Александр Тамоников
Дорога особого значения
Глава 6
У разведчиков всех стран есть такое специфическое выражение – «спящий агент». Или «законсервированный агент», что одно и то же. Суть такого понятия заключается в том, что агент, внедренный на вражескую территорию, вроде бы и есть, а вроде бы его до поры до времени и нет. То есть формально он является агентом, а фактически – нет. Фактически он ждет распоряжения от своего руководства в том смысле, когда ему нужно выйти из «спящего» состояния и приступить к активным действиям.
Именно таким «спящим» агентом и был Сергей Сальников. Его, командира Красной армии, завербовали еще до войны. В ту пору военные двух стран – СССР и Германии – периодически встречались и обменивались опытом. Никто тогда не предполагал, что через несколько лет они сойдутся вновь в смертельной схватке на полях войны.
Хотя, конечно же, некоторые обо всем этом прекрасно знали. Или, во всяком случае, догадывались. Иначе для чего были нужны в составе немецких делегаций под видом армейских офицеров сотрудники разведки? А они там были. И они-то и завербовали Сергея Сальникова.
Все случилось просто и даже, можно сказать, прозаично. После одной из рабочих встреч, вечером, Сальников решил, что называется, расслабиться и отправился в ресторан, причем – в одиночестве. Тут-то, в ресторане, к нему и подсела некая красотка. Слово за слово, намек за намеком… В итоге Сальников оказался у красотки в гостях, да еще вместе с ней в одной постели.
Ну, а дальше все было по хорошо известному сценарию. В самый пикантный момент в квартиру, где Сальников уединился с красоткой, вломились несколько мужчин, которые, конечно же, оказались сотрудниками немецкой разведки. К слову, как и сама красотка. Все мыслимые подробности общения Сальникова с красоткой, как оказалось, были засняты на кинопленку. Скрытая кинокамера находилась рядом с кроватью.
А дальше начался самый заурядный шантаж. И хотя он был заурядным, Сальникову грозили вполне реальные неприятности. И ладно бы речь шла только лишь о его аморальном поведении – из такой неприятной ситуации Сальников худо-бедно смог бы как-нибудь выкрутиться. Но тут же, на кинокамеру, красотка сообщила, что она агент немецкой разведки, и те, кто вломился в ее квартиру, – тоже. Само собой, эту пленку красотка тут же пообещала предъявить куда следует. Но сказала, что может и не предъявлять, если Сальников поведет себя разумно. То есть согласится сотрудничать с немецкой разведкой.
И Сальников согласился. Свое согласие самому себе он объяснил так. Если бы он не согласился, то его, несомненно, ждала бы реальная беда. Тюрьма на долгий срок, а возможно, и расстрел.
Свое согласие сотрудничать с вражеской разведкой Сальников озвучил перед кинокамерой. И еще дал письменное подтверждение. Псевдоним он себе взял – Ворон.
И тут же ему было дано первое задание. Никто, собственно, не заставлял Сальникова что-то взрывать или кого-то убивать. Никто даже не заставлял его собирать какую-то информацию. Ему сказали, что он может продолжать жить так же, как жил раньше. И – ждать того момента, когда к нему явится с заданием некто из немецкой разведки. Вот тогда-то он, Сальников, должен будет приступить к выполнению этого задания – каким бы оно ни было.
Заодно Сальникова предупредили: если он надеется, что о нем забудут, или захочет каким-то образом скрыться, то такие его мечты напрасны. Его все равно найдут, и тогда компрометирующие документы лягут на соответствующий стол. То же самое случится, если Сальников вздумает явиться с повинной и покаяться перед своим командованием или НКВД. Так что благополучие Сальникова во многом зависело от него самого. Точнее говоря, от его разумного поведения.
