальцами.

– Сделайте, как я прошу. Мне главное – избавиться от этого амбре. Отлежусь и буду лучше прежнего. Билл, поверь, ты погуляешь на моей свадьбе.

Билл нервно засмеялся, и смех осёкся. Энкиду, как не был слаб, что-то почувствовал.

– Что у вас?

Ас решил, что следует выполнить настойчивые просьбы раненого, тем паче, что прекрасно его понимал – запах был ужасен и способен довести до головокружения.

Он просунул руку под мышкой бессильно лежащей груды мышц, тяжёлых, как слежавшаяся земля.

– Да вот, дамы приплакивают… сам понимаешь, ты популярен. Билл, а ну-ка, подсоби. Что ты стоишь, как просватанный в манной каше?

Билл очнулся от оцепенения, и оттого, что воспитанный командир употребил прибаутку из арсенала дядюшки, ему стало не по себе. Послушно опустившись на колени, он подхватил брата. В нос ему шибануло так, что из глаз брызнули слёзы.

Вонь была престранная – это был словно не поток частиц, атакующих обоняние, а что-то, действующее непосредственно на нервы. Струны натягивались в мозгу… это сама смерть, подумал кто-то в голове Билла, сама смерть…

Живая тяжесть брата чуть успокоила его.

Им пришлось напрячь почти все свои силы, чтобы приподнять Энкиду и подволочь его к подоконнику. Перевалив его на холм, Ас почувствовал, что сомлел и изнемог.

Его испугало то, что он так испугался. Массивное тело, столь мощное и столь беспомощное, напомнило ему о чём-то, что он хотел бы забыть.

Тогда он счёл необходимым позабыть о своём воспитании. Он вспомнил про вовсе нечуждый ему жанр грубой мужской беседы и, присев рядом с Энкиду, изрёк нечто ободряющее.

Билл расхохотался.

Ас всё же посмотрел по сторонам – к счастью, девицы сдержали своё слово, одно на двоих.

Холм молчал под защитой низких густых кустов. Неподалёку торчала колонка, о которой и упоминал бедняга Энкиду.

Они помогли ему избавиться от одежды, которая до нитки пропиталась токсичной вибрацией зла, словно вобрала в себя саму суть темноты.

Ас, несмотря на драматизм ситуации, счёл необходимым спросить:

– Может, сожжём твои джинсы? Это вроде указания Судьбы?

Энкиду с внезапной твёрдостью ответил:

– Хорошая попытка. Но это не пройдёт. Судьба вовсе не против моих джинсов.

– Ладно, ладно. Но что прикажешь с ними делать?

Энкиду указал, он явно оживился от свежей воды:

– Там за деревом бочка. Замочите мою одежонку. Там драконарии стирают свои портянки.

Билл поймал на себе взгляд Аса и покорно потащился к бочке. Ас спустился в комнату за простынёй. Энкиду стало легче, когда он избавился от объятий призрака, и его, замотанного в простыню, мокрого и холодного, было легче впереть в комнату.

– Киньте меня на койку. – Распорядился он.

Ложе застонало под его тяжестью. Энкиду потребовал, чтобы его укрыли по горло и подоткнули края.

– Хочу выглядеть прилично. – Пояснил он и, поморщившись, тронул кровавое пятно на шее. – Я так понимаю, официальный визит отменить не удастся?

Ас кивнул, выполняя поручение:

– Правильно понимаешь. Не дёргайся.

Выпрямляясь, он с сомнением бросил взгляд на рану.

– Ты уверен…

– Абсолютно. – Оборвал Энкиду.

Он шевельнул под простынёй плечом и коленом.

– Теперь валите и можете прихватить мне укрепляющего… да, можете прихватить.

Билл, обтирая ладони об собственные волосы, проворчал у двери:

– Похоже, он вне опасности.

Ас продолжал смотреть на Энкиду, покоящегося в кровати надгробием на саркофаге рыцаря. Потом он зорко обшарил взглядом комнату.

Выцветшие гобелены с торчащими зелёными нитками покачивались на стенах, в углу скатан густой ковёр. Теперь станет прохладнее, и Энкиду, наверное, утеплится.

Энкиду с постели сделал вопросительное движение. Вид у него был умиротворённый. Ас покачал головой – ничего.

Энкиду молвил:

– Ну, дайте мне горячительного и можете запускать ко мне женщин.

Ас поощрительно рассмеялся.

– Да и…

Билл и Ас переглянулись. Билл задумчиво осведомился:

– Он хочет сказать: спасибо, – но голос его слаб и ничтожен, как и все прочие его части?

Ас шумно прошептал:

– Думаю, что да, Билл.

Оба воззрились с порога.

– Пошли вон. – Донеслось с кровати, и ледник угрожающе задвигался.

Они вышли, громко беседуя о частях Энкиду, но когда отошли и голоса их уже не смогли бы добраться до слуха раненого, замолчали. Вид у комедиантов был удручённый и растерянный.

