Александр Тамоников
Офицеры. Лучшие романы о российских офицерах

ГРОЗОВЫЕ ВОРОТА

Все мы смертные, кроме вечно живых.

Григорий Стернин

ПРОЛОГ

…И вдруг наступила тишина. Едкий пороховой дым стелился плотным, темным туманом над искореженной высотой. Легкий весенний ветер не мог справиться с дымовой завесой, смешанной с отвратительным запахом СМЕРТИ. Только вершины гор, ставшие случайными свидетелями жесточайшей битвы, гордо возвышались над местом боя, недосягаемые ни для темно-серого смрада, ни для человеческого страдания. Они покрылись ярким весенним нарядом и красовались между собой на фоне чистейшего, безоблачного неба. Им, как и тем, кто развязал это безумие, было совершенно безразлично то, что произошло там, внизу, на уровне, куда интересы их не распространяются. По обоим склонам в самых неестественных позах лежало множество людей, вернее, то, что от них осталось после массированного артобстрела. В одной из воронок, наполовину присыпанный землей, с открытыми, полными навечно застывшей боли глазами, нашел свое последнее укрытие командир роты. Рядом – на расстоянии протянутой руки – догорал обезображенный до неузнаваемости труп капитана-десантника. И чуть поодаль – почти весь личный состав. Погибший, но не сдавший своих позиций, выполнивший до конца Воинский Долг. А метрах в десяти, не далее, – уничтоженный враг. Смерть смела все, что разделяло их в жизни, – идеологию и вероисповедание, национальность и возраст. Смерть в одно мгновение уравняла всех. И сейчас они лежали, с одинаково искаженными от боли и ненависти мертвыми лицами, с оружием в руках, в непосредственной близости друг от друга. Русский и белорус, чеченец и араб. Солдат Отчизны и платный наемник. Они уже не были врагами. Все они стали жертвами одной войны, одной политической схватки, цель которой – власть. А дым горящих камней, земли и человеческих тел постепенно поднимался ввысь, туда, к неприступным и равнодушным вершинам, унося с собой души погибших. Поднимался, чтобы там, надо всем живым, раствориться в чистом небе, в котором уже стали собираться стервятники, чутко уловившие запах обильно пролитой крови. Они парили, кровожадно всматриваясь вниз, где на безымянной высоте у Косых Ворот в неравном бою погибло сводное подразделение. Рота специального назначения!

Костя проснулся рано, на часах не было и шести утра. Открыв припухшие от обильного ночного возлияния глаза, нащупал рукой возле софы бутылку пива – непременный атрибут его похмельного пробуждения. Сделав несколько судорожных глотков, откинулся на подушку.

Сейчас должна отпустить тошнота, исчезнуть сухость во рту и ослабеть боль, раскалывающая череп пополам.

Он лежал и ждал облегчения. По мере того как похмелье неохотно отступало, к Косте возвращалась способность соображать.

Возникал вопрос, постоянный в такие мгновения, – что было вчера?

В редких случаях по утрам Костя более-менее помнил, что происходило на финальной стадии предыдущей пьянки. По большей части события бурной ночи память не хранила. Наверняка опять чего-нибудь «учудили» напоследок, после безумных, до предела извращенных оргий с девицами на дискотеке «У Паши».

Черт! Как же плохо. Водки бы, граммов сто.

– Мам! – крикнул Костя. – Мам!

Его крик был услышан, в комнату вошла мать.

– Проснулся, чудо?

– Проснулся. Знаешь, как мне плохо?

– Представляю.

– Налей, мам, грамм сто пятьдесят?

– Прямо в постель подать?

– Все равно.

– Тебе все равно. А мне – нет. Поднимайся, там, в холодильнике, есть немного коньяка, но прежде ответь, когда прекратится весь этот бардак?

– Мам, дай прийти в себя. Потом поговорим. Отчим, наверное, на кухне?

– Да, завтракает.

– Опять мораль начнет читать.

– А ты как хотел? Папа занимает высокий пост, я тоже, слава богу, не кухарка, а сын – не пойми что. Ты думаешь, о твоем поведении у нас на службе никому ничего не известно?

– Можно подумать, отчиму в его мэрии за меня мозги чистят.

– А ты думаешь, нет?

– Ладно, пошел я, мочи нет.