Ну, а чтобы ниточка, связывающая Сальникова с немецкой разведкой, не обрывалась, он обязан докладывать немецкой разведке обо всех изменениях в его жизни. Женился – доложил, перевели его на другое место службы, повысили в звании и должности – то же самое. Чтобы, значит, немецкая разведка имела ясное представление о своем агенте Вороне. Каждый раз он должен отправлять письмо с сообщением об изменениях в своей жизни и службе своей любимой тете – Елизавете Петровне. Адрес тетушки Сальникову следует запомнить накрепко. Что с того, что никакой любимой тетушки Елизаветы Петровны у него нет? Теперь будет. Это до поры до времени и будет каналом связи между Сальниковым и немецкой разведкой.
С тем и расстались. Конечно же, Сальников был и угнетен, и расстроен до самой последней крайности, а уж какими мысленными эпитетами он наградил вероломную красотку – о том отдельный разговор. Но делать было нечего, приходилось, хочешь того или не хочешь, привыкать к новой роли – к роли агента немецкой разведки.
Его и впрямь никто не беспокоил, и Сальников уже начал потихоньку забывать о том, что он немецкий шпион Ворон. И даже исподволь надеяться, что все, что с ним случилось, как-нибудь уладится само собой. Мало ли у немецкой разведки забот, чтобы ей помнить еще и о нем, Сергее Сальникове?
Что касается жизни Сальникова, вернее, его службы, то в ней произошли немалые изменения. Он был командиром Красной армии, но военная служба ему не нравилась, а потому он подыскивал способы и возможности, чтобы сменить военную службу на какую-нибудь другую. Например, пойти служить в НКВД. Служба в НКВД представлялась ему куда менее хлопотной, а главное, гораздо более перспективной и престижной, чем армейская служба. Да, но как это устроить? Как, без потери репутации, лишних хлопот и возможных подозрений со стороны начальства перейти из одного ведомства в другое? Это был вопрос, который Сальникову в конце концов удалось решить. Перебравшись в НКВД, он получил новое назначение и занял должность начальника одного из сибирских лагерей для заключенных. Нельзя сказать, что назначение ему понравилось. До этого он служил в Ленинграде, а тут предстояло перебираться в какой-то неведомый сибирский городок Мариинск. Радости в том мало.
Но куда ему было деваться? Так или иначе, а служить в НКВД гораздо лучше, чем в армии. Шел тысяча девятьсот сорок первый год, ощутимо пахло войной, а воевать Сальников не стремился. Точнее сказать, его одолевал страх от самой мысли о его участии в войне. Служба в НКВД – это, как ни крути, глубокий тыл, где не стреляют. Так что прочь всякие внутренние недовольства, едем в неведомый Мариинск!
Разумеется, о своем новом статусе и новом месте службы Сальников сообщил в письме любимой тетушке Елизавете Петровне. Хоть он и надеялся, что немецкая разведка успела о нем забыть, но вдруг не забыла? Так что лучше не испытывать судьбу и написать этой самой Елизавете Петровне или тому, кто там скрывается под этим именем.
Мариинск Сальникову не понравился решительно, что, в общем, было вполне понятно. Все-таки это не Ленинград. К тому же была зима, да не просто зима, а сибирская зима со всеми ее особенностями: лютыми морозами, снегом по самые крыши, суровыми, малоулыбчивыми людьми, которых Сальников стал опасаться с первого же дня своего приезда в Мариинск. Но опять же, деваться было некуда.
Лагерь, в который его назначили, был мужским лагерем строгого режима. Что это такое, Сальников пока не очень понимал, но надеялся, что скоро войдет в курс дела. В этот самый курс дела его должен был ввести прежний начальник лагеря. Он получил новую должность с повышением, а Сальникова, соответственно, назначили на его место.
Жилье Сальникову выделили здесь же, при лагере, в доме, который именовался «домом для специалистов». Прежний начальник лагеря торопился занять новую должность, поэтому вводил Сальникова в курс его новых обязанностей в ускоренном темпе. А введя, тотчас же и отбыл.
Ну, а вскоре началась война. От Мариинска она была далеко, но ее грозное эхо можно было слышать и здесь. Фронтовые сводки, ежедневные суровые инструкции начальства, поезда, день и ночь идущие по Транссибу, – все это сплелось для Сальникова в единый узел, не дававший ему покоя. Да и в самом лагере, начальником которого являлся Сальников, было неспокойно. Лагерь был большой, заключенных в нем много, то и дело вспыхивали всяческие выяснения отношений между ними, а еще случались побеги, которых Сальников обязан был не допустить ни в коем случае, потому что в лагере это было событием чрезвычайным, и вся полнота ответственности в этом случае возлагалась на Сальникова.
