Александр Петрович Бадак
Жуть
Лучше бы Гена этого не делал! Ведь все возвращается. Уж так устроена наша жизнь. И возвращается сторицей! Да ещё бьёт по самому слабому месту…
В тот тихий ноябрьский вечер Гена принял только пару трупов. Сначала милиционеры привезли на тёмно-зелёном УАЗике молодого мужчину – жертву поножовщины. А позже – молодую девушку, которую насмерть сбил грузовик. Водитель скрылся. А может просто не заметил девчонку, в темноте перебегавшую дорогу на остановке Баляева. Приняв направления на судебно-медицинские исследования и сопровождающие материалы, Гена выделил девушке место на столе в центре зала, а заколотого мужика положил у входа. На соседних столах лежали уже прошедшие патологоанатомические исследование тела. Они отличались от вновь поступивших чистым видом и разрезом от шеи до лобка, края которого неровно стянуты окровавленной капроновой ниткой. Патологоанатомы, визуально исследовав внутренние органы и мозг, брали затем их небольшие части для гистологического исследования, а сами органы возвращали, зашивая в брюшную полость.
Гена обмывал отработанные тела, поливая их водой из шланга. Вода приобретала кроваво-грязный оттенок, становилась жирной, стекала через отверстие в столе на наклонный кафельный пол и проглатывалась широкой глоткой канализации. Если родственники приносили одежду, Гена становился дорогим ритуальным дизайнером. Он облачал труп в чистую одежду, расчесывал волосы, мужчин брил, а женщинам наносил макияж…
В тот вечер Гена собрал в «последний путь» только труп молодого мужчины. Закончив дела, запер входную дверь в морг, зашел в свою каморку, зевнул, потянулся и завалился спать. Видел ли он сны, Гена потом не мог вспомнить, но проснулся он внезапно от ощущения внутренней тревоги. Какое-то животное чувство надвигающейся опасности сдавливало грудь. Казалось, что каморка сжалась и вот-вот раздавит санитара.
И тут Гена услышал то, что повергло его в ужас. В анатомическом зале кто-то ходил. Очень медленно. С остановками. Надпочечники Гены никогда в жизни потом не выделяли столько адреналина. Сонливость улетучилась. Тело напряглось и превратилось в комок мышц. В мозгу стучало: «Только не двигаться! Затаиться! Не дышать! Замереть!». Любое шевеление могло выдать его присутствие. Мозг лихорадочно заработал: вчера вечером дверь в морг запер изнутри. Если бы кто-то пришел, позвонили, как это обычно все делают. Кнопка звонка освещена, снабжена табличкой, звонок исправен. Все четыре окна полуподвала надежно зарешечены. Через них не проникнешь в зал. Заперт и холодильник. Посторонним просто невозможно там оказаться. Но ведь кто-то ходит! Это не ветер играет шторками. Не вода капает в умывальнике. Это что-то живое… Реальные шаги: топ, топ, топ… Размеренные, не шаркающие, а резкие и достаточно громкие…
Дальше мысли санитара разлетались как искры с электрической дуги на проводах, схлёстнутых ветром: «Маловероятно, что могли ожить уже вскрытые трупы. Их обмывали, одевали и ему точно известно – они мертвы. Неужели кто-то из новеньких оказался чуть-чуть живым? Ночью уже холодно. Может быть, пришел в себя? Что он может натворить? Вдруг начнёт мстить? Что будет со мной?» Эти вопросы стучались в Генину черепную коробку, резонируя с бешенным пульсом сонной артерии. Казалось, сердце переместилось куда-то в шею. Стало трудно дышать. Хотелось вскочить и бежать сломя голову. Но Гена не шевелился. Лежал тихо-тихо. Свет в каморке не включал. «Косил лиловым глазом» в дверную щель, через которую пробивался свет из зала. Но рассмотреть через неё что-либо было невозможно.
