Александра Байт
Клуб анонимных мстителей

Остальные оживились, хотя, судя по лицам, еще не понимали, куда я клоню. А во мне между тем проснулось вдохновение.

– Значит, одно издание у нас уже есть. Знакомая наверняка подскажет выходы и на другие. И сможет написать статью, изложить всю эту историю. Да, доказать ничего нельзя. Посеять сомнения – запросто. Особенно если будет написано талантливо. Как минимум расшатаем пьедестал «великого творца». Может, найдутся другие обиженные, с более вескими свидетельствами. Человек такого сорта, как этот ваш композитор, наверняка «наследил» где-то еще. Восстановим справедливость – хотя бы так! Человек умер, но память о нем жива. Так пусть эта память будет правдивой!

Повисла тишина – плотная, будто сотканная из общих мыслей. Мне было свойственно сомневаться в словах и решениях, но сейчас от привычных колебаний не осталось и следа. Во-первых, я выступаю за справедливость, и это честно. Во-вторых, мы должны стать одной командой. В-третьих, просто обратиться с просьбой к знакомой – что в этом криминального? Ну и… «лучший способ справиться с бедой – помочь другому», святая правда! И не только потому, что я отвлекусь от своих страданий и совершу благое дело. Главное, я наконец-то перестану пасовать перед людьми и обстоятельствами, переборю страхи, возьму жизнь в свои руки. Перестану быть жертвой. Дам себе свободу ненавидеть.

– Вот же! Прекрасная идея! – довольно протянул Гений с видом «можете ведь, когда захотите». – Отлично! И именно «написать талантливо»! Возьмешься, Маргарита?

Опа, а на это я, если честно, не рассчитывала… Не потому, что чего-то боялась, – в конце концов, сохранить анонимность в издании с картинками от папарацци было проще простого. Но… с недавних пор я бросила писать, не было настроения. Короткие пресс-релизы по работе – не в счет. Откуда он взял, что у меня получится? Да, и кстати… В этом клубе что, манера такая – быстро переходить на «ты»?

– Достаточно было ознакомиться с ответом на вступительную анкету, чтобы понять: у тебя безупречный и самобытный стиль, впору романы сочинять, – словно услышав мои вопросы, пояснил Гений. – Но работаешь ты в пиаре. Почему бросила писать? И не подвернулся ли повод возобновить?

– Почему? – Я лихорадочно пыталась придумать сколько-нибудь внятное объяснение. Только что я выслушала пару тяжелых историй, и впечатлений на сегодня было достаточно. Мне не хотелось погружать остальных в свои проблемы – момент еще не настал. – Все просто… Газета, в которой я работала, закрылась. Кризис, конкуренция – журналистам сейчас непросто. Я сменила сферу деятельности, а писать «в стол» – не мое. Зачем, если это никому не нужно? Я давно не работала со статьями. Да я даже название к этой истории придумать не смогу!

– Нужно что-то короткое. Да, короткое, но хлесткое, – с видом эксперта заявил Гений, словно кто-то просил его о помощи. А я ведь даже еще не согласилась! – Вот у Кафки – «Процесс», и все. Или у Шекспира – «Гамлет». У Достоевского – «Идиот». И здесь нужно что-то «говорящее».

Сказала бы я сейчас кое-кому пару ласковых, коротко, но хлестко… Гений взялся меня убеждать, а остальные с готовностью подхватили и бросились поучать. Со всех сторон полетели советы:

– Можно начать со строчки из песни, все ведь ее знают. Сыграть на контрасте: такая «светлая» песня – и темная душа…

– Про дирижера нашего как следует развернуть, не все ведь увлекаются классикой…

– И про пигмея, про пигмея обязательно написать, это так красочно…

Я лишь вертела головой, потеряв дар речи и уже готовая сдаться под их напором. И тут Алик, единственный молчавший, тронул меня за руку и отрицательно покачал головой, мол, «Если сомневаешься, не соглашайся». Но разве я могла подвести, когда на меня с надеждой смотрели столько глаз? Чего тогда стоят мои упования на справедливость?

