Александр Тамоников
Эхо северных скал
Коган с тремя летчиками сидел в курилке под небольшим шатровым навесом. На аэродроме Колыван ремонтировали полосу, и с самого утра все полеты были прекращены. А на краю возле дощатых пакгаузов скопился груз для дальних поселений, магазинов, для метеостанций. Не поднимались в воздух и самолеты ледовой разведки. Летом очень коварны отдельные льдины, которые могут приблизиться к берегам, неожиданно появиться на пути северного каравана. Иногда к берегам прибивает много льда, и на трассе Севморпути образуются ледовые поля. Увидеть это нужно как можно раньше, чтобы изменить курс, обойти опасные участки или направить туда ледокол.
– Смотреть умеют все, а вот видеть… – плечистый немолодой летчик Никифор Митрофанов в распахнутом реглане покачал головой и снова затянулся папиросой. – Тут ведь глаз надо иметь наметанный, чтобы он цеплялся за все, что не соответствует природному ландшафту. Мы вот, когда корабли во льдах ищем или упавший самолет, как смотрим… Не на все ледяное поле в целом, на тундру или тайгу, а на мелочи, зацепки, которые в глаза не бросаются обычному человеку, а нам бросаются. Промоина в центре ледового поля! Откуда она там появилась? Не может ее там быть. Или сломано несколько верхушек елей. А почему они сломались? Ветром может поломать, еловое дерево хрупкое. Может от тяжести снега, если его зимой было много, но тогда зелень пожухлая должна быть. То-то и оно!
– А со скалами, наверное, еще сложнее? – спросил Коган.
– Иногда да, а иногда и нет, – засмеялся молодой летчик с редкими, еще юношескими усами пшеничного цвета, назвавшийся Семеном Берзиным. – Там важно, чтобы глаз за геометрию зацепился. Ведь что такое скалы? Хаотическое нагромождение камней. А что такое лодка или корабль? Рукотворный объект правильных геометрических очертаний. Как глаз во время полета настроишь, так и увидишь. Будешь непроизвольно пропускать голые скалы, а за что-то неподходящее и правильное глаз сам зацепится. Нас так учили.
– А подводную лодку сложно сверху увидеть? Когда она всплыла, это понятно, а вот когда она идет с перископом или стоит на перископной глубине?
– На чистой воде можно, если точно над ней пройти. Но чаще всего нет, – покачал головой плечистый летчик. – Бурун от перископа виден, когда волнения нет и лодка идет. А так хрен заметишь!
– Значит, наблюдение с воздуха мало что дает? – подвел итог беседы Коган.
– Как это – мало чего? – взвились все летчики разом. – Да мы и не такое находили. Надо просто знать, что ищешь, сконцентрироваться на этом объекте. Или хотя бы несколько заходов надо сделать. Авиация – великое дело в деле по части поиска!
– Ну, ясно, – засмеялся Коган, поняв, что ему все же удалось зацепить профессиональную гордость авиаторов. – Верю вам, сталинские соколы. Говорят, что нет летчиков лучше тех, кто послужил в северной авиации, самые лучшие – это летчики-полярники. Ну а видеть сверху подводную лодку вам доводилось?
– Я видел, – неожиданно ответил Петя Буданов – щуплый веснушчатый паренек в сдвинутом на затылок летном шлеме.
– Когда, где? – Коган насторожился. Он отметил, что удивлены были и товарищи молодого пилота.
– Примерно месяца полтора назад. Я с Колгуева шел на материк, и меня ветром стало сносить на северо-восток. Верховой ветер был, я попробовал спуститься ниже тысячи метров, надеялся, что там скорость ветра ниже, как передавала синоптическая станция, и направление юго-восточное. Море и правда было спокойнее, но с барашками. Лодка была на поверхности, только рубка над водой видна. Я ее сразу заметил, как только высоту сменил. А когда подошел, она пошла на погружение.
– Опознавательные знаки, бортовой номер заметили?
– Нет, сначала далеко было, а потом она уже под воду ушла. Не увидел.