Костя, не одеваясь, в плавках, прошел на кухню.

Отчим доедал свою яичницу.

– Привет, – буркнул Костя.

– Здравствуй, здравствуй. Что это ты, не умывшись, не одевшись, и сразу в холодильник?

– Похмелиться хочу. – Костя не считал нужным скрывать свои намерения.

Он достал початую бутылку «Арарата», не наливая в рюмку, опрокинул содержимое в себя из горла.

– Фу, – поморщился отчим, – как так можно?

– Молча, папа, молча. Ты деньжат случаем не подбросишь?

– Деньги, между прочим, с неба не падают.

– У вас, в мэрии, падают. И не только с неба.

– Эх, Костя, Костя! – Отчим явно не хотел портить себе настроение. – Не пойму я тебя. Имеешь практически все. Не зависим ни от кого. Когда за ум возьмешься?

– Возьмусь, пап. – Костя достал из салатницы дольку помидора, бросил в рот. – Вот погуляю с годик, а потом все – очки на фейс и за учебники. И никаких пьянок. Учеба, учеба и еще раз учеба. Клянусь. Клянусь крутыми кроссовками, которые, кстати, ты обещал мне.

– Как ты хорошо помнишь, что обещают тебе, а вот своих обязательств исполнять не торопишься.

– Всему свое время, пап. И не надо только про свою «совковую» юность плакаться. Наслышан. Так дашь денег? Хоть сотню?

– Спрашивай у матери, она бюджет ведет.

– А ты из внебюджетных? Вон из рубашки так и выпирают! Поделись с больным сыном!

– Больным? Да на таких больных… ладно, пошел я. – Отчим встал, бросая на стол пятидесятирублевую купюру. – Хватит и полтинника.

После этого, поправив галстук, вышел.

– Козел, – произнес Костя вслед, – сам каждый день тысячами таскает, а сотню зажал. Ну и черт с ним. Мамуля подкинет еще. Деньги будут.

Костя присел за стол, закурил «Парламент» отчима. Курить он начал в десятом классе. Сразу и при всех. «Предки» поахали-поохали, смирились.

Курил Костя и думал: что же было ночью? Чем все кончилось? Бухать они начали у Паши с утра. Потом потусовались у Эдика. Затем к Валере завалили. У того родители уже второй год за бугром пашут, ежемесячно зеленые шлют на бабку. По-моему, как раз баксы и поступили, иначе чего они тогда в обменнике меняли? Точно, вспомнил – триста баксов.

Потом разъехались. Эдик с Валерой в институты свои, отметиться. Он же, Костя, вернулся домой. Домработница Зина заканчивала уборку, и он завалился спать. Пока удается проследить ход событий.

Разбудил его тот же Эдик, и они ломанулись к «Паше».

Начали с пива, потом – как всегда. Тогда-то и девочки подкатили. Это он помнил. А вот что было дальше? Какая-то бабец. Базар с ней. Вместе вроде не пили. Вернее, он один пил. Улица. Дождь. Потом… а вот потом все покрыто, как говорится, мраком. Переспал с ней? Или нет? И что же было дальше?

Костя напрягал извилины, но ничего путного вспомнить не мог.

На кухню вошла мать.

– Ты так и будешь в трусах сидеть?

– А чего? Я – дома.

– Но и дома надо соблюдать приличия. Я хоть и мать, но в первую очередь, – женщина. Имей такт.

– Ладно. Сейчас оденусь. Слушай, мам, мне двести рублей надо.

– Что так мало? Мог бы и больше запросить.

– Дай больше, но я вчера занял двести у пацана одного – отдать надо.

– Иди оденься, поговорим серьезно.

– Но деньги дашь? А то неудобно получится.

– Ну сколько тебе одно и то же говорить? Приведи себя в порядок.

– Иду.

Костя зашел в ванную комнату, поплескался теплой водой, намочил зубную щетку, мыло. Бриться не стал. И так сойдет. Прошел в свою комнату, натянул джинсы и майку. Проверил карманы. В одном лежала визитка отчима, Костя всегда носил ее с собой, на ней корявым почерком цифры – телефонный номер и имя. То ли Лида, то ли Люся, то ли Лена – не понять.

С этим разберемся потом.

Сейчас главное – заполучить «бобы» и слинять из дома.

