Александр Твардовский
Василий Теркин. Стихотворения

© Твардовский А.Т., насл., 2019

© Ил. на обл. Савченков И. Ю., 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Стихотворения

Родное

 
Дорог израненные спины,
Тягучий запах конопли…
Передо мной знакомые картины
И тихий вид родной земли…
 
 
Я вижу – в сумерках осенних
Приютом манят огоньки.
Иду в затихнувшие сени,
Где пахнет залежью пеньки.
 
 
На стенке с радостью заметить
Люблю приклеенный портрет.
И кажется, что тихо светит
В избе какой-то новый свет.
 
 
Еще с надворья тянет летом,
Еще не стихнул страдный шум…
Пришла «Крестьянская газета»,
Как ворох мужиковских дум.
 
 
А проскрипит последним возом
Уборка хлеба на полях —
И осень закует морозом
В деревне трудовой размах.
 
 
Придет зима. Под шум метелей
В читальне, в радостном тепле,
Доклад продуманный застелет
Старинку темную в селе…
 
 
А за столом под шум газетный
Улыбки вспыхнут в бородах,
Прочтя о разностях на свете,
О дальних шумных городах.
 

1926

Матери

 
Я помню осиновый хутор
И детство – разбегом коня…
Я помню, ты каждое утро
Корову пасла за меня.
 
 
Покуда я спал, улыбаясь,
С сухим армяком в головах,
Ты – тихая и простая —
Корову кормила в кустах…
 
 
Ногами росу обсыпала,
Сбирала грибы на заре…
А с солнышком все просыпалось
На вызолоченном дворе.
 
 
И шел я на позднюю смену,
Спешила ты печь затоплять…
И пахло подкошенным сеном,
И тихо дымились поля.
 

1927

«Кружились белые березки…»

 
Кружились белые березки,
Платки, гармонь и огоньки.
И пели девочки-подростки
На берегу своей реки.
 
 
И только я здесь был не дома,
Я песню узнавал едва.
Звучали как-то по-иному
Совсем знакомые слова.
 
 
Гармонь играла с перебором,
Ходил по кругу хоровод,
А по реке в огнях, как город,
Бежал красавец пароход.
 
 
Веселый и разнообразный,
По всей реке, по всей стране
Один большой справлялся праздник,
И петь о нем хотелось мне.
 
 
Петь, что от края и до края,
Во все концы, во все края,
Ты вся моя и вся родная,
Большая родина моя.
 

1936

Мать и сын

 
На родного сына
Молча смотрит мать.
Что бы ей такое
Сыну пожелать?
 
 
Пожелать бы счастья —
Да ведь счастлив он.
Пожелать здоровья —
Молод и силен.
 
 
Попросить, чтоб дольше
Погостил в дому, —
Человек военный,
Некогда ему.
 
 
Попросить, чтоб только
Мать не забывал, —
Но ведь он ей письма
С полюса писал.
 
 
Чтоб не простудиться,
Дать ему совет?
Да и так уж больно
Сын тепло одет.
 
 
Указать невесту —
Где уж! Сам найдет.
Что бы ни сказала —
Ясно наперед.
 
 
На родного сына
Молча смотрит мать.
Нечего как будто
Пожелать, сказать.
 
 
Верит – не напрасно
Сын летать учен.
Как ему беречься, —
Лучше знает он.
 
 
Дело, что полегче,
Не ему под стать.
Матери, да чтобы
Этого не знать!
 
 
Он летал далеко,
Дальше полетит.
Трудно – перетерпит.
Больно – промолчит.
 
 
А с врагом придется
Встретиться в бою —
Не отдаст он даром
Голову свою.
 
 
Матери – да чтобы
Этого не знать…
На родного сына
Молча смотрит мать.
 

1937

«Велика страна родная…»

 
Велика страна родная,
Так раскинулась она,
Что и впрямь – война иная
Для нее как не война.
 
 
Но в любой глухой краине,
Но в любой душе родной
Столько связано отныне
С этой, может, не войной.
 
 
Пусть прибитый той зимою
След ее травой порос,
И прибой залива моет
Корни сосен и берез,
 
 
Пусть в тот край вернулись птицы,
И пришло зверье в леса,
И за старою границей
День обычный начался, —
Там…
 
 
Там, в боях полубезвестных,
В сосняке болот глухих,
Смертью храбрых, смертью честных
Пали многие из них.
 

1941

«Пускай до последнего часа расплаты…»

 
Пускай до последнего часа расплаты,
До дня торжества – недалекого дня —
И мне не дожить, как и многим ребятам,
Что были нисколько не хуже меня.
 