– Ладно, постараюсь помочь… – отмахнулась я, ежась под обжигающе-неодобрительным взором Алика. – Но, честно говоря, пока не знаю, как мне это написать…

– Если не знаешь, может, не стоит и браться? – наконец-то подал голос наш красавчик и, выдержав паузу, авторитетно изрек: – Писать надо так, чтобы твои фразы захотелось растащить на мотиваторы в интернете. Или набить на теле.

Ему, конечно, виднее, вон, какой татуированный узор торчит из-под закатанного рукава! И я, кажется, слышу сомнение в его тоне? Думает, не смогу «тряхнуть стариной» и выдать что-нибудь удачное? Все, держись!!! Я ведь уже упоминала, что меня нельзя брать на слабо?

– Решено, берусь. Можете не тратить красноречие на уговоры. Но мне нужно как следует вникнуть в проблему.

– Постойте-постойте, друзья, я еще ничего не решил, – подал голос Рудольф Карлович. – Я благодарен вам за участие, но затевать шумиху не готов. А вот на могиле негодяя побывать надо. Не знаю, зачем мне это, какое-то чувство… Вдруг смогу поставить крест на этой истории? Все-таки похоронить прошлое?

– Договорились, – неожиданно легко согласился Гений.

А я-то думала, он начнет уговаривать дирижера, раз с таким азартом ухватился за мою идею!

– Побываем и вникнем. Рудольф Карлович, обещаю, мы с уважением отнесемся к любому вашему решению. Но вам нужна поддержка. Если не возражаете, мы с Маргаритой составим вам компанию.

– Тогда и я поеду, – тут же среагировал Алик.

– И я, – пискнула Анька.

Хорошенькое дело: один, похоже, вознамерился везде за мной таскаться, а другая не может пережить, что «офигенный мужик» проявил толику интереса к ее лучшей, на секундочку, подруге!

– Нет-нет, зачем нам такая делегация? – улыбнулся Гений, давая понять, что разгадал истинную суть их намерений. – Не будем привлекать лишнего внимания. Еще не время.

* * *

«Каков мужчина за рулем, таков и в постели» – недавно я читала заметку на эту тему в женском журнале. Тогда энтузиазм авторши, упорно доказывавшей справедливость изречения, показался мне глупым. Сейчас же, сидя на переднем пассажирском сиденье рядом с Гением, который уверенно, с шиком и даже нагловато пробивался через пробку, я была готова поверить популярному глянцу…

Рудольф Карлович сразу уселся сзади – видимо, желал тактично оградиться от любых разговоров. Сегодня старик был молчаливее обычного, но язык жестов выдавал его волнение. Дирижер никак не мог устроиться в машине, хотя та обладала внушительными габаритами, путался в пальто, несколько раз ронял зонт-трость. Мы с Гением старались упредить любые его желания и с готовностью бросались на помощь всякий раз, когда это требовалось.

В салоне царила напряженная тишина. Любые разговоры сейчас, когда Рудольф Карлович готовился к «встрече» с давним знакомым, казались неуместными. Включать музыку и вовсе было бы вопиющей неделикатностью. Вот мы и молчали. Гений ловко управлял своим шикарным черным внедорожником, а я искоса наблюдала за нашим лидером и думала о всякой всячине…

Вчера я посмотрела один из концертов с участием Рудольфа Карловича. Поисковик в интернете выдал множество ссылок на его выступления – в Москве, Питере, Казани, Эдинбурге, Вене… Я выбрала свой любимый Третий фортепианный концерт Рахманинова – никогда не считала себя знатоком классической музыки, но это произведение могла напеть наизусть и чуть ли не целиком. А еще мне вдруг вспомнилось, как в юности ходила с мамой на вечер памяти Рахманинова. Из всех рассказов особенно запомнился один: как композитор, столкнувшись с критикой, погрузился в глубокий творческий кризис и несколько лет ничего не сочинял. Тогда ему помог талантливый психотерапевт – может быть, наш Гений точно так же поможет Рудольфу Карловичу?

