ГлавнаяYoung adultАлександра БракенТемные отражения. Немеркнущий

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Александра Бракен
Темные отражения. Немеркнущий

В память о моем отце, чья любовь к жизни и непреклонное мужество продолжают вдохновлять меня каждый день.

* * *

Пролог

Впервые я увидела этот сон на второй неделе пребывания в Термонде, и с тех пор он повторялся, по крайней мере, дважды в месяц. А где еще ему было присниться, как не за гудевшей от пропущенного через нее электричества оградой? Неважно, сколько лет пройдет: два года, три, шесть – это место высосет из тебя все, до дна. Зеленая униформа, набившая оскомину каждодневная рутина: время постепенно начинало буксовать, словно глохнувший автомобиль, пока наконец не останавливалось. Я понимала, что взрослею: ловила свое меняющееся отражение в металлических поверхностях в столовой – но не чувствовала этого. Связь между прошлым и настоящим была разорвана – я зависла где-то посередине. А может, это вовсе была уже не я? В лагере, как только ты покидал камеру, лишался своего имени. Я была номером: 3285. А еще файлом, хранившемся на сервере, или «делом», запертым в сером бронированном шкафу. Люди, знавшие меня ДО, были знакомы с совсем другой Руби.

Сон всегда начинался одним и тем же: грохотом, резкими звуками. Я, старуха – кривая, сгорбленная и больная, – стояла посреди оживленной улицы. Возможно, даже где-то в Вирджинии, где жила наша семья, но меня так давно забрали из дома, что я вряд ли узнала бы родные места.

По обеим сторонам неосвещенной дороги неслись машины. Временами я слышала раскаты надвигающейся грозы, порой это был нараставший рев автомобильных клаксонов. Иногда я оказывалась в полной тишине.

Но дальше всегда происходило одно и то же.

Одинаковые черные машины с визгом останавливались прямо передо мной, а потом, когда я поднимала глаза, давали задний ход. Как и все остальное. Дождь отлеплялся от липкого черного асфальта, поднимаясь в воздух идеальными блестящими капельками. Солнце скользило по небу обратно к востоку, подгоняя Луну. И с каждым новым оборотом я чувствовала, как косточка за косточкой расправляется моя древняя сутулая спина, – и вот я уже снова стою прямо. Когда я поднимала руки к глазам, морщины и сине-фиолетовые вены на коже разглаживались, старость словно бы таяла и стекала с меня.

А потом мои руки стремительно уменьшались. Угол обзора дороги менялся; я тонула в огромной одежде. Звуки становились оглушительнее, резче – и я переставала понимать, что это и откуда. Время катилось назад, сбивая меня с ног, разрывая голову.

Мне снилось, что время повернулось вспять, и я вновь обрела то, что потеряла, и стала прежней.

А потом сны прекратились.

Глава первая

Сжав горло часового в локтевом захвате, я усилила давление, и резиновые подошвы тяжелых ботинок замолотили по земле. Ногти вонзились в черную ткань моей куртки и перчаток в отчаянной попытке их разодрать. Мозг, лишенный кислорода, все еще пытался найти выход, которого не было. Я видела их. Чужие воспоминания и мысли белыми вспышками жгли мне глаза, но я не ослабила хватки, даже когда охваченный ужасом разум охранника вытащил наружу изображение самого себя, уставившегося широко открытыми глазами в потолок темного коридора. Неужели умер?

А я и не собиралась его убивать. Солдат был выше меня на голову, широкоплечий, с мощными бицепсами. Я справилась лишь потому, что он стоял ко мне спиной.

Инструктор Джонсон называл этот прием «захват шеи», он же научил меня и множеству других. «Консервный нож», «распятие», «ущемление шеи», «Нельсон», «торнадо», «захват кисти», «спинолом». Благодаря им я, будучи всего-то полтора метра ростом, смогу обездвижить даже того, кто превосходит меня физически. И удерживать до тех пор, пока не пущу в ход настоящее оружие.

Теперь мужчина находился в полуобморочном состоянии. И я легко и уже безболезненно скользнула в его сознание: фрагменты памяти, хлынувшие мне навстречу, были окрашены в черный. Цвет проступал сквозь них, словно клякса на мокрой бумаге. Только уверившись, что солдат полностью в моей власти, я позволила себе ослабить хватку на его шее.

