Александр Прозоров
Любовь литовской княжны

– Знамо, поскачем! – ни мгновением не колебался царевич. – И Кепек не откажется. А где уток брать собираетесь?

– На Ахтубе. В камышах у Рыжего острова.

– Это верно! Там уток по осени тьма! – встрепенулся круглолицый паренек и жадно повторился: – Я с вами! Обеих своих птиц возьму! Пусть отдыхают по очереди.

– Мы не с рассветом отправимся, токмо после христианской заутрени, – немного осадил его раж старший из царевичей. – Хорошо, коли токмо к полудню на остров поспеем.

– Ништо! Там дичи много, вдосталь до сумерек развлечемся. Дорога знакомая, в темноте не заблудимся. Вернемся после заката.

– Тоже верно, – согласился Джелал ад-Дин.

– Да отродясь такого не случалось! – внезапно раздался громкий выкрик. И как обычно, удержать языка за зубами не смог юный Идигу. – Откуда у нас в Бухаре сто тысяч воинов?! Да у нас простых-то горожан с детьми и бабами вместе тридцати тысяч не наберется! Какие у нас слоны?! Откуда вся эта чушь?!

– Да как ты смеешь спорить, отрыжка шайтана?! – Учитель Салак взревел подобно дикому зверю и вскочил на ноги. – Ты подвергаешь сомнению слова премудрого Рашид ад-Дина?! Ты подвергаешь сомнению подвиги великого Чингиса, священного потомка солнечного луча?! А ну, бегом к дверям и снимай сапоги! Фалака – это меньшее, чем ты сможешь расплатиться за подобную дерзость!

Сын бухарского эмира моментально осекся – но было уже поздно. Учитель злобно толкал его к дверному проему, возле которого бедолаге пришлось снять мягкие войлочные сапожки и лечь на спину. Бек Салак ловко обмотал веревкой одну щиколотку мальчишки, затем вторую. Зацепил петлю на конце за крюк возле одного косяка, потом возле второго и отступил в сторону.

Невоздержанный на язык паренек оказался лежащим на полу с задранными вверх босыми пятками, надежно удерживаемыми на весу.

– Ты и ты! – указал на двух крепких учеников фальшивый дервиш. – Возьмите палки, дайте каждый по двадцать ударов!

И когда мальчишки начали с размаху бить свою жертву, бек Салак присел на корточки возле Идигу и принялся размеренно напоминать:

– Когда всемогущий Чингис, потомок солнечного луча, покорил город Бухару, в ней находилось сто тысяч одних только воинов бухарских и двадцать боевых слонов. Запомнил? Когда Чингис покорил Бухару, в ней было сто тысяч воинов и двадцать боевых слонов… Повтори!

Мальчик стонал и морщился, но молчал.

– Повторяй! Иначе получишь еще сорок палок по пяткам! – требовал учитель. – А ну, повторяй! Я вобью свое учение в твою пустую голову! Коли через уши не влезает, так хотя бы через ноги вколочу!

Княжич тем временем отошел в центр дворика, к пруду, наклонился и ополоснул лицо прохладной чистой водой. Снял шапку, смочил волосы и надел обратно.

В августовском Сарае даже в тени виноградной лозы было невыносимо жарко.

Вскоре сюда же дохромал и чуть смугловатый, лупоглазый Идигу, присел на край пруда, опустил в прохладу светло-розовые ноги и блаженно застонал.

– Зря ты с Салаком споришь, – тихо укорил его княжич. – Мало ли какую чушь несет этот тупой дервиш? Плюнь и забудь. Пятки целее останутся.

– Когда стану эмиром, – зло ответил мальчишка, – прикажу найти его и утопить в нужнике…

Бухарец еще немного поводил ступнями в воде, вытянул ноги наружу, отер ладонями и осторожно надел сапоги.