Словом, я выбрала композитора и произведение неслучайно – и до сих пор находилась под впечатлением. Рудольф Карлович высился на сцене, как полководец, готовый отдавать приказы покорной рати. Нет, скорее как судья, замерший перед тем, как преломить жезл и отдать преступника палачу… Ох, какую чушь я несу – похоже, обещанная статья уже начала складываться у меня в голове. И совершенно напрасно, ведь дирижер ясно дал понять, что не хочет шумихи. Но воображению ведь не прикажешь…

Знакомая с детства музыка раскрывалась для меня совсем иначе. Сейчас она была фоном для всего, о чем поведал нам дирижер: я слышала наивное вдохновение юности, бурные надежды, разочарование, яростную, готовую выплеснуться злость – и успокоение, смирение, светлую грусть завершающего жизненный путь человека. В конце он, измотанный, взмокший, из последних сил взмыл над оркестром, подгоняя музыкантов, заставляя их следовать неистовому темпу… На финальном аккорде дирижер размашисто, с исступлением взмахнул палочкой, будто желая поразить пианиста в самое сердце. Ставя точку в своей жизни. Оставляя ощущение трагедии.

Гений между тем притормозил на одной из улочек – к известному кладбищу в центре города проще было подойти пешком. Открыл мою дверцу, потом заботливо помог выбраться Рудольфу Карловичу. Я почти физически ощущала владевший дирижером трепет, но покровительственное присутствие Гения немного развеивало напряжение. У самых ворот кладбища старик остановился как вкопанный, не в силах занести ногу и сделать последний решительный шаг. Нечто подобное чувствуешь иногда во сне, когда нужно бежать, а тело тебя не слушается.

– Может быть, вернемся? – Гений мягко тронул за рукав дирижера. – Не надо себя мучить.

– Нет, – покачал головой старик и упрямо тряхнул седыми прядями. – Нет. Иначе я никогда от этого не избавлюсь.

Кивнув, Гений скрылся в маленьком здании при входе, где располагались администрация кладбища и цветочный магазин. Через пять минут он выскочил оттуда с двумя ветками каких-то странных красновато-желтых цветов, напоминавших языки пламени.

– Я выяснил, какой участок нам нужен, это туда. – Гений махнул вправо и протянул дирижеру цветы. – А здесь неплохой магазин, я звонил им вчера, и доставили в лучшем виде. Довольно редкие в наших краях цветы, иногда их называют кошачьими когтями. Символ мести, предупреждение о грядущей каре. Мне показалось, вам, как творческому человеку, понравится. Можете «подарить» цветы обидчику.

Мы прошли немного вперед, пару раз свернули. По акварельно-голубому апрельскому небу бежали облачка, а пока еще голые деревца и смотревшие на нас древние ангелочки добавляли картине безмятежности. Но стоило нам выбраться на современную аллею, окаймленную пышными памятниками советских времен, как зыбкое умиротворение рассеялось.

– Вот он! – торжествующе вскричал Гений, и передо мной предстал помпезный постамент. Скользнув взглядом выше, я увидела глыбу из белого мрамора, в которой угадывались очертания плеч и головы. Подойдя ближе, я разглядела узнаваемые нос картошкой, залысины и глазки-щелочки. Перед именем и годами жизни вилась высеченная на камне тоненькая ниточка нот. Мы остановились как вкопанные, и я спиной уловила ужас, объявший замершего сзади дирижера. Через мгновение Рудольф Карлович в порыве не свойственной его возрасту энергии бросился к памятнику.

– Нет, не мое! Слава богу, не мое, – с облегчением выдохнул он, считав ничего не говорящую мне строчку нотных знаков. Потом в эйфории обвел нас взглядом… и тут же осекся, пронзенный внезапным осознанием. – Какое унижение! Нет, вы только вдумайтесь, какое унижение! Я устал быть жертвой! Бояться его… даже мертвого… Радоваться, что он не может меня обокрасть – уже с того света! Один миг – и все, я – не человек, меня нет! Только страх, животный страх, что прошлое вернется. А оно и не исчезало… оно не умерло! За что? За что?!

