В темном лесе есть поляна. На поляне есть цветок — Испытаешь вкус дурмана, Если хватишь хоть глоток.
Тот цветок порос бурьяном. Дни и ночи напролет Алкашам и наркоманам Он покоя не дает.
Он любую тварь стреножит, Будь ты – сдуру, или – пьян. Кто к себе его приложит — Превращается в бурьян.
Тот бурьян встает вдоль просек, Блещет черною росой, И его вприпрыжку косит Тетка черная с косой.
Сказка ложь, да вся с намеком Для любого дурака. Шел я боком, боком, боком Мимо черного цветка.
Шел размашисто и быстро, Не касался, не вдыхал, Но молил – от божьей искры, Чтоб тот лес заполыхал.
Ядовит он очень ведь, очень ведь. Но стоит у леса очередь, очередь.
2007 г.
Екатеринблюз
Оркестр ночного города… В нем звуки живут в тесноте. Разбрасывается гордо Осколками дискотек.
Включайте же все на полную Немедленно и сейчас! Я музыкой город наполню. А музыка вся про нас. И к церковке на подходе я Притихну, остепенюсь. Здесь бог мне послал мелодию — Екатеринблюз…
Он знает, что все мы спятили, Оглохли в один присест. И в память нам всем распятием Сутулится сирый крест. И я на него юродиво До драных колен молюсь. Молитвою мне мелодия — Екатеринблюз…
Прозрачный он и упрямый — Не впишут его в листы. Я девочке лучшей самой В него заверну цветы. Грозятся уйти, уходят ли — Я все равно остаюсь. Как нота из той мелодии — Екатеринблюз…
1999 г.
Есть на свете истина
Есть на свете истина одна лишь, Но узнать ее нам не дано. Всей на свете правды не узнаешь — Мир бездонный. Зря мы ищем дно.
Зря мы ищем дальний купол неба, Увлекаясь мыслями в полет. Даже бог наш в этом своде не был, Потому и нам быть не дает.
Даже если к господу предстанем: «Дай нам правду, мы же – человек!..» Все равно всей правды не узнаем. И уйдем искать ее навек.
2009 г.
Жена
Эта женщина седая Мне не мать и не сестра. И глазами молодая, И душою не стара.
Их, сединок этих частых, Не берет басма и хна — Не гадайте понапрасну: Эта женщина – жена.
Из ее сединок тихо Каждый день не с той руки Жизнь кроила, как портниха, Да вязала узелки.
Клок фаты на свадьбе майской Распустился в нитку-прядь… Век теперь со мною майся — На кого теперь пенять.
Так и было. Ждали лета В тридцать первый майский день. На четыре части света Мир дурманила сирень.
Мне тогда подумать можно ль, Что взамен ее любви Путь сибирский, путь острожный Втиснут под ноги мои?
А беда-то вся до точки И известна, и стара:
За мои куплеты-строчки Непродажного пера.
Где от боли и от пота Я душой на части рвусь, Где хрипит надрывной нотой Измордованная Русь.
Где сквозь слезы – смех до колик, Да облава – пес на псе, И куда ни ступишь, Новик, Ты – в запретной полосе!
За полшага до крушенья — Здесь охотник глуп и слеп — По певцам, как по мишеням, Лупит сверху, влет и вслед.
Увильнуть от мушки-злючки — Не стерпеть душе стыда. Мать-Россия – круг в колючке, Значит, верно, мне – сюда!
Где земле огромной горло Давит «малая земля», И заздравят звуки горна Власть брякушек и рубля.
Мне туда, где Честь и Веру Раздавил плакатный щит, Где в загонах и вольерах Совесть наша верещит.
Где гуляет нынче плетка, Пряник завтрего сулит. Посбиваю ли подметки Иль с подметок буду сбит?
Я не свят. И жизнь вторая Мне в кармане не дана. Но на эту я сыграю, Коль играется она.
Коль целы и невредимы, И красивы до сих пор Этой женщины седины — Струн серебряных аккорд.
1984 г.
Женщина ушла
За женщиной тянулся шлейф — Синявый дым табачный До первого угла. Сорвалось с губ моих о ней Два слова неудачных, И женщина ушла.