– А вы докладывали своему начальству?
– О лодке? – Петя удивленно посмотрел на Когана. – Нет, а зачем? Такой установки не было. Лодка и лодка! Мало ли кто у нас в море выходит. Я же не на поиске был.
«Вот так, – подумал Коган, удовлетворенно потирая руки. – Значит, ходят они сюда. От самолетов прячутся. Своей лодке в том районе делать абсолютно нечего. Ладно, возьмем на заметочку это место. Теперь договориться с командиром авиагруппы, чтобы забросил нас в нужный район, а потом забрал. Да и сверху посмотреть бы не мешало на скалы и бухты».
Глава 2
Нарты скрылись за прибрежным холмом. Буторин поправил лямки вещевого мешка за спиной и кивнул Сосновскому.
– Ну, чего стоишь? Пошли, а то нам топать и топать с тобой. Оленеводы подумают, что нас «тундра забрала», если вовремя не придем, развернутся и уедут.
– Успеем, – отмахнулся Михаил, с улыбкой глядя на небо над океаном. Он небрежно закинул ремень автомата на плечо. – Ты посмотри, как это красиво, Виктор! Бескрайняя даль неба, бескрайний ледяной океан, бескрайняя тундра и два человека, затерявшиеся среди безмолвия. Мы с тобой даже не песчинки в пустыне, мы молекулы в бескрайней Вселенной, мы с тобой часть материи, часть мироздания.
– Романтик, – беззлобно усмехнулся Буторин. – Пошли, нам пора искать другую молекулу или часть мироздания в виде немецкой подводной лодки. Возвращайся из своих возвышенных сфер на землю и настраивайся на возможную встречу с врагом.
– Романтикам всегда жилось тяжело, – притворно вздохнул Сосновский. – Их тяготит присутствие прагматиков.
– Потерпишь, – ухмыльнулся Буторин и пошел вперед к берегу моря.
Они шли уже около двух часов, то взбираясь на скалы у берега, то двигаясь по мелкому мокрому камню, чтобы быстрее добраться до следующей бухты. Береговая линия в этом районе была очень изрезана. Из воды то поднимались острыми драконьими зубами скалы, то берег становился пологим, как на южных пляжах. Только что щебень под ногами покрупнее да вода похолоднее. Следующая бухта даже на первый взгляд оказалась подходящей для секретной базы подводных лодок. И когда оперативники спустились к берегу и стали осматриваться, то поняли, что удобство было лишь видимым. Почти все дно бухты было скалистым и мелким. Тут даже на резиновой лодке с мотором ходить было опасно, не то что заводить сюда субмарину.
Они миновали еще две бухты и остановились на берегу в третьей. Извилистая глубокая бухта вряд ли подходила для создания базы. Спрятаться тут лодка могла, и края скал высокие, прикрывают с боков и от волн.
– Гиблое дело, – махнул рукой Сосновский, снимая шапку и вытирая лоб рукавом ватной фуфайки. – Найти в этих скалах пешком место стоянки субмарины? Жизни не хватит!
– Не ной, Миша, – спокойно ответил Буторин. – Мы с тобой обследуем наиболее вероятные места высадки. С воздуха Коган осматривает, Шелестов с населением беседует в тех районах, где больше диких скал и изрезанных бухтами берегов. Найдем, куда мы денемся!
– Что ты меня агитируешь! – нахмурился Сосновский и, усевшись на камень, стал стягивать сапог. – А то я без тебя не понимаю. Я возмущаюсь только потому, что такие задачи ставить надо не группе из четырех человек, а Северному флоту, у которого имеются и силы, и средства, и ресурсы.
– Флот должен воевать, Миша, – спокойно возразил Буторин.
– Воевать? – Сосновский даже замер от возмущения, держа в руках мокрую портянку. – А мы что, ерундой тут занимаемся, мы в тылу отсиживаемся? Так если мы задачу не выполним лишь по причине того, что нас всего четверо, тогда что будет? Кому будет легче? Тому же флоту достанется по первое число проблем и неприятностей. И потерь, кстати, когда субмарины станут под самым носом пиратствовать и в Белом море, и на караванных путях Севморпути. Решать проблему надо сразу и кардинально, а не так, на всякий случай. А ладно! Что тут говорить. Им всегда там наверху виднее!
