Александр Велесов
Хроники сказок о трассе непуганых странников
Глава десятая. Божьи люди и странные люди трассы непуганых странников
Когда много лет назад Аскольд телепортировался в этот непонятный для него ещё тогда мир, который он иногда принимал за искажённое прошлое, а порой и за параллельную реальность, в его абсолютно материалистической – научном подходе ко всему, напрочь отсутствовало понимание того, что есть Бог, что есть религия.
И увидев тогда недалеко от кафе большое здание с тремя величественными золотыми куполами Аскольд принял его за некий приёмник космических волн, по крайней мере он так воспринимал себе божий храм на тот момент. Но и это только после того, как ему объяснили предназначение этого здания его работники.
А храм действительно находился совсем рядом с кафе Аскольда. Это был старинный монастырь, который отреставрировали прямо перед тем как Аскольд попал в этот мир.
В мире, из которого Аскольд пришёл всё было пронизано технической мыслью и в нём всему и везде давали лишь строго научное объяснение.
И поэтому, когда Аскольд с самой первой минуты пребывания в новой реальности чувствовал вокруг себя совершенно новое мистическое мироощущение, он пытался конечно же подойти ко всему с научно – логическим объяснением, но даже и при этом он не понимал того, что же на самом деле произошло с ним. Его логика и строго научный подход ко всему давал тут сбой.
И то что все его жалкие попытки покинуть кафе почти что с первых дней, не к чему его не приводили и с этим он давно смирился, как и с голосом, который слышал внутри себя, представлявшимся, Контролёром времени, и даже с тем, что он совершенно не старел в этом мире. Хотя рядом с ним за года его жизни в кафе постарело и умерло несколько поколений людей.
Аскольд смирился с годами со всем, но только не с тем, что потерял свою Лину. Порой забывал её, а порой думал, что она жила в его снах.
Монастырь стоял недалеко от него. Он манил его с первых дней его новой жизни, но он долго не решался зайти в него.
Как-то он всё-таки зашёл внутрь монастыря. Его сразу же поразило странность этого места. Он слышал когда-то из историй, вещающих из, Всевидящего Ока, о домах поклонения Космическому Разуму существующих в глубокой древности, но видел храм впервые.
Он долго стоял, любуясь иконами, и красивыми фресками на потолке, повествующими о библейских историях. Он тогда ещё ничего не знал об этом. Ему просто стало вдруг в этом месте, под куполами этого храма тихо и спокойно, умиротворённо и почему-то грустно так сильно, что у него на глазах наверно впервые в жизни показались слёзы.
Это было настолько странное ощущение и совершенно новое для него, что он был даже немного потерян в тот миг. Потом оно прошло, но и забыть он его уже не смог.
Он не стал спрашивать не у кого об этом месте, хотя несколько раз в год видел, как люди радовались в определённые дни, собирались в этом храме, особенно под Новый год и весной.
Он тоже приходил туда, пытаясь понять странную мистерию этого места. Он видел, как человек в чёрном балахоне и большим крестом на груди осенял всех крестообразным знамением, он видел, как люди зажигали свечи и крестились перед иконами. Он видел всё это, но ничего не понимал.
Он пришёл из времени, в котором никто уже не знал Бога …
Да ему нравилось всё это … Он восхищался всем, что видел в храме. Особенно весной, когда был большой праздник и люди пекли большие, высокие, вкусные пироги. Но этим всё и заканчивалось.
А потом появился старый слепой человек тоже в чёрном балахоне и с крестом на груди, с небольшой бородой, потёртым посохом и мешком на спине.
Он зашёл в кафе как-то осторожно, выставляя сначала вперёд посох, а потом ступая и сам.
Был вечер … За двумя столиками сидела несколько молодых парней и девушек, болтая о чём-то и поглощая в больших количествах пенный напиток из стеклянных бутылок. А ещё за двумя сидели водители больших машин, которые поглощали только еду.
Все словно застыли, когда появился старик. Он тихо ступая подошёл к столику у окна, снял со спины мешок, положил его на пол, перекрестился и сел за стол.
В это время Аскольд увидел его и подойдя к нему присел рядом.
Старый слепой монах и Аскольд до утра говорили о многом, а потом монах ушёл. На протяжении его пребывания в этом мире он приходил ещё дважды, и всякий раз Аскольд говорил с ним.
Потом он исчез … Кто-то сказал Аскольду, что монах умер и ему стало очень тоскливо …
Но пришёл как-то ещё один человек. Большой, с такой же большой бородой, как и сам, но не в балахоне. Он назвался, Странником.
Странник был немного странным и не лишённым чувство юмора человеком.