Наказание закончилось, и ученики снова рассаживались на коврах вокруг бека Салака, дожидаясь продолжения урока. Дервиш поджал ноги, расправил по сторонам полы драного халата, опустил веки, начал слегка раскачиваться и снова однотонно заскулил:

– Когда каан во второй раз устроил большой курултай и назначил совет об уничтожении и истреблении прочих непокорных, то победило его желание завладеть странами Булгара, асов и Руси, каковые лежали по соседству от становища Бату и еще не были покорены и гордились своей многочисленностью. Царевичи для устройства своих войск и ратей отправились каждый в свое становище, а весной выступили из своих кочевий и поспешили опередить друг друга. В пределах Булгара царевичи соединились. От множества войск земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные. Сначала царевичи силою и штурмом взяли город Булгар, каковой известен был в мире недоступностью местности и большою населенностью. Для примера подобным им, жителей его убили али пленили. Оттуда они отправились в земли Руси и покорили области ее до города Рязань, жители которого по многочисленности своей были словно муравьи и саранча, а окрестности были покрыты болотами и лесом до того густым, что там невозможно проползти даже змее. Царевичи сообща окружили град сей с разных сторон и сперва с каждого бока устроили столь широкую дорогу, что по ней могли проехать рядом три-четыре повозки, а потом, супротив стен его выставили метательные орудия. Через несколько дней они оставили от этого города только имя его и нашли в нем много добычи. Они отдали приказание отрезать убитым людям правое ухо. Сосчитано было двести семьдесят тысяч ушей. Оттуда царевичи решились вернуться…

– Что за дикий бред?! – не стерпев услышанной дури, выкрикнул Василий и вскочил на ноги. – У нас на Руси отродясь даже в стольных городах больше пяти тысяч жителей никогда не собиралось! И какой полоумный построит город в непроходимом лесу среди болот?!

– Да как ты смеешь, отрыжка шайтана?! – завыл учитель Салак и тоже вскочил. – Ты подвергаешь сомнению слова премудрого Рашид ад-Дина?! Ты подвергаешь сомнению подвиги великого Чингиса, священного потомка солнечного луча?! А ну, шагай к двери и снимай сапоги! Надеюсь, фалака вправит тебе мозги!

– Рязань же и вовсе тысячи три, от силы четыре в лучшие времена населяло! – рявкнул княжич Василий.

– К дверям, наглый щенок! К дверям и ложись на пол!

Драный дервиш кинулся к московскому заложнику, опрокинул и сам сдернул сапоги, зло намотал веревку, дернул к косяку и закрепил петли на крюках. Указал пальцем на ближних учеников:

– Возьмите палки! Бейте его со всей силы!

Одним из выбранных оказался Идигу. Он взмахнул в воздухе ивовым хлыстом в полтора локтя длиной и с большой палец в толщину, поднырнул под веревку и наклонился к Василию:

– Сказываешь, дервиш несет всякую чушь? – шепотом спросил он. – Плюнуть и забыть?

– Начинайте! – рявкнул бек Салак, и юный бухарец с размаху ударил Василия палкой вдоль ступни. Мальчишка бил не со всей силы, княжич это ощутил. Однако все равно было очень больно. Тут никуда не денешься, если стучать совсем слабо – это заметно, и можно быстро оказаться в петлях фалаки на месте жертвы, каковую пожалел. Посему наказание в любом случае выходило болезненным.

Учитель присел на корточки рядом с заложником и наставительно повторил:

– Двести семьдесят тысяч отрезанных ушей! Ты понял? Двести семьдесят тысяч! В городе, стоящем среди непроходимых болот и лесов. Ты запомнил? Дороги к нему проложили токмо царевичи, дети Чингиса! Повтори!

– Когда я стану князем… – вздрагивая после каждого удара, процедил сквозь зубы Василий. – Я прикажу найти тебя и утопить в нужнике…

Дервиш заметно побледнел. Похоже, он только теперь сообразил, кого именно столь унизительно наказывает. Однако все равно чуть-чуть выждал, позволив случиться еще трем ударам, и только после этого распрямился, взмахнул рукой:

– Достаточно! Это станет для тебя хорошим уроком, дерзкий смутьян! Я никому не позволю оскорблять память великого Чингиса, всесильного предка нашего царя! Я никому не позволю подвергать сомнению победы его рода!

Княжич не стал ему отвечать. Дождался, пока освободят ноги, после чего дохромал до прудика и опустил ступни в воду. Возвращаться на занятие он не пожелал. Даже если из-за этого придется опять стерпеть фалаку.

