Александр Торопцев
От Руси к России

А русские летописи на целое столетие перестали упоминать о Москве. Этот факт говорит о том, что в XII веке будущая столица великой державы не являлась «бойким узлом торговых и военных дорог» Приокско-Волжского региона, продолжая развиваться в себе самой.

В 1147 году Юрий Долгорукий покинул Москву, но не забыл о ней.

В начале 1149 года Мстиславичи, поддержанные новгородцами, которые на этот раз воевали на стороне великого князя, ворвались в суздальскую землю, прошлись по ней с огнем и мечом, разграбили и сожгли много слабо укрепленных городов, взяли большую добычу и 7 тысяч пленных и, погоняемые ранней весной, возвратились в свои княжества.

Летом 1149 года Изяслав прогнал из Киева Ростислава, сына Юрия. Юноша за несколько месяцев до этого бежал от отца к дяде, пользовался в столице уважением и доверием, но злые языки нашептали о нем Изяславу всякие небылицы, и великий князь Киевский отправил племянника назад к отцу. Тут уж рассердился Юрий Владимирович не на шутку. Мало того, что Мстиславичи ограбили Заокскую землю, так великий князь еще и оскорбил Ростислава! Князь Суздальский выступил в поход, и 23 августа разгромил неподалеку от Переславля войско противника. Изяслав бежал в Киев. Здесь он собрал людей на вече и пытался уговорить народ дать бой врагу. «Граждане в унынии ответствовали»: «…Государе добрые! Не подвергайте столицу расхищению; удалитесь на время в свои частные области. Вы знаете, что мы не уживемся с Юрием: когда увидим ваши знамена, то все единодушно на него восстанем». То был голос мудрых, осознающих свою слабость людей: Киев, в котором одних только церквей сгорало в иные пожары около 600, густонаселенный город, не мог постоять за себя.

Изяслав бежал во Владимир Волынский, получил помощь от венгерского короля Гейзы, от поляков, от Владислава Богемского, продолжил борьбу. Киев несколько раз переходил из рук в руки. Юрию Владимировичу помогал отважный Владимирко Галицкий.

В 1151 году князь Суздальский в очередной раз взял Киев, наотрез отказался от мирных переговоров с Изяславом, готовым на любые уступки, лишь бы сохранить мир в стране. Мир очень был нужен сыну Мстислава. Он словно бы чувствовал, что Юрий Владимирович не сможет долго управлять Киевом, что ни народ, ни бояре, ни духовенство стольного града не воспринимают той государственной доктрины, которую Долгорукий проводил в Суздальской земле и которую мечтал осуществить на всей территории Руси.

Изяславу нужно было время. Он помнил сказанные на вече слова: «…мы не уживемся с Юрием». Сын Мстислава Великого стал искать союзников, отправил младшего брата в Венгрию. Король Гейза поздней осенью повел войско на Русь, преодолел Карпатские горы, взял Санок, направился к Перемышлю. Владимирко Галицкий, не готовый к войне, подкупил архиепископа и чиновников Гейзы, и те уговорили короля прекратить на время боевые действия. Сын Мстислава применил еще один дипломатический ход, женился на родственнице короля, и тот выделил великому князю киевскому отряд в десять тысяч бойцов – крупная сила по тем временам.

Изяслав пошел на Киев. Владимирко Галицкий последовал за ним. Великий князь оказался в клещах. Воеводы испугались. Изяслав, однако, от похода не отказался.

«Вы пошли со мной, оставив врагу свои дома, села и богатства. А я лишился наследного престола. Буду биться до конца. Иду на суд Божий» – ответил он малодушным, повел войско дальше.

Андрей Юрьевич не смог задержать врага у Пересопицы, отошел, соединился с дружиной князя Галицкого, и вместе они поспешили за Изяславом.

Тому удалось с помощью ложных костров ввести противника в заблуждение, сняться ночью с места, оторваться от преследователей. Владимирко и Андрей надеялись на Бориса Юрьевича, который просто обязан был остановить противника на подступах к Белгороду, где у этого сына Долгорукого была сильная дружина.

Борис Юрьевич по ночам кутил с воеводами, а днем – отсыпался. Беспечный был человек Борис. Изяслав подошел к Белгороду в разгаре пьянки. Ночь стояла тихая. Город спал. Гудели только в княжеском дворце. Воины Изяслава ворвались через крепостные ворота в город, трубачи затрубили, барабанщики громко ударили в барабаны – в городе проснулся люд, дружинники Бориса запаниковали.

