Александра Глазкина
Институт эмоций. Первый семестр

Глава 10

Леденцово-зеленые, нежно-розовые и медово-желтые стеклянные подвески над моей головой тихонько звенят, покачиваясь под легким ветерком. При каждом их повороте по поверхности стола, бумагам и моим рукам скачут солнечные зайчики, вот только в душе моей, в противовес окружающей обстановке, сгущаются тучи. В сопровождении мелодичного звона я заполняю тесты. Сначала, памятуя о замечании Марты, внимательно читаю инструкцию. Мне нужно ответить на вопросы, потом ввести результат в информер, а бумаги уничтожить. Я не очень понимаю, почему нельзя было все сразу заполнить в электронном виде, а не возиться с бумагами, но на все есть причина. Я вот, например, с листа информацию воспринимаю куда лучше, чем с экрана. Может, для эмоционального фона источник знаний тоже имеет значение?

Штрих-код для информера в правом верхнем углу документов выполнен в виде смайла, и я невольно улыбаюсь. Вспоминаю вдруг, что ни разу после встречи с профессором не прибегала к своему любимому развлечению. Впрочем, за эти дни я и не была в ситуации, где праздно наблюдала бы за людьми. Вот, в кафе сегодня с Акселем и Мией сидела, но мы были слишком увлечены разговором, чтобы рассматривать окружающих.

Интересно, а если бы кто-то наблюдал за мной в момент, когда я увидела Ивара с блондинкой, какой смайлик он пририсовал бы над моей пестрой головой? У ревности ведь не существует внешнего проявления. Когда мы сердимся, то хмурим брови. Если злимся – краснеем. Широко распахиваем глаза, удивляясь. Презрительно опускаем уголки губ. А ревнуя? Может, все дело в том, что сама ревность – смесь разных эмоций: и тревоги, и отчаяния, и гнева, и даже стыда за то, что позволили неприятному чувству одержать над собой верх. Что движет мною сейчас, когда вместо того, чтобы спешить в объятия любимого человека и делиться впечатлениями прожитого дня, я сижу в зеленой беседке и пытаюсь понять, что сегодня со мной творится?

Ажурные кованые беседки, разбросанные по всему городу – еще одна давняя традиция. По поверью еще до появления города, когда здесь было языческое поселение, человек, которому нужно было побыть одному, уходил из дома в храм, поставленный на холме. По поверью, именно на том месте, где сейчас возвышается ратуша. Обращался ли он к богам или к собственному «я» – неважно. Важно было то, что никто не имел права потревожить его, пока он пребывал в храме. Потом вместо храма появилось множество маленьких беседок из белого камня. Видимо, древним людям не нравилось стоять в очереди.

Сейчас же в городе беседки делают металлическими, похожими на огромные птичьи клетки, с той лишь разницей, что их дверцы никогда не запираются. В последнее время (теперь я знаю, что благодаря Мие) они увиты плющом, который реагирует на человеческие прикосновения и обладает способностью поглощать звуки. Хочешь – можешь полностью укрыться от взоров прохожих под зеленой сенью: прикоснись, и плющ мгновенно оплетет прутья плотным покрывалом. Хочешь – и его листья развернутся так, что никто не услышит твой отчаянный плач или сокровенные признания по телефону. Наверное, плющ – творение тех же ученых, что разработали и быстрорастущие деревья, надо будет спросить у Мии.

Если человек входит в беседку, никто не потревожит его предложением познакомиться или вопросами, как куда-то пройти. И, судя по тому, что я вижу в городе, каждый из нас время от времени испытывает необходимость уединиться посреди толпы. Вот как я сейчас. Только я не плачу и не молюсь, а пытаюсь честно отвечать на вопросы. Выбрать нужный вариант ответа. И с каждым следующим пунктом все острее чувствую, что зря я ввязалась в это неблагодарное дело, потому что вопросы пробуждают к жизни то, о чем мне меньше всего хочется сейчас вспоминать…

Как любит шутить папа, из двух зол выбирай третье. Я с ним согласна, потому что теряюсь, когда выбор ограничен. Но сейчас мне нужно читать и выбирать. «Вариант а) Я считаю, что целью жизни должно быть нечто значительное. Вариант б) Я вовсе не считаю, что целью жизни должно быть нечто значительное».