Да, не этого он ожидал, когда вышел покурить через неприметную боковую дверь магазина.

На морозном воздухе покрытые белесой щетиной щеки солдата покраснели. Я выдохнула облачко горячего пара из-под лыжной маски и откашлялась, каждой клеточкой чувствуя на себе внимание десяти пар глаз. Я провела пальцами по его коже, чувствуя, как они дрожат. От солдата пахло табаком, а еще мятной жвачкой – попытка скрыть дурную привычку. Я наклонилась вперед, прижимая два пальца к его шее.

– Проснись, – прошептала я. Мужчина широко, по-детски, открыл глаза. В животе у меня что-то сжалось.

Я полуобернулась на группу захвата – бойцы собрались за моей спиной и молча наблюдали за нами из-под масок.

– Где заключенный 27?

Здесь камеры не могли бы нас засечь – потому-то, полагаю, солдат без опаски позволял себе незапланированные перерывы, – но мне не терпелось скорее разделаться со всем этим.

– Не тяни, черт возьми! – процедила сквозь стиснутые зубы Вайда.

Когда сзади подошел командир нашей группы, по моей спине волной прокатился жар, а руки снова дрогнули. Проникновение в чужие мозги не причиняло боли, как раньше, не выжимало, скручивая разум болезненными узлами. Но обостряло восприятие сильных эмоций любого, кто находился рядом. И я ощущала отвращение, которое испытывал этот человек. Его черную-черную ненависть.

Краем глаза я видела темные волосы Роба. Приказ двигаться вперед, оставив меня здесь, готов был сорваться с его губ. Из трех операций под его командованием мне удалось закончить лишь одну.

– Где заключенный 27? – еще раз спросила я, подтолкнув разум солдата своим собственным.

– Заключенный 27. – Мужчина повторил эти слова, и его густые усы дернулись. Из-за проступившей в них седины охранник казался намного старше своих лет. Ориентировка, выданная нам в штабе, содержала краткое описание всех военных, прикрепленных к данному бункеру, включая и этого: Макс Броммель, сорок один год, родом из Коди, штат Вайоминг. Переехал в Пенсильванию, в Питтсбург, устроился программистом. После того как экономика рухнула, был уволен. Милая жена, тоже безработная. Двое детей.

Оба умерли.

Поток мрачных образов затопил каждый темный уголок, каждую щель его разума. Я увидела с десяток мужчин в одинаковом летнем камуфляже, выпрыгивающих из фургона, и еще несколько, вылезающих из «Хаммеров», окруживших огромную машину. В ней привезли преступников – тех, кого обвиняли в терроризме. И если данные, полученные Детской лигой, не врут, один из наших лучших агентов тоже находился там.

Я отстраненно наблюдала, как эти солдаты выводят из фургона одного… двоих… нет, троих. Конвоиры не были офицерами СПП или фэбээровцами, или церэушниками, и уж точно не полицейскими спецназовцами или «морскими котиками», которые, скорее всего, одним ударом уничтожили бы наш крошечный отряд. Нет, это были всего лишь резервисты Национальной гвардии, призванные в тяжелые времена на действительную службу. По крайней мере, в этом сведения оказались верны.

Плотно натянув капюшоны на головы заключенным, солдаты погнали их вниз по ступенькам заброшенного магазина к раздвижной серебристой двери бункера, скрытого под ним.

После того как большая часть Вашингтона была, как утверждал президент Грей, уничтожена группой пси-детей, которым вывернули мозги, он приложил все усилия, чтобы возвести эти так называемые мини-крепости по всему Восточному побережью на случай нового столь же масштабного катаклизма. Некоторые построили под гостиницами, другие укрыли в склонах гор, а третьи, вроде этой, спрятали у всех на виду под магазинами или административными зданиями в маленьких городках. Они предназначались для защиты Грея, его министров и важных военных чиновников, а еще, как выясняется, чтобы держать в заключении «особо опасную угрозу национальной безопасности».

Таких, как наш заключенный 27, для которого, судя по всему, были подготовлены особые условия.