Но и без выяснения отношений и побегов хлопот у Сальникова было немало. Заключенных надо было кормить, одевать, выводить на работу, следить, чтобы они ежедневно выполняли план, потому что за невыполнение плана с Сальникова также могли строго спросить. А попробуй заставь заключенных выполнить план! Во-первых, он сам по себе был трудновыполнимым ввиду объема, а во-вторых, почти никто из заключенных не горел особым желанием не то что выполнять план, но и вообще работать. Две трети заключенных лагеря находились здесь по уголовным статьям, а с уголовника попробуй спроси, попробуй заставь его трудиться! Приходилось изобретать различные меры принуждения, а это было делом чрезвычайно опасным. Чуть перегнешь палку – и жди бунта. А бунт в лагере был делом еще более страшным, чем побег. Тем более в условиях, когда страна ведет борьбу с фашистами. И об этом начальство не уставало напоминать Сальникову почти ежедневно.
За всеми этими хлопотами Сальников и думать забыл, что он не только начальник лагеря строгого режима, но еще и немецкий агент по прозвищу Ворон.
Глава 7
В феврале сорок третьего года немцы напомнили Сальникову о себе. Неожиданно, напрямую, без обиняков. Причем не где-нибудь, а прямо в лагере.
Случилось это так. В тот день Сальников отлучился из лагеря в город по служебным делам – вызывало начальство. Побывав у начальства, Сальников решил не возвращаться сразу обратно в лагерь, а пройтись по городку. Мариинск был по-прежнему не по душе Сальникову, да за что его было любить? Несколько немощеных улиц с деревянными узенькими тротуарчиками, двухэтажные и одноэтажные, из почерневших от времени и непогоды бревен, дома на улицах, тесная центральная площадь, вокзал, здание которого было все из того же почерневшего дерева – вот и весь город. Все мрачно, уныло. Даже снег на улицах – и то не белый, а какой-то серый. Мало радости и красоты в зимних сибирских городах. А уж в таком городке, как Мариинск, – тем более. Это не Ленинград, который красив в любое время года.
Но зато здесь не слышно выстрелов, здесь нет войны. Это обстоятельство утешало Сальникова и мирило его с неприглядными видами городка и даже утешало его. Все-таки большое дело, когда ты не на войне. Потому что на войне, наверное, виды и того хуже. Вон показывают их в кинохронике… Так что лучше уж потерпеть. А там будет видно.
В тот день выдалась хорошая погода: не мело, не валил надоедливый снег, было сравнительно тепло. Выдаются иногда среди зимы такие деньки – особенно когда на дворе уже февраль. Так сказать, первые робкие приметы грядущей весны. Хотя, конечно, до настоящей весны было еще далековато. Настоящая весна в Мариинске начинается где-то во второй половине апреля – да и то в лучшем случае. Здешние жители говорят, что бывают такие годы, когда снег не сходит и до конца мая.
Но в тот день погода выдалась просто-таки замечательная. И Сальников решил не торопиться с возвращением в подведомственный ему лагерь (сам лагерь располагался неподалеку – на городской окраине, так что туда можно было добраться и пешком). Ему захотелось пройтись по улице – не торопясь, ни о чем не думая. А лагерь со всей его докукой и постоянными заботами не пропадет.
Сальников неспешно шел по улице и рассеянно насвистывал какой-то легкомысленный мотивчик. Кажется, он слышал его раньше, в прежней своей жизни, когда был командиром Красной армии и жил в Ленинграде. То ли в ленинградском ресторане, то ли в выходной вечер на летней танцевальной площадке…
– Здравствуйте, – поздоровался с ним кто-то.