И Сосновский начал ожесточенно перематывать портянку и натягивать сапог. Буторин смотрел на него, пряча улыбку. В этом был весь Миша Сосновский. Опытный разведчик, хотя в группе самый молодой. Он успел послужить в разведке под прикрытием дипломатического паспорта в Германии. Еще перед войной. И «закваска у него такая вот основательная – любая операция должна быть предварительно хорошо подготовлена, иначе будет не операция, а сплошной провал и потери людей, самого ценного ресурса разведки. И своих сотрудников и агентов. Хотя и у них бывало всякое.
– Ну что, готов? – спросил Буторин, видя, как Сосновский поднимается с камня и с удовлетворением притопывает ногами, проверяя, насколько он удобно накрутил портянки.
– Готов, пошли, – отозвался Михаил и тут же замер, так и не накинув на плечо ремень автомата. – Ну-ка, Витя, подожди! А это что там такое?
– Что? – сразу же насторожился Буторин и стал смотреть в ту же сторону, что и Сосновский.
Что так заинтересовало Михаила, Буторин не понял, но он полностью доверял напарнику. Подойдя к Сосновскому, он встал рядом с ним. Проследив взглядом за рукой, которая указывала на ровное место среди скал в сотне метров от берега, он увидел небольшую горку из сложенных камней и над ней крест. Простой грубый крест из двух ржавых железок, скрепленных между собой проволокой. Оперативники молча двинулись вниз, продолжая оглядываться по сторонам.
Тундра цвела и зеленела. На северных склонах скалистых холмов местами виднелись пятна снежников, которые так и не успели растаять до лета. Да и не успеют уже. Целые поля разноцветных цветов раскинулись дальше на юг, лишь изредка среди этих диких цветников пробивались каменные зубья да россыпи камней помельче. Обойдя несколько больших ям с водой, оперативники спустились по камням ниже и остановились, глядя на могилу. Это, безусловно, была могила.
– Думаешь, что рыбаки кого-то похоронили? – с сомнением спросил Сосновский.
– Рыбаки отвезли бы покойника к себе в поселок, – возразил Буторин. – Им бы родные умершего не простили, если бы покойника в тундре оставили. Хотя, возможно, они похоронили неизвестного утопленника…
– А крест неправославный, – сказал Сосновский. – И где они в тундре нашли эти трубы дурацкие?
– И я об этом думаю. Уж больно эти трубы похожи на части внутреннего магистрального трубопровода на судне. Изношенного и замененного новым. Говоришь, неправославный крест? Значит, напрашивается вывод, что это лютеранский крест?
– Да, католический, – согласился Михаил. – Что он здесь делает? Одно объяснение в голову приходит: здесь похоронен немецкий моряк. С одной из подводных лодок. Мне кажется, что этой могиле всего несколько недель, а может, пара месяцев.
– Слушай, Миша, ты вот в Германии несколько лет проработал. Ты мне можешь объяснить, почему у них обычный крест, а у нас в православии с двумя перекладинами, да еще и с нижней перекладиной перекошенной? Что за тайна за семью печатями?
– Нет тут никакой тайны. – Сосновский пожал плечами. – По легенде, Иисуса распяли на обычном кресте – четырехконечном. Но потом внизу прибили еще одну. В тот день вместе с Христом распяли еще двух человек – двух преступников. И перед казнью один из них поверил в бога и раскаялся, второй – нет. Когда Иисус умер на кресте, прибитая под его ногами планка перекосилась, указав первому преступнику путь в рай, а второму – в ад. Поэтому четырехконечный католический крест символизирует распятие, муки, которые Иисус добровольно принял за людей. А православный восьмиконечный крест символизирует еще и прощение, которое человек может получить, даже находясь на пороге смерти.