Он был похож чем-то на легендарного Порфирия Иванова, про которого позже чисто случайно Аскольду довелось посмотреть документальный фильм.
Это был немного грузный, с большим животом мужчина, с квадратной белой как снег лопатообразной бородой.
Первый раз он появился случайно, будто не совсем понимая правильно ли он зашёл в это заведение. Было ощущение словно странник кого-то искал или чего-то. В отличие от монаха у него был совсем небольшой рюкзачок, длинная тёплая куртка и вязанная голубая шапочка.
На лице у него сияла при этом улыбка совершенно счастливого человека. Зайдя в кафе, он оглядел помещение, выбрав столик у окна, на котором приземлялся раньше и старый монах. Подошёл, снял рюкзачёк и попросил чаю.
Была ночь… Осенняя прохладная ночь. Аскольду не спалось и он, пребывая в думах сидел у окна. Клиентов не было, а одна из работниц Аскольда дремала за баром в кресле. Когда странник попросил чаю Аскольд тут же встрепенулся и зайдя за барную стойку налив горячего чаю в стакан принёс его страннику.
– Благодарю. – всё по-прежнему улыбаясь проговорил странник, а потом как бы невзначай добавил, – Потерялись во времени?
– Простите не по – нял Вас …. – запинаясь ответил Аскольд.
– Не тужите. Надо так. А Вы как хотели. У Вас то забыли его давно. – произнёс человек с бородой.
– Кого его? – не понял Аскольд.
– Творца, Господа нашего. – сказал странник, излучая при этом свет.
В ту ночь Аскольд и странник много говорили обо всём, но это была лишь их первая встреча.
Самым удивительным было то, что странник впредь появлялся только тогда, когда на Аскольда особенно нападала тоска.
Странник делился с Аскольдом многими сокровенными тайнами и наверно хотел того же от Аскольда. Но Аскольд упрямо молчал, он слушал задавал вопросы, много вопросов, но о себе старался не говорить.
Странник поведал ему историю своей непростой жизни.
– Мне было двенадцать лет и рос я большим непоседой, – как-то стал рассказывать странник. – И вот как-то залез я на крышу сарая голубей погонять. Брат их водил старший … Не помню, как вышло, но сорвался я с крыши, а между сараем и курятником верёвка перетянута была, но видать сильно ослаблена. Падаю я прямиком на неё и как так вышло никто по сей день не знает и не ведает. Но попал я в петлю и как та петля образовалась тоже никто так тогда и не понял. Ну так и повис я в петле. И вижу я сам себя на земле лежащим и петля вокруг шеи. Но не страшно мне было не сколько, а даже дюже весело при этом. А рядом мать вижу, брата, а он шею мою из петли вызволяет. А ему кричу тогда главное ведь, Митька не надо!! НЕ надо!! Отпусти меня! Мне тут хорошо! А потом меня куда-то тянуть как стало и лечу я сквозь звёзды и мрак и навстречу к свету яркому и белому, белому. И только услышал я тогда голос красивый, красивый. Сказал он мне тогда, что рано мне сюда, а они меня тогда специально вызвали, чтобы даром наделить. Даром видеть всё то, что другие не видят. А потом очнулся я, и надо мной лицо брата старшего вижу и матери заплаканное. Брат меня из петли достал и дыхание искусственное стал делать. А с того дня другой стал я. У соседа сын в армии в госпиталь попал. Не знал он ничего, а я его увидел и сказал ему об этом. У бабки корова пропала, искали селом всем, а я ей поведал, что цыгане в село другое увели. Нашла она её потом через милицию. Много чего было … И ушёл я в двадцать пять лет, после того как институт закончил и армию отслужил послушником в монастырь один. Не знал я что с даром моим мне делать. Решил монахом стать. Долго послушником был, пока не решил постриг принять. Молились за меня тогда старцы монастыря денно и нощно, но явление было самому главному старцу, что нельзя мне до старости монахом быть, а должен я принять странничество и уйти на долгие, долгие годы. Уйти из дома, оставить всех близких и родных мне людей, забыть о них. И ходить из монастыря к монастырю по всей земле, пока в один день мне знак будет, чтобы в последнем монастыре я постриг принял и остался там до конца дней своих. Вот так и хожу уже тридцать лет как … Обо мне и фильм снимали киношники одни – документальный и очерки писали журналисты столичные. А я вот хожу пока и хожу. И бесы на меня нападали, извести хотели …
Дурно стало от этих слов Аскольду, но не подал он виду этому.