В шестнадцать лет я ставила перед собой цель – вырваться за пределы родного города и посмотреть мир. Добиться успеха в какой-то, пока еще не известной области. В общем, заявить о себе. А как иначе, если мы жили в Бжове, провинциальном городке на задворках западной федерации, куда кино привозили раз в полгода, где был один-единственный замусоренный парк со сломанными лавочками, а все развлечения сводились к посиделкам с пивом во дворе? Пиво подросткам пить запрещено, но никто за этим не следил.

Родители меня любили и баловали, в гимназии я была на хорошем счету, и у меня было много друзей-приятелей, но я все равно не могла довольствоваться тем, что есть. Поэтому, когда перед выпускным классом нам объявили, что престижный столичный институт в нашем городе набирает экспериментальный курс, я встрепенулась. Вот она, возможность, о которой я мечтала. Лазейка в недоступный мир. И уж этот шанс я не упущу! Все лето я просидела за учебниками и вполне заслуженно прошла отбор и стала студенткой филиала.

Мне всегда нравилось учиться. Знания давались мне легко, книги я обожала, с учителями ладила. Впрочем, как и с одноклассниками, что для отличниц – редкость. Мне не завидовали (ну, это я так по наивности думала), охотно приглашали на дни рождения и в походы, с девочками я дружила, мальчикам нравилась. Я с удовольствием участвовала в конкурсах и побеждала. И, в общем-то, привыкла к тому, что всегда добиваюсь успеха. Ну, а то, что после моего перехода на экспериментальный курс многие стали здороваться со мной сквозь зубы, приняла, как данность. Наверное, я бы тоже расстроилась, если бы не прошла отбор. Пройдет!

Но, увы, не прошло. Всех счастливчиков прежние друзья стали сторониться, но мы мало обращали на это внимание. Слишком были захвачены открывшимися перспективами, от которых захватывало дух. Занятия строились по вузовскому принципу: не уроки с зубрежкой и бесконечными контрольными, а лекции и семинары. Мыслимое ли дело: преподаватель может непринужденно усесться на край стола, рассуждая об особенностях государственного устройства, растолковать все доступно и внятно, доброжелательно выслушать, поощряя нас формулировать и высказывать свое мнение.

А главное – по итогам года обещали выбрать семь человек, которых возьмут в институт без вступительного взноса и экзаменов. Конкуренция намечалась нешуточная, но пока далекая, и нам важнее было выстоять в бойкоте против остальной школы, а не конфликтовать самим. К тому же, я была уверена, что обязательно попаду в великолепную семерку. А как иначе? Я просто делала, что считала нужным, и не особо задумывалась о правильности своих решений. А вот тест сейчас предлагает мне выбор:

«Вариант а) Я часто задумываюсь над тем, правильно ли я повел себя в той или иной ситуации. Вариант б) Я редко задумываюсь над тем, правильно ли мое поведение».

Непросто часто – настал момент, когда вопрос о правильности стал первым в списке! С Влади я познакомилась годом раньше, на дне рождения сестры. Он был другом бывшего парня ее лучшей подруги, но сложная характеристика, с которой Ариана мне его представила, взволновала меня куда меньше, чем неприкрытое восхищение во взгляде, адресованном мне при встрече. Уже через пару дней мы стали встречаться, и это было счастье! Влади – милый, внимательный, всегда меня смешил, никогда не реагировал на заигрывания других девчонок. Более того, он, как и я, мечтал о великом будущем. Ах, какие мы строили планы, о каких поездках мечтали! А как радовались, когда оба прошли конкурс и стали учиться в филиале!