С ним многие в городке здоровались, потому что многие его знали. Начальник лагеря – фигура в здешних местах заметная и даже почитаемая. Вот и здороваются даже те, кого сам Сальников не знал. Он рассеянно кивнул в ответ и, даже не взглянув на того, кто с ним поздоровался, пошел дальше. Но его остановили, окликнув.
– Погодите, – сказали ему. – Не надо так торопиться…
Начальник лагеря остановился и с недоумением поднял голову. На него в упор смотрел мужчина средних лет, одетый в прямого покроя пальто с барашковым воротником. Такие пальто в Мариинске обычно носили разного рода начальники, имевшие бронь и перебравшиеся в Мариинск из мест, оккупированных фашистской армией. Исконные жители Мариинска – хоть начальники, хоть кто другой – обычно носили дубленые полушубки либо меховые шубы, покрытые сверху непромокаемой тканью.
– Вы это мне? – спросил Сальников.
– Именно вам, – ответил окликнувший его начальник в пальто.
– Я вас не знаю, – равнодушно произнес начальник лагеря.
– Заодно познакомимся, – усмехнулся мужчина.
– Что вам нужно? – спросил Сальников.
– Вам привет от любимой тетушки, – сказал мужчина. – Которую, если вы не забыли, зовут Елизавета Петровна.
Не сразу смысл сказанного стал доходить до начальника лагеря.
Мужчина улыбнулся:
– Тетушка интересуется, как ваше здоровье. А заодно – готовы ли вы к настоящему делу…
– Какому еще делу? Какая тетушка? – дернулся Сальников. – Что вы мелете? Вы что, пьяный? Ступайте своей дорогой, если не хотите, чтобы я сдал вас в милицию!
– Бдительность – это хорошо, – одобрительно произнес мужчина. – И здоровая недоверчивость – тоже. Это, можно сказать, наше основное оружие.
Начальник лагеря молча развернулся и сделал несколько шагов.
– Довоенное время, Ленинград, ресторан, одна милая красотка, ваши любовные утехи, заснятые на кинопленку… – произнес мужчина вслед Сальникову. – Мне продолжать?
Сальников остановился.
– Кто вы такой? – спросил он, с неприязнью глядя на мужчину.
– Можете называть меня Петром Петровичем, – ответил мужчина. – Нам нужно поговорить.
– Почему я должен с вами разговаривать?
– Потому что вы Ворон. Вам что-нибудь говорит это прозвище?
– Хватит! – резко произнес Сальников.
– Я тоже так думаю, – согласился мужчина. – Будем считать, что обмен верительными грамотами произошел. Итак, вы – Ворон, а я – Петр Петрович.
Сальников на это ничего не сказал. Он размышлял, как ему быть дальше. Напрасно, выходит, он надеялся, что его позабыли. Оказывается, не забыли… Да, но что же ему делать дальше? Продолжить разговор с этим типом? Сдать его милиции? С одной стороны, это дело опасное. Но с другой-то стороны, что в нем опасного? Вряд ли этот самый Петр Петрович, или кто бы он ни был на самом деле, начнет говорить о себе в милиции правду. Скорее всего он что-нибудь соврет, и его отпустят. Да и сам Сальников также не скажет всей правды милиционерам. И что же будет дальше? А дальше этот Петр Петрович встретится с ним вновь. И как знать, что это будет за встреча? Где, когда?..
А может, его, этого невесть откуда возникшего Петра Петровича – того?.. Рука Сальникова непроизвольно потянулась к пистолету в кобуре. Ну, а что? Заманить куда-нибудь за город, а там… А потом сказать, что он поступил так, потому что вынужден был защищаться от этого мужчины. Дескать, он, Сальников, шел пешком в лагерь, а мужчина на него напал. Допустим, из личной неприязни (в Мариинске мало кто любит начальников лагерей, большинство людей их ненавидит – по разным причинам). Ну и – Сальникову пришлось применить оружие.
Безусловно, ему поверят. Во-первых, потому, что время военное, а он постоянно при исполнении служебных обязанностей. Во-вторых, случались уже в Мариинске, да и в соседних местах, подобные прецеденты. Нападали на начальников лагерей и других лагерных сотрудников всяческие враждебно настроенные людишки… Так что – поверят. И заживет он, как и прежде, без всяких напоминаний и без всяких Петров Петровичей.