По счастью, новой жертвы не потребовалось. Дервиш, не прощаясь, ушел – и это означало, что урок закончился.

Выждав, пока боль отпустила, Василий достал ноги из пруда, развернулся. Чуток посидел, давая ступням время подсохнуть, затем натянул сапоги и побрел в свои покои, благо идти было недалеко. Пару минут спустя он уже проковылял в опочивальню и рухнул на постель.

– Что, Василий Дмитриевич, тяжко учение здешнее дается? – Пестун прошел в светелку следом за ним. – Ноги совсем не держат? А я-то думал сегодня в церковь какую-нибудь с тобою заглянуть!

– Давай завтра, дядька? – взмолился княжич.

– Воля твоя, Василий Дмитриевич, завтра так завтра, – не стал спорить старик и недоуменно почесал в затылке: – И чем это вы там занимаетесь в своей школе, чадо княжеское, что ты опосля уроков ноги еле-еле волочишь? Вроде ведь должны сидеть смирно-тихонько да пером по бересте водить!

– Ты не поверишь, дядька, но чистой дурью маемся! – зло ответил подросток. – Лучше бы я дома остался да за куропатками с луком охотился! Больше бы пользы получилось.

– Тебе виднее, княже… – не стал спорить дядька и отступил.

Вместо воспитателя в опочивальню скользнула невольница. Сверкнув глазами, она опустилась на колени у постели заложника и стала стягивать с хозяина сапоги. Сперва за пятки, носок, потом скользнула теплыми пальцами по голени, по икрам, проведя ладонью по коже под штанинами…

От этих прикосновений у княжича возникло немного странное, щекочущее ощущение. Вроде как и приятное – но непривычное и потому слегка пугающее.

– Что-то не так, мой господин? – удивилась девушка, заметив, как паренек чуть поддернул ноги.

Василий хрипло кашлянул и не ответил.

Зухра прислуживала заложнику вот уже два с половиной года – но сладковато-тянущее чувство от ее прикосновений, от вида ее крупной груди и широких бедер стало возникать под желудком у княжича только этим летом. Чувство и томительное-медовое, и непонятное, незнакомое. Пареньку хотелось одновременно и коснуться персиянки, привлечь – и оттолкнуть, избавиться от странных впечатлений.

– Я поставлю их сушиться, мой господин, – с поклоном вышла невольница.

Княжич еще немного полежал, чуть шевельнул пальцами на ногах и неожиданно понял, что ступни больше не болят. Щекочущие прикосновения девушки непонятным образом совершенно выветрили все воспоминания о случившемся наказании.

Василий поднялся, прошелся по мягкому ворсистому ковру. Чуть подумал, толкнул дверь и громко сообщил:

– Уговорил, Пестун, собирайся! Пойдем молиться, коли уж оно так надобно. Выходную ферязь и пояс с саблей подайте! Давай поспешать, пока не стемнело.

Спустя полчаса княжич, одетый в темно-бордовую, шитую золотом ферязь из индийского сукна и опоясанный широким кожаным ремнем с золотыми клепками, на котором красовались два ножа, сабля в ножнах с накладками из слоновой кости и расшитая египетским бисером поясная сумка, – покинул царский дворец в сопровождении обоих холопов. Слуги обошлись одеждой простенькой: штаны из крашеного полотна, рубахи из атласа, на вытертых поясах только ножи да сумки, из которых выглядывали деревянные рукояти то ли кнутов, то ли кистеней. Оружия простенького – но очень страшного даже в неумелых руках.

После тенистых дворцовых двориков на улице Сарая в лицо сразу ударило жаркой пыльной сухостью. В первый миг паренек даже поперхнулся и закашлялся, но быстро пришел в себя и широко зашагал вперед, не особо задумываясь куда. Здесь, в столице крупнейшей православной епархии, христианские храмы стояли на всех улицах и переулках. Какой-нибудь, но вскоре обязательно встретится.

Пыльная серая дорога, пыльные серые заборы, пыльные и серые глухие стены домов.