– И люди злые меня убить хотели, это те, в кого бесы вселились. И даже оборотня я как встретил. Ночью на кладбище. Дело на юге было … Монастырь там стоит в лесу, старинный больно. Братия его меня знает, а путь к нему через лес лежал, а в лесу кладбище было тоже старинное. Сошёл я с электрички на станции, а до монастыря ещё вёрст двадцать идти, а солнце к закату клониться. Что делать… Осень глубокая, уже и промозглость ночная, а в монастыре и на ночь примут и накормят. Ну не в лесу ж ночевать. Пошёл я с котомкой своей на плече. Иду, иду. По мне так и вёрст двадцать прошёл, а лесу конца и края нет. Наконец показались кресты сбоку от меня, а ночь лунная была и тени от крестов прямо рядом с деревьями ложились на покрытую жёлтой листвой землю. Птица тут ночная заверещала и прямо как в кино каком-то. Жутко мне тогда сделалось. Жутко … Не скрою. Но не стал я останавливаться. Иду дальше. А видно центр кладбища начался. И дорога лесная аккурат прямо через центр кладбища идёт. Вокруг плиты могильные мхом заросшие, кресты согбенные к земле. И вижу я краем глаз своих, что сбоку от меня движение какое-то. А я про себя всю дорогу пока иду псалом, Царя Давида, читаю. Ну думаю, хорошо если зверь лесной может какой. Диких то тут давно особо не водилось, а может и собака какая. Вот это то было мне страшно. А то с голодухи то и простая собака на человека кинуться может. А то ещё хуже человек какой блудный.
А движение всё сильней и сильней справа от меня, а я как раз с холмом поравнялся у которого две плиты могильные были. И вот тут вой страшный раздался, нечеловеческий вой. Наверно я тогда-то и поседел наполовину. И вижу я спиной ко мне согнувшись стоит кто-то. Че—ло—век… Да именно человек голый причём. Конечно я хоть и ясновидящим стал, и в монахи податься решил и странничал много лет. Но всё-таки был я человеком советским и не верил я этих демонов всяких и в леших, и в домовых тем более в оборотней. Наверно думал, что сказки всё это. Хотя знал, что бесы и черти есть. – странник остановился перевезти дух, а Аскольд подумал, что и бесов то он не знает.
Но странник тем не менее продолжал.
– Стоит человек голый на четвереньках и воет нечеловеческим голосом. А вижу я его, простите только спину и зад голый. И вдруг выпрямляется он медленно так, как будто ещё и трясясь при этом … Тело его всё в вибрации ходуном ходит. НЕ смог я дальше идти, словно в ступор встал. Остановился и смотрю на него в упор. А тело его всё дрожит и дрожит и вдруг стало покрываться шерстью оно. Всё с ног до головы … Душа у меня в пятки ушла. Понял я кто передо мной. Но знаете ли друг мой … Мне даже почему-то потом и не страшно было. Непонятно да… Возможно, но ведь согласитесь нет пределу человеческой фантазии. Но даже самая страшная, самая изощрённая фантазия не может заменить то состояние, когда ты видишь то, что не поддаётся логике человеческого мышления.
А человек то был или зверь, но оборачивается он ко мне. Никогда знаете ли не забуду я лица его покрытого шерстью и глаз, – странник отвёл глаза в сторону и было видно, что ему трудно говорить об этом.
Он молчал минут десять, смотря куда сквозь Аскольда, а потом сказал.
– Вы знаете, наверно и его можно назвать творением Господа, ведь что не делает и творит дьявол и это всё по воле Господа. Только диву даёшься тому, на что способен разум того чьё имя есть три шестёрки. Понял я тогда, что и молитва меня сейчас не спасёт. Бросился я бежать так как никогда наверно в жизни не бегал. Сучья хлестали меня по лицу со всех сил, рвали одежду на мне и кожу в кровь. А сзади слышал я тяжёлое дыхание и дух чуял звериный. Не помню, как у ворот монастыря я очутился и со всей силы стал ногами бить о калитку железную. Упал я тогда, а меня уже почти сознания лишённого в монастырь монахи затащили. А полу зверь видно распятия на воротах храма испугался, потому как видел я его глаза, горящие огнём в листве ночной, но фонари храма площадку перед ним освещали и видно, что и это его остановило тогда вместе с распятием.
Я ведь обычно всего двое суток в любом монастыре проводил, куда ноги приводили, но в этом я на месяц задержался. Заболел тогда лихорадкой, а неделю так вообще в забытьи был. Монахи чаем из трав отпоили. Сказал мне тогда старец их, отец Виссарион, Оборотня ты встретил. Видишь, как наш мир устроен – нечисть рядом со святыми местами кружиться. В лесах этих и зверя то не осталось, а демона ты узрел. В старину глубокую здесь ведь капище языческое было, и кто знает, что за лихо они тут водили. А тебе знак через это Господь дал. А какой ты потом сам поймёшь.