– А вот мысли у вас глупые, – проницательно посмотрел на Сальникова мужчина в пальто. – Неужто вы думаете, что я настолько глуп, что не в состоянии разгадать ваших потаенных желаний? Оставьте кобуру в покое, не надо таких жестов. Допустим, вы и впрямь пристрелите меня из вашего пистолета… Ну, так сразу же пристрелят и вас! Вот они. – И мужчина указал рукой куда-то в сторону.
Сальников невольно посмотрел туда же, но никого не увидел.
– И не увидите, – усмехнулся Петр Петрович. – Никого там нет. Но вместе с тем те, кто надо, там есть. Вы меня понимаете?
Начальник лагеря ничего не сказал, лишь зло и затравленно взглянул на собеседника.
– Возможен и другой вариант, – будто и не замечая этого взгляда, продолжил Петр Петрович. – Вы меня убьете, и в тот же миг ваше начальство будет знать об истинных причинах убийства. Мне уже будет все равно, зато вас ожидает такое, что уж лучше быть мертвым, чем живым! Надеюсь, что и это вам понятно.
– Что вам от меня нужно? – хрипло спросил Сальников.
– Вот это уже совсем другой разговор! – улыбнулся мужчина. – Все чинно, все по существу и разумно, и никакой стрельбы из пистолета… А вот торчать посреди улицы – глупо. Этак на нас скоро начнут обращать внимание. О чем это эвакуированный специалист так мило беседует с начальником лагеря? Что у них может быть общего? Пойдут кривотолки… А потому позвольте пригласить вас к себе домой на чашечку чая. Вот мой дом, напротив. – И мужчина указал на двухэтажное, барачного типа строение. – Там-то и находится моя квартирка. Выделили как ценному специалисту. Я, видите ли, инженер-путеец. Самый настоящий, с советским дипломом! Так что – прошу. Да вы расслабьтесь, зачем так напрягаться? Все будет просто замечательно…
* * *
Пришли. Квартирка располагалась на втором этаже и состояла из прихожей, крохотной кухни с печью и двух небольших комнат.
– По местным масштабам, – улыбнулся Петр Петрович, – апартаменты просто-таки купеческие. Тем более – для одного. Вы ведь, насколько мне известно, также проживаете в одиночестве? Не обзавелись крепкой советской семьей?
– Не обзавелся, – сказал Сальников.
– Вот это правильно! – одобрил Петр Петрович. – Семья в нашем деле – помеха. Как-никак, лишние уши и глаза. А если к тому же попадется идеологически подкованная особа – пиши пропало! Мигом донесет! Так что – и не женитесь. Жениться будем после победы. Нашей победы! – многозначительно подчеркнул Петр Петрович. – Да вы располагайтесь. Сейчас заварю чай. Не настоящий, конечно, а из каких-то здешних трав, но что поделать? Мне, знаете ли, приходилось пить и не такое. Например, пальмовую водку. Не пробовали? И не пробуйте даже, если представится случай. Жуткая дрянь, как по моему вкусу.
Петр Петрович захлопотал на кухне и вскоре принес на подносе чайник, две чашки и сложенные горкой баранки.
– Баранки положены мне как специалисту, – иронично произнес он. – Впрочем, ведь и вы также специалист. Так что – прошу.
Какое-то время они молча пили чай, а затем Петр Петрович сказал:
– Так вот, о деле. Дело, значит, предстоит такое… Впрочем, о подробностях дела – потом. А пока скажу о той награде, которая вас ожидает после того, как вы успешно справитесь с делом. Так сказать, о немецких пирогах и пряниках. Немцы – народ пунктуальный, а потому коль обещали, то, стало быть, и сделают. Можете не сомневаться. Так вот. После завершения операции вас переправят в Европу – в одну из нейтральных стран. Новые документы, приличное жилье, деньги – все это само собой. Мне поручено, чтобы я это вам сказал – вот я и говорю.