К Эдику. От него и по номеру прозвонить, если тот не объяснит сам, кому принадлежит этот телефон.

– Я готов, мам, о чем разговор поведем?

– Может, хватит придуряться? Естественно, о твоем поведении.

– Ну вот, всегда так. Человеку без нотаций хреново, а тут еще душеспасительные беседы, отчим отчитал уже.

– Кость! Тебе нравится твой образ жизни?

– Нет, конечно. Но это временно. Сама же говорила – лучше перебеситься в молодости, чем потом всю жизнь куролесить.

– Перебеситься – одно, а вот стать алкоголиком в восемнадцать лет – совсем другое.

– Лучше алкоголиком, чем наркоманом, – тоже твои, кстати, слова.

– Не цепляйся к словам.

– Ты – нападаешь, я – защищаюсь. Но, знаешь, честно говоря, мне гулянки тоже уже надоели. Гулять-то хорошо, а вот по утрам… врагу не пожелаешь. Синдром проклятый вконец достал.

– Дала бы я тебе по заднице.

– Э! Это надо было раньше делать, теперь – поздно.

– Давай ложись в постель – отходи. Переболеешь дня два – легче будет.

– Ладно, черт с ним, переболею, но давай с послезавтра. У нас на сегодня и завтра дела с Эдиком.

– И какие могут быть дела у двух бездельников?

– Мы с Эдиком познакомились с девушками, нет, только ничего плохого не думай. На этот раз все чисто и благопристойно. Пригласили их провести время вместе на природе. Согласись, не можем же мы кинуть их? Как я буду выглядеть, если завалюсь в постель? Разве так поступают? А послезавтра – все! Шабаш! Ложусь и отхожу. Честное пионерское. Тем более стимул есть – отчим обещал кроссовки.

– Я сейчас позвоню Эдику и проверю правдивость твоих слов.

– И подставишь меня. Нет, ты, конечно, можешь позвонить, но как после этого будут говорить обо мне? Маменькин сыночек? Подъюбочник?

– Ладно. Поверю тебе, в последний раз поверю, но послезавтра – ты мой. Все, что бы я ни потребовала, будешь выполнять беспрекословно, согласен?

– Согласен. Но условие на просьбу. Я не могу явиться в компанию без денег, дай пятьсот рублей?

– Мне помнится – ты просил двести?

– Двести – долг отдать, три сотни – на природу.

После некоторого раздумья Анна Сергеевна достала банкноту.

– Хорошо. Вот тебе деньги. Но, учти, послезавтра…

– Я все учел, все, мамуля. Извини, мне пора.

Костя, сунув деньги в карман, выбежал из дома.

Осадившись пивком, направился к Эдику.

Мать Кости – декан исторического факультета педагогического университета, – строгая ко всем, за исключением, пожалуй, собственного сына, женщина умная, прагматичная и расчетливая. Анна Сергеевна в свое время и замуж за офицера – Костиного родного отца, погибшего в Афганистане в год рождения сына, – вышла только ради того, чтобы иметь возможность уйти от забот многодетной семьи, из которой была родом. Все же тогда служба офицера еще была одной из престижных и, что немаловажно, неплохо оплачиваемой. То есть замуж мать Кости вышла по расчету и после гибели мужа траур долго не носила. Работая в школе, Анна Сергеевна сделала все, чтобы найти себе достойную пару. И результатом трудов стал брак с заведующим одним из отделов горкома партии, мужчиной значительно старше ее, который обеспечивал ей и сыну безбедную жизнь и продвижение по службе самой Анне Сергеевне. Вскоре она становится преподавателем тогда еще пединститута, защищает кандидатскую и получает прекрасную возможность продолжить карьеру, чем и пользуется. Костя знал обо всем в деталях от самой матери, которая с раннего возраста пыталась навязать сыну свои представления о жизни.

Отчим после крушения партийной системы быстренько переоформился в демократа и остался на плаву, занимая высокую должность заместителя главы городской администрации. Деньги он имел никак не соизмеримые с его должностным окладом.

Вот таким тандемом родители Кости воздействовали на него, готовя ему жизнь обеспеченную, беззаботную. И, как это часто бывает, вырастили избалованного, непослушного оболтуса.

После окончания школы Константину была уготована студенческая скамья юридического факультета, несмотря на то что школьные выпускные экзамены он сдал кое-как.