– М-да, красиво! – кивнул Буторин и отошел в сторону от могилы. – А ты понимаешь, что нам придется возвращаться и эксгумировать тело? Надо точно знать, кто здесь похоронен. Подожди-ка! А это что?
Сосновский подошел к напарнику и присел рядом с ним на корточки. Среди мелких камней виделись следы кострища. И тоже относительно свежие. Костер тут разводили уже этим летом. Пепел в основном развеяло ветром, только частички его остались между камнями. Да еще обгоревшие деревяшки непонятного происхождения. Явно не просто костер разводили, потому что среди мусора, обгоревших кусков какого-то тряпья, каких-то деревяшек из щелей между камнями удалось выковырять обгоревшие остатки обычного карандаша и две скрепки.
Сосновский держал на ладони почерневшие скрепки и улыбался, торжествующе глядя на напарника.
– Ты понял, Витя? Это скрепки. Ими скрепляются листы документа, может быть, удостоверения личности, может быть, какого-то другого документа. Но это скрепки, и говорят они нам о том, что не ненца-оленевода тут похоронили и не рыбака. Это моряк, а одежду его сожгли. А в кармане мог остаться какой-то документ. А все эти древесные остатки – материал для костра. Тут же в тундре ничего нет, что может гореть. Дерево для костра может быть только с корабля, с лодки, с подводной лодки, Витя! Скрепки в согнутом состоянии, их вручную не разгибали.
– Ну вот, – облегченно вздохнул Буторин и опустился на камни. – А ты говорил, что безнадежны наши поиски! Уф, сколько мы с тобой протопали сегодня, но вот видишь, натопали результат. Думается мне, что лодка не собиралась возвращаться на базу, поэтому своего умершего они и похоронили здесь. Значит, задание у них какое-то. Или наблюдать, или искать, или изучать. Хотя все это одно – искать место под базу… Ложись!
Когда Буторин крикнул это, Сосновский уже увидел опасность и сам. Оленья упряжка была почти не видна из-за скал. Только роскошные рога сильного оленя виднелись над камнями. А вот человек в ненецкой малице стоял между камнями, прижав к плечу приклад оружия, и целился в оперативников. Прежде чем упасть и откатиться в сторону, Сосновский успел понять, что в руках незнакомца «ППШ». Знакомый треск автоматной очереди разорвал вековую тишину тундры.
Ругаясь «на чем свет стоит», Буторин пополз влево, обходя могилу и посматривая то по сторонам, то на Сосновского. Если этот туземец один, то лучше разделиться и обойти его с двух сторон. Если, конечно, это туземец. И если он действительно один. Если оперативников атаковала группа, то, конечно, лучше держаться вместе, занимая круговую оборону. Но сколько нападавших на самом деле, оставалось только догадываться. Сосновский махнул рукой напарнику, чтобы тот продолжал обходить противника, а сам улегся между камнями и, откинув приклад своего «ППС», стал наблюдать.
Видимо, незнакомец видел только одного Сосновского в полный рост, когда решил убить его. Зачем убивать – этот вопрос пока второстепенный, а вот один ли он и каковы его намерения; если он все же один, вопрос важный. Намерения стали понятны, когда Михаил увидел голову среди камней. Этот человек осторожно приближался, видимо, чтобы удостовериться, что убил человека возле могилы. На какой-то миг Сосновский увидел повернутое к нему лицо и сразу понял, что это не ненец, несмотря на национальную повседневную одежду народов Севера. Каким образом тот заметил, что Михаил жив, непонятно. Но он почти мгновенно оценил ситуацию, дал короткую точную очередь и снова скрылся за камнями. Пули ударили в камни возле самой головы Сосновского, и тот поспешно отполз за камни, меняя позицию.