Висел вопрос в ее прищуре узком. Продать она себя хотела и могла На языке любом. Но я сказал на русском. И женщина ушла.
А я пошел, мурлыча в тон По городу, где Альпы Над крышами – горбом. Где танцовщицы за стеклом То белы, то асфальтны, То просто в голубом.
И в кабаке, в дыму, в проходе узком Мне пела у стола взахлеб и догола. И даже позвала. Но я сказал на русском. И женщина ушла.
И был я нем. И был я зол. И ухарем бездомным Из потного стекла Чужое пойло, как рассол, Хлебал в дыму бездонном. И выстыл, как зола.
И в руки мне ломилась грудью блузка. Кривлялась и врала. Метала и рвала. И на углу ждала. Но я сказал на русском. И женщина ушла.
1995 г.
Жил-был город
Жил-был город под любовью Без печалей и скорбей, Шумно за его здоровье Пил из лужи воробей.
Каблуки нескладной дробью Мостовые били днем. Жил-был город под любовью. И я жил, конечно, в нем.
В небе клякса – голубь сизый — Он мне писем не носил, Но про девичьи капризы Ворковал, что было сил.
В облака-сюиминуты Он врывался так легко, И казалось, вот, споют вам Ангелки из облаков.
А в кармане слепо очень Жил-был нож-грозоживот — На кого и кем заточен, Даже черт не разберет.
И лады как анфилады — Рельсы-шпалы в добрый путь — Приводили куда надо, Хоть хотел – куда нибудь.
Где так нервно и так сладко, В губы локоном маня, В дневнике ее закладка Грела строчки про меня.
Лужи ссохнут. Стиснет ворот. Пыль осядет на ноже. Под любовью жил-был город. В небе. В музыке. В душе.
2016 г.
Жил да был
Нарисуй, художник, меня, Пририсуй гитару мою. Вот она висит, пыльная, Я больше под нее не пою.
Не потому, что в ней жару нет — Спит тишина на струне — Время нас всех не жалует — И вот она – на стене.
Нарисуй, художник, ее, Чьи казались морем глаза, Как под ту гитару поем — Петь ей под другую нельзя.
Шорохи темных комнат, Шепот навсхлип в ночи — Все та гитара помнит И молча с гвоздя кричит.
Нарисуй, художник, капель, Что по окнам нотами бьет. Где она, красотка, теперь, И под чью гитару поет?
Как это все знакомо — Холст оказался мал. Может, остался омут, Где я еще не бывал?
Жил да был, Ни дня того не боле. Жил да был, Бродил вином все дни. Была тюрьма, но к ней была и воля, И били вместе в голову они.
Жил да был, Терновником кромсался. Жил да был, На кулаках – без зла. Бренчал и в омут с головой бросался, А в каждом омуте любовь жила.
2013 г.
За морем синим
Табак выгорает так сладко, И бродит вино в голове, На сцене танцует мулатка, И вечер необыкновен.
Горланят безмозглые чайки, Вцепляются в гриву волне. Встречайте, встречайте — Я русский блатной шансонье!
Я вырвался за море сине И в шляпе из пальмовых крон Хлещу и грущу по России, И мне не хватает ворон.
Что снег на погостах глотают, Что воду лакают из луж. А так же вон той не хватает, Что за море выпустил муж.
Здесь воздух в цикадовой фальши, И тесно уже на столе. Я с каждым стаканом все дальше К родной улетаю земле.
Мечтаю, как сяду в кутузке И как из нее убегу. Я русский. Я русский… А значит, здесь жить не смогу.
Ах, как здесь тепло, да не хватает дрожи. Ах, как здесь темно в свете фонарей. Ах, так здесь вино — папуасов дрожжи. Ах, как мне хмельно. А Родина хмельней.
2001 г.
Звоны
Хор трезвонных звуков скомкан — Бьет собой во все концы. Слева – колокол негромко, Справа – треньком бубенцы.
Бубенцы вопят во славу. Дышит колокол мольбой. Мне налево ли? Направо? Мне на выбор – звон любой.
Выбрал, да и выбрал Я из этих двух, Вырвал, да и вырвал Окаянный слух.
