Александр Рудазов
Паргоронские байки. Том 6
Интерлюдия
– Ну вот Лахджа и проявила свою истинную натуру, – довольно крякнул Бельзедор. – Что, Дегатти, не жалеешь, что с ней сошелся?
Волшебник пожал плечами и опрокинул очередную стопку.
– Я знал, что она демон, – сказал он. – И знал, что она убила Ассантею.
– Ты знал?..
– Без подробностей, просто о самом факте. Янгфанхофен, конечно, очень старался вызвать во мне отторжение подробным описанием вивисекции…
– Я люблю эту часть, – ухмыльнулся старый гохеррим.
– Откуда ты вообще все это знаешь? – вздохнул Дегатти. – Такое впечатление, что ты сканируешь память каждого своего посетителя.
– Не-е-ет!.. – замахал руками Янгфанхофен. – Ну что ты, что ты!..
– Янгфанхофен!..
– Нет, – уже серьезно произнес демон. – Я до такого не опускаюсь, мэтр Дегатти. Просто… я люблю собирать истории. По деталькам, как мозаику. Думаешь, я не обратил внимание на Лахджу, которая заявилась ко мне под видом Ассантеи? Разные кусочки этой истории знала она сама, Совнар, Клюзерштатен, Хальтрекарок, Кийталана, Абхилагаша, Бхульх… это было полгода назад, но я только на днях закончил собирать эту байку. Вы первые, кому я ее рассказал.
– То есть ты и дальше будешь об этом рассказывать? – тихо спросил Дегатти.
– Да. Но не всем, выборочно. Только незаинтересованным лицам.
– А я, по-твоему, незаинтересованное лицо?
– Ты уж точно не заинтересован в том, чтобы раскрыть глаза Хальтрекароку, – хохотнул Янгфанхофен. – Даже если бы не знал о том, что с тобой в этом случае произойдет.
– Это да… – промямлил Дегатти. – Значит, Хальтрекарок в тот день получил аж севигу новых жен… Боги, вот зачем ему столько? Что он с ними делает? Бельзедор, у тебя когда-нибудь бывало так много?
– Я не настолько неумерен в желаниях, – отхлебнул из бокала Темный Властелин. – Больше трех одновременно у меня не бывало. Но знаешь… иногда и одна-единственная может доставить кучу проблем.
– Это уж точно. А у тебя, Янгфанхофен… сколько у тебя жен? Раз уж мы тут все откровенничаем.
– Дегатти, куда тебя опять несет? – спросил Бельзедор. – Зачем ты вообще этим занимаешься? У тебя что, и правда психологическая травма после той нашей встречи в твои юные годы?
– Да пошел ты, – огрызнулся волшебник.
– Нет, я только рад, если так и есть. Многие обзавелись благодаря мне душевными травмами. Но теперь-то мы с тобой собутыльники. Друзья, можно сказать. Давай, поговори со мной об этом. Признай свои проблемы и постараемся вместе их решить.
– Ты ведь хочешь удостовериться, что у меня есть душевная травма, чтобы провернуть в ней нож?
– Ярыть. Я что, становлюсь настолько предсказуемым? – мрачно уставился в бокал Бельзедор.
– Ох, мэтр Дегатти, мэтр Дегатти… – покачал головой Янгфанхофен. – Я понимаю, у тебя большое сердце, в нем много любви, которой ты жаждешь одарить всех окружающих…
– Чего?.. – моргнул волшебник.
– Но ведь и Хальтрекарок занят примерно тем же. А ты спрашиваешь, зачем ему столько жен. Вся разница между вами в том, что у него есть возможность сделать своими всех, кто ему нравится… а у тебя все в точности наоборот. У него тоже большое сердце, он искренне любит своих жен.
– Любит, – повторил Дегатти.
– Любит, любит. Как дети любят конфеты – искренне, но не очень задумываясь о их чувствах и судьбе. Нашим миром правит любовь, мэтр Дегатти. В общем-то, весь нынешний Паргорон во многом именно таков, потому что в древности два могучих демолорда… хотя тогда мы еще не назывались демолордами… так вот, они полюбили друг друга… хотя тоже не так… Один полюбил… хотя тоже не совсем так… Вряд ли то чувство можно было назвать любовью… Но давайте вы лучше послушаете сами. Эта байка – важнейшая часть нашей истории, и ее я тоже собрал по кусочкам от непосредственных участников событий. Тех, кто гораздо старше меня – Бекуяна, Гариадолла, Мараула, Ге’Хуула, Ксаурра, Аркродарока, Мазекресс… и отца.