Голова, несмотря на адреналин, работала четко и спокойно. Надо заставлять его перемещаться, выдавать себя и стрелять. Тогда Буторин его засечет, подберется к нему с другой стороны и возьмет его. Интересно будет узнать, что это за тип и чего ему здесь нужно. Наметив себе следующую позицию, Сосновский вскочил и бросился в сторону, пытаясь разглядеть противника между камнями. Он успел это сделать в последнюю секунду, не целясь, выпустил очередь из автомата и тут же рухнул на траву. «Не попал, – с огорчением подумал Михаил. – А может, и хорошо. Он нам для информации нужен целенький и невредимый. Тащи его потом, раненого, на себе столько верст! Хотя у него оленья упряжка, она нам может пригодиться». Оленей ненцы учат не бояться резких звуков и выстрелов. Других просто не используют с нартами.
Незнакомец не стрелял. Это удивило Михаила. Он был убежден, что не попал в него, стреляя практически наугад. Бывают, конечно, чудеса, не зря говорят, что пуля дура. Мог случайно и попасть. Сосновский прополз еще метров десять, порвав на колене штаны. Магазин в автомате лучше сменить. В этом осталось всего два-три патрона. Отсоединив магазин, он бросил его рядом на камне и достал из подсумка на ремне полный. И тут шелест камня под чьей-то ногой привлек его внимание. Звук исходил справа, совсем не с той стороны, откуда Михаил ждал своего противника.
Вставить магазин и передернуть затвор было делом одной секунды. Сосновский повернулся на бок и нацелил свое оружие туда, оттуда раздался подозрительный шорох. Он даже успел прикинуть, что стрелять придется по ногам, потому что времени на рукопашную схватку у него не будет. Враг появится сразу, готовый стрелять на поражение. «Глупо я его проворонил», – подумал Сосновский со злостью. Но это была не самая большая беда. Боковым зрением он заметил движение, но быстро повернуться в противоположную сторону он уже не смог. Противник обманул его, видимо, бросив горсть камней в сторону от себя. И теперь он подобрался с другой стороны. Внутри у Михаила все похолодело от ощущения неизбежного. Он поворачивался с автоматом навстречу опасности, за доли секунды поняв интуитивно, что не успеет выстрелить первым.
Длинная очередь прорезала воздух, отдавшись эхом среди скал. Темноволосый мужчина в ненецкой одежде, готовившийся убить Сосновского, рухнул на бок, и его автомат покатился по камням. Михаил с шумом выдохнул и вытер потный лоб рукавом. Откуда-то снизу Буторин сказал с недовольством:
– Ты чего подставляешься, Миша? А если бы я не успел?
– Перехитрил он меня, – ответил Сосновский, поднимаясь и подходя к убитому незнакомцу. – Еще бы секунда – и мне конец.
– Ну, вот на этот случай есть я, – ткнул Сосновского кулаком в плечо Буторин. – Чтобы успевать, спасать вас всех да на себе тащить. Ты лучше скажи, что нам теперь с трупом делать? От него ответов не получишь, а вопросов у нас много. Там, кажется, оленья упряжка была за скалой…
Сосновский повернулся, посмотреть в ту сторону, где из-за камней недавно виднелись рога оленя. И тут же зло сплюнул. Вдаль уносились нарты, запряженные двумя оленями, понукаемыми человеком, одетым как ненцы. Буторин тоже проводил взглядом упряжку и проворчал:
– Ну, гордиться нам с тобой сегодня нечем. Бездарно профукали мы с тобой ситуацию, Миша. Как объясняться будем с Шелестовым, я не знаю. Такой подарок судьбы в виде двух языков – и на тебе. Тут труп, а там только пятки засверкали.
– Ну, ты знаешь, я с таким человеком еще не встречался, – вздохнул Сосновский. – Это уникум какой-то. Мастерски он меня обвел вокруг пальца. Ладно, чего теперь рассуждать, давай обыскивать. На ненца он не похож. Что сказать о втором, я не знаю, но этот типичный европеец.
Ничего обнаружить в карманах убитого не удалось. Собственно, и карманов-то на ненецкой одежде не имелось. Зато под ненецкой малицей, к огромному удивлению оперативников, обнаружилось нательное белье советского производства. Это было странным фактом. И Сосновский, и Буторин хорошо знали, что ненцы, как и другие народы Севера, никакого белья не носили, а одежда из кож и шкур надевалась у них на голое тело. Только тогда создавалась прослойка теплого воздуха, и только в этом случае в такого рода одежде человек не потел. Нижнее белье, надетое под меха, заставляло потеть, и человек в итоге начинал мерзнуть.