В нищей степи не имелось дров для обжигания кирпича – и потому татары строились из глиняных брусков, просто обсушенных на солнце. После нередких в Поволжье ливней эти стены слегка размывались и слипались в единое целое, потихоньку лишаясь оставшихся после кладки швов. И все стены и заборы превращались в монолитную глиняную твердь.

Идущие навстречу прохожие, увидев знатного человека, торопливо отступали в стороны и низко кланялись. Иные – в тяжелых чалмах и плотных стеганых халатах, иные – в легких атласных или посконных рубахах и шапках. И говоря по совести – Василий по сей день не знал, какая одежда лучше спасает от здешней жары. Русская – легче. Татарская – по утрам смачивалась водой и потому сама по себе очень долго даровала прохладу.

Наверное, только женщины выглядели практически одинаково и на юге, и на севере: серый верх с выцветшей вышивкой и просторными рукавами до запястий да длинные серые юбки, шерстяные или холщовые, снизу. Вестимо, так получалось потому, что на улицы, на торг или по иным делам самолично выходили только служанки или нищенки. А бедняки выглядят одинаково во всех краях земли.

– Церковь Успения, – немного ускорив шаги, громко сказал Пестун и указал вперед.

Разумеется, здешний храм тоже был слеплен из глины пополам с камышовой сечкой и отличался от обычного жилья лишь смотрящими на все четыре стороны окнами – татары в своих домах окна прорезали только во двор. А еще возле церквушки имелась вознесенная на четырех бревенчатых столбах звонница с остроконечным шатром из толстого черного теса и луковка, крытая золотистой липовой дранкой.

Поднявшись на ступени низкого крыльца, паренек размашисто перекрестился на икону Георгия Победоносца, висящую над дверью, поклонился и нырнул в темную, пахнущую ладаном и гарью комнатенку, размерами всего двадцать на двадцать шагов и с высотой потолков в два человеческих роста.

Не обращая внимания на шепотки по сторонам, княжич прошел вперед, встал в четырех шагах перед алтарем, снова перекрестился, сложил ладони перед собой и склонил голову.

– Это Василий Дмитриевич… Василий, княжич московский, – наконец опознали нежданного гостя немногочисленные прихожане. – Сын Дмитрия, каковой Булгарию завоевал… Заложник… Заложник…

Паренек не услышал в их словах ничего, кроме любопытства. Ни восхищения, ни жалости, ни тревоги. Немного интереса – и не более.

– Господь всемогущий, спаси помилуй и сохрани грешного раба твоего Василия… – перекрестился княжич. – Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, да приидет царствие твое. Да будет воля твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам днесь, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо царствие твое есть и сила и слава вовеки веков… – Княжич вздохнул и закончил: – Аминь!

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего, Иисуса Христа…

Московский заложник повернул голову и увидел священника – в темной рясе, невысокого и тощего, со впалыми щеками и коротенькой седой бородкой клинышком. Большего в сумерках храма разглядеть было невозможно.

– Благослови меня, отче, ибо я грешен, – заученно произнес Василий и склонил голову.

Батюшка перекрестил нежданного прихожанина и протянул руку для поцелуя.

Паренек наклонился, коснулся губами запястья. Затем расстегнул поясную сумку, достал небольшой, но солидно звякнувший мешочек, вложил в руку священника:

– Помолись, отче, за здоровье и благополучие мое и моих родителей.

– Конечно же, отрок, мы молимся за них ежеутренне и ежевечерне, – спрятал кошель за ворот заметно повеселевший попик. – За здоровье и долгие лета всемогущего государя нашего великого Тохтамыша, защитника веры христианской и покоя люда православного, за здоровье и благополучие великого князя московского Дмитрия Ивановича и княгини Евдокии… – Священник на краткий миг запнулся, и тут же поправился: – Рабы божьей Евдокии. И за твою душу, наше возлюбленное чадо…

– Надеюсь, московское серебро поможет вам обновить свой храм и воодушевит на искренние молитвы, – чуть поклонился паренек, отступил, развернулся и быстро вышел из церкви.

Холопы поспешили следом.

Василий оглянулся через плечо, замедлил шаг и бросил нагнавшему его Пестуну:

– Мы зря стараемся, дядька. Они никогда не станут моими слугами. Их родина Сарай, их царь Тохтамыш. Им нет дела до наших тревог, их дом здесь!