– Твоего отца?
– Ну не твоего же, Дегатти. Мой отец – Сильдибедан, Судья Паргорона. Он тоже участвовал в тех событиях. И… вам лучше устроиться поудобнее. История длинная.
Десять Тысяч Лет Войны. Часть 1
59920 год до Н.Э., Паргорон, Кровавая Пена.
Бекуян смотрел на Согеяна, а Согеян – на Бекуяна. Левый и Правый Глаза Древнейшего неподвижно висели в воздухе, и если бы не разные цвета радужек, никто в целом мире не смог бы с уверенностью сказать – который из них который.
– Неправильно, когда один глаз видит другой, – произнес один.
– Это неестественно, – согласился другой.
– Когда один из нас умрет, второй останется в одиночестве.
– В этом не может быть сомнений.
Бесстрастны были их речи. Без капли эмоций, без тени чувств. Оба прозревали весь Паргорон, оба видели творящееся во Тьме и за Кромкой – но их взгляды поминутно наталкивались друг на друга. Зрение каждого оставалось несовершенным, пока в том же мире существует второй.
Когда-то они были близки, как только могут быть близки два глаза. Когда-то они держались вместе, стояли друг за друга горой – и тогда Очи Древнейшего воистину не знали для себя невозможного. Но шли годы, шли века, миновало уж пять тысячелетий – и с каждым из них все сильнее расходились Правый и Левый.
Между ними накапливались мельчайшие различия. Они оба были идеалистами, оба не терпели огрехов и неправильностей. При этом оба видели в другом свое отражение… но спустя пять тысяч лет это было уже не идеальное отражение. Никто другой разницы бы не заметил, она была ничтожна – но именно потому и стала настолько сильна их взаимная неприязнь.
Нет хуже недруга, чем тот, кто почти подобен тебе самому, но все-таки чуть-чуть отличается. Отличается недостаточно для того, чтобы не судить о нем по себе, и в то же время достаточно, чтобы не полагаться на представления о нем, как о самом себе. Точка зрения Бекуяна была чуть иной, чуть отличной от точки зрения Согеяна – и это все дальше разводило их в разные стороны.
Пять тысяч лет пролетело над Паргороном со Дня Разделения. Пять тысяч лет ожившие органы Древнейшего сражались за контроль над частями Чаши. Бекуян и Согеян почти с самого начала установили свою власть в Кровавой Пене, этой облачной шапке, прикрывающей внутреннюю сторону, и здесь их власть была беспредельна – но им все сложнее было поделить области влияния.
Кровавая Пена слишком далека от истинной симметрии. Периметр самой Чаши – это почти идеальная окружность… но почти – это почти. За тысячи лет накопилось множество огрехов и неровностей. А облака, будучи облаками, вообще постоянно меняли форму, и Бекуян был согласен с Согеяном в том, что подобное возмутительно.
Однако они абсолютно не сходились в том, каким же все должно быть. Бекуян искал во всем правильности, и не было ему милее фигуры, чем шар, чем идеальная сфера. Согеян же требовал гармонии, но гармонии глубинной, разносторонней. Бекуян родился из того глаза бога, что глядел в прошлое, застывшее и окончательное. Согеян же был глазом, смотревшим в изменчивое будущее, и он видел бесконечное древо вероятностей.
Деревья же он считал и образцом творения. Сложность их структуры, богатство форм. Уходящие в недра сети корней и раскинувшиеся под небесами кроны. Растущие медленно, но растущие. Недвижимые, но качающиеся под ветром. Кровавая Пена была чем-то подобна такой кроне на вершине Паргорона, и Согеян желал прорастить от нее стержень, пуповину, что соединится с Центральным Огнем.