– То, что белье отечественное, ничего не доказывает, – заметил Сосновский. – Ношеное, стираное. Он может быть и немцем, и финном, и норвежцем. Он мог специально носить белье советского производства, чтобы выдавать себя за советского гражданина. А вот тот факт, что, прекрасно зная обычаи и жизнь народов Заполярья, он все же надел их национальную одежду на белье, говорит о том, что это ненадолго. Он его намеревался вскоре снять. Не все время он его носит. Вот так-то. Значит, во время этой поездки ему надо было маскироваться под местных. Зачем? Зачем он сюда приехал, почему без разговоров напал на нас?
– Может, из-за могилы приехал? – предположил Буторин. – Немцы похоронили своего моряка на берегу, доложили начальнику, и тот устроил выволочку. Приказал срочно убрать следы захоронения. Вот и прибыл человек. Он понял, что мы видели могилу, и решил заставить нас замолчать навеки. Я так себе это представляю. Так, прихлебай из местных, которого завербовали в начале войны или перед самой войной.
– Нет, Витя, – покачал головой Сосновский, показывая на наполовину раздетый труп. Посмотри вот сюда, на внутреннюю часть его руки у подмышки. Видишь?
– Что это? Татуировка?
– Это не просто татуировка, здесь набита группа крови этого человека. Знаешь, где так делают? В эсэсовских частях. Они очень заботятся о своих элитных солдатах. Человек может быть без памяти, а группу крови определить надо, чтобы спасти ему жизнь. А это место, по статистике телесных повреждений во время боев, самое менее повреждаемое. Вот так вот, Виктор Алексеевич. Перед нами эсэсовец. Видимо, из егерей, с хорошей подготовкой. И какого черта ему тут надо было?
– Ну-ка, иди сюда! – Буторин резко поднялся и, подойдя к могиле, принялся сбрасывать камни. – Помогай!
Оперативники, обдирая пальцы, стали разбирать могильный холм. Через несколько минут показались старые доски, потом прорезиненный брезент. Теперь Буторин и Сосновский стали действовать осторожнее. Сняв доски, они с изумлением увидели, что никакой ямы и тела в ней нет. Что-то прямоугольное и совсем небольшое лежало, тщательно завернутое в брезент. Осторожно развернув его, они обнаружили радиостанцию «телефункен», несколько банок немецких и советских консервов, ракетницу. Буторин опустился на камень и посмотрел на Сосновского.
– Ты понял, Миша, что это и кого мы тут шлепнули?
– Что тут понимать. Агент, который хорошо знает русский язык, вел наблюдение в арктической зоне и подавал сигналы своим. Скорее всего, командиру подводной лодки. Второго, вероятно человека из местных, мы упустили. Вопрос в другом: что нам с этим добром делать?
– Шуму мы наделали много, и второй ушел, – задумчиво произнес Виктор. – Он теперь знает, что сюда соваться нельзя потому, что тайник раскрыт. Вопрос, как он доложит о случившемуся начальству, ведь рация здесь? Или невыход на связь у них означает провал?
– Я думаю, что другого выхода у нас нет, кроме как находку снова завалить камнями и сделать вид, что мы ничего не нашли, – предложил Сосновский. – В идеале бы хорошо и тело здесь бросить, но это невозможно. Те, кто придет проверить и понять, что здесь произошло, сразу решат, что мы с ними играем. Все должно быть правдоподобно.
Береговые поселки рыбаков-поморов были своего рода центрами своеобразной цивилизации Заполярья. Все здесь было по-особенному, все не так, как привык видеть, понимать человек из большого города. Сюда приезжали за свежей рыбой закупщики, сюда приезжали оленеводы прикупить товара в артельном магазине. Как правило, в магазинчике продавали все самое необходимое, без чего людям в этих суровых краях не выжить: спички, соль, керосин, обувь, ткани, муку, консервы, нитки, иголки, порох, дробь, картонные гильзы для охотничьих ружей, топоры, гвозди. Всего и не перечислить.