– Ну да, в Европу… – недоверчиво ухмыльнулся Сальников. – Где Мариинск, а где Европа.
– Не так и далеко, как вам представляется, – возразил Петр Петрович. – Уж я-то знаю. Но сначала, разумеется, должно быть дело. Европу, как вы понимаете, нужно заслужить.
– А если немцы не победят? – спросил Сальников. – Нам говорят, что в войне произошел перелом, и теперь мы… – он запнулся, – теперь немцы будут отступать до самого Берлина.
– Советская пропаганда, безусловно, может говорить что угодно, – сказал Петр Петрович. – На то она и пропаганда. Я же вам говорю правду. Уж я-то владею доподлинной информацией, можете не сомневаться. Вы говорите – перелом в войне? А я вам говорю – настоящая война только начинается! И завершится она победой немецкого оружия. Притом очень скоро. А если мы с вами, – Петр Петрович усмехнулся, – ей подсобим, так и еще быстрее.
Петр Петрович помолчал, испытующе глядя на Сальникова, а затем продолжил:
– Что касается лично вас, то вам необходимо учитывать еще один момент. О, это очень важный момент! Буквально-таки – вопрос вашей жизни и смерти! Вот вы представьте: скоро закончится война и падет советская власть. И что же дальше? Как дальше сложится ваша судьба? Вы молчите? Ну, так я скажу сам. Вы погибнете! Те же ваши, так сказать, клиенты, которых вы сейчас охраняете, – они же растерзают вас на мелкие кусочки. В буквальном смысле этого слова. Восстанут и растерзают. Вы лучше моего знаете их повадки. И лучше моего знаете, какие чувства они к вам испытывают. Растерзают! И спасение для вас здесь может быть лишь одно – уехать в Европу!
После таких слов Сальников задумался всерьез. Да, действительно… Если советская власть прекратит существовать, то и жизнь Сальникова тоже закончится. Тут без вариантов. Те заключенные, которых он сейчас охраняет, его и прикончат. Они бы и сейчас его прикончили, если бы у них была такая возможность. Но возможности пока нет. Она появится, когда советская власть прикажет долго жить. Да-да, именно так и будет.
– Надеюсь, вы понимаете, какой перед вами стоит выбор? – спросил Петр Петрович. – Тут – смерть, а там – обеспеченная жизнь. Разумеется, выбор за вами. Однако же очень хочется, чтобы ваш выбор был разумным.
– Что я должен буду сделать? – спросил Сальников.
– Взгляните в окно, – неожиданно предложил Петр Петрович. – Взгляните, взгляните… Это избавит вас от окончательных иллюзий и глупых намерений покончить со мной здесь же, в этой самой квартирке.
Сальников в недоумении взглянул на Петра Петровича, а затем выглянул в окно. Окно выходило на улицу. По ней мимо окна прошли два человека – по виду обычные рабочие. Затем они прошли обратно, потом вернулись и еще раз прошли мимо окна.
– Что, это ваши люди? – скривил в усмешке рот Сальников.
– Рад, что вы понимаете правильно, – ответил Петр Петрович. – Итак, будем считать, что ваши иллюзии и неразумные намерения окончательно развеялись. А потому – приступим к конкретному разговору. Вы спрашиваете, что вам предстоит делать. Отвечаю: участвовать в операции, да не просто участвовать, а возглавить ее.
– Что за операция? – мрачно поинтересовался начальник лагеря.
– Называется она – «Что делать».
– Как-как? – невольно удивился Сальников.
– Вам не нравится название? – усмехнулся Петр Петрович. – Ну, оно утверждено командованием немецкой разведки, так что, как говорится, хочешь или не хочешь, а полюбить придется. К тому же название нормальное. Так сказать, извечный русский вопрос.
– Ну, и что же делать? – мрачно скаламбурил Сальников.
