Александр Саркисов
Акамедия

Эс-Сувейс

Бежит времечко, и судно бежит. Позади осталось Черное море, турецкие проливы, Эгейское и Средиземное моря. Впереди Суэцкий канал.

За ужином командир ворчал на начальника экспедиции:

– Займи ты уже чем-нибудь своих подчиненных. Ни черта не делают, только жрут и подушки давят. На проходе Суэца чтоб ни одной живой души на палубе не видел. Хоть в трюм их прячь.

– Да ладно тебе, ты же знаешь, у них вся работа впереди.

– Да хоть впереди, хоть сзади, если работы нет, дай команду своим политрабочим, пусть проводят политзанятия с политинформациями. Если не в состоянии ты, нашего зама попроси, он не откажет.

Лукичев повернулся к заму:

– Как, Николай Антоныч, поучишь молодежь?

– А чего нет? И поучим!

После ужина командир поднялся на мостик. На рейде Порт-Саида, где формируются караваны, идущие на юг, нужно было быть в 19.30, ровно за три с половиной часа до начала движения каравана. Если опоздаешь, то можно и пролететь, придется ждать следующего.

По трансляции объявили:

– Всему личному составу экспедиции собраться в столовой команды на политинформацию!

Зам отнесся к поручению более чем ответственно. В столовой собралась экспедиция во главе с начальником. На первом ряду сидели старшие офицеры и матросы, сзади младшие офицеры – их было большинство.

Политинформация получилась веселая. Сначала всех забавляло бесчеловечное замовское оканье, впрямую нарушающее основные положения Всеобщей декларации прав человека, провозглашенных Генеральной Ассамблеей 10 декабря 1948 года, а потом и сама информация.

– Товарищи, нам предстоит пройти Суэцким каналом, так сказать, по местам боевой славы арабо-израильской войны.

Политинформация должна быть актуальна, а потому привязана к месту.

– Евреи на границе с арабами собирают войска, делают набеги на арабские деревни, грабют, убивают, сжигают дома, насилуют женщин. А кому это, товарищи, понравится, я вас спрашиваю?

И сам себе ответил:

– Да никому!

Увидев недоумение на лицах, зам решил разъяснить:

– Поясню. Предположим, со стороны Херсонской области на Крым совершаются набеги, крымчан грабют, убивают, сжигают дома, насилуют женщин. И кому это, товарищи, понравится, я вас спрашиваю?

И снова сам ответил на вопрос:

– Да никому! А теперь несколько слов об Эфиопии…

За десять миль до подхода к порту начали вызывать Порт-Саид контроль. Было это непросто, в радиоэфире стоял гвалт, как на птичьем базаре. Еще со времен, когда Англия была владычицей морей, господствующим языком общения моряков был английский. Англия уже давно никакая не владычица, а международным языком общения моряков остался английский.

Старпом вспомнил о переводчике.

– Товарищ командир, чего я тут язык ломаю, в экспедиции есть военный переводчик, давайте вызовем, пусть тренируется.

– А чего, хоть какая-то от них польза.

На рейде Порт-Саида царила атмосфера вечного праздника. И берег, и рейд залиты огнями и восторженным гвалтом. С набережной доносились обрывки характерной арабской мелодии, сопровождаемой сольным подвыванием. Наконец отозвался Порт контроль и указал номер якорного места. Встали на якорь рядом с белоснежным «пассажиром», по палубам которого праздно прогуливалась красиво одетая публика, а из чрева по окрестностям разносилась мелодия джаза. Сигналы, получаемые мозгом от зрительного и слухового аппаратов, формировали устойчивое чувство зависти и мешали стойко переносить тяготы и лишения военной службы.

Лукичев повернулся к старпому.

– Ну что, теперь твоя работа, готовь документы на проход канала. Сейчас начнется.

– Не волнуйтесь, Юрий Михайлович, у меня все готово.

– Я и не волнуюсь. Да, печать ставь только открытую, со звездой.

– Понятное дело, первый раз, что ли?