– Мы с ними одной веры, Василий Дмитриевич! – поспешил напомнить Пестун. – Мы их защита и опора!

– Митрополит Сарайский входит в свиту Тохтамыша, за оскорбление христианской веры по ордынским законам полагается смертная казнь, все дела и все добро, земля и здания православной церкви свободны в здешних землях от любого тягла и мирских законов, Пестун, – громким шепотом ответил холопу паренек, покрутил кистью руки в воздухе и пожал плечами: – Зачем им наша защита, Пестун? Они скорее Орду от нас оборонять станут, нежели помогут нам бороться с ордынцами!

– Ты торопишься с выводами, княже!

– Ты полагаешь? – Сын московского правителя снова оглянулся через плечо, наклонился вперед и скрипнул зубами: – Все, что они помнят о моем отце, так это то, что он разгромил Орду и отнял у нее Булгарский улус! Наш поход помнят, а вот набега Тохтамыша на наше княжество никто из здешних прихожан даже не помянул! За Тохтамыша они молятся в первую голову! Проклятье, да они ведь даже не помнят имени моей матушки! Мы для них чужие! Хорошо еще, коли за врагов не считают. И никакие молебны, никакие подарки и совместные службы сего их мнения не переменят. Ты можешь сколь угодно называть их русскими, называть православными, но все они есть такие же татары, как и прочие басурмане! Просто придерживаются истинной веры. Надежда сделать из них союзников есть пустые старания! Я скорее Джелалу, сыну Тохтамыша, поверю, нежели любому из них!

– Джелал один, княже. У него могут быть добрые желания, могут быть плохие. Могут поменяться одни на другие в ту или иную сторону. А здешние православные люди – это целый народ, великая сила. И их желания неизменны, их опора в их искренней вере! – попытался урезонить разгорячившегося Василия воспитатель. – Если понять, чего они хотят, если привлечь их на свою сторону, Орда станет перед нами беззащитной!

– Я живу здесь два с половиной года, дядька, – криво усмехнулся паренек. – Я старался следовать твоим советам и пожеланиям отца. Молился, улыбался, стоял заутрени и вечерни. И что? Хоть что-то за эти годы изменилось? Хоть кто-то из здешних горожан приходил ко мне как к православному наследнику? Кто-то жаловался на притеснения, обиды, просил заступничества? Хоть кто-то хоть чего-то просил или спросил? Хоть кто-то меня князем признал?! Я как был для них чужим, так и остался! И мой отец им тоже не интересен. И они даже не помнят имени моей матери! – повторился паренек.

Юный Василий Дмитриевич снова скрипнул зубами, поморщился и передернул плечами. Затем глубоко вздохнул:

– Ты знаешь, дядька… Пожалуй, не пойду я послезавтра к заутрене. Выйдет куда больше пользы, коли я с царевичами на охоту сгоняю! Они меня хотя бы признают!

Они прошли еще с полсотни шагов, когда паренек снова замедлился, спохватившись, и полуобернулся:

– Ты не пытаешься спорить, Пестун?

– Ты княжич, Василий Дмитриевич, и такова твоя воля, – пожал плечами старик.

– Но ты напишешь об этом отцу… – сделал вывод московский наследник.

– Ты княжич, – снова пожал плечами дядька. – Ты волен поступать по своей воле. Но тебе придется принимать последствия своих решений.

Паренек остановился вовсе, опустил обе ладони на рукоять сабли и прищурился на своих холопов-воспитателей. Затем усмехнулся и кивнул:

– Да будет так! Послезавтра мы скачем на охоту. С рассветом! Я так решил!

– Воля твоя, Василий Дмитриевич, – поклонились ему слуги. – Едем!

26 августа 1385 года

Сарай, столица Волжской Орды

Охота – это вам не учеба и не молебен! На охоту Василий проснулся сам, проснулся еще задолго до рассвета, сам же вскочил и даже начал одеваться, натягивая оставленную с вечера у постели одежду. А поскольку таковыми были все подростки, то с самыми первыми утренними лучами кавалькада из полусотни всадников уже стремительно пронеслась по пустым и пыльным улицам Сарая. Четверо царевичей, княжич, сокольничие и конюшие, телохранители и просто слуги – и еще несколько заводных скакунов. На всякий случай.