Однако ни Бекуян, ни Согеян не были довольны, когда взирали на весь прочий Паргорон. Их выводила из себя Кровавая Пена, и все большую неприязнь они испытывали друг к другу – но когда они окидывали взглядом остальной мир, то лишь с трудом могли терпеть его отвратительность, его вопиющую неправильность.
Этот мир, эта Чаша… она должна была быть Сферой. Так считал Бекуян.
В Паргороне должна была быть более совершенная жизнь. Так считал Согеян.
С самого своего возникновения и по нынешние дни Паргорон – мир бесконечной войны. После того, как закончилось Разделение, и части Древнейшего окончательно обрели самость, они разбежались по всему аркалу, захватили в свою власть большие и малые области… и начали непрерывный цикл сражений.
В этих сражениях они убивали друг друга и калечили. Ломали и портили себя, ломали и портили свой мир. Совершенства ему это не прибавляло, и Очи Древнейшего взирали на это с отвращением.
В те времена в Паргороне еще не было никаких демолордов. Не было самого института. Не было и разделения на высших и низших демонов… а строго говоря, его обитатели и демонами-то еще не были. Они были просто ужасными и могучими существами, живущими в Темном мире – на этом мире замкнутыми и за Кромку не лезущими. Им тогда хватало самих себя, хватало дарованной Древнейшим Чаши.
Тогда Паргорон был разделен на области, на своего рода страны. Собственно, это и были страны, и их обитатели ненавидели друг друга так, как только могут ненавидеть те, кто когда-то был единым целым, а потом разделился.
Половину внешней стороны занимала империя ла-ционне. Кровь Древнейшего ушла в вечный мрак, и там, в холоде и потемках, они развернулись во всю ширь, развивая свои причудливые технологии. Их были миллионы, этих крошечных ла-ционне, за тысячелетия они невероятно размножились.
На внешней же стороне обитали и сурдиты. На самом дне паргоронской Чаши, на землях, тоже темных, но согреваемых с другой стороны, они создали множество королевств, и каждым правил король с птичьим именем, одна из первородных Мышц. Между собой сурдиты тоже постоянно воевали, сражаясь за землю, за плодородные почвы. По обширности земель всех прочих превосходил богач Сорокопут, самая сильная армия была у могучего Поползня, а хитрец Свиристель стравливал сородичей интригами и кознями.
Внутренняя же сторона с ее вечным днем и вечной жарой принадлежала двум воинственным народам – гохерримам и нактархимам. Тот и другой делились на кланы с первородными Зубами и Ногтями во главе, и все эти кланы охотно бы передрались между собой, охотно бы начали междоусобные войны, кабы не сплачивающая их ненависть к народу-побратиму. Они тоже были слишком похожи, Зубы и Ногти, у них тоже было слишком много общего – и это делало их заклятыми врагами.
Гохерримы ненавидели нактархимов, а нактархимы ненавидели гохерримов. Сурдиты же ненавидели тех и других, потому что именно гохерримы и нактархимы выдавили их на внешнюю сторону, лишили света Центрального Огня – и продолжали совершать набеги, продолжали грабить и убивать.
Кроме этих четырех первородных народов на лице Паргорона было тогда еще три. Но у кульминатов и мегандоров не было собственной державы, не было своих земель. Самые огромные и сильные, они бродили, где желали, и не замечали никого, кроме других кульминатов и мегандоров. Они топтали посевы сурдитов и разрушали города ла-ционне, они в одиночку могли выходить против целых отрядов гохерримов или нактархимов.
Кульминаты и мегандоры. Когда-то их было два, очень похожих народа, произошедших из божественных костей. Собственно Кости и менее многочисленные Позвонки. Мельче, слабее, но очень похожие на кульминатов, мегандоры казались тем собратьями-карликами – и со временем были ими частично растоптаны, а частично… частично ассимилированы.
Кульминаты и мегандоры легко скрещивались, давали общее потомство – и оно было плодовитым. Неудивительно, что с ходом тысячелетий в Паргороне не осталось чистых кульминатов и мегандоров – только полукровки. Нынешние – это в основном на три четверти кульминаты, а на четверть – мегандоры.
– То есть вот эти, которые особо мелкие – Яппог, мама Корграхадраэда… – догадался Дегатти.