Но Костя продолжать образование не собирался. Он наотрез отказался поступать куда-либо, объясняя отказ тем, что учеба его и так достала и ему необходим год отдыха. Как ни старались Анна Сергеевна и Григорий Максимович, сын настоял на своем.

По правде говоря, Костя при всех его недостатках имел и ряд достоинств. Он не был трусом, ценил дружбу, зла долго не держал, обиды легко прощал, умел признаваться в собственной неправоте. И слыл отчаянным, хулиганистым малым, дерзким в словах и поступках.

Может быть, эти качества и позволяли ему быть авторитетом среди сверстников и пользоваться их уважением.

У Кости было много знакомых, но друг – один Эдик, его одноклассник. Он, как и Костя, был парнем рисковым, или, как их нынче называют, экстремалом. Он везде и во всем поддерживал затеи Кости и готов был ради друга пойти на все. Так, по крайней мере, ему самому казалось.

Костя шел к Эдику. Конечно, никакого знакомства не было и поездки на природу тоже не намечалось, просто нужны были деньги. Обманом Костя свой поступок не считал, а относил его к небольшой вынужденной хитрости. Он нес в кармане куртки бутылку водки, зная, что друг тоже по утрам страдает похмельем. Предков Эди сейчас не было дома, и они смогут спокойно оттянуться. А потом «пробить» телефонный номер. Все же интересно, кто такая эта Лида, Люся, Лена?

Обычно Костя давал свой, но это случалось крайне редко, а у девиц, с которыми он проводил ночи, вообще не интересовался ни именем, ни адресом. Тем более никогда не брал ничьи телефоны. У проституток на всех один телефон – номер фирмы интимных услуг.

Почему же на этот раз он записал номер?

Может, Эдя просветит?

Эдик встретил друга радушно.

– Привет, Кость! Заходи! Принес чего-нибудь?

Костя вытащил пузырь.

– Ну слава тебе… С утра, думал, подохну. Да мои еще наехали: где да как, что за дела? А мне без них плохо, и так над тазиком с пяти утра. Выворачивает, сил нет. И ладно бы рыгал по-человечески, а то желчь одна прет, – жаловался на судьбу Эдик, открывая бутылку. – Возьми, Кость, там, в шкафу, бокалы и в холодильнике – пепси – запить.

Выпили.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал Эдик. – И что у меня за натура такая? Пить могу литрами, и голова не болит по утрам. А вот рвет, невозможно. Стакан залудишь – как на свет по новой народишься. Мать говорит – синдром похмелья только у алкашей. Значит, мы с тобой «синяки»?

– Тебе не без разницы?

– Ну ты сказал, без разницы? А блевотня поутру? Как петух, в натуре. Тот на рассвете кукарекает, а я блюю.

– Ты прошедшую ночь хорошо помнишь? – спросил Костя.

– Да вроде, а что?

Друзья выпили еще по сто граммов.

– У меня тут телефончик один, на, глянь.

Эдик посмотрел.

– Номер как номер, а вот с именем напряг – не могу понять.

– Вот и я не пойму. Мы вчера под конец к «Паше» вернулись. Так?

– Да. Бухнули нормально, потом девочки подвалили. Как всегда.

– И я так в компании и оставался?

– Ты? Дай вспомнить… нет, ты какую-то девицу углядел в толпе. Еще мне что-то про нее сказал. Но что конкретно? Не помню.

– А потом?

– Потом отвалил.

– К ней?

– Наверное. Дергались вы рядом, это я видел.

– А что за бабец? Из «бабочек»?

– Не-е, я ее раньше не видел, залетная, скорее всего, не постоянка. И потом, прикид у нее не того…

– Чего не того?

– Ну не как у всех. Старомодный, что ли? Меня Верка оседлала. Я с ней потом и ушел.

– А я остался?

– Вот это не помню.

Эдик задумался.

– Нет, ты, наверное, тоже свалил. Точно. С Веркой моей Груша была, все тебя хотела. Я ходил искать, но в толпе не нашел. У бара тоже не было. И девицы, кстати, я не заметил. Выходит – свалили вы.

– Свалили. А куда?

– Да чего ты голову ломаешь? Очухался-то где?

– Дома. Мать говорила – около трех пришел, в дымину.