Отряд вырвался в степь – к концу лета совершенно высохшую, серую от пожухлой травы и шариков перекати-поля. Всадники развернулись в широкий полумесяц, промчались на рысях к зеленой полоске кустарника, за которым величаво текла широкая, но мелководная Ахтуба. Царевичи чуть придержали коней, осторожным шагом въехали в реку, быстро ее пересекли, выбивая из мягкого песчаного дна желтые облачка, тут же уносимые течением.

Здесь брод был практически везде, на добрую версту вверх и вниз по течению, посему всадники ехали бок о бок, внимательно приглядываясь к ивняку по ту сторону водной ленты.

– Кажется, еще не поднялись, – немного удивился Джелал ад-Дин, в этот раз одетый в льняную рубашку, поверх которой был наброшен каракулевый плащ, оглянулся на княжича и задорно подмигнул: – Ты не забыл свой пояс, братишка? Тогда вперед, славному гостю первый ход! Посмотрим, сколько хвостов принесет тебе твой хваленый крапчатый ястреб.

Московский заложник посмотрел на него, затем на едущего неподалеку сокольничего. Достал из-за пазухи и надел на правую руку перчатку из толстой сыромятной кожи, отвел ее в сторону. Хорошо знающий свое дело малорослый слуга подъехал ближе, посадил ему на кисть небольшого, чуть меньше локтя размером, явно молоденького еще сокола-балабана, белого с темными пятнышками, в замшевом клобуке, украшенном двумя алыми рубинами.

– Вперед! – махнул рукой царевич, и охотники дали шпоры коням, стремительно перемахнули Ахтубу и с ходу врезались в кустарник на том берегу. – Эге-ге-й!!!

Из травы за зарослями взметнулась огромная стая отдыхавших там уток – и княжич тут же снял с птицы клобук, подбросил сокола в воздух.

Балабан расправил крылья, в несколько быстрых взмахов набрал высоту, тут же спикировал на ближнюю из уток, цапнул когтями, ударил клювом по голове – и обмякшая тушка, обретя вес, вырвалась из лап неумелого еще охотника. Однако сокол не растерялся, вильнул в сторону и вцепился в другую птицу. На сей раз достаточно крепко, чтобы удержать добычу даже после смертельного удара.

– Ты видел, Джел?! Ты видел?! – торжествующе закричал княжич. – Две! Он взял двух уток в одном полете! – И Василий засмеялся: – Ты не забыл прихватить свой пояс, братишка?

Но царевич не слышал его, наблюдая, как два могучих коричневых ястреба стремительно ворвались в птичью стаю и решительно вырвали из нее горячую трепещущую добычу. Это братья Керим и Кепек тоже присоединились к забаве. Вернее – их охотничьи соколы.

– Моего кречета!!! – яростно потребовал наследник ордынского трона.

Но к тому моменту, когда сокольничий посадил ему на руку драгоценную птицу, утки уже успели прижаться к земле и над самым ивняком умчаться куда-то к Волге.

Джелал ад-Дин шумно втянул носом воздух, покрутил головой, указал вниз по течению и скомандовал:

– Туда!!!

Всадники все дружно ринулись через кустарник, и вскоре из травы и редкого низкого камыша ввысь взметнулась еще одна стая.

– Ату! – Царевич сдернул со своего кречета клобук и с такой силой метнул в высоту, словно это была сулица, а не птица. Сокол не подвел – увидел дичь, метнулся вперед, шумно рубя воздух крыльями, и уже через миг вогнал в жирную тушку кряквы длинные острые когти… – Е-есть!!!

Птицы было так много, что юные охотники подбрасывали своих соколов чуть ли не сразу, едва тех сажали им на руки – и уже через пару часов пернатые хищники банально выдохлись, крепко цепляясь за перчатки, хлопая крыльями, но отказываясь взлетать. И хотя своего азарта царевичи еще не утолили – волей-неволей пришлось устраивать привал.