Старпом спустился в каюту готовиться к встрече с проверяющими.

Английские мозги и деньги в сочетании с арабскими лопатами неожиданно дали превосходный результат. Понукаемые потомками гордых бриттов ленивые арабы прокопали-таки в пустыне канал длиной 192 километра 584 метра с Горьким озером посередине. На арабском языке это называется Эс-Сувейс. Отображенный на карте, он напоминает кишку, и не только внешним видом, но и функционалом – суета и толкотня на входе, серьезная работа внутри и полное расслабление на выходе.

Караваны судов идут круглосуточно с севера на юг и с юга на север, расходясь в Горьком озере. Движение по каналу одностороннее, и караван, идущий с севера, пережидает в Горьком озере, пропуская суда, идущие с юга.

Суда-труженики, как муравьи, нагруженные сверх меры, тащат свой груз по всему земному шару, от страны к стране, от порта к порту. Не отстают и военные, их дело – осуществлять присутствие в Мировом океане и гордо демонстрировать национальный флаг.

Не успел старпом разложить бумаги, как представители местных властей повалили один за одним. Полиция, администрация канала, таможенники, санитарный надзор…

Это был ритуал, получив нужные сведения, проверяющие не уходили, не выпив кофе и не поговорив за жизнь. Обслуживала это безобразие буфетчица Пигуля. Лет ей было тридцать шесть, родом она была из глухой белорусской деревни Газьба, и, как положено селянке, была она розовощека, и у нее отовсюду перло. Венчали все это великолепие белоснежный кокошник и глубокое декольте.

Проверяющие арабы на ее фоне смотрелись трипперными кузнечиками, но положения своего не осознавали и пялились на Пигулю влажными похотливыми глазами. Эта славянская дива сводила на нет весь их рабочий настрой и здорово сокращала время проверки.

Проверили все – и судовую роль, и мерительные свидетельства, и емкость балластных цистерн, и данные о запасах воды и топлива, радиостанцию и много еще чего. На борт подняли электрика с огромным прожектором и шлюпку со швартовщиками.

Караван пошел с опозданием, после полуночи на борт поднялся портовый лоцман, и судно двинулось ко входу в канал. Этот пробыл недолго, но успел покурить и выпить кофе. На входе в канал его сменил канальный лоцман, с этим предстояло идти до Исмаилии. В караване пятьдесят семь судов, идут с интервалом в десять минут, и всем нужно быть очень внимательными, от впередсмотрящего до командира, потому как если чего случится, то спрос с командира, дело лоцмана – рекомендации.

Лоцман внимательно изучил маневренные характеристики судна, забрался в командирское кресло и поинтересовался, ходил ли командир каналом. Услышав в ответ, что ходил больше десяти раз, успокоился, попросил кофе и закурил. На мостик кофе подавала вторая буфетчица, внешне совершенно непривлекательная, чтоб не отвлекать лоцмана, тот взял кофе, поблагодарил и взгляда на ней не задержал. По кофе и сигаретам арабы были чемпионами мира.

Движение по каналу нудновато-однообразное, бровки ограждены буями, справа и слева пустыня – песок с вкраплениями остатков Шестидневной войны, то разбитый ржавый танк, то раскуроченная пушка. Непонятно с какого берега слышится полная еврейской грусти арабская мелодия.

Утром со стороны Синая взошло солнце. Вот оно, белое солнце пустыни.

Лоцман зашел в гидрографическую рубку, расстелил коврик и, как положено правоверному мусульманину, отдал должное Аллаху в виде утреннего намаза.

В Исмаилии прошла пересменка лоцманов. Сменившийся упаковал в портфель коврик и презент – традиционную в таких случаях тушенку и водку, Аллах простит.

Новый лоцман оказался бывшим военным и неплохо говорил по-русски. Через полтора часа встали на бочки в Горьком озере. Встали со второй попытки, швартовщики перепутали концы, ничего не попишешь, из араба моряк как из говна пуля. С верблюдами им сподручнее.