– Тогда, скорее всего, врубил автопилот и до хаты. Да ты по номеру звякни. И узнаешь, что к чему.

– Правильно.

Эдик передал трубку. Костя набрал номер.

Ответили сразу. Мужской, явно нетрезвый, хриплый голос:

– Да!

– Здравствуйте, извините, вы не могли бы Лиду пригласить?

– Чего? Какую тебе Лиду? Набирай номер правильно. Нет здесь такой.

Связь отключилась.

– Вот черт. Нет там никакой Лиды.

– Ну Люсю спроси.

Костя вновь набрал номер.

– Да! – все тот же хриплый голос.

– А Люсю можно?

– Это опять ты? А не пошел бы ты, парень?

– Подождите, не бросайте трубку, у вас номер такой? – Костя продиктовал цифры.

– Такой, и чего?

– Понимаете, я неразборчиво записал имя. С вами проживает девушка?

– Ленка-то? Дочь! Это она тебе номер дала?

– Не придумал же я его?

– Тогда нет ее.

– А когда будет? Или где мне найти ее?

– А чего ты к ней имеешь?

– Да ничего, просто познакомились, хотел еще раз встретиться.

– На работе она. Если невмоготу, ступай в кардиологию, третье отделение. Все. Больше не звони. У нее смена до утра.

– Спасибо.

Но хриплый абонент не слышал слов благодарности, опустив трубку на аппарат.

– Значит, Лена, – подвел итог Костя.

– Чего-то я не возьму в толк, с чего это ты заинтересовался какой-то Леной? Там Груша, а ты непонятно кем интересуешься.

– Ладно, Эдя, проехали. Давай по третьей, у меня дела.

Выпили и по третьей, последней. Эдик спросил:

– Когда встретимся?

– Будь дома. Я зайду или позвоню.

– Ладно. Тридцатку не дашь? Мои все выгребли.

Костя дал ему три десятирублевки и вышел.

Он поймал такси, отправился в областной кардиологический центр.

Время было раннее, центральный вход закрыт. Попасть внутрь больницы можно лишь через приемный покой.

Встретила его пожилая женщина.

– Что вы хотели, молодой человек? Вам нужна помощь?

– Нет. Понимаете, тут такое дело, мне необходимо увидеть одну девушку.

– Понимаю. Но посещение больных в Центре строго регламентировано. С распорядком можете ознакомиться на выходе.

– Она не больна. Работает здесь.

– Тогда тем более. Человек на смене, у нее дела. Закончит работу, и увидитесь.

– Да не могу я ждать. Здесь такое дело, – пошел на хитрость Костя, – я вчера подвозил вашу сотрудницу. По пути рассказала, что работает здесь. Выходя из машины, она выронила кошелек, в нем триста рублей. Я решил вернуть деньги, а времени в обрез, мне необходимо на несколько дней уехать из города.

– Да? – Женщина недоверчиво посмотрела поверх очков. – Это другое дело. Триста рублей для нас не шутка. Как фамилия девушки?

– Ну, так близко мы не знакомились. Знаю, что зовут Леной, работает в третьем отделении.

– В третьем? Что-то не припоминаю, наверное, недавно у нас. Молоденькая?

– Моего возраста примерно.

– Хорошо, подождите здесь, постараюсь найти вашу Лену.

Когда за женщиной закрылась дверь, Костя отчего-то почувствовал себя неловко. И это было что-то новое.

Ждать пришлось недолго.

Скоро дверь отворилась, в приемную комнату вышла симпатичная девушка в строгом медицинском костюме.

«Она», – узнал Костя. Память сработала на раздражитель, и кое-что он вспомнил. Вспомнил, как именно ее пригласил танцевать, предлагал составить компанию.

– Ты? – очень удивилась девушка.

– Я.

– Вот уж кого не ожидала больше встретить.

– Тем не менее.

– Что тебя привело ко мне? Мы же, по-моему, расстались, о встрече не договариваясь? И как ты нашел меня? Хотя понятно, воспользовался номером, который я опрометчиво дала. О чем вскоре пожалела. Отчим тоже хорош – объяснил где найти, ведь просила же никому не говорить!

– Лен, давай выйдем на улицу, неудобно как-то здесь…

– Зачем?

– Поговорим.

– О чем?