Старик еще долго стоял у могилы, глядя на ноты затуманенными глазами. Он то запускал скрюченные длинные пальцы в седые волосы, то что-то бессвязно бормотал себе под нос, то горестно покачивался из стороны в сторону. Мы с Гением тактично держались в стороне, в любую секунду готовые поспешить с утешениями. Но вот Рудольф Карлович горделиво выпрямился, швырнул цветы и, не оглядываясь, зашагал прочь.

Гений кинулся догонять старика, а я помедлила, бросив взгляд на могилу. И тут же застыла, объятая ужасом. Один цветок сиротливо валялся у ограды, почти на аллее. Другой маленьким пламенем алел на мраморной белой цветочнице. Соцветия венчали острые, будто когти хищника, зубцы.

Рудольф Карлович оставил на могиле обидчика один цветок. «Подарил» один-единственный цветок, как живому. Прошлое никуда не исчезло, не развеялось. Не умерло, не упокоилось в могиле. Оно по-прежнему жило, терзая душу безжалостными когтями, и неизвестно, существовало ли от него спасение.

Глава 4

Моя статья «выстрелила». Всего через неделю во всех киосках на самом видном месте красовался тонкий скандальный журнал с кричащим заголовком «Известный композитор – вор?» на обложке. Под статьей с коротким, но хлестким названием «Ничего, кроме правды» стояла довольно распространенная фамилия, причем мужская. Договориться с девочкой из издания оказалось проще простого, особенно когда я свела ее с Гением. Тот вмиг обаял новую знакомую и, похоже, хорошенько позолотил ей ручку. А скоро тему подхватили и другие писаки, коршунами слетевшиеся на сенсацию.

В один прекрасный день Рудольфа Карловича пригласили на телевидение. То ли момент выдался удачным – у телевизионщиков на время иссякли обычные сюжеты с тестами ДНК и семейными перипетиями звезд, то ли история вопиющей несправедливости так всех заинтересовала, но факт остается фактом: редакторы идущего в прайм-тайм шоу обратились к нашему дирижеру.

Перед началом очередного собрания группы Мила увела Рудольфа Карловича в глубь так манившего меня коридора, откуда спустя минут десять он появился уже в сопровождении Гения. Ах, значит, я не ошиблась, там располагалось что-то интересное, видимо, личный кабинет нашего блестящего психолога! И мне снова захотелось незаметно скользнуть в этот коридор. Спрятаться в каком-нибудь уголке, узнать, о чем Гений секретничает со своей помощницей, посмотреть, нет ли там других картин… Да бог знает зачем еще, только бы уловить суть витающей в этом коридоре тайны!

Спустя еще несколько дней мы с Анькой сидели у меня и, уплетая заказанную по столь важному поводу пиццу, внимали шустрому ведущему из «ящика». Внизу яркой лентой светилась тема передачи, в которой крупными буквами выделялось уже привычное «вор». Мы прекрасно знали, что Рудольф Карлович согласился на этот эфир лишь с условием, что Гений будет рядом. Тот действительно присутствовал на съемках, скромно сидел среди публики, а после записи передачи скинул нам в мессенджер сообщение: «Фееричное действо. Посмотрите обязательно, получите удовольствие. Будет сюрприз!»

Сначала ведущий долго перечислял заслуги и звания гостя, потом показали «нарезку» самых известных его выступлений. Наконец Рудольфу Карловичу дали слово. Он говорил ровно, с достоинством и спокойным осознанием собственной правоты. Ведущий пытался встрять с провокационными вопросами вроде: «Но разве композитор не помог вам поступить в консерваторию?» – но всякий раз Рудольф Карлович отвергал инсинуации одним взмахом величавой головы.