Пьяный князь с пьяными боярами и воеводами выбежали из дворца, протрезвели вмиг, сели на коней и поскакали прочь. Это не удивительно, что пил Борис всю ночь. Удивительно то, что, даже в стельку пьяный, не забыл он приказать слугам держать коней наготове.

Прискакал Борис к отцу в Киев и закричал не своим голосом:

– Изяслав в Белгороде! Венгры дали ему большую армию. Мы пропали!

Отец перепугался, отправился к Днепру, сел там в лодку и уплыл в Остер, оставив сына и воевод с боярами суздальскими в Киеве. Не удивительно, что Юрий Владимирович испугался, удивительно, что лодка на пристани стояла, всегда готовая к отплытию Этот эпизод не делает чести сыну Мономаха. Недоброжелатели Юрия Владимировича часто используют подобные факты из его биографии, доказывая, что этот князь не являлся выдающимся полководцем… Но данный эпизод говорит в первую очередь о другом: город Киев не принял заокского князя, не считал его своим.

Изяслав со славой вошел в столицу. Народ встретил его с великой радостью, хотя радоваться было еще рано: Владимирко с Андреем приближались с большим войском к городу. Они могли овладеть столицей без труда. И тогда не поздоровилось бы тем, кто кричал громкие здравицы в честь Изяслава. Великий князь Киевский готовился к продолжению боевых действий, воодушевленный теплой встречей. Он не знал, что случилось в стане противника.

Князь Галицкий, услышав о том, как легко его союзники сдали Киев, прямо заявил Андрею:

– Разве можно так беспечно пировать?! Один сын сидел в Пересопнице с дружиной, другой – в Белгороде. Враг прошел через эти города, а сыновья даже вовремя не оповестили отца об опасности? Если вы так правите, то я вам ничем помочь не смогу.

Владимирко вернулся в Галицкую землю. Вскоре, однако, он вновь помогал Юрию Владимировичу в непрекратившейся борьбе с Изяславом, хотя делать это ему было очень сложно. Галицкая область, западный форпост Киевской Руси, испытывала давление со стороны венгерского короля Гейзы, да и других западных соседей. Гейза несколько раз вынуждал Владимирка давать в критических ситуациях обещания не воевать против Изяслава. Но русский князь не мог отказать Юрию Владимировичу, которому давным-давно дал клятву верности.

В том же 1151 году князь Юрий Владимирович с крупным войском, усиленным отрядами половцев, подошел к Днепру. Готовился он к операции тщательно. Переправа была организована быстро. Люди садились в насады, лодки с высокими надставными бортами, и отчаливали от берега. С противоположного берега им навстречу устремились ладьи, изготовленные по проекту Изяслава и его умельцев. Борта у судов были тоже высокие. Но не это являлось главной находкой киевлян.

Бой разгорелся. Суздальцы рвались к Киеву, но насады, тяжело маневрируя по быстрой воде Днепра, не находили лазейку между ладьями киевлян, которые имели по два кормчих – спереди и сзади. Это позволяло неуклюжим на вид судам моментально менять курс на 180 градусов, вовремя перекрывать бреши.

Первый день битвы закончился ничем. Утром Юрий отправил флотилию в Долобское озеро. Отсюда его воины волоком отволокли лодки к Золотчи и по ней вошли в Днепр с севера от Киева. Этот маневр не принес результата. Изяслав не пропустил неприятеля к броду. Юрий послал сына Андрея к Зарубовскому броду. Отряд киевлян во главе со Шварном не выдержал удара, и конница половцев, поддержанная флотилией, перешла по Зарубовскому броду Днепр. Положение Изяслава ухудшилось. Юрий Владимирович продемонстрировал тонкое понимание военного дела! Победа была близка.

Шварн прискакал в Киев, доложил о катастрофическом положении у Зарубовского брода. Князь спокойно сказал:

– Они не крылаты. А перелетевши Днепр, сядут где-нибудь. Подпустим их. В болотистой местности половецкая конница не разгуляется.

Затем Изяслав поклонился церкви Святой Богородицы Десятинной, построенной в 989 году Владимиром I, затем – церкви Святой Софии и спокойно, без тени тревоги на лице выступил из Киева. На смертный бой шел Изяслав. На виду у многих горожан, которые когда-то сказали ему: «Мы все встанем за тебя». Он шел не спеша. Никого ни о чем не просил. И вдруг горожане сказали свое слово:

– Мы все пойдем на смертный бой. Кто с мечом, кто с палкой, кто с камнем. А кто откажется, того мы своими руками убьем.