Его камера находилась еще двумя уровнями ниже, в конце длинного коридора. Камера-одиночка с низким, темным потолком. Стены, казалось, сдавливали меня, но воспоминание было четким. Не снимая с заключенного 27 капюшона, солдаты привязали его ноги к металлическому стулу, стоящему в центре камеры прямо под единственной голой лампочкой, освещавшей помещение.

Я вынырнула из головы мужчины, освобождая его от физического и психологического захвата. Он сполз вниз по испещренной граффити стене в заброшенной прачечной, все еще находясь в плену собственного затуманенного мозга. Стереть из его памяти мое лицо и остальных было все равно что вынуть несколько камушков из неглубокого прудика с чистой водой.

– Два этажа вниз, помещение 4-Б, – сказала я, поворачиваясь к Робу. Мы располагали наброском плана этого бункера, но без подробностей – мы не были слепы, однако «белых пятен» хватало. Впрочем, в общих чертах все бункеры строились одинаково: вниз ведет лестница или лифт, на каждом этаже по длинному коридору.

Роб поднял руку в перчатке, не нуждаясь в дополнительных деталях и подавая сигнал стоящим сзади. Я сообщила ему код, добытый из памяти солдата: 6-8-9-9-9-9-*, и отошла, потянув за собой Вайду. Та, что-то проворчав, отпихнула меня прямо на ближайшего солдата.

Я не видела глаз Роба за прибором ночного видения, вспыхнувшим зеленым светом, но его намерения были очевидны и так. Мы изначально не были ему нужны, и, конечно, Роб не хотел, чтобы мы потащились за ним туда, где он, бывший армейский рейнджер – о чем мужчина напоминал нам при каждом удобном случае, – управился бы сам с несколькими своими бойцами. Больше всего, думаю, Роб злился из-за того, что его вообще отправили на это задание. Политика Лиги – отрекаться от схваченных агентов. Провалился – помощи не жди.

Если Албан хотел вернуть этого, причины должны быть очень вескими.

Дверь отъехала в сторону, и обратный отсчет начался. Пятнадцать минут на то, чтобы войти, вытащить заключенного 27, выбраться и свалить к чертовой матери. Хотя, кто знает, есть ли у нас даже эти пятнадцать минут? Роб мог только грубо прикинуть, как скоро после срабатывания сигнализации прибудет подкрепление.

Дверь вела на лестницу в задней части бункера. Пролет за пролетом уходили вниз, во тьму, ориентироваться приходилось по немногим лампочкам, установленным вдоль металлических ступенек. Я услышала, как один из бойцов перерезал провода камеры наблюдения, расположенной где-то над нами, почувствовала руку Вайды, толкающую меня вперед, но потребовалось время – слишком много времени, – чтобы глаза привыкли к темноте. В сухом застоялом воздухе, раздражая легкие, все еще ощущался запах средства для стирки и других химикатов.

Потом мы побежали вниз по лестнице. Быстро и так тихо, насколько позволяли наши тяжелые ботинки.

Когда мы с Вайдой оказались на первой лестничной площадке, в моих ушах бился пульс. Шесть месяцев занятий – не слишком большой срок, но достаточный, чтобы научиться снова натягивать на себя привычную броню, сосредоточившись на главном.

Что-то твердое врезалось в мою спину, потом еще более твердое – плечо, автомат, потом снова и снова, пока я не поняла, что надо прижаться к двери, ведущей в бункер, чтобы пропустить солдат. Вайда резко выдохнула, когда последний из команды пролетел мимо.

– Прикрывайте нас. – Рядом с нами остановился Роб. – Пока мы не зашли, потом следите за входом. Оставайтесь здесь. Не покидайте позиций.

– Мы должны… – начала было Вайда, но я шагнула вперед, не давая ей договорить. Да, нас инструктировали иначе, но так даже лучше для нас обеих. Смысла спускаться за ними в бункер, возможно, навстречу смерти, нам не было. И Вайда знала – это вбивали в наши головы миллион раз, – что нынешней ночью командиром был Роб. Самое первое правило, единственное, что имело значение в мгновение между двумя паническими ударами сердца, гласило: ты всегда, даже под огнем, под угрозой погибнуть или оказаться в плену, всегда должен слушаться командира.