 
Я долю свою по-солдатски приемлю,
Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,
То лучше, чем смерть за родимую землю,
И выбрать нельзя.
 

1941

Рассказ танкиста

 
Был трудный бой. Все нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.
 
 
Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас, как дорогих гостей,
 
 
Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду ведрами – не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…
 
 
Шел бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперед.
А он гвоздит – не выглянуть из башен, —
И черт его поймет, откуда бьет.
 
 
Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, – столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
– Товарищ командир, товарищ командир!
 
 
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
– Да где же, где?… – А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.
 
 
Что ж, бой не ждет. – Влезай сюда, дружище!
И вот мы катим к месту вчетвером.
 
 
Стоит парнишка – мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырем.
 
 
Подъехали. – Вот здесь. – И с разворота
Заходим в тыл, и полный газ даем.
И эту пушку, заодно с расчетом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозем.
 
 
Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шел большой пожар.
И, помню, я сказал: – Спасибо, хлопец! —
И руку, как товарищу, пожал…
 
 
Был трудный бой. Все нынче, как спросонку.
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.
 

1941

«Отцов и прадедов примета…»

 
Отцов и прадедов примета, —
Как будто справдилась она:
Таких хлебов, такого лета
Не год, не два ждала война.
Как частый бор, колосовые
Шумели глухо над землей.
Не пешеходы – верховые
Во ржи скрывались с головой.
И были так густы и строги
Хлеба, подавшись грудь на грудь,
Что, по пословице, с дороги
Ужу, казалось, не свернуть.
И хлеба хлеб казался гуще,
И было так, что год хлебов
Был годом клубней, землю рвущих,
И годом трав в лугах и пущах,
И годом ягод и грибов.
Как будто все, что в почве было, —
Ее добро, ее тепло —
С великой щедростью и силой
Ростки наружу выносило,
В листву, в ботву и колос шло.
В свой полный цвет входило лето,
Земля ломилась, всем полна…
Отцов и прадедов примета, —
Как будто справдилась она:
 
 
Гром грянул – началась война…
 

1942

У славной могилы

 
Нам памятна каждая пядь
И каждая наша примета
Земли, где пришлось отступать
В пыли сорок первого лета.
 
 
Но эта опушка борка
Особою памятью свята:
Мы здесь командира полка
В бою хоронили когда-то.
 
 
Мы здесь для героя отца,
Меняясь по двое, спешили
Готовый окопчик бойца
Устроить поглубже, пошире.
 
 
В бою – как в бою. Под огнем
Копали, лопатой саперной
В песке рассекая с трудом
Сосновые желтые корни.
 
 
И в желтой могиле на дне
Мы хвои зеленой постлали,
Чтоб спал он, как спят на войне
В лесу на коротком привале.
 
 
Прости, оставайся, родной!..
И целых и долгих два года
Под этой смоленской сосной
Своих ожидал ты с восхода.
 
 
И ты не посетуй на нас,
Что мы твоей славной могиле
И в этот, и в радостный час
Не много минут посвятили.
 
 
Торжествен, но краток и строг
Салют наш и воинский рапорт.
Тогда мы ушли на восток,
Теперь мы уходим на запад.
 
 
Над этой могилой скорбя,
Склоняем мы с гордостью знамя:
Тогда оставляли тебя,
А нынче, родимый, ты с нами.
 

1943

«В пилотке мальчик босоногий…»

 
В пилотке мальчик босоногий
С худым заплечным узелком
Привал устроил на дороге,
Чтоб закусить сухим пайком.
 
 
Горбушка хлеба, две картошки —
Всему суровый вес и счет.
И, как большой, с ладони крошки
С великой бережностью – в рот.
 
 
Стремглав попутные машины
Проносят пыльные борта.
Глядит, задумался мужчина.
– Сынок, должно быть, сирота?
 
 
И на лице, в глазах, похоже, —
Досады давнишняя тень.
Любой и каждый все про то же,
И как им спрашивать не лень.
 
 
В лицо тебе серьезно глядя,
Еще он медлит рот открыть.
– Ну, сирота. – И тотчас: – Дядя,
Ты лучше дал бы докурить.
 

1943

«В поле, ручьями изрытом…»

 
В поле, ручьями изрытом,
И на чужой стороне
Тем же родным, незабытым
Пахнет земля по весне:
 
 
Полой водой и – нежданно —
Самой простой, полевой
Травкою той безымянной,
Что и у нас под Москвой.
 
 
И, доверяясь примете,
Можно подумать, что нет
Ни этих немцев на свете,
Ни расстояний, ни лет.
 