Колоколу дать бы Бить со всех концов. Но на радость свадьбы Как без бубенцов?
Завопят, а звон так сладок, Как на праздник леденцы, Из цветов небесных радуг — Ты вставай под бубенцы!
Но проломит грудь – не больно, — И прольется через край Звон хрустальный колокольный. Ты все слышал. Выбирай.
Выбрал, да и выбрал Я из этих двух, Вырвал, да и вырвал Окаянный слух.
Будут пусть две плети Звонких у меня — Пусть мне те и эти Поровну звонят.
2017 г.
Золотая рыба
В заведеньи, где на вывеске горит огрызок слова, Где ни воду пить не стал бы, ни вино… Но за окнами гроза, и я сажусь за стойку снова, И прохожих, как ворон, могу считать через окно.
А она красивой рыбой за стеклом, хвостом виляя, По дождю плывет – как жаль, что не сюда! — Машет каждому такси и не такси, как в баттерфляе, Но пустого не найти и не уехать никуда.
Я пускаю дым в слезливое окно. Я вслед не брошусь, Золотая моя давняя пора. Золотыми пусть останутся слова: «Прощай, хороший…», И пусть случайный подвезет и не отпустит до утра.
Городская рыба золотая, Ночь тебя размоет и вода. Ночь бывает, дождь бывает, все бывает, Но у нас с тобой не будет никогда.
1995 г.
Золотая Це-Це
Было тяжело и душно, А наутро выпал снег. И была ее подушка Все еще во сне. Где замки, полы и стенки Вышвырнуты вон, Где она была туземкой Голой среди волн.
И глядела то и дело В ласковую синь. А его корабль белый Был простым такси. Замер, не захлопнув дверцу, На чужом крыльце. И ее во сне кусала в сердце Золотая Це-Це.
И ресницы были – крылья Полуночных сов. И душа дышала пылью Белых парусов. А у той, другой, подушка Со свинцом в лице. И у ней считалась просто мушкой Золотая Це-Це.
Через ночь вела крутая Лестница-змея. Тот, в ночи блудил, плутая — Был, конечно, я.
И по мне во сне жужжала Как о подлеце, И туземке в сердце била жалом Золотая Це-Це.
2000 г.
Какое красивое слово летало
Какое красивое слово летало В бенгальском банкетном огне — То бабочкой в пламени ярко сгорало, То бабочкой – в шею ко мне.
И женщина в блестковом платье змеином На кольца свиваться могла, И губы в укор всем на свете калинам Горели без капли тепла.
Как чудо-свеча средь табачного зала, Где яркие люстры слепы, Там скошенным взглядом она вырезала Меня из галдящей толпы.
Столы утопали в дурацких сонетах, Но слово журчавей ручья, В глазах ее злилось красивое это, Запретное слово – «ни чья».
2016 г.
Карета
Жизнь моя – без блестяшек карета, Свистопленница рвов и откосов. Ей катить бы вдоль целого света, Да она на квадратных колесах.
Ей прослыть из разряда двукольных — Дал ей бог рысаков юрче молний. Но нечистый – колес треугольных, Чтобы в скачке казалась уморней.
Чтоб висела жестянкой на ухе, От трехгранно-квадратного сгинув. Но летать ей – чтоб даже на брюхе — Небо в звездах подставило спину.
2016 г.
Катька
У соседки малолетки Катьки-Катеньки На зашторенном окне лампочка – цветок. Полночь звякнула, и ей – спать да спатеньки, Но перо вдоль по бумаге скачет со всех ног.
У соседки малолетки Катьки-Катеньки Ноги – шпаги, руки – сети и спиной дельфиньей – бровь. Катька в юбке. И на воле. А я в ватнике. Катька пишет письма мне про любовь.
Губы пухлые – конфетки, красно-сладкие, Да кривятся, да еще в кровь кусаются. В спину Катьки-малолетки слухи гадкие: «Что нашла ты в нем, окстись! Ты ж красавица.»
У соседки малолетки Катьки-Катеньки Глазки – слезы. Сны – занозы. С кляксой ручка нервная. А мне в погонах почтальон аккуратненький Письма носит. И читаю их не первый я.