– Ну что ты в самом деле? Пойдем. Не съем же я тебя?

Девушка на секунду задумалась.

– Хорошо! Но только на несколько минут, я очень занята.

– Больше и не потребуется.

Они вышли, присели на лавочку.

– Лен! Не люблю я кружить вокруг да около. Поэтому спрошу прямо, что тогда, на дискотеке, или после нее было? Как встретил тебя – помню, дальше – темный лес.

– Ну и оставался бы в лесу. Зачем тебе знать, что вчера было?

– Не знаю, как тебе объяснить, но чувствую я себя как-то дискомфортно. Сразу, как проснулся, вспомнил о тебе. Почему? Не знаю. Что-то вот осталось, наверное, в подсознании, какое-то приятное воспоминание. Поэтому и спрашиваю.

– А ничего не было. Ты был пьян на порядок сильнее, чем сейчас, но сначала вел себя прилично. Тогда я, дура, тебе и телефон дала. Знала бы, что будет дальше, получил бы ты от ворот поворот. Потом распинаться начал, какой ты крутой, при деньгах, две сотни совал мне. Предлагал переспать. Я от тебя, ты за мной, только на улице и отвязалась. Вот что было. Ничего сверхъестественного, правда? Ну ладно, получил ответ? Тогда прощай. Домой не звони, пожалуйста, и не ищи встреч. Нет у меня времени и желания встречаться с тобой. Пока.

Девушка встала и направилась к больничному корпусу.

– Лен! Да подожди ты. Я, может, извиниться хочу. Лен?

Лена на ходу обернулась:

– Ни к чему это. Никому твои извинения не нужны. Ни мне, ни тебе.

Она вошла в приемный покой, оставив Костю одного перед дверью.

Тот в сердцах ударил по ней ногой.

Смотри какая! Корчит недотрогу. Он еще перед ней стелется. Плебейка! Ругаясь про себя, Константин вышел за ограду больничного комплекса.

На душе стало муторно. Он огляделся, ища глазами «рюмочную», но подобных заведений здесь, видимо, не было. Поймал такси.

– В центр.

– Куда именно? Центр большой.

– К Кремлю.

– Полтинник готовь?

– Поехали.

Выйдя у кремлевского парка, Костя зашел в забегаловку, где его хорошо знали. Бармен – бывший одноклассник Денис – приветливо махнул рукой, приглашая к стойке.

– Проблемы, Кость?

– С чего ты взял?

– Видок у тебя… не того.

– Перебрал вчера.

– Чем лечиться будем? Водочку, бормотушку или, может, пивком оттянешься?

– Водки. Двести.

Видя, что бывший одноклассник не в духе, Денис не стал продолжать разговор. К тому же зашли посетители. Костя попросил еще столько же водки и сел за столик. Спиртное ударило в голову, но настроения не подняло.

Перед глазами стояла Лена.

Как она с ним разговаривала? С каким-то превосходством, даже пренебрежением. Странно, но Костя чувствовал себя виноватым. Но следует признать – девка-то молодец. Знает себе цену. И симпатичная. Никакой косметики, маникюра, наращенных ногтей в отличие от размалеванных подруг, с которыми он общался с тех пор, как познал женщину. Он-то и мужчиной стал со шлюхой. А эта? Эта – другое дело.

Но почему она так задела его, почему остается в мыслях? Ведь разобрались же. Она его презирает, это факт. Почему засела в сердце? А может, потому и засела и мучает его, что не такая, как все?

Костя допил водку. И почувствовал, что хватил лишку.

Предметы бара стали расплываться, Денис за стойкой раздвоился, потянуло в сон.

– Денис! – заплетающимся языком позвал Костя.

Тот подошел.

– Чего-то меня, Дэн, развезло, вызови тачку, отправь домой.

– Рассчитаешься сейчас или записать?

– А? Совсем чердак едет, конечно, сейчас.

Он достал сотенную.

– Вызови такси.

– Тебя грузчик наш отвезет, у него «шаха» здесь. Пошли во двор.

Качаясь на одеревеневших ногах, Костя вышел во двор, рухнул на заднее сиденье, и через полчаса водитель передал тело домработнице.

Разбудила его, лежащего одетым на софе в зале, мать, вернувшаяся из университета.