Возможно, соперничество за заветное место в институт легло бы тенью на наши светлые отношения, но катастрофа случилась раньше. Почти год Влади терпеливо ограничивался поцелуями, но как-то после очередной вечеринки проявил неожиданную для меня настойчивость.

– Мы уже так долго вместе, – зазывно шептал он, – я с ума по тебе схожу! Аурика, если бы ты знала, как я хочу стать первым. Первым и единственным, слышишь? Мы же будем всегда вместе, правда? Я тебя люблю!

Если бы он, как парень моей подруги полез с претензиями, мол, все парни в их кругу уже добились своего, встречаются «по-взрослому», я бы удержалась. Если бы он, как парень другой моей подруги, то исчезал, то появлялся, не внушая уверенности в будущем отношений, я бы удержалась. Но Влади к волнительному событию подвел меня терпеливо, мягко, но убедительно. Не зря же он грезил о карьере политика и особое внимание уделял ораторскому искусству. И потом, мы давно вместе, у нас все хорошо, должно когда-то случиться то, что случается между влюбленными?

Я, конечно, уступила, хотя и не сразу. Со свойственной мне въедливостью, проштудировала информацию в сети (при доверительных отношениях с мамой я все же не рискнула обращаться к ней за советом). Прочитала, ужаснулась перечисленным возможным последствиям, которыми пугали невинных девушек просветительские сайты, но быстро успокоила себя тем, что нас ничто из перечисленного не коснется.

И ошиблась. Последствие обнаружилось раньше, чем я вошла во вкус и оценила всю прелесть близости и страсти с любимым человеком. С моей стороны это все же была уступка Влади: ни телесно, ни, тем более, душевно я не была готова к происходящему. Как не оказалась готова и к реакции любимого на известие о ребенке.

– Какой ребенок, Аурика, ты что! – изумился он. – И речи быть не может!

Тут же, заметив мою растерянность, Влади обнял меня и зачастил:

– Ну, сама подумай, нам через полгода в столицу ехать учиться, у нас такие планы, такие перспективы! Конечно же, я хочу детей, но… не сейчас. Ты поняла? Досадно, что так вышло, но ты же исправишь положение?

О способе «исправить» досадную случайность я, конечно же, тоже знала. В наш-то просвещенный эмансипированный век. Знала, но боялась. И вот тогда я пошла к маме. Наш разговор запустил целую череду сцен, наполненных слезами, утешениями, увещеваниями, сомнениями и резкими переходами от отчаяния к надежде.

– Какая свадьба? – изумилась мама Влади. – О чем вы говорите вообще!

– Но… – растерялась мама, – они же любят друг друга, они давно вместе и раз уж так получилось… Вы же сама – мать-одиночка, вы должны понимать, каково это!

– Вот именно! – отчеканила пани Иржина. – Не для того я свою жизнь мальчику посвятила, чтобы теперь смотреть, как он растеряет себя в быту. Пеленки-распашонки-колики. Нет уж! Ему к поступлению готовиться надо, его ждут блестящие перспективы в столице. Уж пусть ваша девочка сама как-нибудь выкручивается, если избавиться не хотите.

– Ну, и пусть готовится, – не сдавалась мама, – ну, мы же жили как-то, и учились, и работали, и детей растили. Справились же! Мы поможем!

– Не те времена были! – отмахнулась пани Иржина. – Да и вообще. «Поможете». Вам-то проще говорить, с вашими доходами, но нам и семью, и жизнь в столице не потянуть. Нет-нет, разговор окончен. Слышать больше ничего не хочу!

Мама сникла. Я вообще сидела, как в тумане, больше всего подавленная тем, что Влади за все время не произнес ни слова. Если бы мы провели вместе одну ночь, как случайные любовники, я бы еще поняла. Но мы ведь уже год были вместе, строили планы. А любовь? А обещания? Почему случившееся вдруг стало только моей проблемой?