Простояли почти два часа, словоохотливый лоцман все это время с перерывами на кофе и перекуры вспоминал свою учебу в СССР. Собственно учебу он и не вспоминал, а вспоминал свое общение с русскими женщинами. И ведь что интересно, ни разу за два часа не повторился, стручок сморщенный. Рассказывал с любовью, иногда прикрывая глаза и держа паузу.

Все-таки что ни говори, а главное достояние страны – это женщины, и дело тут вовсе не в конях и горящих избах. Ох и недооцениваем мы их, ох, недооцениваем!

В полдень подошли к Порт-Суэцу, канального лоцмана сменил портовый и через двадцать минут, пожелав счастливого плавания, вместе со швартовщиками, электриком и прожектором покинул судно.

Полезная все-таки штука этот Эс-Сувейс, двенадцать с половиной часов, и судно из Средиземного моря вошло в Красное. А если б его не было? Подумать страшно, пришлось бы месяцами пилить вокруг Африки.

Суэцкий залив, залитый огнями нефтяных вышек, остался за кормой. Красное море оказалось вовсе не красным и от восхода до заката меняло цвет от лазурного и бирюзового до ультрамарина. Командир спустился в каюту отдохнуть, судно идет курсом на порт Массауа, солнце палит, на море штиль, ну, здравствуй, море Эритрейское!

Первое впечатление

На рейд порта Массауа подошли утром. Долго утрясали заход с местными военными, и это не было обычной формальностью, они могли и пальнуть. Наконец, получив уверенное добро, пошли на заход, предварительно отдав буксир с большим гидрографическим катером, далее он шел самостоятельно.

Массауа – главный порт Эфиопии и вдобавок еще военно-морская база, что с учетом идущей войны вносило элемент деструкции в работу порта. Акватория была хорошо защищена островами Массауа, Таулуд и дамбами, соединяющими острова с материком, что давало возможность маневрировать без труда.

Ошвартовались у причала недалеко от проходной порта и складов стеклотары. Встреча была помпезной, на причале выстроилась целая делегация – посольские, их ни с кем не перепутаешь, во всех странах Африки они выглядят одинаково, рядом командир базы контр-адмирал Марша с адъютантом и швартовной командой.

Отутюженный и накрахмаленный Лукичев встречал гостей у трапа. Первым на борт поднялся контр-адмирал Марша, Лукичев вытянулся в струнку, отдал честь и на чистом русском языке представился:

– Командир судна капитан III ранга Лукичев!

Марша козырнул и на чистейшем амхарском произнес:

– Командир военно-морской базы контр-адмирал Марша!

Понятное дело, друг друга они совершенно не поняли. Причем непонимание это было не языковым, а цивилизационным, на нем и строилось все дальнейшее общение с местными военными.

Марша протянул руку для приветствия. Лукичев впал в ступор, не то чтобы он был расист, но все же к неграм относился с настороженностью. В душе он им даже сочувствовал, но вот так запросто взять его за руку он готов не был.

Это было благодатное, не изгаженное политкорректностью время, когда негров называли неграми. Сказал «негр», и сразу ассоциативный ряд – рабство, лень, баскетбол, блюз, Анжела Дэвис. Чего уж тут, негр он и в Африке негр, а то придумали, понимаешь, афроамериканец – непонятно, размыто, как какая-то шпионская легенда. Только представьте, если бы пацанам во дворе давали не клички, а никнеймы? Или узбеков с таджиками в Подмосковье называли бы азиатороссиянами? Взрыв мозга!

Адмирал стоял с протянутой рукой и широко улыбался, его зубы, обрамленные иссиня-черным овалом губ, сияли жемчугом, от такой улыбки можно было прикуривать. Пауза затягивалась. На фоне белоснежной рубашки Лукичева эфиоп смотрелся совершеннейшей головешкой.

