Александр Амфитеатров
Старик Суворин

Этою болезнью – «Суворин-шмерц» – заболевали все мы, писатели-восьмидесятники, к нему приближавшиеся.

– Суворин вас любит, – сказал мне Чехов в 1895 году, – это хорошо. Слушайте же, он не худой старик. Я люблю с ним вдвоем походить ночью по кабинету. Вы любите?

– Очень, когда он в духе.

– Слушайте же, он всегда в духе!

Характеристика как будто не подходящая для человека, часто проводившего целые дни в мизантропической хандре и подписывавшего угрюмые фельетоны псевдонимом «Тимон Афинский». Однако Чехов был прав. Сам по себе, по натуре, Суворин был светел и жизнерадостен. Настроение же его всегда складывалось в зависимости от общества, в котором он находился: скучный гость, нудное заседание, плохой спектакль, глупая статья быстро делали его угрюмым брюзгою. Но если на смену приходил поговорить живой, интересный человек ему по душе, он мгновенно просветлялся и веселел, делался говорливым – и пошел шагать по кабинету и водить с собою собеседника в неумолчном блестящем разговоре de omni re scibile… Незабвенные, неповторимые ночи диалогов – в сигарном дыму – до белого утра в окнах!

Повторяю: мне трудно представить себе человека более русского, как в положительных, так в отрицательных чертах характера, чем А. С. Суворин. А в то же время немного на своем веку встречал я и таких европейских русских: с его чисто западническим самообразованием и самовоспитанием, с его любовью к западной культуре, к западным странам и народам, западному искусству, с энтузиазмом к Италии и Франции.

В одном разговоре по чисто частному вопросу Алексей Сергеевич, недовольный моим упорным отнекиванием, сердито преподнес мне:

– Вы самодур, как все русские.

– Да уж будто все русские самодуры?

– Все! – закричал он. – Все! От Петра Великого до последнего нищего на улице, все мы, все, все – самодуры, собственно говоря. И, пожалуйста, ангел мой, вы о себе иного не воображайте: и вы самодур, и я самодур, и Леля (А. А. Суворин) самодур: все!