Большим авторитетом нужно пользоваться у людей, чтобы в минуту тяжкую они приняли такое решение. Подобную армию одолеть нелегко. Победить ее практически невозможно. Ее можно только уничтожить. Но такое удавалось в редких случаях.

Утром два войска выстроились друг перед другом. Половцы, воевавшие на стороне Юрия, заволновались, почуяв силу. Андрей Юрьевич ободрил их, обещал увеличить вознаграждение. Успокоил они русских воинов.

Князю Изяславу тоже пришлось подбадривать киевлян. Страх – чувство сильное. Когда кричишь на вече: «Я буду воевать!» – его нет. Он приходит позже, когда перед глазами стоит на поле вражья рать, а там бойцы сильные, опытные. Страх – дело общее. Его и побеждать надо сообща. Все люди боятся смерти. Только нелюди не боятся. Но таких мало даже среди головорезов. Нельзя корить людей за страх. Его нужно побороть.

Изяслав сказал киевлянам самые простые слова, но этого оказалось недостаточно. Страх остался в глазах воинов. И тогда великий князь киевский развернул коня и поскакал один на врага. И цокот копыт тут же убил страх.

Андрей, сын Юрия, тоже бросился в бой. Он поразил несколько киевлян, сломал копье. Под ним ранило коня, с головы князя сорвали шлем.

Изяслав тоже сломал копье, был ранен в руку, затем – в ногу. От резкой боли он потерял сознание, слетел с коня. Бой продолжался.

В самый ответственный момент половцы покинули войско князя Суздальского. Киевляне усилили натиск и одержали прекрасную победу.

Бой уже закончился. Киевляне шли по полю, считали потери. Кто-то обратил внимание на лежавшего воина, кровь заливала его одежду, лицо. Он шевельнулся, произнес, едва слышно:

– Я князь.

– Ты-то нам и нужен, – один из воинов ударил мечом по шлему лежащего.

Шлем выдержал удар. Воин ударил посильнее, затем – совсем сильно. С третьего раза меч пробил шлем. От дикой боли раненый окреп голосом, вскрикнул:

– Я – Изяслав!

А чтобы ему быстрее поверили, он, превознемогая боль, снял шлем.

– Кирие элейсон! Кирие элейсон! – закричали радостные киевляне, что в переводе с греческого означало: «Господи, помилуй!».

Победа в том сражении не изменила расстановку сил в распре. Но поведение Изяслава и киевлян в ней может многое подсказать о том, что же собой представлял самый серьезный соперник Юрия Владимировича, и на какие силы он опирался.

Н. М. Карамзин высоко оценивает личностные качества и итоги государственной деятельности Изяслава Мстиславича. «Мужественный и деятельный, он всего более искал любви народной и для того часто пировал с гражданами; говорил на вечах, подобно Великому Ярославу; предлагал там дела государственные и хотел, чтобы народ, исполняя волю государя, служил ему охотно и врагов его считал собственными. Разделив престол с дядею, добродушным и слабым (с Вячеславом Владимировичем – А.Т.), Изяслав в самом деле не уменьшил власти своей, но заслужил похвалу современников; обходился с ним как нежный сын с отцом; один брал на себя труды, опасности, но приписывал ему часть побед своих и жил сам в нижней части города, уступив Вячеславу дворец княжеский»^[10].

Да, Изяслав Мстиславич был прекрасным политиком, изворотливым, хитрым. Понимая, что Вячеслав имеет полное право занять великокняжеский престол, сын Мстислава сумел привлечь на свою сторону невоинственного, мягкотелого старика Вячеслава, посадил его в золотую клетку, превратил старшего из оставшихся в живых Мономашичей в экспонат, важный и дорогостоящий, а сам правил Киевской Русью, не имея на то никаких прав. Очень крупный политик. Не имея мощной поддержки в стране, он обольстил пьянками на пирах киевлян, влюбил их в себя, и сам влюбился в них. А чтобы любовь была крепче, Изяслав нанимал иностранные войска, которые ходили по землям Галицкого и других княжеств за крупные вознаграждения.