– Ты что же делаешь? Мне про природу заливал, а сам? Нажрался, как последняя скотина, да еще с утра. Смотреть на тебя противно.

– Мам, отстань, и так плохо.

– Нет, а ты что хотел? И учти, никакой похмелки я тебе не дам и никуда из дома не выпущу. Раздевайся, прими душ и в постель.

Раздался телефонный звонок. Анна Сергеевна подняла трубку:

– Алло!.. Эдик?.. Дома. Нет, Эдя, он не может выйти, не в состоянии… вот именно… так что вы сегодня без него… Хорошо, хорошо. До свидания.

В любой другой ситуации Костя ни за что не позволил бы матери решать за него – идти ли ему к друзьям или нет. Просто снял бы трубку параллельного телефона. Но сегодня ему было не до Эдика, и он равнодушно воспринял ответ матери. Сейчас ему самому не хотелось никуда идти. Не хотелось ни веселья, ни водки. Единственное, что он сделал бы с удовольствием, так это просто поговорил бы с Леной, но это было невозможно. А посему Костя подчинился матери, ушел в свою комнату и лег в постель.

Анна Сергеевна удивилась спокойному послушанию сына. Она готова была к скандалу, к оскорблениям, к тому, что сын все равно поступит по-своему и уйдет. Но тот поступил иначе, Костя послушался ее, и это обстоятельство вселило в Анну Сергеевну беспокойство. Она вскоре подошла к постели, присела.

– Что-нибудь случилось, Костя?

– Ничего.

– Не надо лгать матери.

– Я говорю правду.

– Но такого никогда не было. Чтобы ты послушал меня с первого слова.

– Все тебе не так. Иди встречай отчима, я хочу побыть один.

– Ты не заболел?

– Я всегда болею, когда перепью.

В полном недоумении Анна Сергеевна вышла из комнаты.

Пришел с работы Григорий Максимович. Супруга поспешила к нему с новостью о поведении Кости.

– Натворил, наверное, опять чего-нибудь, вот и прячется. Я, кстати, с нашим участковым встретился сегодня. Приходил в мэрию специально ко мне. Каково?

– Зачем?

– С просьбой, чтобы приструнили сыночка. Тюрьма по нему плачет, если не прекратит пьяные выходки.

– Какие выходки, Гриша?

– А ты загляни на досуге в милицию. Там тебе расскажут. Этот участковый, видишь ли, только из уважения ко мне и тебе отмазывает, как он выразился, нашего засранца. То Костик морду в кабаке кому-то разобьет, то на стене напишет похабщину, то телефонную будку опрокинет. Там у участкового много чего. И Костик всегда мной прикрывается – таскает с собой мою визитку. Ты понимаешь, как он меня подставляет?

– Но, Гриша, почему об этом я узнаю только сегодня?

– А ты думаешь, когда я узнал? Вчера? После сегодняшнего визита капитана и узнал. Это хорошо, что Костик дома, я сейчас проведу с ним беседу.

– Не сегодня, Гриша. Придет в нормальное состояние, тогда вместе и поговорим.

– Ты лелеешь надежду, что Константин когда-нибудь вернется в нормальное состояние?

– Гриш! Давай прекратим этот разговор. Я знаю, что говорю. – Когда было надо, Анна Сергеевна могла быть непреклонной и властной.

* * *

Сегодня вместо обычного совещания в части был назначен товарищеский суд чести младших офицеров. Рассматривалось дело старшего лейтенанта Доронина Александра Владимировича, которое состояло из нескольких пунктов, но доминирующим было обвинение в превышении командиром роты своих полномочий. Ну, конечно, до кучи, и употребление спиртных напитков в служебное время, как будто у офицера есть какое-то другое время, и отказ заступить в наряд. И еще много чего, вытащенное на свет божий из объемной записной книжки бдительного заместителя командира части по воспитательной работе – майора Куделина.

И кому какое дело, что выпил Доронин, встретив своего однокурсника на сборах, и всего сто граммов? Было? Было. И то, что отказался заступить в наряд вместо «скосившего» под больного сынка начальника штаба округа? Опять-таки. Было? Было.

А превышение власти? В чем? В том, что въехал в челюсть одному подчиненному, распоясавшемуся сержанту? Сержанту, который заставлял молодых солдат закапывать на двухметровую глубину случайно брошенный мимо урны окурок? Конечно, юридически он не имел права трогать сержанта Шульгина. Но этот тип являл собой образец мерзости и цинизма. С каким-то садистским упоением он унижал тех, кто был моложе по срокам службы и слабее его.