Этот поселок на берегу Печорской губы был третьим на пути Шелестова, где он успел побеседовать и с рыбаками, и с оленеводами. Ничего конкретного он узнать не смог, но зато укрепился в мысли, что немецкие моряки бывали, даже этим летом, в советских арктических водах. Каждый человек, которого он расспрашивал и который видел что-то непонятное, не мог и предположить, что это было связано с фашистской подводной лодкой, с вражескими моряками. А Шелестов записывал в свой распухший блокнот сведения о пропавших без вести рыбаках, охотниках, о виденных спинах «большой рыбы» или «большого тюленя». Кто-то из рыбаков читал или слышал о китах и говорил, что видел кита, хотя киты в полярных водах не встречаются, это Шелестов тоже выяснил у биологов. Но единственный «холодноводный» кит – гренландский в Охотское море почти не заходит, он обитает в Гренландском море и севернее Новой Земли в районе Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа. Мог быть и кит, но вряд ли. Но вот о чужаках, чужих людях он слышал нередко. Ненцы видели их следы, находили убитых пулями и освежеванных оленей. Но самое ценное было в том, что дважды он слышал об украденных у оленеводов «женских» нартах – «мюдхан», как их называют оленеводы. Это более прочные нарты, приспособленные именно для перевозки груза.
– Осторожнее, дядя, – вдруг раздался рядом резкий детский голосок.
Шелестов повернулся и понял, что наступил на ногу девочке-подростку в грубой брезентовой одежде. Не по росту, чиненой и штопаной, но очень опрятной. Смотрела девочка серьезно, очень по-взрослому. Максим невольно улыбнулся и посторонился, пропуская девчонку.
– Извини, я нечаянно, – сказал он. – Привык, что в тундре и на берегу малолюдно, а здесь просто столпотворение какое-то у вас.
– Смешно говорите, – без улыбки ответила девочка. – Столботворение. Что это столбы могут вытворять?
– Не столб, а столп, – поправил Шелестов. – Столпы – так в древности назывались башни. А ты не знаешь древнюю легенду, откуда на земле взялось множество языков и почему не все люди говорят на одном языке?
– А что, все люди говорят на разных языках? – неподдельно изумилась девочка. – Я книжки читала про разные страны, про приключения. И про Францию, и про Америку. Там все говорят, как мы. Ну, ненцы наши, те, конечно, на своем говорят, но и по-русски тоже.
– Да откуда же ты такая взялась? – пришло время изумляться Шелестову. Он понял, что девочка читала книги, написанные по-русски, но про другие страны, и думала, что там так же разговаривают, как написано в книге.
– Я не взялась, я приехала с нашими мужиками. Мы из рыбачьего поселка. Мама просила купить ниток и иголок. Не ходит она у меня. Шьет она дома, люди покупают.
Погода разыгралась, и к полудню небо затянуло низкими угрюмыми тучами. Пошел дождь: тягучий, унылый. И сразу цветущая весенняя тундра стала серой, мрачной, неприглядной. Люди с улицы исчезли. Кто по домам, кто в чайную, где можно было перекусить и выпить не только чаю, но и чего покрепче. А Шелестов, познакомившись с рыбаками, с которыми приехала девочка, сидел на лавке в большом сарае, где вдоль стен стояли большие корзины и бочки со свежей рыбой.
Девочку звали Елизаветой, и она никак не соглашалась, чтобы ее звали просто по-детски Лизой. Ее отец утонул в море во время шторма. Мать болела и совсем перестала ходить. На этом закончилось детство маленькой Елизаветы и начались суровые будни в далеком рыбачьем поселке, в котором надо было как-то выживать с больной матерью. Пришлось забыть об интернате, в котором она начинала учиться. Конечно, рыбаки понемногу помогали семье, но прожить на эту помощь было нельзя. И Елизавета работала в огороде, пытаясь вырастить все то, что могло расти на суровых берегах Припечерья: картошку, свеклу, капусту, морковь. А еще с малых лет девочка начала помогать в артели на сортировке рыбы, на разделке, на засолке.