Слуги расстелили на прибрежном песке ковры, расставили серебряные миски, в которые насыпали курагу, сладкий прозрачный баслюк, халву и чернослив, порезали на блюдах неизменные пузатые арбузы и вязкие сладкие дыни. Царевичи полулегли по краям, потянулись к угощению. Василий тут же напомнил:

– Я говорил, мой крапчатый по две утки с легкостью берет, говорил?!

– Сие покамест токмо един раз случилось! – Джелал выбрал крупный кусок арбуза и жадно в него вгрызся. Сплюнул в сторону косточки и закончил: – А уговор был на два!

– На два за день! – не отступил от своего княжич. – А еще даже не полдень! Будет и еще удачный вылет. Просто ныне вся птица на острове уже пугана. Две за раз просто не найти.

– Это точно! – солидно подтвердил царевич Керим, по подбородку которого стекали струйки арбузного сока. – За полный день должно случиться два броска с двойной добычей. Один я уже засчитал.

– Надо выждать… – откинулся на спину московский заложник. – Пусть утки успокоятся, в стаи собьются. И чур, я опять первый в спугнутую стаю крапчатого пускаю!

– Ты его сперва уговори, – добродушно рассмеялся Джелал. – Они все, вон, крыльями еле-еле шевелят! – Царевич зевнул, тоже откинулся и заложил руки за голову: – Как же тут, однако, хорошо! И солнце, и свежо, и никакой мошки. Иногда так хочется превратиться в дерево… Расти себе да расти, грейся на солнышке. Ни забот тебе, ни хлопот, ни бека Салака с его нудятиной, ни Истрахана с его астролябиями…

– Царевичи, царевичи!!!

Громкий крик и плеск воды заставили его поднять голову, прищуриться в сторону Ахтубы. Там через брод, вздымая тучи брызг, мчался всадник, в шароварах и войлочной жилетке на голое тело.

– Накаркал… – сделал вывод наследник ордынского престола.

И оказался прав. Выбравшись на берег, всадник скатился с седла, опустился на колено и склонил голову:

– Государь Тохтамыш скорейше призывает вас к себе, царевичи! Без промедления!

– Внимание и повиновение… – тяжело вздохнул Джелал ад-Дин и поднялся на ноги, на правах старшего отдав решительный приказ: – Воля моего отца закон. Братья, по коням!

– А как же пояс? – не понял княжич.

– Ты его покамест наполовину выиграл, наполовину проиграл, – сурово, как надлежит судье, сказал царевич Керим. – Уговор был на два удачных вылета за день. Коли нас прервали, теперь всю охоту придется сызнова начинать…

Паренек поднялся и развел руками.

– Послезавтра? – предложил сверху уже поднявшийся в седло Джелал ад-Дин. – Пусть птицы отдохнут.

– Заметано! – согласился княжич, ставя ногу в стремя.

– Государь ждет… – напомнил гонец.

– Мы на рысях, с одною стражей, – ответил царевич и ударил пятками тонконогого арабского скакуна. – Геть, геть, геть!

Бросив слуг прибираться на месте привала, четверо знатных охотников стремительным галопом промчались по пляжу, в облаках брызг пересекли Ахтубу и, на добрую сотню саженей оторвавшись от телохранителей, понеслись к городу.

Государь великой Орды встретил юношей в восточном дворике, выложенном полированными гранитными плитами, с мозаичными стенами под толстой коричневой лозой и с многоцветными карпами кои, плавающими в позолоченном прудике в центре прохладного зала. Одет Тохтамыш был в легкий шелковый халат, расписанный танцующими цаплями, темно-синие шелковые шаровары и в войлочные шлепанцы на босу ногу. В руках царь держал серебряный кубок, покрытый витиеватой чеканкой с самоцветами. Над краем сосуда вился белесый дымок с далеко растекающимся ароматом корицы.

Гладко выбритую голову одного из величайших правителей ойкумены покрывала серая войлочная тюбетейка с вышитыми арабской вязью молитвами, большие синие глаза смотрели пронзительно и остро. Остальные черты лица были тонкими, изящными, можно сказать – нежными. Розовые узкие губы, прижатые к черепу резные уши с длинными мочками, остренький носик; тщательно выбритые белые щеки и короткая бородка клинышком. И если бы не эта самая бородка – Тохтамыша, несмотря на возраст сильно за тридцать лет, можно было бы принять за миловидную девицу.