Другие князья русские также не гнушались помощью извне, приглашали в дружины половцев, берендиев, торков, которые подчас играли важную роль в битвах. Изяслав пошел дальше. Иностранные армии (венгров, богемцев, ляхов…) стали частью его политики. Но эта часть требовала огромных средств, что отрицательно сказывалась на внутриполитическом положении русского государства. Политика, основанная на привлечении наемного войска для решения государственных задач, может иметь успех для конкретного правителя, что и случилось в судьбе Изяслава, который выиграл-таки свой личный бой с Юрием Долгоруким. Он умер своей смертью, будучи великим князем Киевским и, видимо, считая себя великим человеком. Но он таковым не был. И тот факт, что его любили киевляне, ровным счетом ни о чем не говорит. Любить-то они его любили, но странною любовью: всего один раз жители Киева сподобились встать на защиту своего возлюбленного. В остальных же случаях он был вынужден защищаться чужими руками.

18 ноября 1154 года Изяслав Мстиславич скончался. После его смерти в Киеве несколько месяцев правил Ростислав Мстиславич, а 20 марта 1155 года сан великого князя Киевского принял «с общего согласия» Юрий Владимирович Долгорукий.

«Множество людей с великой радостью вышло ему навстречу, – написал об этом дне летописец. – И сел он на столе отца своего, славя Бога». Тот же летописец, до этого подробно, в ярких красках осветивший годы правления главного противника князя Суздальского, теперь создал для Юрия очень громкий, особый титул: «Великий князь Юрий, сын Владимира Мономаха, внук Всеволода, правнук Ярослава, праправнук Великого Владимира, крестившего всю землю Русскую»^[11]. Такого титула не удостоились ни Мстислав, ни его сын Изяслав, и уже один этот факт говорит о том, как высоко оценивали современники деятельность Долгорукого на великокняжеском престоле, хотя итоги ее можно признать весьма незначительными. Была только идея собрать Русь: Северную (Новгородскую), Заокскую и Южную.

Юрий Долгорукий занимался этой проблемой еще в 1149 году, впервые заняв киевский престол. Он объединил под своей жесткой властью земли вокруг Киева, стал перераспределять волости, не обращая внимания на наследственные права, а также на права победителей в междоусобных конфликтах. Он повел себя не как великий князь, но как царь. Царем славным, господином добрым, отцом подданных называли великого князя Изяслава Мстиславича киевляне, а также берендии, торки, проживавшие в Киевской земле. Удивительное дело! То ли люди не знали, чем в принципе отличается царь от князя, то ли так понравился обаятельный Изяслав (люди любят «обаяшек» на тронах!); то ли чем-то не потрафил им Юрий Долгорукий – скорее всего, не потрафил, но его политика не пришлась по душе киевлянам.

Он направил старшего сына Ростислава в Переяславль. Глебу отдал на княжение Канев, Борису – Белгород; а Суздаль оставил совсем еще молодому Василию при тысяцком – старом своем друге и сподвижнике Георгии Симоновиче. Он вел себя как царь. Он делал то же самое, что делали в те годы вожди племен, обитавших в долинах Забайкальских рек. Только – другими средствами, миролюбивыми, Он собирал под единой властью Русь.

Это никому не нравилось. Юрий Долгорукий быстро терял авторитет, даже среди союзников. Попытка 1149 года завершилась неудачно. Но и в следующем году князь правил в Киеве по тем же принципам и так же мало.

Изяслав одержал над ним верх!

Но в 1155 году, когда не стало опасного соперника, появился ли у Юрия Долгорукого хоть один шанс осуществить задуманное? Сын Мономаха вновь продолжил прежнюю политику: роздал сыновьям (а их у него в 1155 году в живых осталось девять) ключевые земли.

Особое внимание при этом он уделил Суздальской области, завещав ее младшим сыновьям от второго брака с византийской принцессой. Одним лишь завещанием он не отделался, организовал пышные торжества по случаю «крестоцелования» на верность его детям. Присягнули князю Суздальскому вся его дружина и население. Этакий странный шаг. С одной стороны, Долгорукий пытался собрать Русь под центральной властью Киева, с другой стороны, он, даже обремененный делами в столице, не забывал о своем уделе, основывал в Суздальской земле города, строил каменные церкви. Он будто бы предвидел большое будущее в истории страны именно этого региона, Заокского.