Вайда стояла у меня за спиной, достаточно близко, чтобы я чувствовала ее горячее дыхание через толстую черную вязь лыжной маски. Чтобы излучаемая ею ярость выплеснулась в морозный филадельфийский воздух. Вайда всегда фонтанировала кровожадным рвением, особенно когда командиром назначалась Кейт: стремление проявить себя перед Наставником вечно сводило на нет все усвоенные навыки. Для Вайды это было игрой, вызовом, чтобы продемонстрировать свой идеальный дар, боевую подготовку, отточенные способности Синей. Для меня – еще одной прекрасной возможностью оказаться убитой. В свои семнадцать Вайда, возможно, была идеальным стажером, стандартом, которому должны были соответствовать и остальные чудны`е дети, вытащенные и опекаемые Лигой. Однако единственным, с чем Вайда никак не могла справиться, был ее собственный адреналин.

– Не смей ко мне прикасаться, стерва, – огрызнулась Вайда низким от гнева голосом и уже отвернулась, чтобы пуститься за группой вдогонку. – Ты настолько труслива, что собираешься безропотно подчиниться? Тебе плевать, что он ни во что нас не ставит? Ты…

Лестница выгнулась подо мной, словно глубоко вдохнула, и снова опала. Шокированная, я наблюдала происходящее как в замедленной съемке: меня подбросило и сбило с ног, с такой силой швырнув о дверь, что череп должен был оставить на ней вмятину. Вайда рухнула на пол, прикрывая голову, и только тогда до нас долетел хлопок гранаты, взорвавшей нижний вход.

Снизу поднимались горячие волны, заполненные густым дымом. Стало трудно дышать. Но дезориентация пугала гораздо сильнее. Когда я заставила себя открыть глаза, веки казались ободранными до мяса. В темноте, пробиваясь сквозь облака цементной пыли, пульсировал малиновый свет. Что-то приглушенно билось в ушах – но не пульс. Сигнал тревоги.

Почему использовали гранату, если знали, что код от той двери совпадает с кодом наружной? Никто не стрелял – отсюда мы бы обязательно услышали, если бы группа вступила в бой. Теперь наше присутствие было раскрыто, и это работа «команды профессионалов»?!

Я сорвала маску с лица, ощупывая правое ухо, которое резануло колющей болью: гарнитура связи разлетелась на куски. Прижав к уху руку в перчатке, я поднялась на ноги, стараясь превозмочь приступы тошноты, накатывающие один за другим. Но когда повернулась, чтобы найти Вайду и вытащить ее вверх по лестнице в зябкую пенсильванскую ночь, той нигде не было.

Прислонившись к стене, чтобы удержаться на ногах, и наблюдая, как бойцы нашей группы устремились назад, я искала глазами тело девушки в зияющей дыре дверного провала. Удар сердца. Еще один.

– Вайда! – Я чувствовала, как слово вылетает из моего горла, но колотившаяся в ушах кровь заглушала любые звуки. – Вайда!

Дверь на этом уровне была искорежена, помята, опалена – но, видимо, работала. Застонав, она вдруг начала открываться, однако на полпути с ужасающим скрежетом застряла. Я отскочила к стене, сделав два шага вверх по сломанной лестнице. Тьма снова укрыла меня как раз в тот момент, когда первый солдат протиснулся в щель, поводя пистолетом в тесном пространстве. Глубоко вздохнув, я присела, прижимаясь к земле. Я несколько раз моргнула, и зрение наконец полностью вернулось. А солдаты все появлялись из дверного проема, выпрыгивая через неровную дыру на площадку и устремляясь вниз по лестнице. Глотая дым, я насчитала четверых, пятерых, шестерых. Казалось, появление каждого сопровождал странный жужжащий хлопок, но только когда я, поднявшись, с силой потерла лицо, поняла наконец, что с нижних этажей доносится перестрелка.

Вайда пропала, опергруппа угодила в собственноручно растревоженное осиное гнездо, а заключенный 27…

«Черт возьми», – подумала я, снова усаживаясь на корточки, чтобы не привлекать к себе внимания. Такие бункеры обычно охраняло человек двадцать-тридцать. Разместить большее количество, даже временно, место не позволяло. Но то, что сейчас коридор был пуст, не значило, что все солдаты сейчас там, внизу, где стреляли. А вот если меня поймают, тогда уже точно все. Со мной будет кончено: меня убьют так или иначе.