Командир рассматривал адмирала с зависшей рукой, его наблюдения можно было уложить в роман «Пятьдесят оттенков черного». И действительно, назвать его просто чернокожим было бы несправедливо. Местами цвет менялся от антрацита к эбонитовому с переходом к фиолету и почти полному осветлению на ладошках. И вот эту ладошку с черными черточками на сгибах пальцев и черной линией жизни он, командир советского гидрографического судна, почитатель Клаузевица и Канта, должен был взять в свою руку и пожать.

Эх, были бы сейчас, к примеру, в руках чемоданы, но об этом можно было только мечтать. А может, ну его на фиг? Может, ручкаться с ним и не обязательно?

Если не знаешь, как поступить, смотри устав. Лукичев судорожно вспоминал обязанности командира.

«Знать устройство корабля…» – не то.

«Проводить учения, групповые упражнения…» – опять не то.

«Хранить корабельную печать…» – чтоб она провалилась.

Вот оно – «в случаях, не предусмотренных уставами и приказами, командир поступает по своему усмотрению, соблюдая интересы и достоинство СССР».

Лукичев растерялся, интересы входили в явное противоречие с достоинством, потому как пожать эту руку было несомненно в интересах, но явно ниже его достоинства. Так уж устроена служба на флоте – как зад подтереть, распишут все до мелочей, а если что посерьезней – решай, командир, сам, но сам за это и ответишь.

Командир резко выдохнул, как будто собирался дорболызнуть стакан шила, и пожал протянутую руку. Обстановка разрядилась.

Лукичев проводил эфиопа и посольских в свою каюту, по пути отдав распоряжение:

– Старпом, начинай выгрузку, не забудь инструктаж по технике безопасности с экспедицией.

В каюте ожидал накрытый стол с запотевшей бутылкой «Столичной» и разными деликатесами, приобретенными в валютном магазине на представительские.

Началось застолье, посольские сыпали тостами и пили не по-детски, видимо, их этому специально обучали. Командир кайфа от происходящего не получал, ему было жаль тратить представительские на местного начальника. Был он какой-то ненастоящий, что ли, ну какой из эфиопа адмирал?

Марша от посольских не отставал – пил и потел, неприятное это было зрелище – потный негр, большую антипатию у Лукичева мог вызвать только какающий ежик.

Посиделки закончились одновременно с выгрузкой, адмирала с почетом проводили, а посольским, как водится, завернули с собой черного хлеба и селедки, именно так проявлялась у них тоска по Родине.

Лукичев сошел на берег, после долгого общения с чужеродными телами чувствовал он себя разбитым и больше походил не на бравого командира, а на неубранную койку. Рядом сухогруз под либерийским флагом набивал трюма кофе и арахисом. Командир обернулся: экспедиция съехала, палубы опустели, и судно приобрело привычные очертания. Натруженной веной пульсировал шланг – механики принимали воду. Это первая забота на заходе в порт, Лукичев уважительно называл это «принять свежий вассер».

Проходную порта охраняли вооруженные до зубов кубинцы, советских они не досматривали, а местные боялись их до жути. Командир вышел в город: на улице мусор, освещение никакое, тело обволакивал липкий зной, как-то все разом сложилось, и первое впечатление было испорчено. На площади возвышался памятник свергнутому императору, стыдливо прикрытый рогожей, и это как нельзя точно передавало состояние эфиопского общества. Лукичев присмотрелся: на коне восседал Пушкин, точнее, если б он дожил до старости, то выглядел бы именно так.

Кто скрывался под рогожей?

Под рогожей были двое – конь и последний император Эфиопии Хайле Селассие I.

Про коня ничего интересного не скажешь, конь он и есть конь – четыре ноги, два яйца, два уха и хвост. Такой же конь есть и в Питере под Петром I, и в Москве под Юрием Долгоруким, и в Киеве под Богданом Хмельницким.

А вот Хайле Селассие I персонаж более чем интересный. Свой род он вел от царя Соломона и царицы Савской, его имя означало «Сила Святой Троицы», был он негусом (царем царей) Эфиопии, Львом Иудеи, богом растаманов – живым воплощением Джа на Земле.