Колокольный звон на пышной церемонии «крестоцелования» в Суздальской земле услышали все на Руси. Юрий Долгорукий, муж принцессы Византийской, передал ее детям (а не детям от первой жены, половчанки) быстроразвивающуюся область, устроил богатый праздник, напоминающий торжественностью и пышностью церемонию посвященную восшествию монарха на престол. Этот факт говорит не только о властолюбивых намерениях, выходящих за рамки существовавших в те годы на Руси обычаев и государственных устоев, но и об отношении Юрия к Суздальской земле, которую он в течении всей своей жизни обихаживал, с которой он сроднился.

Политика создания единодержавного государства стала давать сбой.

Сначала Юрию удалось достичь немалых дипломатических успехов, замириться практически со всеми врагами, но они вскоре почувствовали, что сын Мономаха мечтает о единодержавии, и стали готовиться к войне, великий князь принял вызов, война была неизбежна…

10 мая 1157 года Петрила, боярин Юрия Долгорукого, пригласил великого князя киевского на пир. Шестидесятисемилетний сын Мономаха принимает приглашение. Он не мог его не принять. Подготовка к новой распре подходила к концу. Уже сформировались противоборствующие союзы князей, уже собраны боевые дружины. Скоро начнутся битвы. Нужно показать всем свое физическое здоровье, свои добрые взаимоотношения с боярами, воеводами, знатными людьми. Нужно хитрить. Киев отдавать врагам Долгорукий не мог. Авторитет и великое прошлое могучего града довлели над ним.

Он пошел на пир.

Ночью после пира Юрий Долгорукий почувствовал себя плохо, слег. Ему осталось жить пять дней.

15 мая 1157 года Юрий Владимирович Долгорукий умер. Его возможный соперник по предстоящей распре Изяслав Давидович, узнав об этом сказал, подняв руки к небу: «Благодарю тебя, Господи, что ты рассудил меня с ним внезапною смертию, а не кровопролитием!». То был благородный порыв. Киевляне, в отличие от Изяслава Давидовича, поступили иначе. После смерти Долгорукого они разграбили его дворец и сельскую усадьбу, ворвались в имение суздальских бояр, устроили там погром, а тех, кто попытался оказать им сопротивление, они убили. Горожане столицы вели себя как злопамятные старцы. Они забыли даже о святом. Они не захотели в диком своем исступлении, чтобы тело Долгорукого лежало рядом с телом Мономаха, и предали его земле в Берестове, в обители Спаса.

Дикая неуправляемая толпа мстила Юрию Владимировичу за то, что он пренебрежительно относился к дряхлеющему городу, а значит, и к горожанам, детям стареющего города, детям, избалованным славой предков. Ярким подтверждением пренебрежительного отношения к Киеву являются построенные в последние пять лет жизни князя города и церкви в Суздальской земле. Эту деятельность Юрий Долгорукий не прекратил, даже будучи великим князем киевским.

Академик М. Н. Тихомиров о деятельности Юрия Долгорукого

«Юрий Долгорукий строил города с определенными стратегическими целями, на больших водных путях, по которым можно было проникнуть внутрь Суздальской земли… Москва была построена в том месте, где Клязьма ближе всего подходит к Москве-реке. Через это место неминуемо должны были проходить отряды, направлявшиеся из Чернигова и Рязани на север в Суздальскую землю. Путь из Рязани в Суздаль и Владимир обычно шел по Оке и Москве-реке до поворота Москвы-реки, который она делает как раз в районе нашего города. Яуза как бы связывает Москву-реку с Клязьмой, по которой шел путь далее к Суздалю и Владимиру. К Москве выводила и та дорога «сквозь вятичи», т. е. через страну вятичей, которую проделал Владимир Мономах, ставивший себе в заслугу преодоление этого долгого и опасного пути. Уже в первом известии о Москве 1147 г. перед нами ярко выступает ее значение как города, связывавшего Суздальскую землю с Черниговской.

Когда Святослав Ольгович в 1147 г. шел навстречу Юрию Долгорукому, то он остановился в Лобынске, стоявшем при устье Протвы. Таким образом, Лобынск был крайним пунктом Черниговской земли на севере, тогда как Москва была передовым пунктом Суздальской земли на западе.