 
Можно сказать: неужели
Правда, что где-то вдали
Жены без нас постарели,
Дети без нас подросли?…
 

1945

«Перед войной, как будто в знак беды…»

 
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
 
 
И тяжко было сердцу удрученному
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-черному
Деревья, что не ожили весной.
 
 
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Постиг деревья гибельный удар…
 
 
Прошли года. Деревья умерщвленные
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зеленые…
Прошла война. А ты все плачешь, мать.
 

1945

Я убит подо Ржевом

 
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
 
 
Я не слышал разрыва,
И не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна, ни покрышки.
 
 
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
 
 
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облаком пыли
Ходит рожь на холме;
 
 
Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
 
 
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
 
 
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
 
 
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю —
Наш ли Ржев наконец?
 
 
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?…
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
 
 
Неужели до осени
Был за ним уже Дон,
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
 
 
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, – как?
 
 
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она – спасена.
 
 
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.
 
 
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам – отрада одна:
 
 
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
 
 
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.
 
 
Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.
 
 
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
 
 
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
 
 
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
 
 
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
 
 
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной.
 
 
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
 
 
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
 
 
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
 
 
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
 
 
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
 
 
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
 
 
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
 
 
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
 
 
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
 
 
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
 
 
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
 
 
Братья в этой войне,
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
 
 
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
 
 
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
 
 
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
 
 
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
 
 
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жить завещаю, —
Что я больше могу?
 
 
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
 
 
Горевать – горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать – не хвастливо
В час победы самой.
 
 
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
 

1945–1946

В тот день, когда окончилась война

 
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
 
 
В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, чтó погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.
 
 
До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.
 
 
Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
 
 
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.
 
 
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
 
 
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.
 
 
И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.
 
 
Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;
 
 
И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;
 
 
И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого; и с теми,
 
 
Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанным нечуждою рукою.
 
 
Со всеми – пусть не равен их удел, —
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел:
Такой был срок ему отпущен малый.
 
 
Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ, —
Со всеми, до единого со всеми
 
 
Простились мы. И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.
 
 
Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.
 
 
И не затем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не затем, нет, не затем одним,
Что ветры войн шумят, не утихая.
 
 
И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были, —
 
 
Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?
 
 
И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека?
 
 
Что ж, мы – трава? Что ж, и они – трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.
 
 
К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.
 
 
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы – мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
 
 
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
 
 
Я ваш, друзья, – и я у вас в долгу,
Как у живых, – я так же вам обязан.
 
 
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,
 
 
Скажу слова без прежней веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых,
Я ваш укор услышу бессловесный.
 
 
Суда живых не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
 

1948

«Как только снег начнут буравить…»

 
Как только снег начнут буравить
Ручьи апреля вдоль дорог,
Опять весна тебе представит
Всех весен прожитых урок.
 
 
В набитой густо ржавой пене
Нельзя и нынче не узнать
Всех вод сбежавших нетерпенье,
Не возвращающихся вспять.
 
 
В цветенье голых верб, орешин
И ольх над полой ширью рек
Вновь постигаешь, как поспешен
Крутой поры кипучий бег.
 
 
Как чуток ветки сон сторожкий.
Лучом пригретые едва,
Отдать дымок спешат сережки,
Пока спеленута листва.
 
 
Как быстры смены, кратки сроки:
Еще в овражке снег приник,
А по сухой уже дороге
В пыли несется грузовик.
 
 
И позади зимы остатки.
Машина с воем воздух рвет.
На ней березки для посадки,
И почки тронутся вот-вот…
 

1949

Их памяти

1

 
Живым – живое в этой жизни краткой,
Но каждый в вечность уходящий час,
Но каждый камень нашей мирной кладки,
Но каждый колос, что растет для нас
 
 
И зреет на полях необозримых,
Но каждый отзвук радиоволны —
Все память о товарищах родимых,
Когда-то не вернувшихся с войны.
 
 
Расставшись, мы не стали им чужими
Среди забот и новых дел своих.
Но если б мы одной лишь скорбью жили,
Мы были б нынче недостойны их.
 

2

 
Он пал за мир – так сказано о нем,
Так мы тебя о сыне извещали.
Мы жизнью нашей, нашим светлым днем
Твоей святой обязаны печали.
 
 
И мы всегда в долгу перед тобой, —
Коль не страдаем памятью короткой, —
Перед тобой, перед его вдовой,
И перед каждой долею сиротской.
 
 
И мы тебя с волненьем узнаем
На торжествах и в мирном свете буден.
Вот мать того, кто пал в бою с врагом
За жизнь, за нас. Снимите шапки, люди!
 

3

 
Проходит срок и боли и кручине,
И ты уже за жизнью трудовой,
За вдовьей думой о семье, о сыне
Не ждешь вестей от почты полевой.
 