Его полный титул звучал как «Царь Царей, Властитель Господ, Лев Иудейский, Избранный Богом и Светом Мира». Он правил Эфиопией с 1930 по 1974 год.

Под его руководством эфиопы разбили итальянских захватчиков, при нем государство успешно боролось с главной бедой Абиссинии – голодом. Он строил школы, больницы, дороги, развивал экономику. Он истово веровал в Христа Спасителя, при нем Эфиопская православная церковь достигла наибольшего расцвета и влияния.

В 1974 году его свергли революционно настроенные военные, через год его не стало.

Кто рогожку накинул?

Менгисту Хайле Мариам родился в 1937 году в семье военнослужащего и прислуги, его детство прошло в Аддис-Абебе. С образованием были проблемы – он окончил лишь начальную школу, но благодаря протекции в 1959 году поступил в военную академию Холлета, которую окончил в звании второго лейтенанта. Служил Менгисту квартирмейстром в императорском дворце.

Во время военного переворота он стал членом Временного военного административного совета. Некоторые историки считают, что именно Менгисту организовал убийство императора, на его руке частенько видели императорское кольцо Соломона. Все же дикий народ эти абиссинцы!

Под лозунгом «Смерть контрреволюционерам!» начался красный террор. Людей уничтожали тысячами, полковник Менгисту получил прозвище «Эфиопский мясник».

Позже он начал планомерно уничтожать соратников по революции, за что его прозвали «Черный Сталин».

Закончилось все плачевно и для Эфиопии, и для Менгисту, в 1991 году он бежал в Зимбабве. Верховный суд Эфиопии заочно приговорил его к смертной казни через повешение.

В истории можно оставить след, а можно наследить, но жизнь устроена так, что вспоминать будут и тех и других.

Лукичев вернулся на судно, впереди были долгие месяцы тяжелой работы.

Мерная линия

Вовремя исправленное ошибкой не считается.

Военно-морская мудрость

Сразу после завтрака преисполненный значимости шифровальщик мичман Дроцюк заговорчески постучал в дверь командирской каюты, всем своим видом давая понять, что он знает то, чего другие не узнают никогда.

– Разрешите, товарищ командир?

– Заходи. Что там у тебя?

Мичман раскрыл журнал шифрограмм на нужной странице и с почтением, в полупоклоне положил перед командиром.

– Вот, срочная.

Лукичев несколько раз внимательно прочел текст. Годы службы на флоте научили его ничему не удивляться. Он расписался в журнале и отпустил Дроцюка.

Казенным языком ему предписывалось для обеспечения деятельности МВТ-23 в двухдневный срок установить мерную линию на острове Нокра. Подписавший это начальник штаба оперативной эскадры обещал, что все силы и средства пункта материально-технического обеспечения на острове будут Лукичеву в этом способствовать.

Видимо, эти парни слабо себе представляли, как устроена мерная линия. Ох и прав же был начальник гидрографии Черноморского флота, утверждавший, что разница между гидрографом и штурманом такая же, как между хлебопеком и хлебоедом.

Выходило, что, с одной стороны, дело на контроле начальника штаба оперативной эскадры, а с другой – за такой срок мерную милю ни в жизнь не поставить. А главное, что за срочность такая?!

Первым делом прервали промер и взяли курс на остров Нокра. Командир вызвал к себе зама и старпома и довел до них содержание приказа с пометкой «срочно».

Лукичев посмотрел на Морева.

– Ну, что скажешь?

– А что тут скажешь? Топографы нужны, без них никак. У нас на борту промерная группа, три гидролога и метеоролог. Лично я теодолит в руках только в училище держал.

Командир лучше него понимал пикантность ситуации и советовался больше для проформы.

– А ты, Николай Антоныч?

Мудрый зам, привычно окая, выдал вслух то, о чем остальные думали:

– Как они приказали, так мы им и исполним. В этом деле, братцы, главное своевременный доклад. Поясню: если доклада ждут, а его нет, кому это понравится? Да никому!