Потом в студию влетела дочь композитора, полная дама с носом картошкой и глазками-щелочками. Она плюхнулась на соседний диванчик и с места в карьер принялась громко верещать о том, что родителя безжалостно оболгали, а вся ее жизнь с недавних пор превратилась в ад. Звонки журналистов, косые взгляды соседей, вопросы коллег, нелепые обвинения… да мало ли, сколько их, таких «несправедливо оболганных», – вагон и маленькая тележка! Что теперь, верить каждому лгуну?

– Любопытно, что вы сами подняли эту тему, – подхватил бойкий ведущий, словно ждал именно такого поворота, и, заговорщически глядя в камеру, пообещал зрителям: – После рекламы в эту студию войдет человек, утверждающий, что тоже пострадал от действий прославленного композитора. Наш новый гость молчал долгие годы – и решился заговорить только сейчас. Итак, совсем скоро, не переключайтесь!

– О-го-го! Похоже, мы разворошили осиное гнездо. Точнее, ты. Вот она, сила «четвертой власти» в действии, – хохотнула Анька.

Я растерянно улыбнулась. Если честно, совсем не ожидала, что довольно безобидная – и, главное, честная – статья спровоцирует такую шумиху. Но, с другой стороны, я и не жалела, что случайно подкинула эту идею. Правда должна восторжествовать – пусть даже и таким, весьма своеобразным способом.

После выхода статьи Гения так и распирало от успеха «первого настоящего дела нашего клуба», он даже посмаковал особенно удачный, с его точки зрения, пассаж на очередном собрании, хотя мои сотоварищи уже успели прочитать материал.

– «“Справедливость есть право слабого”, – писал когда-то Жозеф Жубер. Его высказыванию уже два столетия, но само понятие “справедливость” продолжает стойко ассоциироваться с бесполезными потугами слабых, беззащитных людей добиться… хотя бы чего-нибудь. Но это – история сильного человека, – Гений отвлекся от статьи и удовлетворенно кивнул, а Рудольф Карлович смущенно потупил взор, – сильного и порядочного. Возможно, всем нам нужно перестать воспринимать такие понятия, как “совесть”, “правда” и “достоинство” в качестве некоего убогого утешения для слабаков. В противном случае порядочный человек обречен всегда оставаться в одиночестве среди равнодушия окружающих и мучиться риторическим “За что?”».

– Круто, – выразил общее мнение Алик, когда Гений закончил читать. С ума сойти, даже его проняло! – Знаете, о чем я сейчас подумал? Недавно стою на перекрестке, пережидаю красный сигнал светофора. С недавних пор я превратился в пешехода, причем примерного – попал в аварию, разбил машину и с тех пор стал тщательнее следовать всем этим правилам. А тут и дорога-то свободна, и ждать целых полторы минуты, и опаздываю – а все же стою, раз положено. Все вокруг преспокойненько бегут, толкают меня, чуть ли пальцем у виска не крутят, мол, «Сам дурак, время есть тут стоять, так другим не мешай!». А ведь в этом, по сути, вся наша жизнь. Кто-то следует правилам – или той же совести, а остальные вот так… бегут, всегда впереди. И плевать, если кого-то оттолкнут, сметут с пути или вовсе сбросят под колеса.

Я взглянула на Алика с интересом. Иначе – чуть ли не впервые с момента знакомства. Как на нестандартную личность, человека со своим мнением, с любопытными наблюдениями, своей – пусть даже вот такой обыденной – философией. Внешнее легкомыслие и богемный имидж помешали сразу оценить это. Странный парень… Сейчас я без колебаний приняла бы его приглашение пропустить по бокальчику и пообщаться, но – вот незадача! – Алик вечно опаздывал на собрания клуба, а по их окончании куда-то усвистывал.

Однажды я заметила, как он воспользовался обычной суматохой в холле, когда одни члены клуба уже прощались с Гением и Милой, а другие получали у охранника телефоны, и скользнул в таинственный коридор. Я не привлекла внимание остальных, не сказала об этом ни одной живой душе – интуиция подсказывала, что увиденное стоит оставить при себе. Кто знает, еще попаду в дурацкое положение, когда на самом деле выяснится, что Алик – тайный сотрудник клуба. Они с Гением были как-то связаны – но как? Это мне еще предстояло выяснить…

– …да очнись ты, Ритка! Зову-зову – не дозовешься, – резко вторгся в мысли голос подруги. – И где ты вечно витаешь? Сейчас пропустишь самое интересное!