Вот только тот человек с капюшоном на голове, которого я видела…

Я не питала особой преданности Детской лиге. Мы заключили сделку на словах, это была странная договоренность, столь же деловая, сколь и кровавая. Мне не было дела до других, если только эти люди не были членами моей группы. Да и обо мне заботились ровно настолько, чтобы сохранить мне жизнь и мои способности, дабы наводить на цель, словно вирусное оружие.

Я застыла, не в состоянии двинуться с места. То, что я увидела в голове охранника, продолжало снова и снова прокручиваться у меня в голове. Было нечто странное в том, как заключенному 27 связали руки, как повели его вниз, в темную неизведанность бункера. Что-то в блеске оружия, невероятности побега. Я чувствовала, как во мне, словно облако пара, нарастает отчаяние, заполняя все тело и клубами вырываясь из него.

Я знала, что такое оказаться в тюрьме. Чувствовать, как время останавливается, потому что с каждым днем капля за каплей утекает надежда на то, что все еще может измениться и кто-то придет на помощь. И я подумала: если кто-нибудь из нас до того, как операция окончательно провалится, сумеет добраться до узника, и он узнает, что мы здесь, ради этого одного уже стоило попытаться.

Но безопасного пути вниз не было, а неистовая пальба явно велась из автоматического оружия. Заключенный 27 поймет, что за ним приходили – и не смогли до него добраться. Я стряхнула с себя сострадание. Хватит думать, будто эти взрослые заслуживают какой-либо жалости, особенно агенты Лиги. Даже от новобранцев, на мой взгляд, разило кровью.

Если останусь здесь, как приказал Роб, то никогда не найду Вайду. Но если, ослушавшись, уйду, он придет в ярость. «Может, он хотел, чтобы ты стояла тут, когда прогремит взрыв, – прошептал тихий голос на задворках моего сознания. – Может, он надеялся…»

Нет. Я отбросила эти мысли – сейчас не до этого. Моя ответственность – Вайда. Не Роб, не заключенный 27, а эта чертова гадюка. Вот выберусь отсюда, найду Вайду, потом мы в целости и сохранности вернемся в штаб, вот тогда, пожалуй, я снова вернусь к своим подозрениям. Но не сейчас.

Пульс все еще бился в ушах слишком громко, и я не расслышала тяжелые шаги того, кто спускался с наблюдательного поста в прачечной. И когда моя рука коснулась двери, мы буквально врезались друг в друга.

Этот солдат был молодым. Судя по внешности, немногим старше меня. Райан Дэвидсон, выдал мой мозг, выплевывая всевозможную бесполезную информацию из файла с заданием. Вырос и родился в Техасе. Призван в Национальную гвардию после закрытия его колледжа. Специальность: историк искусств.

Однако одно дело – читать чью-то жизнь с распечатки, и совсем другое – встретиться с этим человеком уже из плоти и крови лицом к лицу. Почувствовать тяжелый запах его горячего дыхания, увидеть пульс, бьющийся в горле.

– Э-эй! – Солдат потянулся за пистолетом, но я ударила ногой по его руке, и оружие, прогрохотав по лестничной площадке, покатилось вниз по ступенькам. Мы оба метнулись за ним.

От удара подбородком о серебристый металл мозг словно взболтало. Одну слепую секунду перед моими глазами застыла девственно-белая вспышка. А потом все снова стало блестящим и ярким, сменяясь острой болью; солдат сбил меня с ног, и я снова ударилась о пол, прикусив нижнюю губу, вспарывая ее до крови. Красные капли брызнули на лестничную клетку.

Охранник всем своим весом прижал меня к полу. Вот он пошевелился – достать рацию. Ему ответила женщина – я слышала, как она сказала: «Докладывайте», потом прозвучало: «Поднимаюсь». Осознание того, как сильно я облажаюсь, если это действительно произойдет, ввергло меня в состояние, которое инструктор Джонсон любил называть контролируемой паникой.

Паникой, потому что положение осложнялось слишком быстро.

Контролируемой, потому что хищником была я.