Конечно же, мы с Влади расстались. Конечно же, я решилась ребенка оставить. Конечно же, мне пришлось уйти из гимназии, когда положение стало очевидным. И понеслось! Больше всего я боялась папиной реакции, но он принял известие стойко, обнял и молча целовал в макушку, пока я рыдала. Но родительской поддержки оказалось мало, чтобы стойко справиться с народным осуждением. Поэтому на следующий вопрос теста ответ очевиден.

«Вариант а) Человек должен спокойно относиться к тому, что он может услышать о себе от других. Вариант б) Вполне естественно обидеться, услышав неприятное мнение о себе».

Обида – слишком мягкая характеристика моего тогдашнего состояния. Боль, растерянность, отчаяние… Уж в наше-то время, когда многие женщины рожали «для себя», не вступая в брак и даже не афишируя имена отцов, казалось бы, что такого в моей ситуации? Но она стала лишь катализатором, запустившим поезд, летящий под откос. До этого мы были идеальной семьей. В отличие от многих, родители и после двадцати лет брака продолжали любить и заботиться о друге. Папа не выпивал и не гулял, как многие наши соседи. Мама никогда не участвовала в бабских разговорах с критикой мужей. Мы с Арианой – умницы-красавицы, девчонки, которым суждено было выскочить за пределы затхлой провинциальной жизни. В доме – достаток: папа работал на единственном в городе мебельном производстве, мама держала сувенирный магазин, процветавший благодаря ее деловой хватке, оригинальному взгляду на подачу товара и умению найти подход к клиентам.

И тут – я с «подарком» в неполные семнадцать лет, да еще и незамужняя. Словно убрали невидимую заслонку, и поток злословия вырвался наружу. Я перестала выходить из квартиры, не в силах выносить осуждающий шепоток соседок за спиной. Мамин магазин бойкотировали. Мол, негоже покупать товары для счастливых свадеб у женщины, которая за собственной дочкой не уследила. Ариану принялись травить одноклассники, отпуская шуточки, что она станет теткой незаконнорожденного (ну, говорилось, конечно, грубее).

– Золотце, пойми, не в тебе дело, – успокаивала меня мама. – Просто люди… пользуются возможностью. Знаешь, сколько раз мне предлагали продать магазин? И просили, и угрожали? Еще бы – здание-то в самом выгодном для торговли месте. Теперь просто появился шанс вынудить меня уйти. А вам с Арианой девчонки просто всегда завидовали, вот теперь и злорадствуют.

Но меня ее слова мало утешили. Напротив, горько было осознавать, что я запустила механизм травли. Ариана, на тот момент, переживающая и без того сложный подростковый период, внезапно сорвалась с цепи. Стала прогуливать уроки, допоздна шататься по городу с подозрительными компаниями. На родительские увещевания только выкрикнула, мотнув головой в мою сторону:

– А что, ей можно, а мне нельзя? Я всю жизнь только и слышу: Аурика то, Аурика се, бери пример со старшей сестры! И посмотрите на вашу старшенькую!

Папа, недолго думая, отвесил Ариане хлесткую пощечину. Она замерла, потом с плачем убежала из дома и два дня не появлялась. Мама слегла. Потом, правда, блудную дочь вернули, она затихла и даже извинилась, но в наших, таких прочных, прежде, отношениях прошла трещина.

– Перестань ты реветь! – сдержанно бросал папа после моей очередной попытки выйти из дома. – У баб вечно языки чешутся. Сейчас где-то у кого-то что случится, начнут о них судить-рядить, о тебе забудут!

Забыть, конечно, не забыли, но со временем и впрямь пересуды поутихли. Просто выросла между нашей семьей и горожанами невидимая стена отчуждения. Но, как говорится, привыкнуть можно ко всему. Привыкнуть, но не смириться. Во внешнем мире я продолжала что-то делать, послушно навещать врача, помогать маме с делами. В мире же внутреннем поселился вечный критик, день за днем упорно уничтожающий остатки былого уважения к себе.

«Вариант а) Мое чувство самоуважения зависит от того, чего я достиг. Вариант б) Мое самоуважение не зависит от моих достижений».