– Да, это те, в которых больше всего от мегандоров, – подтвердил Янгфанхофен. – Древние гены иногда еще дают о себе знать.
Но в те времена чистокровные еще ходили по земле. И первородные еще встречались, хотя эти уже стали редкостью. А их царями, их бесспорными лидерами были Агг и Гегг – Правая и Левая Бедренные Кости, самые огромные и могучие, гиганты среди гигантов. Вместе, вдвоем они в свое время уничтожили несокрушимый Череп.
К счастью для всех остальных, кульминаты толком не замечали всю ту мелюзгу, что копошилась под ногами. Кульминаты не обращали внимания на гохерримов и нактархимов, сурдитов и ла-ционне. Кульминаты замечали только других кульминатов.
Самые могучие и многочисленные, первородные кульминаты веками сражались и истребляли друг друга – и с каждым веком их оставалось все меньше. Если в первую тысячу лет прочие демоны жили буквально под пятой кульминатов, то и дело слышали, как сотрясается Чаша, то теперь это случалось все реже и реже. Потомки первородных уже не кипели от космической мощи истинных божественных Костей.
Однако все еще случались бои меж крупнейшими и сильнейшими – Аггом и Геггом. Они просто не могли друг друга одолеть – и продолжали то и дело выяснять, кто же из них крепче. Когда они сходились в очередной схватке, то дрожала земля, и прорезались повсюду пропасти, и горы вздымались, морща лик Паргорона, что безумно злило Бекуяна и Согеяна.
В долинах, кратерах и расселинах при этом прорывались грунтовые воды, формируя озера. Они держались недолго, вода быстро уходила обратно в недра, но промывала при этом ходы, туннели. Образовывала пещеры, подземные области – и в этих подземных областях жили полудикие тогда ларитры.
Они появились позже первородных народов, но тоже на самой заре мира. Легкие, эти колоссальные сиамские близнецы, прожили всего восемьсот лет, и жизнь их была очень странной, полурастительной. А потом они лопнули, разорвались – и исторгли взращенную в них жизнь, безумные тучи божественного дыхания, что было отравлено ядовитой калакутой.
Исторгли ларитр.
Изначально их было всего девятнадцать, девять мужчин и десять женщин. Но они были мужчинами и женщинами только по названию, они были Дыханием – и очень скоро каждая ларитра стала родоначальницей целого колена, целого клана себе подобных. Они разлетелись по всему Паргорону, эти энергетические вампиры. Жестокие и кровожадные, почти неразумные, они высасывали и пожирали других демонов, поглощали их Сути и питали тем себя.
Однако на открытом пространстве они постепенно рассеивались, становились все более разреженными. И одна за другой ларитры ушли в недра, ушли в Червоточины, заполонив их своим дымом, прервав быстрое сообщение между внутренней и внешней сторонами, беря с тех и других страшную дань жизнями.
Кроме семи демонических народов, что разделили между собой мир и продолжали воевать за власть над ним, были и другие области. Те, в которых властвовали Органы, подобные Бекуяну и Согеяну. Вышедшие из Тела чудовища, неумолимой мощи колоссы.
Потомки Зубов, Ногтей, Мышц и Крови страшились их. Избегали тех, кого могли избегать, и поклонялись тем, кто желал поклонения.
Наивысшую силу сосредоточил триумвират Мозга, Сердца и Желудка – Саа’Трирр, Мазекресс и Гламмгольдриг. Между собой они заключили молчаливое перемирие и стали чем-то вроде живых богов, владетелей над владетелями. Даже без Банка Душ – их можно было назвать демолордами, хотя такого слова тогда еще не существовало.
Из других Органов за тысячи лет многие сгинули, погибли. Давно не осталось ни одной из Кишок – они перебили, сожрали друг друга, были уничтожены кульминатами, а самую последнюю убил Кхатаркаданн. Кишки не успели обрести разум, до самого конца оставались тупыми злобными чудовищами, исполинскими драконами. Они парили в небесах и рыли землю, источили недра теми самыми туннелями, в которых теперь клубятся ларитры.
Однако Паргорон населяет потомство этих Кишок – варкамы и таотахрии, земляные и летающие черведраконы. Как и их прародители, эти твари бесконечно тупы и прожорливы, охотятся на все живое и сами становятся пищей тех, кто посильнее.