И правда, реклама уже прошла, на экране вновь возник говорливый ведущий, кратко напомнивший тему передачи.

– Разбираясь в этой запутанной истории, наши редакторы провели целое расследование. – Эта его фраза, кажется, сопровождала любой подобный эфир, но на сей раз парень из «ящика» сиял, аки солнце ясное, предвкушая колоссальную разборку. – И, судя по всему, то, что мы раскопали, – лишь верхушка айсберга. Встречайте – известная певица, заслуженная артистка страны, любимая миллионами исполнительница! Прошу приветствовать!

Повинуясь призыву, аудитория «дала шуму», который только усилился, стоило гостье выйти под камеры. Полная фигура, удачно упакованная в стройнящее темное платье, холеное, знакомое со шприцем косметолога лицо, уложенная волосок к волоску прическа, сочный узнаваемый голос и невероятный напор – эту даму знали все без исключения. Она картинно повертелась в разные стороны под аплодисменты, купаясь в народной любви, а потом подошла к деликатно поднявшемуся при ее появлении Рудольфу Карловичу и взяла его руку в свои ладони.

– Благодарю вас за смелость и достоинство. Я никогда не решилась бы предать гласности эту историю, если бы не ваш пример, – прочувствованно произнесла певица с не свойственной ей почтительностью и, резко развернувшись, в два шага одолела дистанцию до соседнего дивана. Возвысившись над дочерью композитора, она вдруг разинула рот и заорала, как на базаре: – Что, думала, так и проживешь всю жизнь в иллюзиях о папочке – великом композиторе? Я тебе покажу «нелепые обвинения»! Все расскажу об этом старом развратнике, все!

С трудом взяв себя в руки и усевшись, певица окунулась в воспоминания. Ее речь сопровождалась хлесткими безжалостными эпитетами и пугающе-агрессивными гримасами. Ведущий своими вопросами умело направлял рассказ в нужное скандальное русло, стоя с таким видом, будто испытывает ни с чем не сравнимое блаженство.

История оказалась гаденькой и, увы, не такой уж редкой. Молоденькую, подающую надежды певицу из далекого городка направили на музыкальный фестиваль, жюри которого возглавлял «этот гнусный червь, непонятно с какой стати провозглашенный чуть ли не лучшим композитором страны». Когда талантливая девушка вышла в финал и ей уже прочили Гран-при, мэтр завлек ее в свой гостиничный номер под предлогом обсуждения итоговой композиции. Там и последовало недвусмысленное предложение…

– Представляете мои ужас и омерзение? Я – совсем еще ребенок, первая поездка без мамы, и тут такое! А ведь возносила его до небес, еще радовалась по глупости: такой творец, полубог с музыкального олимпа, хочет дать мне – мне, простой девчонке! – совет по поводу репертуара, – с горечью ухмыльнулась певица. – Конечно, убежала, врезав ему хорошенько по яйц… ох, простите, трудно подобрать приличные слова… И проиграла конкурс. «Прокатили» в финале, без объяснения причин, словно и не было предыдущих двух дней восторженных отзывов. А потом меня будто не стало, на долгие семь лет. Одно слово этого монстра – и нет человека. Не принимали в институт, снимали с конкурсов, не приглашали участвовать в концертах. Иногда я сама начинала сомневаться, существую ли на самом деле. Оставил от меня пустое место – врагу такого не пожелаешь!