– Рад, что у вас, помимо готовности действовать, есть еще и чувство юмора, – одобрительно произнес Петр Петрович. – Люди, обладающие чувством юмора, – это умные люди. А умный человек, стоящий во главе серьезного дела, – это почти полная гарантия успеха. Итак, к делу. Мариинск, как вам известно, располагается на магистрали, название которой Транссиб. А что такое Транссиб в условиях военного времени? Это основная транспортная артерия, по которой снабжается Красная армия на фронте. Оружие, боеприпасы, живая сила, продовольствие… Вы со мной согласны?
Сальников молча кивнул.
– А отсюда следует простой и логичный вывод, – продолжил Петр Петрович. – Если эту артерию перерезать или закупорить, то… – Он не договорил и пошевелил в воздухе пальцами. – Вы со мной согласны?
Сальников еще раз кивнул.
– Отлично. А отсюда возникает вопрос: как лучше это сделать? Вы не знаете? – И Петр Петрович выразительно взглянул на Сальникова.
– Не знаю, – неохотно ответил начальник лагеря.
– Вот и немецкое командование до поры до времени тоже не знало, – сказал Петр Петрович. – Группу диверсантов сюда не забросишь – слишком далеко. Да и не справится с задачей одна диверсионная группа. Тут, пожалуй, нужна как минимум дивизия, которую, опять же, сюда просто так не перебросишь. Просто-таки безвыходное положение! Оттого-то и образовались на фронте относительные и временные успехи Красной армии. Но не так давно в чьей-то светлой голове возникла идея – как это сделать. Не надо забрасывать в столь отдаленные места ни дивизию, ни даже диверсионную группу. Исполнителей можно найти и на месте.
– Понимаю, – скривился Сальников. – Этим исполнителем должен быть я. Интересно, как мне в одиночку справиться с такой задачей? Об этом ваши светлые головы не подумали?
– Представьте себе, подумали, – усмехнулся Петр Петрович. – И, как мне кажется, нашли блестящий выход. Разумеется, что вы сможете сделать в одиночку? Подпилить телеграфный столб? Взорвать паровоз? Ну так в масштабах такого колосса, как Транссиб, это даже не капля в море, а гораздо меньше. Ничто. А вот если действовать сообща…
– И где же вы найдете сообщников? – спросил Сальников. – Кто согласится на такой риск? Да и что вы пообещаете тем, кто согласится? Что всех отправите в Европу?
– В этом-то и заключается суть операции «Что делать», – взмахнул рукой Петр Петрович. – Потенциальных сообщников хватит. И притом никого ни в какую Европу отправлять не нужно. Все гораздо проще!
– Я не понимаю…
– Это потому, что я вам не все еще объяснил. – Петр Петрович встал, прошелся по комнате, выглянул в окно, хмыкнул и снова уселся напротив Сальникова. – Вот смотрите… Вы кто?
– Не понял вашего вопроса…
– Ну, по должности вы кто? Начальник лагеря для заключенных, не так ли?
– Ну да.
– И сколько заключенных в вашем лагере в настоящий момент?
– Почти восемьсот человек, – сказал Сальников.
– Вот видите, почти целый полк! Это же сила! Для начала вполне хватит.
– Для начала чего? – не понял начальник лагеря.
– Для начала активных действий на магистрали, – пояснил Петр Петрович. – Ну, а какие именно это будут действия, тут уж нам с вами предстоит подумать…
– И все равно – я не понимаю, – пожал плечами Сальников.
– Ну, тут-то все как раз понятно, – сказал Петр Петрович. – Расклад таков. Вначале вы подбираете у себя в лагере группу подходящих людей из числа заключенных. Кого именно – вам, разумеется, виднее. Это будет нечто вроде руководящего органа. Так сказать, повстанческий штаб – под вашим, разумеется, руководством. Затем вы совместно с вашими доверенными людьми поднимаете в лагере восстание, разоружаете охрану – вот вам и оружие. Кое-какое оружие подкинем и мы. Правда, у нас его маловато, но чем сможем – поможем. Вот вам и вооруженный отряд мстителей советской власти. Уже можно действовать. То есть начинать выводить из строя важные объекты на магистрали.
– И это все? – спросил Сальников. В его голосе ощущалась угрюмая ирония, а кроме того, удивление, недоумение, раздражение и еще какие-то чувства, коим и названия не подберешь вот так вот, с ходу.