Самым большим достижением стало – продержаться без слез хотя бы один день. Беременность я отходила тяжело, с такими-то нервами. Про то, как скажется это на будущем ребенке, я не думала, несмотря на мамины увещевания. Я вообще смутно представляла себе, что там за существо, из-за которого так резко изменилась моя жизнь. Не из-за него, поправляла я себя, и даже не из-за собственной глупости. Случайность. Стечение обстоятельств. Меньше всего я хотела превратиться в девушку, которая свалит вину и неприязнь на неродившегося еще малыша.

Не могу сказать, что с появлением Юсси жизнь обрела смысл. Нет, теперь жизнь, по-прежнему, представлялась мне чем-то размытым, тяжелым, не смысл в ней появился, но утешение. Тот водопад нежности и умиления к крохотному беззащитному малышу, который обрушился на меня сразу, как только улеглось первое чувство паники и ощущение собственной беспомощности.

Дом наполнился возней, воркованием и смехом. Юсси со свойственной младенцам легкостью вновь скрепил расшатавшуюся основу нашей семьи, и даже Ариана, смыв ужасный боевой раскрас с лица, по вечерам устраивалась с племянником в кресле и что-то тихонько ему нашептывала.

За пределами дома все оставалось по-прежнему. Я старательно не замечала, как обходят меня стороной мамочки с колясками; как они поспешно уводят малышей, желающих познакомиться с подросшим Юсси. Иногда я сталкивалась с девчонками из школы, которые теперь взахлеб рассказывали о студенческой жизни, наполненной приключениями и открытиями. Кивала, ловя огоньки злорадства в их глазах, и уходила, с трудом сдерживая слезы.

Я радовалась каждой улыбке Юсси, каждому его шагу, каждому новому слову, но при этом меня не оставляло ощущение, что это все – понарошку, что я вернулась во времена, когда нянчилась с маленькой Арианой, что это – мой братишка, а не сын. Мир сузился до пространства детской комнаты, на полках шкафа вместо энциклопедий и методичек прочно обосновались книжки-грызушки. Я перестала смотреть новости, чтобы не сожалеть, что яркая, насыщенная жизнь проходит мимо…

Почему сейчас так дрожат руки? Я ведь была уверена, что чудесная атмосфера, которая окружает меня после переезда из Бжова сюда, исцелила меня и примирила с прошлым. Но, получается, что это – не больше, чем иллюзия. Всего-то и нужно было: заполнить вопросник.

«Вариант а) Если бы была возможность вернуть прошлое, я бы там многое изменил. Вариант б) Я доволен своим прошлым и не хочу в нем ничего менять».

Нет, не могу больше. Не могу! Я сгребаю листы с заполненными тестами в охапку, дотрагиваюсь до бархатисто-зеленого листа и, не дождавшись, пока дрожащий зеленый полог полностью развернется, укрывая меня от мира, плачу, плачу навзрыд. Подвеска над моей головой звенит тонко и тревожно.

Глава 11

Как ни откладываю я возвращение домой, мои усилия оказываются напрасными, потому что во время традиционного кормления хомяка-копилки замечаю рядом записку от Ивара: приехала комиссия из столицы, и теперь он ведет всю честную компанию в ресторан, вернется поздно.

От ужина я отказываюсь под предлогом, что нужно выполнить много заданий на завтра. Под тем же предлогом удается избежать маминых распроссов о первом учебном дне. Папа занят в мастерской, предусмотрительно открыв дверь, чтобы было видно внука в саду. А Юсси так увлечен наблюдением за каштаном, что мою честную попытку расспросить его об экскурсии отметает нетерпеливым взмахом перепачканной ладошки.

И я сбегаю под спасительное укрытие чердака. На кровати – безукоризненно разглаженное покрывало. Ни следа моих утренних сборов: вся одежда аккуратно возвращена в шкаф, украшения разложены по шкатулкам. Я чувствую легкий укол в сердце. Ну, вот зачем Ивар это делает? Даже если я что-то и не успела, а он, забежав переодеться, застал хаос в комнате, зачем демонстративно все убирать? Я бы и сама справилась!