Дама потерянно уронила голову, словно эмоциональная речь высосала из нее все силы. Мы с Анькой молчали, сосредоточенно глядя в экран, притихла и впечатленная студия. Даже обычно не в меру активный ведущий держал паузу, осознавая неуместность любых комментариев. Наконец певица подняла глаза, теперь напоминавшие колодцы с темной водой, и тихо произнесла:

– Семь лет жизни… и из-за чего! Я никому не рассказывала об этом, даже маме, – мне было так стыдно! Это сейчас на каждом углу кричат про домогательства, а тогда… Другая жизнь, другое воспитание – вряд ли удалось бы оправдаться. Но мне все-таки повезло: пошла работать на завод в своем городке, там по счастливой случайности попала в ансамбль самодеятельности, меня снова стали выдвигать на конкурсы. Пришли иные времена, это чудовище уже не было таким всесильным. Начала петь романсы, народные песни, постепенно, как говорится, раскрутилась. Сейчас у меня есть все – публика, признание, концерты. Но иногда я думаю, насколько легче, продуктивнее, счастливее была бы моя жизнь – в первую очередь творческая – без этого ужасного случая…

Камера крупным планом выхватила лицо немолодой певицы. Она смотрела прямо на нас – молчаливо протестуя, негодуя, обвиняя человека, которого уже не было на этом свете. По щекам, оставляя бороздки в толстом слое телевизионного грима, струились слезы.

По экрану пробежали титры, а потом вдруг возникла надпись «Вместо послесловия». Перед нами предстали певица и Рудольф Карлович, о чем-то тихо беседующие после эфира и, похоже, не подозревающие, что их продолжают снимать. Наш дирижер явно утешал даму, которая то и дело прикладывала к глазам бумажный носовой платочек и что-то эмоционально говорила. Среди бессвязного бормотания вдруг четко прозвучал обрывок фразы: «есть и другие, я точно знаю, наши случаи – не единичные. Наверняка кто-то еще согласится обнародовать…»

Картинка сменилась, на экране опять возник ведущий, эмоционально замахавший руками:

– «Нет ничего тайного, что не стало бы явным», сегодня мы лишний раз убедились в этом. И, судя по всему, в этой истории рано ставить точку. Наши редакторы продолжают работу. Если вы попали в похожую ситуацию или стали жертвой данного конкретного человека, звоните по телефону, указанному на экране. Пора на всю страну сказать «нет» харассменту и плагиату. «Ничего, кроме правды» – таков наш девиз. На этом – пока все. После нас – вечерние новости, не переключайтесь!

– Вот это да, – ошеломленно протянула Анька и потянулась к пульту, приглушая звук телевизора. – Рит, ты понимаешь, какой хайп поднялся? И в кои-то веки – совершенно справедливо! Офигеть, это же федеральный канал! Телевизионщики своего не упустят, скоро от славы этого «композитора» не останется и следа. А всю эту кашу заварила ты, серая кардинальша! Ну не молчи, скажи, наверняка обидно, что не поставила под статьей свою фамилию?

Нет, мне не было обидно. Напротив, я радовалась, что так и осталась «ноунеймом». Если честно, меня потрясли масштабы, которые приняла эта ситуация, хотя с моим талантом вляпываться в авантюры следовало ожидать чего-то подобного. «Хайп», «ящик», «харассмент» – все это было бесконечно далеко от моей заурядной, если не считать мелких досадных «приключений», жизни. Стоп… неужели я начинала сожалеть о том, что эта самая жизнь перестает быть заурядной?

Я вспомнила харизматичного Гения, патлатого богемного Алика, раздавленного унижением дирижера, худенькую Юлечку с искаженным восприятием собственного тела – и минутную слабость как рукой сняло. Ажиотаж и телепередача ничего не изменили. Зло все так же подлежало осуждению, а справедливость по-прежнему стоило восстанавливать – и плевать, какими средствами. Мне все так же отчаянно требовалась поддержка. Но теперь у меня были люди, готовые эту поддержку оказать. Сообщество единомышленников, частью которого я стала. И нас ждали новые великие дела на благо клуба.

* * *

Креативность покинула мой обычно изобретательный разум – ничего не оставалось, как расписаться в этом на очередном нашем собрании. То ли все мои творческие силы ушли на статью об украденной мелодии, то ли ответственность «серой кардинальши» давила, но мне пока не удавалось подсказать решение очередной задачки.