– Что произошло… – Начал Билл.

– Давай не будем…

А что не будем? Обсуждать то, что успел сказать им Энкиду? Да он ничего и не успел. Вёл он себя, знамо дело, героически – одно обливание чего стоит, – но кроме отговорок и обещаний «всё распатронить позже» они не добились. Да и понятно – не будешь ведь допрашивать едва дышащего нибирийца, который, к тому же, и не чужой им.

Накануне, взяв с подоконника провокационное послание, Энкиду сразу развеселился. Мелькнула у него мысль разбудить кого-то из парней, но он отмёл её: сам.

Почему так, он себя не спрашивал. Возможно, тут сыграло свою жалкую роль самолюбие. Раз леди Шанни, не оповещая прочих, подсунула ему этот листок, значит, слабо ему будет, если он созовёт пионерский сбор.

В карте ему чудился вызов, а Шанни ведь была очень, очень красивая леди… даже если вы на ножах с такой, есть вещи, против которых не попрёшь, как против рожна.

Например, такие вещи – это два синих глаза, которые завтра найдут его глаза над столом и молчаливо спросят: ну, как?

Энкиду, правда, в такие дебри не забирался. Чаятельно, если бы он отдавал себе полный отчёт, он бы не совершил такой глупой, достойной юнца ошибки. Тогда бы он собрал всех, ну, хоть в беседке, и они бы, не торопясь, обдумали, как и что.

Он просто сказал себе, что медлить нечего. У него есть карта, составленная по всем правилам талантливым картографом и надёжным другом. Карту эту друг поручил именно ему. Навыками, чтобы выполнить задуманное, обладает тоже только он.

В присыпку, у него не шло из ума выражение лица оскорблённого Аса. Мелочное желание потом сказать – извольте, без вас обошлись, особый отдел, – это желание тоже затесалось в башку и вытряхнуть его Энкиду не мог.

Суетны были боги, ничтожны их помыслы.

Зато намерения их всегда были благими.

Линии на карте, проведённые твёрдой маленькой рукой, излучали уверенность даже там, где переходили на пунктир. Энкиду просмотрел их от начала – трёх входов в замок, из которых два были неигровыми, – до конца: помеченной особым знаком стены на северо-востоке.

Энкиду умел читать топографические символы. Это был знак завала, причём завала искусственного происхождения. Где он прежде видел этот знак?

Он собрался и, вдевая ремень в пояс джинсов, ещё раз склонился над расстеленной под фонарём картой. На ремень он повесил фонарь, нож сунул в карман на голени, а в другой, которым дядя Мардук запретил ему пользоваться в присутствии девушек, припрятал ещё кой-что.

Он постоял у окна, просто, чтобы посмотреть на звёзды и планеты в ветвях. Издали светили две башни Аса, дальняя чуть выше ближней. Между ними плыл сверкающий огромный Кишар.

Везде виден Царь Клетки. И в городе господ пустыни, из их комфортабельных передвижных домов можно смотреть, как течёт его сияние над песками.

Разве можно не любить его?

Энкиду отвернулся и тишком, бочком выбрался в глубь дома из своих покоев. Умел он передвигаться, как плюшевая зверушка в руках трёхлетки, и сейчас было самое время прибегнуть к такому умению.

Фонарь пусть останется на поясе, пока довольно с него слабого света из дальних окон: комнаты Большой Анфилады, поразившие их в первый день гостевания, были размещены неведомым строителем под острым углом, точно все помещения восточного крыла льнули друг к дружке из любви к модной геометрии.

Энкиду свернул за угол, к брошенным, наверное, ещё при жизни великого поколения покоям. Здесь они иногда дурачились, по настоянию девочек играя с ними в прятки и уже по собственному желанию потихоньку резались в карты, без ведома девочек.

Миновал он и эти знакомые окрестности, и снова свернул.

Теперь запахло иначе, пустотой и влагой, а под ногами зашуршал неметённый сор из стихотворения одного белокурого скальда-расстриги. Снова поворот.

Энкиду ловко миновал маленькую домашнюю баррикаду: наполовину вытащенный из комнаты диван. Кто-то небольшой прыгнул из недр дивана ему под ноги, и звук подсказал ему образ векового жителя, протащившего свой хвост в пыли.

Свет растёрся под ногами, последний клочок из-под перекошенной, как физиономия, двери… Энкиду бестрепетно прикрыл её за собой. Фонарь уже высвечивал нетронутую тропинку коридора. Замок был так перегружен годами, что память пробивалась сквозь стены плетями змееголового растения. Здесь когда-то по шву разошлись стены и снова были сведены при реставрации здания.

Под ноги полезли мелкие камешки. Значит, завал, обозначенный на карте, уже близко. Энкиду помнил, что за ним расположена комната с зеркалом, но особо этим не заботился. Он туда не пойдёт, а спустится по наклонной тропе в подпол. Там же, в соседстве с землёй он почувствует себя, как дома.