Александр Петров
Пятая сторона света

Александр ПЕТРОВ родился в 1938 в Сербии, в семье русских эмигрантов первой волны. Его мать Ирина Ипполитивна – из рода Каратеевых (прадед Александра стал прототипом одного из героев романа И. Тургенева «Накануне»), воспитанница Смольного института. Отец Николай Иванович – офицер-артиллерист Белой армии, дядя Александр Иванович – репрессированный полковник Красной армии (по делу Тухачевского). Жена Александра – Кринка Видакович-Петрова, бывший посол Сербии в Израиле, специалист по культуре сефардских евреев.

Александр Петров возглавлял Отдел истории литературы Института Литературы и Искусств (Белград) на протяжении 17-ти лет. Был председателем Союза Писателей Сербии (1986–1988) и вд. президента СП Югославии (1987–1988). Член ПЕН-клуба с 1965. С 1993 года преподает в Питтсбургском университете. Занимается историей русской эмиграции и эмигрантской прессы, историей и теорией литературы, автор 25 книг. С 1993 – главный редактор старейшего (с 1906) журнала сербской истории и культуры «The American Srbobran» (Serb National Federation). Биография А. Петрова опубликована в Dictionary of Literary Biography, v. 181, 1997.

Александр и сам – составитель двуязычной «Антологии русской поэзии XVII—XX век», (От Семена Полоцкого до Иосифа Бродского, Белград, 1977. Второе издание: «Антология русской поэзии XVIIXXI век», Белград, 2011). Иосиф Бродский писал, что это лучшая антология русской поэзии, которая когда-либо выходила в свет. Впоследствии Бродский написал послесловие к книге А. Петрова, вышедшей на испанском языке.

Бунимович о Петрове

Стоит ли удивляться, что известный сербский поэт пишет стихи еще и по-русски, если его зовут Александр Петров?

Александр Петров родился в Сербии в 1938 году в семье русских эмигрантов первой волны. В его семье, в его судьбе, в его стихах – отражение тех «хождений по мукам», которые выпали многим русским семьям в ХХ веке. Его дед – прототип одного из персонажей тургеневского «Накануне», мать – воспитанница Смольного института, отец – белогвардейский офицер, а дядя – репрессированный по делу Тухачевского полковник Красной Армии.

Фантастическая и одновременно такая узнаваемая для России ХХ века биография «русского Гулливера» сербского поэта Александра Петрова – это не просто интересные факты для очередной литературной энциклопедии, а мучительный повод для размышлений на протяжении всей некороткой жизни поэта, для постоянных возвращений к истокам, поиска самоидентификации, осознания своего места во времени и пространстве и ощущения призрачности этого места.

Самые хрестоматийные события истории отзываются в поэзии Александра Петрова остро и неожиданно лично:

 
Мама – моя личная связь с Лениным.
Ленин – в Смольный. Мама – из Смольного.
Ленин из Смольного руководил революцией.
Мама в Смольном проходила гимназический курс.
 

В стихах о дяде А.Петров снова смешивает времена, города и страны, кажущиеся несовместимыми ипостаси одной личности, вехи одной жизни:

 
Конец сороковых. Нехватка туалетной бумаги.
Михаил Николаевич раз в неделю собирает газеты.
Блестящий студент из Москвы. Судья из Урошеваца.
Пенсионер с астмой в морской фуражке.
Бережно складывает листы «Политики».
Насвистывает оперную арию и разрезает кухонным ножом.
Колода газетных отрезков на доске у толчка.
 

Из этого постоянного «переселения друзей и родных, этих перелетных птиц» и возникает ощущение огромной и в то же время такой тесной планеты Земля, встреч и невстреч на роковых перекрестках истории, ощущение прозрачности и призрачности скрещенья судеб… Даже в таком акварельном портрете девушки:

 
Снишься мне, парижская
девушка,
корнями москвичка,
чародейка,
одетая как
гречанка,
с копьем
в руках.
 

Стихи Александра Петрова переведены на 29 языков, включены во многие поэтические антологии, в десятках стран – от США и Франции до Израиля и Японии выходили книги его стихов.

При такой человеческой и литературной биографии поэта и всех особенностях российской истории прошлого столетия одновременно удивительно и совсем не удивительно, что именно в России стихи Александра Петрова если и публиковались, то мало и редко, а отдельной книгой его русские верлибры и стихи, написанные на сербском, выходят в России впервые.

Слишком тесные и слишком непростые связи у поэта со своей прародиной. Едва ли могло появиться в СССР, например, такое написанное в 1972 году стихотворение, в котором

 
Мандельштам
с лопатой в руках ищет солнце,
зарытое на Красной площади.
Красная площадь просыпается
от стука его лопаты.
 

И дело здесь не только в аллюзиях, в запретном тогда имени опального великого поэта, в двусмысленном упоминании главной площади советской державы. Дело и в непривычной форме поэтического высказывания. Ведь свободный стих, верлибр и сегодня, как известно, все еще зачастую странен и иностранен для отечественного уха, воспитанного на хрестоматийном силлабо-тонике школьной программы, а уж в те времена верлибр и вовсе воспринимался как нонсенс, если не крамола…

Меж тем Александр Петров тонко и точно знает и чувствует русскую поэтическую традицию, еще в 1977 году он составил и с большими трудностями издал в Белграде двуязычную «Антологию русской поэзии XVII–XX века». Иосиф Бродский тогда писал, что это лучшая антология русской поэзии, которая когда-либо выходила в свет, а позже написал послесловие к книге стихов Александра Петрова, вышедшей на испанском. Совсем недавно, в 2011-м, в Белграде вышло новое издание его антологии русской поэзии, включившей уже и XXI век.