И разве Доронин не пытался по-хорошему урезонить сержанта? Не проводил беседы? Не наказывал дисциплинарно? Но куда там! Шульгин только нагло смотрел в глаза – говори, мол, говори, золотая рыбка, ничего ты мне сделать не сможешь. И разве не подавал Доронин рапорт о проступках сержанта вышестоящему командованию? Подавал. А результат? Нулевой. Воспитывай, ты на то и поставлен. Вот и провел Доронин воспитательную работу. Один удар – и Шульгин тут же обнаружил, что он на самом деле представляет. Куда спесь девалась? Хотел узнать, что я смогу ему сделать? А вот что. И так будет постоянно, пока не поймет, что вокруг него люди, а не рабы.

А зам по воспитательной, понятное дело, тут как тут. Еще бы, ЧП в части. Доложили ему в момент, и немудрено – развел «стукачей» на всех уровнях. И тут же раздул дело до суда.

Хорошо, что еще командир – человек с понятием, бывший афганец, суровый, но справедливый офицер. И бурная деятельность его зама, которого какая-то высокая рука поставила на эту должность, чтобы затем рвануть вверх, была командиру не «в жилу». Это чувствовалось в их отношениях – холодных, неприязненных.

Поэтому, может быть, Смирнов как-то, вызвав его, Доронина, на беседу, посоветовал не связываться с замполитом – как по старинке продолжали называть замов по воспитательной.

Да черт с ним, с замполитом, но под его защитой наглеют старослужащие, пытающиеся установить свой диктат в подразделениях. И в какой-то степени это им удается.

Доронин посмотрел на время. Пора выдвигаться. Подойдя к клубу, он встретился с сослуживцами, которые курили, собравшись кучами. Его позвал Вова Чирков – командир инженерно-саперной роты.

– Что, Сань, готов к промыванию мозгов?

– Ты знаешь, где я видал это промывание.

– Это понятно. Непонятно другое, с чего к тебе так прочно прицепился Куделин? В части подобных случаев было да и есть до черта. Но все заминали до сих пор. А тут решили вдруг предать огласке? Для чего? Да, по сути, и предавать-то нечего. Подумаешь, въехал козлу по морде. Мои архаровцы иногда так доведут, что всех готов порвать.

– Все, Вова, здесь понятно. И дело не в том, что я ударил подчиненного или дернул по сотке. Неугоден я. Должность занимаю, а замполиту надо своих, нужных ему людей продвигать. Возьми Панкратова. Папа – в Академии Генерального штаба, генерал, а сын – взводный. Но должности заняты! Как продвинуть парня? Надо освободить место и положить Панкратова на роту, хотя ему и взводом-то командовать рановато. Глядишь, папа и вспомнит добрым словом того, кто сынка бестолкового к очередной звездочке протолкнул. Или Кудецкий? Вместо него меня в наряд пытались засунуть. Он будет бухать и класть на всех с прибором, а я за него лямку тянуть? Уже… Как говорит мой нерусский старшина – такой сикиш не канает. Но Кудецкого не тронули. Попробуй – все же сын начальника штаба округа. А Доронина? Отчего ж, его можно. Кудецкий, видишь ли, был только пьян, а я отказался выполнить приказ. Он, понимаешь, ни при чем. Виноват я.

– Ладно, Сань, не заводись. Тебя командир поддерживает. Не даст сожрать замполиту.

– Сейчас, может, и не даст, но Куделин и под командира копает. А что этот козел задумает, того добиваться будет всеми способами.

Разговор офицеров был прерван командою ЗНШ – заместителя начальника штаба:

– Товарищи офицеры, кончай курить. Прошу всех в клуб.

Офицеры потянулись в зал. По ходу суда Доронину отводилась особая роль, и зайти он мог одним из последних. Поэтому Александр остался на улице, тем более что командование еще не подошло.

Как вести себя на суде? Агрессивно защищаться? Или играть в молчанку? В любом случае решение по нему уже принято, осталось только разыграть спектакль. Молчать будет трудновато – все же обвинения против него сильно притянуты за уши, поэтому-то и обидны.