Одна моя рука была притиснута к груди, другая оказалась зажатой между моей спиной и его животом. На нее вся надежда. Я судорожно комкала униформу солдата, нащупывая голую кожу. Воображаемые пальцы потянулись к его голове, пробиваясь внутрь, проникая в нее один за другим. Они продирались сквозь воспоминания: мое испуганное лицо за дверью, унылые картинки женщин в синем, танцующих на тускло освещенной сцене, поле боя, какой-то мужчина, обрушивший на него кулак…

Внезапно хватка ослабла, и в мои легкие снова хлынул воздух, холодный и затхлый. Я встала на четвереньки, заглатывая ртом кислород. Фигура надо мной отшвырнула солдата на ступеньки, словно скомканный лист бумаги.

– …подъем! Надо… – Слова звучали, словно из-под воды. Если бы не пряди шокирующе фиолетовых волос, торчащих из-под лыжной маски, я бы вряд ли узнала Вайду. Ее темная рубашка и брюки порвались, она явно хромала, но была жива и в основном цела. Я слышала ее голос сквозь густой звон в ушах.

– Господи, ну ты и тормоз! – крикнула она мне. – Двинули!

Вайда начала спускаться, но я уцепилась за шиворот ее кевларового жилета и отдернула назад.

– Мы выходим на улицу. Прикроем вход оттуда. Твой коммуникатор работает?

– Они все еще там – сражаются! – закричала девушка. – Мы можем понадобиться! Он приказал не покидать пост!..

– Тогда считай это моим приказом!

Ей пришлось подчиниться, потому что таковы были правила, и за это Вайда сильнее всего меня ненавидела: мой голос был решающим. И я могла отдавать ей приказы.

Вайда плюнула мне вслед, но я чувствовала, что она идет за мной вверх по лестнице, ругаясь себе под нос. А ведь она запросто может вонзить мне нож в спину.

Та, кого мы встретили снаружи, ясное дело, такого не ожидала. Я подняла руку, потянувшись к ее запястью, чтобы скомандовать ей уйти, но гром пистолета Вайды, прозвучавший прямо над моим плечом, отшвырнул меня от девушки в военной форме даже быстрее, чем из ее шеи брызнула кровь.

– Терпеть не могу этого дерьма! – пробурчала Вайда, хватая мой пистолет, по-прежнему висевший у меня на боку, и пихая его мне в ладонь. – Вперед!

Пальцы сомкнулись на рукоятке знакомой формы. Стандартный боевой пистолет – черный SIG Sauer P229 DAK, даже после нескольких месяцев обучения стрельбе, чистке и сборке он все еще казался слишком большим для моих рук.

Мы ворвались в ночь; я попыталась снова остановить Вайду, удержать до того, как та во что-нибудь вляпается, но девчонка грубо сбросила мою руку. Мы припустили в узкий переулок.

Я завернула за угол как раз в тот момент, когда трое солдат, перепачканных сажей и перемазанных кровью, вытаскивали двоих в капюшонах из того, что напоминало большой ливневый слив. Этот выход определенно не был указан в папках с оперативной информацией, которые нам выдали.

Заключенный 27? Вряд ли. Мужчины, которых грузили в фургон, были примерно одного роста. Но шанс сохранялся. И этот шанс запихивали в грузовик и собирались увезти навсегда.

Вайда прижала руку к уху, сжатые губы побелели.

– Роб приказал оставаться внутри. Ему нужна подстраховка.

Она уже повернула назад, когда я успела ее схватить, впервые оказавшись чуточку быстрее.

– Наша цель – заключенный 27, – прошептала я, пытаясь сформулировать задачу так, чтобы она не противоречила глупому чувству долга Вайды перед организацией. – Думаю, это он. Вот зачем Албан отправил нас. И если агента увезут, вся операция псу под хвост.

– Он… – запротестовала было Вайда, но потом, что бы она там ни собиралась сказать, слова застыли у нее на губах. Сжав челюсти, девушка чуть заметно кивнула. – Если ты нас потопишь, я с тобой идти ко дну не собираюсь. Прими к сведению.

– Это будет только моя вина, – заверила ее я, – и на тебе никак не отразится.

История операций Лиги останется незапятнанной, ничто не пошатнет доверие Албана и Кейт к Вайде. Ситуация для Вайды беспроигрышная – либо ей достанется вся «слава» успешной операции, либо она станет свидетельницей моего наказания и унижения.