Шелестов с Елизаветой сидели и слушали, как капли дождя барабанят по деревянной крыше. Максим аккуратно и ненавязчиво расспрашивал девочку о ее жизни, о том, что она видела и знает. В море можно редко увидеть другие рыболовецкие баркасы, но бывает, что и увидишь. Особенно когда налетевший ветер гонит суденышки по своей прихоти, а не как того хотят рыбаки. На островах часто видят чужих, когда те или баркасы ремонтируют, или сети чинят.
– Чужих? – девочка пожала плечами. – Чужих отродясь не видела. Ни в поселке, ни в море. Только рыбаков из других поселков. Хотя есть один в артели. Его на берегу подобрали. Выходили. Так теперь с рыбаками и ходит в море. Вот уж почитай года два.
– Да? – Шелестов насторожился. – А кто у вас тут приехал старший от вашей артели? Как бы мне с ним поговорить?
– Так Кузьмич, старшина наш, – девочка посмотрела на Шелестова. – Да вы видели его, дядя, с бородой такой, черной.
Участковый милиционер младший лейтенант Игнатов был мужиком тертым. Правда, за какие «заслуги» его заслали в эту безлюдную дыру аж из самого Архангельска, он не стал рассказывать. Невысокий, кряжистый с большим лобастым бритым черепом, он казался человеком недюжинной физической силы. А может, и не только физической. Жить здесь, в этой глуши, в поселке Манга, делать свое милиционерское дело без семьи, без друзей. Иметь в своем арсенале всего лишь старенький «ППШ» и «наган» да радиостанцию для связи с районным управлением и жить, и работать. Что входило в обязанности участкового? Да легче сказать, что не входило. Ведь он был, можно сказать, единственным доступным представителем советской власти в этих местах, на сотни километров тундры. Приходилось и мирить, и привлекать по закону, и просто уговаривать, используя почти безграничное уважение и доверие к себе ненцев и рыбаков. Было дело, и браки регистрировал, чаще констатировал смерть, разбирал бытовые и соседские споры, как заправский судья. Даже роды принимал. Сколько по тундре и побережью его крестников живет, он и не считал.
– Давай, Борис, по маленькой с устатку. – Участковый выставил на стол бутылку водки и принялся нарезать узкими кусочками вяленое мясо.
– Нам еще работать с тобой, – с сомнением ответил Коган.
– Они раньше утра сюда не доберутся, и не надейся. Успеем и нарезаться с тобой, и проспаться, и головой посвежеть.
Коган пожал плечами, улыбнулся и, поддернув рукав гимнастерки, полез рукой в банку с солеными огурцами. То, что хозяин выставил на стол бутылку «Московской», да еще со штемпелем какого-то архангельского райпо, говорило об уважении, и на это уважение нужно было отвечать. Иначе ни разговора, ни помощи не жди. А ведь мог и местного самогона поставить бутыль или какой-нибудь браги, от которой до утра животом будешь маяться.
– Ну, давай, за победу, чтобы эта проклятая война окончилась, чтобы красное наше знамя воцарилось над миром, а черная нечисть сдохла! – Игнатов поднял граненый стакан, стукнул его о край стакана Когана.
– Давай, – согласился Коган. – За победу!
Выпили, с шумом выдохнули и с большим удовольствием захрустели крепкими солеными огурчиками. По телу растекалось приятное тепло, в голове появилась легкость. Это действительно приятные моменты, когда после долгой тяжелой работы, физического и нервного напряжения можно вот так отвлечься, хватануть пятьдесят граммов хорошей водки и захрустеть огурчиком. И кажется, что весь мир остановился, замер в ожидании, пока ты придешь в себя, расслабишься, а утром… Утром, держись весь мир! Ну а пока вечер, есть водка, хороший собеседник и такие вот огурчики с вяленым мясом, папиросы и тишина за окном.