Много лет прошло, и только потом понял я, что Господь проверял меня, а мне предстояло дальше странничать.
Вот так и хожу из храма в храм, из монастыря в монастырь и из города в город.
Потом странник исчез.
И прошло довольно много времени прежде чем появился еще один странник. Он был очень сильно похож на первого, того настоящего странника, но с той разницей, что говорил немного другие, сначала не совсем понятные вещи, смысл которых стал доходить до Аскольда гораздо позже. Сначала Аскольд решил было, что это другой, совсем другой человек, только больно похожий на первого, пока в уже изрядно помутненном сознании и самого Аскольда, начала вырисовываться картина того, что на самом деле это было в общем то одно и то же лицо.
Первый странник говорил о Боге, а второй постоянно твердил о каком-то непонятном вожде пролетариата, для которого он и был Богом. Для первого Бог был Космический разум, а для второго вполне живая историческая личность, которую он выдавал за Бога.
Первый искал в дороге Бога и шёл куда его вёл Бог, во всяком случае так он говорил Аскольду, а второй шёл по по одной и той же схеме, представляющей собой пятиконечную звезду, состоящую из пяти городов, в которых стояли памятники тому самому загадочному для Аскольда вождю пролетариата. Так он и шёл от одного города к другому. Кого искал он? Он и сам не знал …
Почему странник поклонялся сначала ТВОРЦУ, а потом и вождю какого-то пролетариата, так и осталось тайной для Аскольда.
Сама аббревиатура столь странных сочетаний слов – вождь пролетариата, была будто какой-то неизведанной формулой для него, которую ему ещё предстояло разгадать в будущем.
А открыл её для Аскольда один маленький человечек, оставивший в душе Аскольда совершенно неизгладимый след и было у этого человечка странное прозвище – ПЕВУН.
Глава одиннадцатая. Певун и вождь пролетариата
Аскольд долго и упорно пытался соединить в один узел два этих составляющих – персонажа как-то внезапно появившегося в его жизни человека по кличке Певун и загадочной, и столь необъяснимой сначала для него исторической личности – вождя пролетариата.
Во всяком случае для него было понятно одно главное, что связывало эти два компонента – вера в светлое будущее о котором он слышал, когда в исторических очерках по местному телевизору.
Тот, кто был вождём какого-то непонятного для Аскольда пролетариата когда-то вёл за собой массы. Это в конце концов стало ему понятно … Вопрос остался в другом – куда и в какое светлое будущее он вёл эти массы?
Тщательно изучив прошлые периоды истории многое для Аскольда осталось чем-то вроде историческим пазлом, который ему предстояло только распутать.
Ведь как считал он, если он очутился в светлом будущем о котором писал вождь пролетариата в своих трудах, то в чём заключается этот так называемый свет? . . .
И вот тут-то и появился Певун. Это был человек небольшого роста с тёмным загорелым лицом. Весь его облик говорил о несуразности данного типажа, но судить и сравнивать с кем-либо Аскольд не мог. Ведь все герои его странной жизни в этом мире давно перестали его удивлять.
Короткое серое пальто Певун носил круглый год, а также синие штаны с красными лампасами, заткнутые под солдатские сапоги. В двух руках он всегда держал по одной большой сумке, набитой всяким ненужным хламом.
– Я песни пою и меня за то Певуном зовут, – сказал человек появившись в кафе и добавил, – Я тебе песню, а ты мне супа тарелку.
– А что за песни? – спросил Аскольд его.
– Широка страна моя родная, много в ней полей, лесов и рек. Я другой страны такой не знаю-ю-ю-ю – затянул он.
– А ещё какую можешь? – улыбаясь спросил Аскольд.
– Про вождя могу, – сказал маленький Певун и затянул новую песню про вождя пролетариата.
– И вновь продолжается бой!!! И сссеее – рдцу трее—вожно в груди! И Ленин такооой молодой!
И вот тут Аскольд наконец нашел ответ и понял, что светлое будущее для загадочного вождя означало – свет в душе людей этого не совсем временами понятного для него мира.
Свет, который маячил где-то там вдали за горизонтом, но был и оказался всего лишь миражом.
Но мираж исчез как любая иллюзия, оставив только память и песни, которые мог исполнить Певун.
Певун приходил не раз и каждый раз он пел новые песни, пока не исчез совсем. А с ним исчез и смысл в познании для Аскольда ответа на вопрос – кем был загадочный человек, которого все звали вождь пролетариата и имя его было Ленин? . . .