Мила сегодня отсутствовала, и у дверей нас встречал один из громадных сотрудников службы безопасности. Я не могла точно сказать, видела ли этого парня прежде, – все эти медведеподобные охранники были на одно лицо. На вопросы о Миле Гений лишь отмахнулся: мол, ничего страшного, приболела, навещать не надо, скоро придет в норму.

Мне стало немного не по себе – обычно вежливый и предупредительный с остальными, к своей верной, беззаветно преданной помощнице он относился с нескрываемым пренебрежением. С другой стороны, я ощутила нечто вроде облегчения, ведь в присутствии Милы мне с самого первого дня было неловко за знаки внимания, источаемые в мой адрес ее боссом. Словно я в чем-то виновата!

А знаки эти были, пусть и малозаметные. Взять хотя бы сегодня… Мы долго ломали головы над тем, как помочь Юлечке. Чтобы думалось легче, Гений объявил перерыв и решил угостить нас каким-то нереально вкусным кофе, привезенным из-за границы благодарным клиентом. В другое время этим занялась бы Мила, но в ее отсутствие Гений попросил о помощи Аньку. Та зашлась от радости и поспешила за психологом, который, уже выходя из зала, незаметно для нее улыбнулся и задорно подмигнул мне. Словно хотел сказать: «Конечно, я предпочел бы пообщаться с тобой, но потерплю немного твою болтливую подругу, чтобы не обижалась».

А этот «офигенный мужик» в самом деле был отличным психологом… Сейчас, когда наша группа постепенно сплачивалась, он все явственнее становился лидером, который несет ответственность за каждого. Гений, казалось, был в курсе всех наших дел и безошибочно угадывал малейшие перемены в нашем настроении. А с женщинами по-прежнему держался так, что любая чувствовала его искренний интерес именно к своей персоне. Интересно, была ли у него подруга? Может быть, жена? И что связывало его с Милой?

Словно известный артист с толпой привлеченных его мужской харизмой поклонниц, следующий указаниям хитроумного менеджера, Гений упорно скрывал свою личную жизнь. Имидж этакого брутального отшельника, еще не встретившего «ту самую», очень ему подходил – и автоматически записывал каждую встречную барышню в толпу его визжащих от восторга «групиз». А еще будоражил не самые приличные фантазии – у нас-то с Анькой точно…

– Что это было? – прервал поток мыслей насмешливый голос Алика. – Ну, вот это…

И мой сосед так мастерски передразнил подмигивавшего Гения, что я подскочила на месте. Тот же еле заметный оттенок заносчивости, полное осознание собственной привлекательности и намек на то, что способны уразуметь и почувствовать лишь мы двое…

Ради всего святого, кто же этот Алик? Способный, но пока еще никому не известный актер? Ведь так похоже изобразить другого человека может лишь талантливый лицедей. Или… человек, молящийся на своего кумира и слепо копирующий все его жесты и слова. Мой богемный знакомый меньше всего напоминал фанатика – и уж точно не был ведомым. Хотя… положа руку на сердце, что я знала о фанатиках? Да и об Алике тоже? И снова мне подумалось о том, что передо мной – такой же приближенный к Гению сотрудник клуба, как Мила. Ах, о чем он говорит? Я совсем потеряла нить разговора…

– …сплошной выпендреж. Наш злой Гений – тот еще нарцисс, – потешался между тем Алик. – Ты не можешь этого не замечать! Очаровал всех дам, а Мила и вовсе, похоже, готова за него убить. Как-то я видел щенка, который трусил по дорожке и все время оглядывался на хозяина, а в зубах нес свой же поводок. Вроде дали свободу, резвись на воле, гуляй – не хочу! Но страшно, да и кто ты сам по себе, без хозяина? Так и Мила, все время подсовывает «хозяину» свой поводок.

Похоже, в обойме у Алика было немало подобных образов. Любопытный способ мыслить: травить байки, начиная издалека, и распространять свои наблюдения на актуальные житейские ситуации. Но сейчас меня занимало совсем не это.

– «Злой». Ты не в первый раз называешь его так. Почему?