Командир подвел черту:

– Ладно, на месте разберемся. К Нокре подойдем вечером, так что на работы у нас один световой день – завтра.

К острову Нокра подошли в сумерки. Это был второй по величине остров архипелага Дахлак. Гиблое место, в переводе с арабского «Dah’ala» означает «Ворота ада», кругом отмели, рифы и банки. Не зря итальянцы держали здесь тюрьму – не сбежишь.

Два крупных острова, Дахлак и Нокра, были обитаемы и окружены россыпью более чем сотни небольших необитаемых островов, которые традиционно осваивали браконьеры и контрабандисты.

На внешнем рейде встречали катера эфиопских военно-морских сил в полной боевой готовности, как-никак – зона боевых действий. Заход в бухту Губейт-Мус Нефит был непростой – узкий извилистый проход, течение, и в самом интересном месте, где фарватер поворачивает почти на девяносто градусов влево, из воды торчала скала метров пять высотой и метра два в диаметре. Это фаллическое образование имело загадочное название Рас-Медат. Никто не знал, кем был этот Медат и почему он Рас, но морякам жизнь портил сильно.

Показались береговые постройки, из-за бруствера, сложенного из местного камня-дикаря, воинственно торчали счетверенные стволы «Шилки». Территория охранялась морской пехотой Тихоокеанского флота.

База существовала в рамках Договора о дружбе и сотрудничестве между СССР и Эфиопией 1978 года, и, несмотря на все трудности, пункт материально-технического обеспечения функционировал и задачи свои выполнял.

Судно вошло в акваторию внутреннего рейда. Первым стоял, как фрагмент Великой Китайской стены, растянутый на четыре мертвых якоря плавучий бок ПД-66, за ним у причала – большой десантный корабль, на котором размещались морпехи. Дальше два буксира и злосчастное водоналивное судно МВТ-23. Последним стояло судно-склад СХ-16, сделанное из железобетона, оно напоминало надгробие братской могилы.

Лукичев ошвартовал судно у пирса № 2, рядом с плавмастерской ПМ-52. Поставили трап, первым по нему промчался Додик, не замечая начальство, он выскочил на пирс и, аккробатично задрав лапу, мощной струей оросил кнехт. На борт поднялась делегация во главе с командиром базы.

Правила морского гостеприимства разговора насухую не предполагали, и в каюте командира быстро накрыли поляну.

Оказалось, что командир базы тоже получил от начальника штаба указание о мерной линии и удручен был не меньше Лукичева. Все понимали последствия, работа закипела.

С трудом нашли инструкцию по навигационному оборудованию какого-то затертого года, на плавмастерскую передали чертежи створных знаков, штурман притащил треногу и пыльную деревянную коробку с теодолитом и триггером.

МВТ-23 имело севастопольскую приписку, и Лукичев был знаком с капитаном.

– Слушай, Петр Лукич, на хрена тебе мерная линия?

Старый седой капитан и так чувствовал себя неловко, видел, какая катавасия закрутилась.

– Мне она и даром не нужна. Просто у меня лаг ремонтировали, и флагманский штурман доложил по команде, что, пока не пройду мерную линию, меня в море выпускать нельзя. А без меня кто им воду и продукты доставлять будет? Вот они и оживились, там же целый штаб, одних флагманских штурманов три штуки, ети их мать!

– Ладно, Лукич, не переживай, завтра что-нибудь сварганим.

Рано утром с плавмастерской на баркас сгружали створные знаки – усеченные белые пирамиды с черной полосой посередине, с еще не высохшей краской. Лукичев вызвал Морева.

– Ты говорил, что теодолит в руках держал, вот ты старшим и пойдешь. Возьми с собой кого посчитаешь нужным и не забудь сухой паек на день. Я связался с нашими в Массауа, они передали координаты старого итальянского знака для привязки. Ну давай, с богом! Да, и воды возьмите побольше!