Такой же характер передовых крепостей Суздальской земли имели другие города, построенные Юрием Долгоруким – Дмитров, Юрий Польский и Переяславль-Залесский. Дмитров заступал дорогу в Суздальскую землю по рекам Дубне и Веле. Он был построен там, где река Яхрома резко поворачивает на запад. Таким образ Дмитров прикрывал путь от Волги на юг в сторону той же Клязьмы, верховья которой отстояли всего на 40-50 километров от нового города. Следовательно, одновременное построение городов на Москве и на Яхроме преследовало цели защиты важнейшего пути Суздальской земли – реки Клязьмы.

Подобное же значение имели и два других города, построенных в один год (1152 г.): Юрьев и Переславль. Переславль возник в плодородном «ополье» на берегах Клещина, или Переславского, озера, через которое протекает река Нерль, левый приток Волги. По Нерли шла прямая дорога с запада в глубь Суздальской земли, так как верховье волжской Нерли вплотную подходит к другой Нерли, впадающей в Клязьму. Район Нерли, где возник Переяславль, был издавна населен, и Юрий Долгорукий только перенес город на новое место. Старый город Клещин, стоявший на озере, еще упоминается в списке русских городов, составленном в конце XIV–XV в.»^[12].

Власть, город и люди

Точных сведений о том, что собой представляли Красные села Степана Ивановича Кучки, как и кем они управлялись, какими были взаимоотношения власти, городка на Боровицком холме и сельчан, наука пока не имеет. Поэтому полезно было бы напомнить читателю о политическом устройстве Киевской Руси в XI–XII веках. В это время в городах одновременно функционировали две власти: княжеская и городская – вечевая. За три предыдущих столетия князья Рюриковичи, во-первых, создали крепкое государство, своими победами и мудрой внутриполитической деятельностью завоевали громадный авторитет далеко за пределами Восточной Европы. Но даже такие крупные государственные мужи, какими были Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, не решились посягнуть на вече, упразднить вечевой строй, который в этих краях существовал издревле, задолго до того, как варяги прибыли сюда. Кроме того, вечевой строй восточноевропейских племен и народов был похож на тинг – средневековое народное собрание у скандинавов, так что он не был чем-то чужеродным, непривычным для варягов, пришедших на Русь. Рюриковичи потому-то и смирились с вечевой властью, что вече было старше князей, а старшинство они почитали: власть и у них передавалась по старшинству.

С другой стороны, вече часто добровольно отдавало князю свои полномочия. Надо подчеркнуть, что в целом эти две власти мирно сосуществовали на Руси в течение многих веков, хотя и вече, и князья всегда мечтали о «самодержавии».

Князья Киевской Руси исполняли несколько функций: являлись одновременно законодателями, военными вождями, верховными судьями и верховными администраторами, то есть обладали высшей политической властью. Дружина поддерживала князей полностью. «Еще Владимир Святой, по летописному преданию, высказал мысль, что серебром и золотом дружины нельзя приобрести, а с дружиной можно достать и золото, и серебро. Такой взгляд на дружину как на нечто неподкупное, стоящее к князю в отношениях нравственного порядка, проходит через всю летопись. Дружина в Древней Руси пользовалась большим влиянием на дела; она требовала, чтобы князь без нее ничего не предпринимал, и когда один молодой киевский князь решил отправиться в поход, не посоветовавшись с ней, она отказала ему в помощи, а без нее не пошли с ним и союзники князя… Дружина делилась на старшую и младшую. Старшая называлась «мужами» и «боярами». ‹…› Бояре были влиятельными советниками князя, они в дружине бесспорно составляли высший слой и нередко имели свою собственную дружину. За ними следовали так называемые «мужи», или «княжи мужи», – воины и княжеские чиновники.

Младшая дружина называется «гриди», иногда их называют «отроками», причем это слово нужно понимать лишь как термин общественного быта, который мог относиться, может быть, и к очень старому человеку. Князь должен был относиться к дружиннику и «мужу» как к человеку вполне независимому, потому что дружинник всегда мог покинуть князя и искать другой службы. Из дружины князь брал своих администраторов, с помощью которых он управляет землею и охраняет ее. Эти помощники назывались «вирниками» и «тиунами»; обязанность их состояла в суде и взыскании виры, т. е. судебной пошлины, в управлении землею и в сборе дани. Дань и вира кормили князя и дружину»^[13].

Кроме дани и виры князь и дружина получали военную добычу, а князья еще имели немалые доходы с частных земель (сел), которые они приобретали, пользуясь политической властью и силой, по дешевке.