 
Но так же, как и в горькую годину,
Мы славим подвиг павшего в бою.
А подвиг тот – он твой наполовину,
Ты половину вынесла свою.
 
 
Ты рядом шла, сражалась вместе с нами,
И ныне с нами ты в строю, вдова.
Священная годов минувших память
Да будет в новом подвиге жива!
 

1949–1951

22 июня 1941 года

 
Все, все у сердца на счету,
Все стало памятною метой.
Стояло юное, в цвету,
Едва с весной расставшись, лето;
Стояла утренняя тишь,
Был смешан с медом воздух сочный;
Стекала капельками с крыш
Роса по трубам водосточным;
И рог пастуший в этот час,
И первый ранний запах сена…
Все, все на памяти у нас,
Все до подробностей бесценно:
 
 
Как долго непросохший сад
Держал прохладный сумрак тени;
Как затевался хор скворчат —
Весны вчерашней поколенья;
Как где-то радио в дому
В июньский этот день вступало
Еще не с тем, о чем ему
Вещать России предстояло;
Как у столиц и деревень
Текло в труде начало суток;
Как мы теряли этот день
И мир – минуту за минутой;
Как мы вступали за черту,
Где труд иной нам был назначен, —
Все, все у мира на счету,
И счет доныне не оплачен.
 
 
Мы так простились с мирным днем,
И нам в огне страды убойной
От горькой памяти о нем
Четыре года было больно.
Нам так же больно и теперь,
Когда опять наш день в расцвете,
Всей болью горестных потерь,
Что не вернуть ничем на свете.
У нас в сердцах та боль жива,
И довоенной нашей были
Мы даже в пору торжества
Не разлюбили, не забыли.
Не отступили ни на пядь
От нашей заповеди мира:
Не даст солгать вдова иль мать,
Чьи души горе надломило…
 
 
Во имя счастья всех людей
Полны мы воли непреклонной —
В годах, в веках сберечь наш день,
Наш мирный день, июнь зеленый.
 

1950

Сыну погибшего воина

 
Солдатский сын, что вырос без отца
И раньше срока возмужал заметно,
Ты памятью героя и отца
Не отлучен от радостей заветных.
 
 
Запрета он тебе не положил
Своим посмертным образом суровым
На то, чем сам живой с отрадой жил,
Что всех живых зовет влекущим зовом…
 
 
Но если ты, случится как-нибудь,
По глупости, по молодости ранней
Решишь податься на постыдный путь,
Забыв о чести, долге и призванье:
 
 
Товарища в беде не поддержать,
Во чье-то горе обратить забаву,
В труде схитрить. Солгать. Обидеть мать.
С недобрым другом поравняться славой, —
 
 
То прежде ты – завет тебе один, —
Ты только вспомни, мальчик, чей ты сын.
 

1949–1951

Жестокая память

 
Повеет в лицо, как бывало,
Соснового леса жарой,
Травою, в прокосах обвялой,
Землей из-под луга сырой.
 
 
А снизу, от сонной речушки,
Из зарослей – вдруг в тишине —
Послышится голос кукушки,
Грустящей уже о весне.
 
 
Июньское свежее лето,
Любимая с детства пора.
Как будто я встал до рассвета,
Скотину погнал со двора.
 
 
Я все это явственно помню:
Росы ключевой холодок,
И утро, и ранние полдни —
Пастушеской радости срок;
 
 
И солнце, пекущее спину,
Клонящее в сон до беды,
И оводов звон, что скотину
Вгоняют, как в воду, в кусты;
 
 
И вкус горьковато-медовый, —
Забава ребячьей поры, —
С облупленной палки лозовой
Душистой, прохладной мездры,
 
 
И все это юное лето,
Как след на росистом лугу,
Я вижу. Но памятью этой
Одною вздохнуть не могу.
 
 
Мне память иная подробно
Свои предъявляет права.
Опять маскировкой окопной
Обвялая пахнет трава.
 
 
И запах томительно тонок,
Как в детстве далеком моем,
Но с дымом горячих воронок
Он был перемешан потом;
 
 
С угарною пылью похода
И солью солдатской спины.
Июль сорок первого года,
Кипящее лето войны!
 
 
От самой черты пограничной —
Сражений грохочущий вал.
Там детство и юность вторично
Я в жизни моей потерял…
 
 
Тружусь, и живу, и старею,
И жизнь до конца дорога,
Но с радостью прежней не смею
Смотреть на поля и луга;
 
 
Росу обивать молодую
На стежке, заметной едва.
Куда ни взгляну, ни пойду я —
Жестокая память жива.
 
 
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
 

1951