Усилием воли заставляю себя доделать тест, благо после слез, пролитых под надежным укрытием зеленых листьев беседки, мне стало значительно легче. Остальные тесты я прохожу внимательно, но, к счастью, они не задевают чувствительных струн моей души. Внимательно изучаю расписание. Интересно, зачем нам спортивные занятия и лекции по искусству? Я думала, что здесь будут только психологические дисциплины.

Ввожу в информер код заполненных страниц, потом сгребаю листы в стопку и растерянно оглядываюсь. Шредера у меня дома нет, а нести бумаги на работу как-то глупо. Просто их порвать? А, может, сжечь? Долго разглядываю аккуратно сложенные дрова у камина, пока не осознаю, что разжигать его не умею: этим всегда занимается Ивар. Но образ освобождающего огня уже пляшет перед глазами, и я спускаюсь в сад.

– Пап, а давай в саду костер разведем?

Чудесная особенность папы – отсутствие скептицизма. Он не спрашивает, что это взбрело мне в голову и почему нельзя растопить камин. Он просто кивает и отправляется за дровами. Юсси приходит в восторг. В саду уже густо-чернильные сумерки, слышно, как шуршат на каштане новые листья, но ничего уже не разглядеть.

Когда огонь разгорается, я прошу Юсси, уже держащего наготове прутики и ломтики хлеба, немного подождать и осторожно поджигаю документы. По краю листов мгновенно принимаются плясать язычки пламени, бумага скукоживается, чернеет и осыпается пеплом. Может, это самовнушение, но я чувствую, как мне становится легче. Или это близость костра магнетически действует, возвращая сознание во времена, когда люди собирались у огня, как у островка безопасности?

Юсси принимается печь хлеб, папа приносит плетеные кресла с веранды, а мама осторожно укутывает мои поникшие плечи пледом, связанным из разноцветных махровых шариков (результат еще одного ее недолгого увлечения). И мы долго сидим, околдованные простотой и очарованием осеннего вечера: ароматами прелой листвы, тихим шелестом деревьев, теплом, идущим от костра.

Переполненная впечатлениями дня я постепенно погружаюсь в легкую дрему. Сквозь сонную завесу слышу тихие голоса родных: мама уговаривает Юсси, что пора в кровать.

Папа уходит за водой, чтобы залить костер. Не надо, пожалейте его, хочется сказать мне. Костер похож на диковинную птицу, бьющую крыльями, от взмаха которых разлетаются в стороны искры, расчерчивая огненными штрихами вечернюю тьму. Но слова отказываются приходить, пляшут где-то на краешке сознания, щекочут волосы, я неловко отмахиваюсь от них, и по пальцам стекают розовые и зеленые струйки краски, которую я вроде бы смыла перед зеркалом в кабинете Марты. Зеркало дразнится, доказывая мне, что все не так…

– Я пропустил самое интересное? – спрашивает кто-то очень знакомый.

– Тшш… Аурика засыпает совсем, – тихо откликается мама.

И тогда меня подхватывают сильные руки, и я покорно-привычным жестом склоняю голову на крепкое плечо, с наслаждением вдыхая родной запах. Позволяю себе погрузиться в сладостно-расслабленную дрему и все же каким-то усилием удерживаюсь, чтобы ощутить, как меня укладывают на кровать, как заботливо раздевают, невзначай лаская обнаженную кожу. Как потом Ивар укладывается рядом, целует меня в волосы, так что его дыхание, в котором смешивается запах вина и вишневого табака, щекочет мою шею. И вот уже тогда, уверившись, что все хорошо, что счастье от близости любимого мужчины, как прежде, окутывает меня мягким теплом, я позволяю себе окончательно соскользнуть в сон.

А просыпаюсь все от тех же прикосновений, только теперь дразняще-настойчивых.

– Вставай, соня, – тормошит меня Ивар, – на работу опоздаешь!

Начинается утренняя суета, во время которой я успеваю получить от Ивара легкий упрек в том, что посиделки у костра устроили без него.