Я не спускала глаз с разворачивавшейся перед нами сцены. Три солдата – справиться можно, но для этого мне надо подобраться совсем близко – так, чтобы к ним прикоснуться. Единственный, однако весьма неприятный предел моих способностей, который я никак не могла преодолеть, сколько бы Лига ни заставляла меня упражняться.

Невидимые пальцы в моей голове нетерпеливо постукивали, словно их бесило, что они не могут выбраться ни на сантиметр дальше.

Я уставилась на ближайшего солдата, силясь представить, как эти пальцы, точно длинные цепкие щупальца, ползут по плитке, дотягиваются до его незащищенного разума. «Клэнси бы так смог», – подумала я. Ему не нужно было дотрагиваться до людей, чтобы завладеть их разумом. Мне хотелось рычать от бессилия. Нужно что-то другое. Отвлекающий маневр, который мог бы…

Вайда могла гордиться собой: атлетического сложения, сильные, натренированные руки и ноги. Она двигалась изящно и легко, хотя ее действия несли другим смерть. Я заметила, что девушка подняла пистолет и взяла цель.

– Используй способности! – прошипела я. – Вайда, опусти оружие – его же сразу заметят!

Девушка глянула в мою сторону так, словно у меня случилось размягчение мозга. Перестрелять врагов было бы быстрее, мы обе хорошо это знали, но что, если она промахнется или ранит одного из заключенных, или охранники откроют ответный огонь…

Раздраженно вздохнув, Вайда подняла руку. Затем толкнула воздух ладонями. Троих нацгвардейцев подбросило вверх и отшвырнуло в сторону дома напротив, прямо на припаркованные там автомобили. Мало того, что Вайда была физически быстрее и сильнее и целилась лучше нас всех, она еще и лучше других управляла своими способностями.

Я позволила части своего мозга выключиться. Самый ценный навык, которому научила меня Детская лига: избавляться от страха и заменять его чем-то холодным и безучастным. Назовите это спокойствием, сосредоточением или оцепенением – но у меня получилось. И не обращая внимания на сумасшедшее клокотание крови в моих сосудах, я побежала к заключенным.

От них воняло рвотой, кровью и грязью, в то время как хирургически чистые коридоры бункера пахли дезинфекцией. Желудок скрутило.

Ближайший ко мне мужчина скорчился у сточной канавы, закрывая связанными руками голову. Рубашка свисала клочьями с его плеч, обнажая порезы, ожоги и ушибы – его спина была больше похожа на кусок сырого мяса, чем на человеческое тело. Заключенный повернулся на звук моих шагов, опуская руки. Я сдернула капюшон с его головы, собираясь произнести какие-то ободряющие слова. И тут меня точно замкнуло. Из-под копны грязных белокурых волос на меня уставились ярко-голубые глаза, и я замерла, не в состоянии вымолвить ни слова, когда бывший узник, наклонившись, попал в бледный круг света от фонаря.

– Шевелись, тупица! – заорала Вайда. – Чего встала?

Мне показалось, что из меня вытекла вся кровь, быстро и чисто, как это бывает, если выстрел приходится в самое сердце. И тут я поняла – догадалась, почему Кейт поначалу так упорно старалась перебросить меня на другое задание, почему мне приказали не входить в бункер, почему не дали информации о самом заключенном. Ни имени, ни описания, ни, конечно, предупреждения.

Потому что лицо, на которое я сейчас смотрела, было худым, вытянутым, избитым, но таким знакомым… знакомы… зна…

«Это не он, – подумала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Не он».

В ответ на мою реакцию, пленник медленно встал, непокорная улыбка то и дело сменялась гримасой боли. Поднявшись на ноги, он, шатаясь, шагнул ко мне. Облегчение в его глазах смешивалось с пониманием того, что операция еще не закончилась. Однако его тягучий южный акцент звучал так же тепло, как раньше, пусть тембр голоса, когда заключенный 27, наконец, заговорил, оказался глубже и грубее:

– Я выгляжу так же мило, как себя чувствую?

И клянусь – клянусь, – я почувствовала, как теперь уже время ускользает у меня из-под ног.

следующий лист >>