Александр Петров, известный сербский литературовед, поэт и прозаик – заметное и яркое олицетворение близких связей сербской и русской культуры, уходящих в глубь столетий. А связи эти весьма причудливы. Так, именно с именем серба из Герцеговины Саввы Владиславича, в начале XVIII века принятого в Посольскую канцелярию Петра I, связано появление при русском дворе вывезенных из Константинополя нескольких «арапчат», среди которых был и прадед Пушкина…

Впрочем, все биографические и географические подробности жизни поэта – не самое главное. Ведь куда бы судьба его не забросила Александра Петрова, где бы он ни жил – в Белграде, в Москве, в Питтсбурге (где А. Петров преподает в местном университете) или в Иерусалиме (где его жена была послом Сербии в Израиле), у поэта всегда одно на уме (и на языке) – «Как накинуть узду и набросить седло / на семь падежей, которые водятся с Богом…».

Евгений Бунимович

Железо и бархат

Железо и бархат

 
Железа лязг!
Бархата нега!
Их священный союз —
от века,
как руки и перчатки,
как соли и хлеба.
 
 
Скрип пера,
затем скрип сапог
 
 
и снега.
Снега, снега.
 
 
Вот и весна играет первую скрипку.
Чугунные струны.
Бархатная синева.
В их радушном объятьи
цветет подснежник,
красной окраски.
 
 
Железа блеск!
Бархата лоск!
Сплочены навеки,
как фитиль и воск,
они со страстью
и лаской
закаляют калину.
 
 
А нам,
перед смертью,
как в детстве,
мечтать уж об одном:
о крынке,
с молоком.
 

1991.

О двух головах

 
Революции неистовые
поэты. Смельчаки.
Словно о двух головах.
Одна танцует от печки.
Другая в облаках.
 
 
У первой лицо
в огневых точках,
как в веснушках.
Лица второй не видно.
Она взвилась свечой
к солнцу и свет
излучает потомкам
и грядущим векам.
 
 
А мы, потомки,
вникаем в потемках
в души поэтов,
сведенных теми
на нет.
 
 
Души,
оказавшись в нетях,
приобретают лицо.
И у молодых
вид стариков.
Им тогда
уже было сто лет.
 
 
В один год
они жили два.
И три. И век.
 
 
Резню
предназначенную для всех,
не Бог весть кто,
а он, она,
до дна глотнули.
 
 
Узнаешь резьбу
общей судьбы
в стихах
со сноской: автор убыл?
 
 
Не снес головы,
единственной,
в головокружительные годы.
 

1990

Красная площадь

ДЕВУШКА

 
Девушка бежит босиком по Красной площади.
Горячая Красная площадь.
У девушки загораются ноги.
Девушка взлетает.
Она летит над Красной площадью.
Народ в изумлении смотрит.
Кто поверит своим глазам?
Кто не верит, что видит эту девушку,
для того
этой девушки
нет.
Нет.
 

МАЛЬЧИК

 
Мальчик идет по Красной площади.
Идет на руках.
Мальчик видит небо.
Оно золотое.
В небе стоит собор.
Пустой собор.
Только свечи горят.
Мальчик хочет перекреститься.
Или вытереть лоб.
Горячий от пота.
Мальчик падает.
На Красной площади
золотая голова.
 

КРАСНАЯ КОШКА

 
На Красной площади черная кошка.
Кто-то сошел с ума.
Нет больше черных кошек.
На моей кровати красная кошка.
У нее под левой грудью стучит молоток.
Красивая красная кошка.
У нее звезда на животе.
Пылающий серп под звездою.
Что делать со жгучей красной кошкой?
Подарить красную кошку Красной площади.
 

СОН КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

 
Я вижу сон.
Это Красная площадь спит.
Я читаю стихи на Красной площади.
В моих стихах Мандельштам
с лопатой в руках ищет солнце,
зарытое на Красной площади.
Красная площадь просыпается
от стука его лопаты.
 

1972.

Смерть Мандельштама

 
На переломе года,
в последних числах декабря,
была опубликована статья
о том, что отыскан ров,
куда был зарыт
Осип Мандельштам.
Там есть чертеж,
и в нем все налицо:
саперная сопка,
крепость, бараки, лазарет,
где так и не лежал поэт,
как думал искусствовед,
чья это была находка,
хоть находка слово не то.
 
 
Уже после него, зэк
очевидец описал смерть.
Холод. Карантин. Тиф.
Их повели на санобработку.
Но без воды. Мандельштам
сдал в жар-камеру одежду
и в одевалке, гол,
свалился на пол.
Уголовники тело
облили сулемой,
вынесли на двор
и, отметив Новый год,
втоптали в морозный
каменный ров.
 
 
Ему, рожденному в ночь
со второго на третье января,
по Юлианскому календарю,
не умирать было весной
или в летнюю жару.
Пламени было невмочь
поглотить поэта-осу.
Под силу оказалось
камню и льду.
 

Дела небесные

 
«Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет»
 
 
Он не был равен им,
бронированным,
стальным?
Полный диск луны
был виден в декабре
не раз, а дважды
над Кремлем.
Лишь для невежд
в делах небесных
то был сюрприз.
Знатокам гнезда
(слепой ласточки)
на ладони поэта —
осуществление надежд.
Наступил, что в лоб,
почем зря,
Мандельштама год.
 

1991.