– Почему же все? – спокойно произнес Петр Петрович. – Представьте, что не все, а только лишь начало. Разумеется, слухи о вашем восстании разойдутся по другим лагерям, а их в окрестностях немало. И, само собой, тогда восстанут и другие лагеря. И тогда начнется самая настоящая масштабная борьба. Не думаю, что местные НКВД и милиция так легко справятся с восстанием. Сколько их, милиционеров и энкэвэдэшников? Самая малость. Здесь нужна будет регулярная армия. А ее нет – армия на фронте. Ну, теперь-то вам понятен смысл операции «Что делать»?
– Вы это серьезно? – после долгого молчания спросил Сальников.
– Вполне, – ответил Петр Петрович. – А что, у вас имеются какие-то сомнения? Так поделитесь!
– Сомнения? – покрутил головой Сальников. – Тут не сомнения, а, можно сказать, полная уверенность…
– Уверенность в чем? В том, что у нас ничего не получится?
– Вот именно.
– И почему же?
– Потому что это заключенные, – пояснил Сальников. – Даже если их удастся организовать и устроить восстание, они тотчас же разбегутся в разные стороны. Какая уж там организованная борьба, да еще со стрельбой и взрывами. Это же заключенные. У них совсем другая психология. Своя собственная.
– А как же ненависть? – спросил Петр Петрович.
– Какая ненависть? – не понял начальник лагеря. – К кому?
– К советской власти, – пояснил Петр Петрович. – Которая засадила их за решетку на долгие годы и содержит в нечеловеческих условиях. Как быть с этим? Или, может, вы считаете, что ваши, так сказать, подопечные испытывают к советской власти нежные чувства и готовы ее защищать?
– Я так не считаю, – пожал плечами Сальников. – Но все равно сомневаюсь…
– Это потому, – назидательно произнес Петр Петрович, – что вы на эту тему не думали. Ведь не думали, не так ли? Вот видите… А вот немецкая разведка подумала. И пришла к определенным выводам. Их суть в том, что заключенные обязательно должны подняться на борьбу с советской властью. В конце концов, помимо уголовников и всяких случайных лиц, которых принято называть бытовиками, среди заключенных немало и убежденных противников советской власти. Разве не так? Неужто и они не пожелают вступить в борьбу с советской властью, если предоставить им такую возможность?
– Они, может быть, и пожелают… – неуверенно произнес Сальников. – Но их не так и много. Тех же уголовников гораздо больше.
– А это не имеет значения! – уверенно произнес Петр Петрович. – Тут главное – подняться. Бросить, так сказать, клич и предпринять определенные действия. В этом случае поднимутся и все остальные. Сработает эффект толпы. Ну, или, точнее говоря, эффект стаи. Ваши заключенные – это же стая. Разве не так?
– Может, и стая, – мрачно произнес Сальников. – Но все равно стаю тоже нужно поднять и направить в нужную сторону.
– Покажите стае добычу, и стая сама устремится к ней и вцепится ей в горло. Что, собственно, нам и нужно. Нужно лишь умело показать эту добычу и объяснить стае, что это и есть добыча. Самая лакомая из всех, которые только могут быть. Вот вы это и сделаете.
– Ну-ну… – скептически ухмыльнулся Сальников.
Не нравился ему этот разговор. Не нравился с самого начала, и чем дальше, тем больше. Не верил он в эту затею. Да, конечно: если перед заключенными открыть ворота лагеря, то они, разумеется, в эти ворота устремятся. В первую очередь – уголовники, за ними – политические, потом, возможно, и бытовики. Жизнь в лагере далеко не мед, и не каждый заключенный надеется дотянуть до конца срока. А тут такая возможность. Но дальше-то что? А дальше – разбегутся заключенные по городам и весям. На все четыре стороны разбегутся, благо впереди весна, а за ней и лето. Уголовники опять начнут грабить и убивать, политические и бытовики, наверно, подадутся по своим домам или затаятся в каких-нибудь норах… Какое уж там организованное восстание?