– Это спонтанно получилось. И потом, мы же не знали, когда ты вернешься, – я отвечаю, не вкладывая упрек в слова, лишь потом спохватываюсь, что выстраиваю шаткий мостик к объяснению вчерашнего.

– Если б ты знала, с какой радостью я променял бы вчерашний ужин на семейный вечер! – смеется Ивар. – Эти столичные чинуши – такие снобы! Мы повели их ужинать к Анджею, и что получили? Презрительные усмешки и рассуждения о том, как примитивно и убого поставлено обслуживание в провинциальных забегаловках. Представляешь, назвать заведение Анджея забегаловкой?

Да уж. Ресторан Анджея – самое уютное заведение в городе, двухэтажный сруб в окружении старых сосен, с непередаваемой атмосферой и очень вкусной местной кухней. Именно там, во время романтического ужина Ивар недавно сделал мне предложение, которое я, правда, в замешательстве, пока не приняла, но это другой вопрос. Мне становится обидно за Анджея и за город, к которому чужаки относятся столь пренебрежительно.

– Да кто они вообще такие?

Ивар морщится:

– Конфликт с Донатом повлек за собой более серьезные последствия, чем мы ожидали. Насколько я успел понять, это была осознанная провокация. Кому-то в верхах не по вкусу, что город живет по своим законам и не желает жертвовать историческим обликом и традициями в угоду веяниям моды. Эти люди из комиссии хотят, чтобы мы обосновали целесообразность соблюдения законов, которые, по их мнению, давно устарели. Я вчера водил их по городу, они восторгались и ахали, постепенно растерялись по дороге: один на трамвае уехал кататься, второй застрял на улице-реке, третья по площади меня таскала, разглядывая архитектурные изыски. Правда, потом все сама и испортила, когда начала сверять особенности построек со стандартами из своего ведомства…

Ну, вот все и объяснилось. Сейчас я не понимаю, что со мной было вчера. Может, проходя через двери института, мы подверглись какому-то воздействию, которое, например, провоцирует несвойственные нам эмоции. Или будит то глубинное, дремлющее, что неохота трогать и признавать? Как бы то ни было, сейчас, когда Ивар все это мне рассказывает, вчерашние сомнения кажутся мне смехотворными! Нужно будет у Акселя с Мией расспросить, не заметили ли они у себя странных перепадов в настроении?

– Значит, город хотят модернизировать? – спрашиваю я с легкой тревогой.

– Ничего, отобьемся, не в первой! – уверенно отвечает Ивар. – Просто нужно разобраться, кто за всеми этими нападками стоит. Ну, а ты как? Я вчера не решился тебя будить. Как занятия прошли?

– Хорошо, – почти честно отвечаю я. – Но пока ничего особенного.

Ну, да, если не считать волшебного кота, дверей, открывающихся в разные точки города, моего случайного возвращения, странного города за окном аудитории, разговора со Стефаном и заданий, вызвавших у меня эмоциональную бурю…

Ивар испытующе смотрит на меня, потом касается губ легким поцелуем:

– Ладно. Захочешь – расскажешь, верно?

Я пожимаю плечами и принимаю беспечный вид. Есть у меня ощущение, что если я скажу, что нам запрещено рассказывать обо всем, что происходит в стенах института, это вызовет куда больше вопросов!

На работу мы идем вместе, попутно решив завести Юсси в гимназию. Выслушиваем его восторженные рассказы об экскурсии. Меня больше волнует техника безопасности: разве нормально было пускать детей, да еще таких неугомонных, как Юсси, в лабораторию? Каждый раз, как речь заходит об экспериментах с выведением новых пород деревьев, я вспоминаю ужасную историю родителей Марты. Вот, даже когда мы каштан в саду сажали, я заставила Юсси наблюдать за его появлением, отойдя на приличное расстояние, а для верности еще и крепко держала его за руку.