Доходные места дружинников, громадная власть, которой обладали князья, казалось бы, должны были усилить политическое положение Рюриковичей до такой степени, когда им и их дружинникам вече стало бы просто ненужным. Действительно, во время расцвета и могущества Киевской Руси, то есть при Ярославе Мудром и его сыновьях, власть князей, в буквальном смысле слова, подавила вече во многих городах, хотя окончательно сокрушить этот исконно народный институт власти Рюриковичи не решились, а может быть, не посчитали нужным, и передали вече хозяйственные функции.

Но по мере разрастания рода Рюриковичей и распри между ними, по мере деления Руси на уделы городские вече вновь обрели политическое значение, о чем в первую очередь говорит опыт новгородцев, объявивших у себя вечевую республику. Другие города Киевской Руси в XII веке так далеко не пошли, но, почувствовав слабость князей, стали по своему усмотрению призывать к себе князей, заключать с ними ряды, спорили с князьями, а то и «указывали им путь», то есть выпроваживали.

Большой русский город в XII веке представлял собой сложный социальный организм. На верху общества находилась княжеская дружина, с которой сливается прежний высший земский класс бояр. Из рядов дружины назначается княжеская администрация и судьи (посадник, тиун и др.).

Вообще же население страны можно было бы поделить на горожан (купцы, ремесленники) и сельчан, из которых свободные люди назывались смердами, а зависимые – закупами. Закупы не были рабами, они были условно зависимые люди, с течением времени сменившие полных рабов.

Дружина и люди не составляли общественные классы, из одного состояния можно было свободно переместиться в другое. «Основное различие в их положении заключалось, с одной стороны, в отношении к князю (одни служили князю, другие ему платили; что же касается холопов, то они имели своим господином хозяина, а не князя, который их вовсе не касался), а с другой стороны – в хозяйственном и имущественном отношении общественных классов между собой»^[14].

Далеко не всем знатокам и любителям московской старины придется по душе финал первой части книги об истории города, приходящийся на 1176 год – год убийства боголюбивого князя. Но убийство Андрея Боголюбского, хотя и далекого в своих планах, мечтах и делах от Москвы, вполне могло иметь не отраженную в рассказе о сыне Юрия Долгорукого чисто московскую, не политическую, но экономическую, хозяйственную причину, о существовании которой напрочь забыли многие историки Москвы.

Речь идет о противостоянии двух влиятельнейших, богатейших, авторитетнейших московских родов: боярина Степана Ивановича Кучки и сподвижника князя Георгия Симоновича. Есть основания считать, что Кучка тоже был тысяцким. Кто или что сделало его тысяцким, сказать пока невозможно: то ли новгородский князь, то ли наследственное право, то ли сам Юрий Владимирович Долгорукий, у которого, надо сказать, тысяцким был и Георгий Симонович.

Москва в 1147 году уже притягивала к себе мудрых политиков, а значит, и тех, на кого они опирались и кто, опираясь на князей, мечтал о должностях доходных и важных.

Должность тысяцкого была очень доходной и знатной. Позже, когда Москва начнет возвышаться над остальными городами, тысяцкими в ней будут то потомки Симона, то потомки иного древнего московского рода. Об этом пойдет речь позже. В данной главе нас интересует начало этой борьбы. Первый акт ее, вполне допустимо, свершился в марте 1147 года, когда Юрий Долгорукий (уж не с подачи ли Георгия Симоновича, который наверняка сопровождал князя на пирушку в Москве?) разбушевался, разозлился и повелел казнить Кучку. Второй акт этой драмы состоялся в 1176 году, в день гибели Андрея Боголюбского.

Но то была лишь завязка драмы, то было начало истории города Москвы, народа, который с первых же дней своего существования вынужден был наблюдать за битвой, впрочем, обычной для русских городов XII–XIII веков, двух родов, один из которых являлся, по выражению С. Ф. Платонова, представителем «земской аристократии», а другой – представителем «княжеских бояр». «На севере в городах должна была быть такая же аристократия с земледельческим характером. В самом деле, можно допустить, что «бояре» новгородские, колонизуя восток, скупали себе в Ростовской и Суздальской земле владения, вызывали туда на свои земли работников и составляли собою класс более или менее крупных землевладельцев. В их руках, независимо от князя, сосредотачивалось влияние на вече, и вот с этой-то земледельческой аристократией, с этой силой, сидевших в старых городах, приходилось бороться князьям; в новых, построенных князьями городах такой аристократии, понятно, не было»^[15].