Кто же остался, кроме Мозга, Сердца, Желудка и двух Глаз? Остались Кожа, Волосы, Печень, две Почки, Фаллос, Левая и Правая Руки (а точнее – Кисти Рук), Правое Ухо, Нос и Язык. Каждый владел обширной областью, где был абсолютным господином, но одни были могущественнее других.
Например, Почки, Аллетьюд и Геллетьюд, были довольно слабы и так долго протянули только потому, что умели вовремя примыкать к тем, кто сильнее, и не вызывали ни у кого беспокойства. Аллетьюд уже много веков был верным сателлитом Гламмгольдрига, а Геллетьюд во всем повиновался Рвадаклу.
А еще, конечно, следует упомянуть Камтстадию… но Камтстадия даже в те времена была той, насчет кого никто не мог уверенно сказать – с кем она, чего хочет. Камтстадия не имела дома и земли, она всегда появлялась внезапно и шептала в уши всем, включая всезнающего Саа’Трирра.
Лишь двое обитателей Паргорона не участвовали в вечных склоках и междоусобицах. Лишь двое не пытались восторжествовать над остальными и убить всех, кого можно – и их тоже никто не пытался убить. Один из них – Сжигатель Миров, древний бог Мистлето. Безмолвно пылал он в самом центре Чаши, и всем памятен Брегг, глупый кульминат, что пытался вытащить его из Центрального Огня, но сгорел до костей.
И, конечно же, Ксаурр. Просто Ксаурр. Он не был частью Древнейшего, но он был тут всегда. С самого начала. И сейчас именно Ксаурр скакал по Кровавой Пене, прыгал среди пышных облаков, и зубы его сверкали в багровом свете.
Бекуян и Согеян обнаружили его задолго до прибытия. Бекуян увидел, где он есть, Согеян узрел, куда он направляется. Глаза Древнейшего обратились в одном направлении, озарили Кровавую Пену зеленым и синим светом.
– Рад, что вы все еще не убили друг друга, зоркие братья, – мурлыкнул Ксаурр, замирая в воздухе. – Вы нашли его?
– Мы сделали то, о чем ты просил, – молвил Бекуян. – Я заглядывал в прошлое и проследил путь Начала.
– Оно во Тьме, – добавил Согеян. – Оно исторглось туда. Но его обретение означает последствия. Баланс нарушится.
– Баланс?.. – усмехнулся Ксаурр. – Какой еще баланс?.. Где вы видите его в нашем многострадальном мире? Мы дети божьей агонии, мы обречены на вечные муки. Мы заперты в этой каменной чаше вместе друг с другом – и каждый из нас сам себе худший враг. Баланс!.. Не говорите мне о балансе, зоркие братья!
Ярко-зеленый и темно-голубой глаза вперились в Ксаурра, и на мгновение стал их взгляд тем самым взглядом, что окидывал когда-то целые миры, что пронизывал прошлое и будущее… но только чужое прошлое, только чужое будущее. Своего будущего Древнейший узреть был не в силах – не способен был это сделать и Согеян.
– Вероятность его вернуть несущественно превышает нулевую, – сказал Бекуян. – Там осталось слишком мало.
– Даже если удастся частично возвратить прародителя, ему не понравится то, чем мы стали, – сказал Согеян. – Это означает либо полное уничтожение, либо изменения, в которые мы не впишемся.
Ксаурр большей частью растворился в воздухе. Остались светиться только огромные желтые глаза – и они с насмешкой глядели на Бекуяна и Согеяна. Потом под ними проступил рот, раскрылся широченной улыбкой… блеснули клыки, и Ксаурр терпеливо произнес:
– То не ваша забота, зоркие братья. Ответ за всех буду держать я… и он.
Кровавая Пена вздулась. Засверкали миллионы крошечных молний, и из воздуха соткалась иллюзия – вначале громадный, раздувшийся до невозможного серый мозг, а потом тусклый силуэт в облачении из дыма.
– Приветствую, – раздался беззвучный голос. – Я Саа’Трирр.