– Ты звал нас, отец? – от имени всех запыхавшихся парней спросил царя Джелал ад-Дин.

Правитель Орды, неспешно прихлебывая из кубка, прошел мимо знатных мальчишек, остановился перед княжичем Василием и, глядя ему в глаза, неожиданно спросил:

– Не вижу ни Кадыра, ни Джоббара, ни Чокре… Где они?

– Мы были на охоте, отец, – ответил Джелал. – Они еще слишком молоды…

– Молоды для охоты?! – быстро перешел к нему царь. – Да я в свои десять уже отправился в первый поход! А в четырнадцать первый раз повел кованую сотню в копейную атаку на мордвинскую дружину! Молоды, молоды… Это какими же хлюпиками растут нынешние дети? В десять лет они еще слишком маленькие? Стыдоба! Куда катится этот мир? В наше время…

Тохтамыш внезапно осекся, повернулся, отступил. Задумчиво произнес:

– Нам никогда не сравняться с нашими отцами. Ладно, раз четырнадцать в наше время считается детством, так тому и быть. Пусть развлекаются. Взрослым же детям своим повелеваю на рассвете выступить в поход в полном ратном снаряжении! Пришло время и вам пролить кровь во славу отчей державы!

– Да, отец! Как прикажешь, отец! – на разные голоса отозвались царевичи и кинулись к уходящей наверх лестнице. Ведь все жилые покои находились наверху.

Правитель Орды поставил кубок на столик возле пруда. Прищурился на рыбок и, глядя на них, спросил:

– Сколько тебе лет, княжич Василий Дмитриевич?

– Скоро будет пятнадцать, – с неожиданной для себя самого хрипотцой ответил паренек.

– То есть четырнадцать, – сделал вывод Тохтамыш и самыми кончиками пальцев пощупал кончик бородки.

– В четырнадцать ты уже водил свою сотню в копейную атаку, великий царь! – резко выкрикнул княжич и ощутил на спине неожиданный колючий холодок, словно бы за шиворот свалился с еловой ветки изрядный шмат подтаявшего крупянистого снега.

– Да, водил, – криво усмехнулся правитель, поднимая на него голубые глаза. – Но ведь ты здесь гость, а не союзник, и тебе незачем отдавать живота своего за мою державу. Хотя я понимаю твои чувства. Все друзья отправляются воевать, и тебе не хочется показаться в их глазах трусом, тебе не хочется остаться одному среди несмышленых малолеток. Но я поклялся твоему отцу в твоей полной безопасности! Что мне ответить великому князю, если с тобою вдруг случится беда?

– Ты поклялся моему отцу, что я получу самое лучшее образование, великий царь! – напомнил Василий. – Разве ратное искусство не обязательно для будущего правителя? Разве умение общаться с астролябией для князя важнее навыков управления полками и походами?

– Я вижу, княже, тебе за словом в карман лазить не надобно… – Властитель великой Орды снова пригладил бородку кончиками пальцев. – Что же, воля твоя. Ты гость в моем доме, и долг честного хозяина обязывает меня прислушиваться к твоим желаниям. Коли ты готов обнажить свой меч во славу великой Орды, я с радостью возьму тебя в свою свиту. Передай своим слугам, я прикажу выделить тебе походный возок. Пусть спросят на хозяйственном дворе. Выступаем на рассвете. Будь готов!

– Благодарю, государь, – поклонился княжич и тоже поспешил к лестнице.

* * *

Царь Тохтамыш вместе с малой свитой всего из полусотни ближних советников и воевод выехал из ворот дворца с первыми лучами солнца, просторным торговым трактом проскакал к нижнему броду, переправился через Ахтубу, широкой походной рысью миновал полуголые песчаные острова, на которых не росло ничего, кроме камыша и редкого ивняка, и к полудню спешился у причалов, стоящих на широкой, как море, полноводной Волге. Здесь он с сыновьями и княжичем взошел на борт расписанной языками пламени и выстеленной коврами ладьи, величественно уселся на установленный на корме трон, запахнувшись в темно-коричневый стеганый халат, вскинул указательный палец.