И душа, как рыба в сетке, бьется-мается, И глаза, как снегири по зиме – огнем. Кудри Катьки-малолетки в сон провалятся И запутаются в пальцы мне живьем.
У соседки малолетки Катьки-Катеньки Пепел в прядках. Жизнь в закладках. Ах, мне к ней нескоро так. И танцуют на мозгах буквы-акробатики: Кать-кать-кать-кать-кать-кать-кать-кать… Катька-Катенька.
1998 г.
Каштановая прядь
Милая улыбчивая женщина, Две строки твои мне – сладкий яд. Штемпелем-печатью не отмечены — Только клякса – родинка твоя.
Чтобы там, где точка, Взгляд мой как прирос — Завитушка-росчерк, Будто прядь волос.
Каштановая прядь накручена на ветер. Ушла, и ничего не поменять. Как в воздухе вопрос, Как росчерк на портрете. Каштановая прядь… Каштановая прядь.
1996 г.
Кино, кино
Слабый пол – весь как зараженный микробом — Прямо в космы повцепляется вот-вот. Кинопробы, кинопробы, кинопробы: Всех попробуют, но кое-кто пройдет.
«Интер-Верочка» уже есть, И смотри, какой с нее был сбор. Людям что, им по глазам – хлесть! — На постелях верховой спорт.
Победила та, что полом всех слабее. Но опять же, по параметрам сильней. Не синеет, не бледнеет, не краснеет — В общем, все надежды связанные с ней.
И сказал режиссер так: «Обещаю битву масс у касс. Мы поставим половой акт. И, может, даже не один раз».
Сценарист корпит, на пуп пускает слюни, Вяжет флирты, вояжи и куражи. Акт давай! Тогда никто не переплюнет. Акт давай! Да чтобы от души.
И поменьше разных там дряг — Это так народ поймет, промеж строк. Где сомненье – там давай акт. А где собранье – там давай рок.
Дело сделано. Читаешь – нету мочи. Можно ночью прямо даже без жены. И снимать такое надо только в Сочи, Чтобы были уже все поражены.
Дубль – раз, режиссер – ас: «Совокупленных прошу млеть. А, ну-ка, Маня, расчехлись и – фас! Получается, гляди-кася, комедь».
Бабки с дедками глазеют: «Неприлично! Совращает девка внаглую юнца. И с лица-то, вроде, все фотогеничны, А только что-то их снимают не с лица».
Есть у девки, что смотреть, факт. И у парня, что смотреть, есть. Но: «Третье действие… Шестой акт…», Мать честная, нешто впрямь – шесть?!
Давка, драка, ор с симптомами психоза — На премьеру прорывается толпа. Вот что значит точно выбранная поза, Вот что значат эти слюни до пупа.
Первый приз. Режиссер – маг. Возвести его тотчас в сан! Ведь он с искусством совершил акт. А вот дите уже родил сам.
1986 г.
Когда мне было 20 лет
А продолжения не будет. И мы расстанемся вот-вот. Мне осень голову остудит, Повесив звезды в небосвод.
И ты останешься случайной, Мне поцелуй в ладонь зажав, На самом ветреном причале, Где все прощаются, дрожа.
А продолженьем был бы вечер, Где ты – моя. А не его. Где все в руках у первой встречи, А у последней – ничего.
Где все застыло, как на фото, Где ночь хотела быть длинней… Для продолжения, всего-то, Так не хватило пары дней.
Не укорят и не оженят. И новый шанс не упадет. Не надо горьких продолжений — Пусть эта капля будет – мед.
Пусть все закончится в начале С улыбкой милой на лице. На самом ветреном причале… Без продолжения в конце.
Я эту девочку в фонтане искупаю. Я на асфальте напишу ее портрет. И что мне ночью делать с ней – я тоже знаю. Я думал так, когда мне было 20 лет.
1995 г.
Коза
Просит, просит жизнь упрямо Повторения Что красива твоя мама Повторял не я. Мы ценили каждый случай Вечера и дня, Твоя мама была лучшей, Но ты – не от меня.
Отлетав, стрела плескалась В озере души, Милых губ чудная алость Нежилась в тиши. Картным домиком свалилась — Так тому и быть… Но твоей маме и не снилась Вот такая прыть.