– Мы знаем, кто ты, Мозг, – ответил Бекуян. – Мы встречались не единожды.
– И еще не единожды встретимся, – сказал Согеян.
Первые пятьсот лет после Разделения Саа’Трирр, Бекуян и Согеян держались вместе. Когда еще был жив Череп, когда они пребывали в относительном согласии. Но постепенно Очи Древнейшего стали слишком самостоятельны, утратили всякую связь с Мозгом, и все реже общались с ним даже удаленно, телепатически.
– Выскажи свое мнение, – произнес Согеян. – Гохерримы или нактархимы?
– У гохерримов военное превосходство, но оно незначительно, – произнес Бекуян. – Пятьдесят три процента против сорока семи.
– Если нактархимы вовремя обзаведутся союзниками, они обретут перевес. Таковыми могут стать для них ла-ционне.
– Однако нактархимы враждуют с ла-ционне лишь чуть меньше, чем с гохерримами.
– Я не вижу в их будущем союза.
– Зато таковым союзником может стать один из Органов.
– Что насчет тебя, Мозг?
– Я не займу ничьей стороны.
– В этом твоя ошибка.
– Оставаясь вечно нейтральным, ты неизбежно придешь к гибели.
Саа’Трирр не произнес ни слова, выжидающе глядя на Очи. Из всех Органов, из всех компонентов Древнейшего он был наиболее близок к оригиналу. В нем осталось больше всего памяти и личности распавшегося бога.
Однако и он был лишь слепком, деталью Древнейшего. Его аналитическим началом, воспоминаниями и толикой эмоций. Говорят, именно это определяет человека – но Древнейший не был человеком.
К тому же этого все-таки недостаточно.
И все же Саа’Трирр, пожалуй, единственный в то время мог претендовать на роль повелителя этого мира. Но он не претендовал. Он не царствовал и не правил – он просто пребывал в этом мире. Был его Мозгом.
Именно поэтому ему во всем помогал Ксаурр. Как только Смеющийся Кот обрел дар речи, как только стал действительно разумным существом, то предоставил в распоряжение Саа’Трирра свою силу, свои способности.
– Мы передадим тебе знание, – сказал наконец Бекуян. – Это точно по центру Чаши, но со смещением, накопившимся за пять тысяч двести семьдесят шесть лет.
– Чаша движется, и взаимные расхождения постоянно нарастают, – добавил Согеян. – Но мы укажем дорогу.
Вновь вспыхнули зеленый и синий прожектора. Глаза устремились кверху, к беспросветно-черным небесам, где вершин Ледового Пояса касалась вечная Тьма. Бекуян и Согеян скрестили лучи – и их общий Взгляд прочертил светящийся путь.
– Это все, что мы сделаем для тебя, – сказал Согеян, когда Ксаурр побежал вверх.
– По старой памяти, – добавил Бекуян. – Не обращайся к нам более.
Саа’Трирр склонил голову. Он странно выглядел сейчас, в облике бесплотного силуэта. То тут, то там из тела словно были вырваны куски, зияли настоящие дыры. Не хватало обеих ступней, были отсечены крайние фаланги пальцев, насквозь просвечивал живот и торчали наружу ребра.
Теперь у него исчезли глаза. Зеленый и синий – они пропали, оставив пустые… нет, даже не глазницы, ибо черепа у этого силуэта тоже не было. Просто участки голого мозга. Но эти участки тоже устремились кверху – к уже исчезающему во Тьме лиловому зверю с косматой гривой.
– Мне жаль, что мы распались, – послал последнюю мысль Мозг, отзывая свое изображение.
Путешествие Ксаурра не оказалось кратким. Зоркие братья указали направление, но не расстояние. И их взор проник не так уж глубоко, а во Тьме проще простого заблудиться.
На самой заре Паргорона Ксаурр, тогда еще почти неразумный, отважился однажды углубиться в губительную бездну – и едва в ней не сгинул. Он заблудился, он блуждал много дней – и Тьма все это время пожирала его, лезла под шкуру и путала мысли.
Возможно, именно тогда он претерпел первые изменения, окончательно перестал быть ваханой божества и стал превращаться в демона. Возможно. Ксаурр не задумывался, он не хотел знать.