Выбор был невелик, Морев взял с собой радиооператора с переносной радиостанцией и трех гидрологов – Колю Хабибулина, Юру Мукало и Витю Константиновского. Это были опытные экспедиционщики, асы-гидрологи, может, чем и помогут. Узнав, зачем они нужны, старый хрен Хабибулин с комсомольским задором и уверенностью гадалки заверил:

– Щас рекогносцировочку на месте проведем и определим места для закрепления вершин. Привязка есть, все будет окей. Я много раз видел, как топографы ход тянут.

У Морева отлегло.

– Все в рабочий катер! Боцман, майнай!

Минут через двадцать высадились у заранее намеченного участка побережья. Матросы с плавмастерской выгружали из баркаса на берег створные знаки.

Выбрали нужное место, установили треногу и закрепили триггер с теодолитом. Хабибулин, энергично управляясь с прибором, направил его на старый полуразрушенный знак, установленный еще итальянской колониальной администрацией. Он прильнул к окуляру, отодвинулся, недоверчиво осмотрел прибор и еще раз глянул в окуляр. Юра Мукало заметил его замешательство.

– Ну что там у тебя?

– Не пойму, наверное, собрали что-то не так. Изображение вверх ногами.

К теодолиту подошел Витя Константиновский.

– Точно вверх ногами, ничего тебе, Хабибулин, доверить нельзя!

Наблюдавшего за ними Морева прошиб холодный пот. Он точно помнил, что изображение в теодолите должно быть перевернутым, а отсюда напрашивался простой и жесткий вывод – гидрологи видят теодолит вблизи впервые в жизни. Морев окликнул радиооператора:

– Соедини с командиром.

– Готово, на связи!

Морев взял микрофон.

– Первый, я второй, у нас проблемы. Классическим способом мерную линию не поставим. Как поняли, прием?

Командир понял все и сразу. Секунд десять из динамиков раздавалось потрескивание, Лукичев думал.

Молчание прервалось, голос из преисподней, обильно сдобренный помехами, вопрошал:

– Второй, я первый, какие будут предложения? Прием.

В экстремальной ситуации, когда приходит понимание, что наказание становится неотвратимо, как старость, мозг включает скрытые резервы.

– Первый, первый, я второй, мы установим передние знаки, вы выйдете на внешний рейд и будете ходить вдоль мерной линии, а мы задними знаками подгоним длину под скорость судна. Прием.

Уже через час судно весело бегало вдоль побережья, а измотанные матросы с плавмастерской под руководством Морева перемещали задние створные знаки. К вечеру управились.

По возвращении на базу первым делом довели ситуацию до капитана МВТ-23. Тот отнесся с пониманием. С этого момента начинал действовать основной принцип сицилийской мафии – омерта, по-нашему круговая порука.

Краснея и нервничая, Лукичев отправил на эскадру донесение о том, что приказ выполнен и мерная линия готова к эксплуатации. Зам, как мог, его успокаивал.

– Чего так убиваться-то, как смогли, так и выполнили. Главное, уложились в срок.

Рано утром МВТ-23 вышел из бухты Губейт-Мус-Нефит, для отвода глаз пару раз пробежал вдоль мерной линии и убыл пополнять запасы воды и продовольствия.

Ближе к обеду сияющий мичман Дроцюк принес шифрограмму, в которой начальник штаба эскадры объявлял командиру благодарность и отмечал высокий профессионализм и выучку.

Лукичев связался с начальником экспедиции в Массауа и, как мог, эзоповым языком довел до него обстановку и настойчиво просил срочно прислать топографов исправить навороченное. Начальник проникся и заверил, что через трое суток группа будет на Нокре.

Тут же передали навигационное предупреждение о том, что мерная линия острова Нокра закрыта на профилактику на трое суток.

Напряжение спало, поблагодарив командира базы за помощь, Лукичев сыграл тревогу и вышел в море продолжать промерные работы.

Через трое суток группа топографов сделала свою работу и передала командиру базы красочно оформленный формуляр мерной линии.