И когда анфас и боком Сводишь всех с ума, Вспоминаю ненароком Я твою маман. Чертит глаз как циркуль формы, Вновь и вновь маня. Твоя мама всех проворней, Но ты не от меня.
Коза-козочка-коза От весны куда же деться. Я же – за! И ты же – за! Забодай меня под сердце.
2012 г.
Колокольня
Уродился я один, но ты мне – двойня. Тот же звон в башке и та же долговязь. Ах, ты милая сестренка – колокольня, Как чудесно, что ты тоже родилась!
Значит, будет мне не одиноко Задираться выше над толпой, Как с надеждой в небо синеоко Задирает голову слепой.
Уродился я таким и маюсь звоном. Так давай же мы с тобою вдругорядь Как по нотам проиграем по иконам — А по чем же мне еще с тобой играть?
Иззвонимся вдрызг до хрипа в душах, Знаешь ты, и я все знаю сам: Нас с тобою первыми порушат, Потому что – ближе к небесам.
Шаг за шагом, выше, выше — Жизнь моя как колокольня — Все сильнее звон, все тише голоса.
Шаг за шагом, выше, выше И бегом уже невольно. Вот и колокол. А дальше? Небеса.
2002 г.
Красивая женщина
В этом сне вы чужая наложница — Так чего ж вы привиделись мне? В этом сне ничего и не сложится, Кроме песни, которая тоже во сне.
Так чего ж вы душой не заноете, И улыбка не дрогнет в лице? Так чего ж вы губами так ловите Отраженье мое у себя на кольце?
В этом сне истеричными скрипками Все расскажут про нас наизусть. В этом сне половицы со скрипами, По которым я опять к вам крадусь.
Вы такая красивая женщина, Вам никак не уйти от любви и от ласк. Но судьба так ловка и изменчива, И они на земле происходят без вас.
2000 г.
Красивоглазая
Влюблялся я немало, Ах, не в кого попало, Журчало время, как вода. Рисково так и мило Она меня любила, Моя кудрявая беда.
Она кривлялась лужам, Она гордилась мужем, Но убегала до утра — Цветок на тонкой ножке, Осколок солнца в брошке. И ей спасибо и – ура!
Как в брошенной монете Мы кувыркались в лете И выпадали в нем, звеня. Сбегались, расходились И снова грудью бились С разбегу сладко об меня.
Она слагала крылья В нутро автомобилье И улетала, хохоча — На нитке колокольчик, С которым бродит ночью Красивоглазая печаль.
Но вечера, как птицы, Устали, видно, биться, Попавши в сладкую петлю. Был путаным, как бредни, Один из них последним Без слова тихого «люблю».
И в губы мне так липко Впилась ее улыбка И раскололась на печаль — Как небо в шрамах молний, Как в дикий берег – волны, Как на пол рухнувший хрусталь.
Красивоглазая. А я… А я… Как ветер гнал живой листок, Где ножницы ее красивых ног кромсали дни. Красивоглазая. А я… А я… Я не скопил их клочья впрок. И разметало их. И бог ее храни.
1999 г.
Крокодил
В крокодилью оденусь кожу — Я ни разу в такой не ходил, — И по виду стану похожий — Просто вылитый крокодил.
Но, по правде сказать, куртяга Из каких бы не шита кож — Есть какая-то к сходству тяга — Чем-то я на него похож.
Не красавец – чего кривляться, А зубаст – чтоб не быть в долгу. И приходится, то кусаться, То откусываться на бегу.
Гром петард, блеск почетных грамот, И медальный трезвон не мил, А чтоб – в званья? – так, выкусь, на, вот! — Не нуждается крокодил.
Рвись, молись, беленись в запарке, Ключ от райских не жди дверей — Это лучше, чем в зоопарке За стеклом посреди зверей.
А откроют ворота ада, Призовут через дым кадил — Мне грехов отпускать не надо — Грешным делом я – крокодил.
Он не хватает мелочь, он по-крупному питается, А зубы стиснет – из зубов никто не вырывается, А плачет – никому знать не дано, что у него в груди. И боком он не ползает, и задом он не пятится, И клеткой или шкурой он когда-нибудь расплатится — Раскроит на меня ее портной. И вот я – крокодил.