Все равно он с трудом помнил то, что было до Разделения и первые несколько веков после. Он обрел дар речи только в середине второго тысячелетия, когда одни Органы уже погибли, а другие расплодились и начали череду бесконечных войн. До этого он оставался полуживотным, беспорядочно носился по Чаше, охотился на расползающиеся по ней кошмарные формы жизни.
Тьма тянулась к нему отовсюду. Шептала, обещая все возможные блаженства. Грозила всеми возможными страданиями. Сулила переживания такой силы, что разрушат саму душу.
Ксаурр сейчас смотрел словно сам на себя. Тьма глядела его глазами, мягко ступала его же лапами. Его же когтями скрежетала на грани слышимости. Чудились смешки, чудился шепот. Тьма приглашала поиграть.
Она не могла просто уничтожить его. Ксаурр родился хтоническим существом и нес в себе частицу божественного. Но Тьма к каждому находит подход.
Это ведь не сыплющийся отовсюду песочек, не жидкость, не газ. Тьма нематериальна, Тьма – это разновидность эфира, и в разреженном состоянии она даже не воспринимается глазом. Она просто отсутствие всякого позитива, в том числе излучений, и потому обычному зрению в большом количестве кажется черной.
И в каждом разумном, в каждом живом существе тоже есть частичка Тьмы. Антипода Света, негэнтропической составляющей души. Если эта энтропическая первостихия не может разрушить материальную составляющую, если она для этого слишком слаба или слишком силен объект – она влияет исподволь. Проникает, разрастается, меняет к худшему личность и разум.
Обращает в демона.
И здесь она была повсюду. Даже демонов Тьма убивает, когда ее так много.
Но сегодня она до Ксаурра не дотянется. Еще не сегодня. Он летел словно в силовом коконе, расталкивал этот воплощенный негатив, обратившись к воспоминаниям о прошлом, о бытности своей ваханой.
Ксаурр несся сквозь черный космос, перебирал лапами… всего четырех показалось маловато, и их стало сначала восемь, а потом и двенадцать. Лиловый мех растекся миллионами струй, пылающие глаза пробивали мрак прожекторами.
Он шел через пространство, пока пространство не распахнулось во всю ширь. Тьма выпустила Ксаурра, и он влетел в аркал – причем аркал громадный, в несколько раз больше паргоронского.
Но в нем не было воздуха и не было тверди – только пустота, безмолвный вакуумный пузырь. Шерсть Ксаурра улеглась, глазной свет ослаб, и он медленно поплыл вперед.
Несколько тысяч лет Смеющийся Кот почти не покидал Паргорона. Нет, он помнил, как ходить по высшим измерениям, он умел перешагивать в другие миры и иногда все-таки выбирался за Кромку погулять, поохотиться… но ненадолго. Просто не тянуло. Он предпочитал дремать у огня Мистлето, вести задушевные беседы с Саа’Трирром, бегать в чернильной темноте Червоточин или играть с огромными кульминатами.
Паргорон – дом, где у него есть все.
Все, кроме того, чего за Кромкой все равно не найдешь. Того, что у него было когда-то, очень, очень давно… он уже почти и не помнил.
Но сейчас, когда он оказался в этом аркале, пустом и безжизненном, воспоминания вдруг вернулись. Ксаурр услышал нечто, чего не было ни в Саа’Трирре, ни в Мазекресс, ни в прочих оживших органах, кусках мертвой плоти. Тут было что-то… нет, не живое, но нечто большее, чем то, что есть в Паргороне.
Оно было в самом центре. Оно, вестимо, и сформировало этот аркал. Разогнало Тьму, образовало пузырь пространства. Ксаурр подлетел к крохотному, мерцающему во мраке шарику и описал несколько кругов.
Словно жемчужина. Размером чуть больше когтя. Ксаурр осторожно коснулся гладкой поверхности лапой, подтолкнул… шар поплыл в пустоте. Ксаурр дернул головой, невольно ожидая, что и весь аркал сдвинется с места – но этого не случилось. Он покатал шарик еще, погонял туда-сюда – по-прежнему ничего не происходило.
Ладно. Пусть над этим подумает самый большой мозг в Паргороне.