Ивар же подробно расспрашивает Юсси о подробностях эксперимента, о том, дали ли им посмотреть на процесс через био-визор и еще что-то, в чем я не разбираюсь. Что, впрочем, не мешает мне испытывать огромное чувство благодарности к Ивару за то, что он так хорошо ладит с Юсси.

Если честно, сразу после нашего знакомства я устроила Ивару своеобразную проверку. Решила, что раз уже в моей жизни есть факт раннего материнства, то невинную юную деву я разыгрывать не буду. Поэтому, когда Ивар после нашего недопонимания с делами архива вечером вновь возник на пороге, букет роз я благосклонно приняла, а вот от посиделок в кафе отказалась. Предложила встретиться на другой день – в парке. В конце концов, суббота – традиционный день досуга с сыном, почему я должна что-то менять?

Если тогда Ивар и смутился, увидев рядом со мной бегущего вприпрыжку Юсси, то виду не подал. Стойко переходил с нами от аттракциона к аттракциону, купил нам обоим мороженое и леденцы, и даже помог Юсси выбить молотом высший бал, чем сразу покорил его юное сердце. Когда мы устроились в тени на лавочке, наблюдая, как неугомонный Юсси гоняется за белками в тщетных попытках накормить их семечками, Ивар заметил:

– Забавный у тебя братишка.

– Это не братишка, это сын, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя внутри все так и переворачивалось от волнения.

После долгой паузы Ивар сказал:

– Ну, для меня это ничего не меняет. Я имею в виду, мое желание узнать тебя поближе. Или, учитывая ситуацию, вас обоих.

– Честно?

Я не очень поверила, сочла это данью вежливости. А что он тогда мог сказать? Лишь на миг пожалела о своей затее, запоздало сообразив, что Ивару объяснить про Юсси будет гораздо проще, чем потом Юсси объяснять про Ивара. Если до этого мой не по годам смышленый ребенок и видел рядом со мной мужчин, то это были исключительно деловые контакты: Казимеж, охранники бюро, курьеры, продавцы. А теперь веселый и сильный дяденька проводит с нами день, катает Юсси на плечах, выуживает из пруда сбежавший кораблик. И что я буду делать, если уже завтра этот мужчина, ставший в глазах Юсси настоящим героем, исчезнет, решив, что не стоит связываться с матерью-одиночкой?

В очередной раз я потерпела крах: и как внимательная мама, и как влюбленная девушка. Не только Юсси хватило нескольких часов, чтобы проникнуться к Ивару восхищением! Но, на мое счастье, тому, кто сидел рядом, были неведомы мои внутренние метания. Он взял меня за руку и сказал спокойно:

– Я вообще стараюсь быть честным, а уж в делах сердечных особенно.

Так и мы и сидели, взявшись за руки и наблюдая за Юсси. Позже я рассказала Ивару версию событий, которые в итоге привели нас в этот город. Изложила факты кратко, тщательно избегая говорить о том, что пришлось пережить. Мне не хотелось специально его разжалобить или заставить мне сочувствовать. И, к моему облегчению, он не стал обсуждать то, что услышал. Просто обнял крепко-крепко и держал долго-долго, пока у меня не высохли слезы. Он, в свою очередь, поведал мне про Лешека, и теперь мне стало понятнее, почему Ивар так быстро нашел подход к маленькому мальчику.

С того дня прошло уже три года, и за это время Юсси с Иваром стали настоящими друзьями. Увлеченными единомышленниками, когда дело касается чертежей и сбора моделей. Иногда даже – верными заговорщиками, как в тот раз, когда они тайком уехали на дамбу (я не отпускала) и получили от меня нагоняй. Ну и, редко, спорщиками: Ивар не лезет в мои методы воспитания, но все же вынужден иногда решительно вмешиваться, пресекая совсем уж откровенные безобразия Юсси. Если в Бжове я постоянно слышала, что никто не примет чужого ребенка, то Ивар, к счастью, день за днем опровергает эти предубеждения, сам того не подозревая. Если кто в нашу идиллию и вносит смуту, так это я сама…