2013 г.
Крошка
Сохла над диваном у нее на стене гитара. На окне цветы, на душе цветы бредили дождем. И глазело зеркало в диван: ах, какая пара! Пара – ты да я, пара – ты да я. Ты да я вдвоем.
Запускала кольца в потолок томно сигарета, А на них верхом про любовь слова улетали прочь. И лежали сложены мы с ней, словно два билета На один сеанс, на большой сеанс под названьем «Ночь».
И хотела допытаться дверь: долго ли пробуду? Не останусь ли, не застряну ли в ласковых руках? Глубоко ли в сердце положу милую причуду — Крошку, что летать может по ночам в белых облаках.
Спотыкались тени на стене и крались до прихожей, И шептались в крик, и молчали вслух, и сплетались вновь. И была поделенная ночь – не одно и то же: Для соседей – шум, для меня – ночлег, для нее – любовь.
Крошка. С треском сгораешь, как бабочка на фитиле. Крошка. Пляшет огонь. И я в крошечном греюсь тепле.
2009 г.
Кто такая
Каждый лист острием каблучка обходя, Через зеркало лужи порхая, Ты уходишь, и вслед то гудят, то глядят: Кто такая ты здесь, кто такая?
Последит и отстанет последней луна, Ветер кудри щипнет, пролетая. Почему ты одна? Почему ты одна? Кто такая ты здесь, кто такая?
Потерзают и бросятся мысли бежать, И слова – побрякушками в уши. Я вчера ее на ночь хотел удержать. Был не лучше других. Но – не хуже.
А сегодня могу посчитать по всему На дороге случайной прохожей, Что раздеть догола не дано никому. Если только сама не поможет.
1994 г.
Листок
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва. Ее метла пинками мечет в кучи. Но, глянь, один листочек злополучный Еще не брошен ветру в жернова.
Не постарел еще? А может, страшно – вниз? И оттого трясет, как в лихорадке? В кору вогнав по щиколотку пятки, В последний раз – его эквилибрис.
Попридержись, циркач осенний, не сорвись, Дождись, когда арена станет белой. Я, как и ты, мечусь осатанелый И без конца заглядываю в высь.
Когда же снег? Когда пожухлые цвета Накроет залп снегов, и с них – довольно? Тогда, пожалуй, можно добровольно Слететь замерзшей бабочкой с куста.
Чтоб кувырком, как шут, барахтаясь-крутясь, В её окно ударить и с досадой Вдруг заорать: неужто вы не рады, Что выпал снег, что я не втоптан в грязь!
Что я лечу, что я покуда не упал — Ведь, завтра мне до окон не подняться — Седая хмарь меня запишет в святцы, Освищет ветер мой осенний бал.
И понесет меня с карниза на карниз, И будет бить о каменные стены, Крича мне: ты – простой, обыкновенный, Бессовестно прорезавшийся лист!
Ложись же в снег, циркач бульварный, дворовой, Не доводи старуху до падучей! — Листва давно послушно сбилась в кучи, Попряталась, укрылась с головой.
Довольно с них. Пускай судачит воронье. Давай, листок, в стекло к ней постучимся. Минуту, две… Простимся и умчимся, Разбросанные, каждый за свое.
А после нас замрут ледяшками слова, Что нынче – снег. Что вовсе нам не грустно. Решим на том, что в этом доме – пусто. Все сожжено до углей, как дрова.
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
1986 г.
Локон её волос
Она несла себя легко, Как белый парус по толпе. Толпа сворачивала головы ей вслед. Но ни о чем и ни о ком в губах ее висел напев, И разминуться было б нам – так нет.
Все было так. Все было здесь. Так романтично и давно. Все как под музыку из глупых оперетт. И про меня, и про нее – все оборвалось, как кино. Нам посмотреть его хоть раз еще… Но нет.
Глаза промчались мимо глаз, Хоть – не слепой. И – не слепа. Нырнули горькие духи в дым сигарет. И разошлись. И нипочем не догадается толпа, Чьей эта женщина была. И – нет.
Локон ее волос ласковой белой змеей Мне угодил на плечо. Локон ее волос только задел, Но до сих пор горячо.