Путь обратно был как будто короче. Ксаурр нес находку за щекой, стараясь не слишком сдавливать. Возможно, она прочней всего, что только можно себе представить… а возможно, она хрупка, как птичье яйцо. Он не собирался проверять. Он даже не знал пока, что именно нашел, но это точно что-то важное.
Когда Тьма снова разомкнулась, выпустив его в такой знакомый, такой домашний аркал, и под лапами появились исполинские пики, Ксаурр немного притормозил. Протуберанцы Тьмы все еще извивались вокруг, все еще будто силились дотянуться, схватить, затащить обратно в чернильную гущу.
Паргорон немного сдвинулся за время путешествия. Периметр Ледового Пояса оказался под углом, а прямо внизу – пустоши Мглистых Земель. Кое-где мерцал фиолетовый свет – по трубам проносились капсулы ла-ционне. Раздался стрекот лопастей, исчезла дымовая завеса, и рядом будто из ниоткуда возник мультикоптер.
Ксаурр снисходительно улыбнулся. Экая громоздкая и неуклюжая штуковина. Целых три винта, и при каждом – ла-ционне. Стержни воткнуты в корзину из металлических реек, а в ней тоже ла-ционне, четверо. Целых семь демонов нужно, чтобы поднимать в воздух не слишком и большой кусок железа.
Ла-ционне называют такие штуковины «комплексами». Объединяются по несколько в одной металлической коробке – и дружно… крутят педали. Поодиночке они совсем крохотные и слабые, но вот так, коллективами, могут тягаться даже с гохерримами и нактархимами.
Но они все равно очень уязвимы, потому что зависят от своих машин, своих заводов и фабрик. Недра Чаши изобилуют всевозможными веществами – слава Паргорону! – и ла-ционне неустанно добывают их, изобретая все новые приспособы, но стоит в их хрупкий мир забрести случайному кульминату, и все рушится, как карточный домик.
Им трудно жить под ногами агрессивных великанов, этим мозговитым малышам.
Если бы Паргорон увидел, что получилось, он отселил бы кульминатов куда-нибудь. Создал бы им отдельный мир, где все было бы огромным. Возможно, плоский. Вырастил бы там колоссальные баобабы, среди которых кульминаты могли бы чувствовать себя маленькими.
Впрочем, кульминатов не так уж много, и они не склонны бесконтрольно плодиться. А разрушения наносят больше ненароком, по Паргорону они уже привыкли ходить аккуратно.
Те же гохерримы и нактархимы причиняют другим больше бед. Те и другие были рождены враждебными окружающей среде, суперхищниками-истребителями.
– Ты был в темном пространстве, Многолапый? – раздался звенящий голос. – Для какой цели?
– Я постигал Тьму, – уклончиво ответил Ксаурр, не разжимая челюстей.
– И каков же результат?
– Тьма щиплется.
Комплекс подлетел ближе. Сейчас Ксаурр говорил не с каким-то отдельным ла-ционне… поодиночке они толком и говорить-то не умеют. Нужно хотя бы три-четыре, чтобы сформировать интеллект. У них распределенные мозги, и духовная сила тоже распределенная. Вместе они – Кровь Паргорона, но поодиночке – просто крохотные остроголовые уродцы.
– Расскажи нам, что ты видел во Тьме, – попросил комплекс. – Если будет на то твое соизволение.
– Ничего особенного. Очень много губительной мглы и пустой аркал.
– Аркал? – заинтересовались ла-ционне. – Пустой? Ничейный?
– Ничейный. Там нет никого и ничего. Но он гораздо больше Паргорона.
– Можешь ли ты сказать нам, где он?
– Где-то там, – неопределенно махнул хвостом Ксаурр. – Я не запомнил дорогу. Там ничего нет.
– Там есть аркал, – ответил комплекс, стремительно удаляясь.
…Саа’Трирр обитал в Пекельной Чаше. Вокруг раскинулись земли гохерримов, но ни один из кланов еще не покушался на владения Мозга. Весь Паргорон молча признавал его превосходство… почти весь.
Светло-серая громада походила на купол. Испещренный каналами и туннелями, он высился посреди раскаленной пустыни, и воздух дрожал от ментальных волн.
